Хрустальный мальчик

– Землерой, – чуть слышно позвала она. Голос у неё стал совсем сиплым, и она прокашлялась. – Землерой! Я здесь!

Из темноты, обвивавшей, как паучья сеть, невысокое старое деревцо (весь его ствол был унизан горелыми кругами), мягко, крадучись, выступил знакомый силуэт. Землерой молча стоял напротив неё и пристально глядел на неё. Анна привыкла, что, хоть внешне он и меняется, одежда его остаётся такой же, как всегда – но в этот раз он пришёл к ней нарядный и радостный, в расшитой жемчужными бусинами рубахе, с остатками цветочного венка в волосах. Анна задумчиво запустила пальцы себе в волосы, и несколько лепестков осталось у неё на ладони.

– Ты готова? – тихо спросил Землерой и подошёл ближе, протягивая руку.

Анна задрожала, но приняла эту руку и крепко в неё вцепилась. Пальцы у неё были горячие и скользкие от пота, земля проваливалась куда-то, стоило ступить шаг, а мир перед глазами не переставал кружиться.

– Да, – тихо сказала она, – я готова.

– Не бойся ничего, – Землерой пристроился сбоку от неё и повёл куда-то во мрак лесной, – много всего странного увидишь ты нынче, ты, быть может, и перепугаешься, только не показывай виду. И от меня не отходи. Ты без пояса, без серебра, без креста, без железа – если на недоброго духа нарвёшься одна, не уцелеть тебе.

Анна с усилием сглотнула: в горле у неё стоял неприличный ком. Они шагали всё дальше и дальше во тьму леса, и кругом них вспыхивали ярко-жёлтые огни – словно чьи-то огромные глаза, следящие за каждым шагом. Анна поглядела себе под ноги: куда-то стремительным чёрным потоком неслись муравьи, и было их так много, что ей казалось, словно не отдельных насекомых она видит, а слитный чёрный поток. Ярко-жёлтые огни, покачиваясь, как парусник на волнах, неспешно следовали за ними. Землерой провёл Анну мимо купы низкорослых крепких кустарников, и Анна непроизвольно сморщилась: тянуло оттуда тяжким болотным духом.

– Да, там наши болота, – степенно подтвердил Землерой, – там ещё раньше ведьма из чащобы жила, ну, ты слышала о ней, наверное. Болотный хозяин о ней терпеть не может вспоминать, так что ты, если с ним встретишься, лучше о ней не заговаривай.

Анна крепче прижалась к Землерою. Лес наполнялся сухим стуком, влажным шумом, каким-то поскрипыванием и попискиванием, и древесные кроны без устали шумели. Краем глаза она замечала, как в вышине скользят рваные чёрные тени, которые, как искусные соглядатаи, следовали за нею и за Землероем.

– А как он выглядит?

– Да как пожелает, – пожал плечами Землерой, – но на праздники мы обычно людьми приходим: весело в них преображаться. Так вот, Болотный хозяин, наверное, тоже человеком обернётся. Если увидишь мужчину с огромной зелёной бородой, как из мха сплетённой, знай: вот это он, – Землерой скосил взор на трясущуюся Анну и вздохнул: – Эй, да не переживай ты так! Болотный хозяин закон и порядок знает, никого никогда он не обижает без причины. К тому же, ты ведь со мной.

Анна заметила мельком, как из поваленного ствола дерева выкатился гигантский чёрный шар со смешно короткими ручками и ножками. Трижды подскочив, шар взвился в воздух, словно бы он вообще ничего не весил, и оборотился прекрасной девушкой в длинном сером платье. Волосы у девушки были распущены, и нижнюю половину её лица прикрывала чёрная бархатная маска.

– Это госпожа Песня, – шёпотом сообщил Землерой, – она над музыкой ветра в лесу властна: куда она захочет, туда ветер и дует.

Госпожа Песня прошла мимо них двоих, круто обернулась и вдруг присела на корточки (она была очень высокого роста: метра два, если не больше). В её узких, неживых, как у рыбы, глазах Анна ясно видела замершие молнии и отзвук подавленной неприязни.

– Землерой, – сказала Песня мягко и протянула ему руку. Анна уже распахнула рот, готовая ахнуть, но вспомнила тут о предостережении своего спутника и с усилием стиснула челюсти, так ни звука и не издав. Вместо пальцев у госпожи Песни были крошечные свирели, окаймлённые мхом. – Рада буду тебя видеть на празднике.

– Тоже буду счастлив, – вежливо ответил Землерой.

Госпожа Песня повела плечами, выпрямилась и неспешно поплыла прочь, задевая кустарники рукавами. Только на правой руке вместо пальцев у неё были свирели, левая была совсем как человеческая, только ногти отросли и загнулись, будто когти. Анна перевела дух и молча посмотрела на Землероя.

– Ничего не бойся и не удивляйся ничему, – повторил он. – Эти свирели госпоже Песне не для красоты. С их помощью она ветром управляет. Захочет – в мизинчик подует, самый мощный и сильный ветер вызовет, а захочет – дунет в большой палец и лёгкие порывы призовёт. Когда она отверстия зажимает, может она ветру приказывать, куда лететь и как себя вести. Не стоит её гневить, Анна.

Анна молча кивнула и снова пошла с Землероем рядом. Не отпускала она его руки ни на миг, что ей ни приходилось бы увидеть, а повидала она многое в ту бесконечную ночь: на целую жизнь хватило бы, чтобы рассказывать сказки недоверчивым ребятишкам, когда подкрадётся старость. Огней кругом них тем больше становилось, чем ближе к сердцу леса они подходили, и тем больше духов они встречали. Духи выскальзывали из темноты, падали с неба, выкапывались из-под земли, выкатывались из дупел, из-за кустарников, выныривали из воды и, перекинувшись, степенным шагом двигались к сердцу леса. Многие из них замечали Землероя, останавливались и радостно с ним здоровались, а Землерой кому кланялся, кому подмигивал, кому – протягивал руку. На Анну никто из духов не смотрел, и она могла бы подумать, будто бы стала невидимкой – но духи останавливали на ней тяжёлые взгляды, от которых у неё перехватывало дыхание и ненадолго замирало сердце. Она так крепко держалась за Землероя, что её пальцы утеряли чувствительность, и она не смогла бы по собственной воле разжать хватку.

На подступах к сердцу леса столкнулись они с духами, что всем зайцам здешним покровительствовали. Толстенькие, благожелательного вида старички, примостившись рядком прямо на мшистой земле, раскуривали чудные янтарные трубки и теребили свои уши – длинные и вислые, шерстистые, как у их подопечных. Старички свистнули Землерою и подарили ему две рубашки: мужскую и женскую, с замысловатым узором, вышитым алой нитью.

– Это тебе за помощь твою, – сказал один из старичков писклявым голосом, – зелен пацан, а пользы – хоть отбавляй!

Анна радостно вцепилась в свой подарок – хоть духи и сделали вид, будто не видели её, не могла она не догадаться, что вторая рубашка предназначалась ей.

– Я её надеть хочу, – сказала она уверенным тоном.

– Нет, – отрезал Землерой, – ты от меня никуда не отойдёшь, опасно это.

Анна пожала плечами и натянула рубашку прямо поверх своего платья. Землерой посмотрел на неё, ошарашенно моргая, с мгновение, а затем вздохнул и только головой покачал.

– Странный ты человек, – сказал он, словно бы в шутку упрекая её, и тут же, не сходя с места, одну рубашку надел на другую. Анна весело засмеялась и снова вцепилась в его руку: пусть и была она в самом центре леса уже бессчётное множество раз, сейчас здесь всё было иначе, словно бы в чужое царство её поместили.

Расступились последние старые деревья, и выбрались они к прекрасному старинному Дереву, на котором держался весь лес. Дерево горделиво распрямилось и распустило ветви, и листья его стали крупнее и ярче. На каждом, даже на самом незначительном и мелком, сучке виднелся целый ряд из сияющих круглых жёлтых огней, и на поляне, окаймлявшей дерево, было светло, словно днём. Анна испуганно прикрыла глаза. Не сразу поняла она, что не ветер шелестит в кронах, а звучит слабая, приглушённая, мягкая музыка, похожая на колыбельную, которую она слышала когда-то давно в детстве и совсем уже позабыла (а, может, слышала даже не она, а её предки, а ей передалась лишь память об этих звуках как о самом прекрасном, что вообще может уловить человеческое ухо). Оглянувшись, Анна заметила госпожу Песню: она сидела у корней дерева, поднеся ко рту указательный палец-свирель, и ловко выдувала мелодию, переставляя когтистые пальцы левой руки по круглым отверстиям. Рядом примостилась целая стайка духов с огромными плоскими лапами и большими восхищёнными глазами, они хлопали в ладоши и скандировали глухими голосами: «Ещё! Ещё!»

Чуть в стороне от них раскинулся высокий шатёр, весь сплетённый из мха, паутины и молодых листьев. Верхушка шатра была унизана круглыми жёлтыми огоньками, как шампур – зефирами, и на входе танцевали, высоко вскидывая ноги, три прекрасные зеленокожие девушки в коротких белых платьях, босоногие и счастливые. Рядом с ними подвизался низкорослый дух с длинной рыжей бородой и козлиными ножками, он щипал струны лютни и отбивал ритм ногами, а под кустарником расположились целых четыре других духа, ладные парни в белых сияющих рубахах, при скрипках и одном маленьком барабанчике. Такой увлекательной, звонкой и живой была их мелодия, что ноги Анны сами собой пустились в пляс, а тело рвануло к группке. Землерой крепче прижал к себе её локоть, она споткнулась и едва было не упала.

– Почему?.. – прошептала она.

– Не ходи, – мягко, но настойчиво сказал Землерой, – нельзя тебе к ним, даже со мной нельзя.

– Что в этом плохого? Они злые?

– Здесь никто зло открыто чинить не станет, а вот ненароком искалечить и даже убить ещё как могут, – грустно просветил её Землерой. – Стоит тебе встать с ними в пару, как закружат тебя в танце, самое себя забудешь и с ума можешь сойти, как мать моя. А если и с ума не сойдёшь, то до рассвета с ними пропляшешь, а потом, как выберешься из лесу, дома родного не узнаешь.

– Почему? – подняв голову, снова спросила Анна.

– Странно здесь время может течь, – уклончиво сказал Землерой. – Вроде бы мы одну только ночь веселимся, что по своим меркам, что по людским, но эта компания иначе живёт, по иным законам. Одна ночь с нею – это как десятки лет в твоём мире. Выберешься ты из лесу юной девушкой, но с каждым новым шагом к дому стареть будешь неотвратимо, пока не обратишься в дряхлую развалину или вовсе прахом не рассыплешься.

Анна передёрнула плечами: потусторонний мороз пробежался у неё по коже, и она тотчас ткнулась лицом в плечо Землероя, чтобы не подвергать себя новым искушениям. Вскоре они прошли мимо, и чарующие звуки коварной песни умерли вдали. У корней великого дерева её совсем не было слышно. Анна приметила знакомых духов: трёх красавиц-хозяек реки, что расчёсывали друг другу мокрые волосы и весело переговаривались, и тощую, сухую, как палка, госпожу Дароносицу. Госпожа Дароносица остановила на ней свой тяжёлый взгляд, и сердце Анны тут же спряталось в пятки.

Дароносица медленно, со странным торжеством, подняла руку и помахала, а затем впилась в Анну ещё более внимательным взглядом и кивнула.

– Она тебя приветствует, – в тихом голосе Землероя слышалась гордость, – не так-то всё и страшно, а как я тебя госпоже Древоборице представлю, то и вовсе легко станет…

Анна не разделяла его восторгов. Они сели у корней, прямо напротив широкого сплетения ветвей, где, как Землерой сказал, обычно появлялась госпожа дерева. Сейчас там никого не было, но в густой кроне то и дело вспыхивали предупреждающим светом разнообразные фонарики, и даже слышался напряжённый бой барабанов и серебряный звон лёгких струн, что предвещал скорое явление владычицы.

Когда бой стал невыносимо угнетающим, а струны завизжали, вдруг сгустился туман – такой плотный, что Анна перестала видеть собственные ноги. Землерой пропал, и сердце её испуганно застучало, хоть и чувствовала она, что Землерой рядом и по-прежнему сжимает ей руку – нет, сжимает даже крепче, чем раньше. Она неловко повела шеей, набираясь храбрости, надулась, зажмурилась…

И тут туман рассеялся. Когда исчезли последние его завитки, в сплетении ветвей уже не было пусто. Там сидела, свесив до земли роскошные блестящие волосы, красивая женщина в длинном струящемся одеянии. В левой руке женщина держала сияющий, как золото, гребень и равномерно проводила им по своим пышным прядям. Кругом неё порхали мелкие светящиеся бабочки, и сияние, что распространялось от их трепещущих крылышек, пронзало густой мрак ночи. Все духи, где они ни находились бы, чем ни были бы заняты, повернулись к госпоже Древоборице, и она выпустила из руки гребень. Самой первой к ней подошла Дароносица, они пошептались о чём-то, и Дароносица отошла, поправляя на шее гирлянду из живых муравьев. Следом в одном прыжке к Древоборице подскочил коренастый рыжий дух с длиннющей бородой и весело стал ей о чём-то рассказывать. Древоборица слушала, склонив набок голову и заинтересованно отведя с лица несколько прядей волос. Алебастровая кожа её светилась, как хрусталь.

– Мы следующие, – сказал Землерой и подтащил Анну к дереву. Своими ногами она идти не могла: ступни её стали словно ватные.

Когда Землерой подошёл к дереву, всё кругом стихло. Анна не смотрела по сторонам, но знала, что духи за нею наблюдают. Они были повсюду, они тянулись к ней, они облизывались, мигали, фыркали, и Анна не могла обрести твёрдость в сердце, потому что Древоборица тоже глядела на неё – и не было в этом взоре ни ласки, ни мягкости.

– Добрый тебе день, Анна, – прозвенел голос Древоборицы, – вижу, хватило тебе смелости прийти к нам на праздник.

– Я очень хотела вас повидать, – протараторила Анна и зажмурилась, – чтобы стать к Землерою ближе.

– Ближе? – переспросила Древоборица. Холодный голос её резал, как алмаз. – Куда можно ещё ближе? Опасное дело ты затеяла, девочка.

– Я знаю, – прохрипела Анна.

– Мы вместе это затеяли, – вмешался Землерой. – Не отпущу я её, госпожа.

– Многие годы живу я на свете, но не видала я, чтобы такая связь приводила к чему-то доброму и правильному, – задумчиво промолвила Древоборица, – и не видала я, чтобы хоть один человек, хоть один дух чувствовал себя счастливым в такой связи.

Анна крепче стиснула ладонь Землероя, и его пальцы стали словно стальные. Древоборица смотрела на них, занавесившись волосами, и сверкал сквозь завесь этих волос её острый взор.

– Мы счастливы! – хором выкрикнули они.

– Землерой, – госпожа Древоборица повернулась в его сторону, – твой век, пусть и не бесконечен, как наш, всё же много длиннее людского. Что ты будешь делать, когда твоя Анна состарится и уйдёт от тебя в землю? Что ты будешь делать, когда черви сожрут её тело и превратят в труху и гроб, в котором она лежит, и крест над её могилой?

Землерой молча выдержал взгляд Древоборицы. Когда она отвернулась, он тихо сказал:

– Анна умрёт со мной вместе. Продлю я её век так, чтобы жила она столько же, сколько я.

– Сложное это дело и опасное. Лишь немногим оно удавалось, – отрезала Древоборица. – Что ты будешь делать, если потерпишь неудачу? Что ты сделаешь, если не сумеешь задержать бег времени и оно отнимет у тебя твою Анну? Что тогда?

Землерой закусил губу. Слишком много бликов появилось в его прозрачно-серых глазах, серебристых, как свет луны.

– Я проживу остаток своей жизни, – сказал он, – сколько мне ни было бы отпущено… если у меня это получится… и потом, в посмертии, я снова буду с нею.

Древоборица сухо хмыкнула.

– Не меняются твои ответы, дитя. Ничего ты не знаешь, никаких уроков не извлёк из того, что показала я тебе.

– Я запомнил то, что видел, навсегда, – тут же сказал Землерой, – и я не допущу, чтобы кто-то снова сделал тебе больно, госпожа.

Древоборица никак ему не ответила. Повернулась она к Анне, и зловещий холод потёк с дерева по траве к её ногам. Анна рада была бы отступить, но ноги не повиновались ей, голова не желала отворачиваться, и потому приходилось ей смотреть в алебастрово-белое лицо Древоборицы, занавешенное спутанными роскошными волосами. Острота этого взгляда добиралась до самого сердца и разрезала его – медленно, ледяным клинком.

– Анна, – прозвенел голос Древоборицы, – Землерой привязан к этому лесу. Если он выйдет из-под защиты деревьев – смерть ему. Знаешь ли ты об этом?

– Конечно, знаю! – горячо откликнулась Анна. – И я специально сюда приеду работать, чтобы каждый день проводить с ним в лесу, чтобы не разлучаться никогда!

– Ты – дитя человеческое, – сказала Древоборица, – а Землерой теперь – дух, пусть и не совсем такой, как все мы. Не сможет он выйти с тобой полюбоваться зданиями, которые построили твои амбициозные соплеменники. Не поймёт он, что рассказываешь ты ему о гордой человеческой культуре – он ценит и любит другое. Если настанет такой день, когда пропасть между вами станет бездонной, что ты предпримешь?

– Ничего, – ответила Анна, – потому что нет между нами пропасти. Я его люблю таким, какой он есть, и он меня любит, хотя я тоже не подарочек, и нет у меня даже мысли, что его место может занять кто-нибудь иной. Мне не нужны ни его секреты, ни сила его великая. Для меня счастье – это быть рядом с ним и знать, что он сейчас доволен.

Древоборица медленно взяла в руку гребень. Долго она молчала, и молчал весь лес кругом них, словно бы они стояли в зале суда, ожидая рокового приговора. Где-то вверху над ними неустанно крутились и размахивали крылышками разноцветные сияющие бабочки.

– Ступайте, – мягко сказала госпожа Древоборица, – и любите друг друга, если вы вправду это можете. Но, – тут её глаза вспыхнули, и волосы, как язык пламени, встали кругом головы, – не забывай, Анна: посмеешь причинить ему зло, мой гнев тебя везде отыщет…

Анна с трудом устояла на разъезжающихся от страха ногах. Голос её всё-таки сорвался, когда она шепнула:

– Я знаю, госпожа.

Землерой, безудержно подпрыгивая, уже волок её прочь. Удалялись вездесущие круглые огни, похожие на чьи-то глаза, и затихал весёлый гомон духов. Они снова взялись за свои инструменты и пустились в пляс; слышала Анна их заливистый смех и улавливала, как дрожит земля, по которой они скакали в такт музыке. Госпожа Древоборица сидела в сплетении ветвей, опустив голову, и редкие духи из числа самых старых приближались к ней, шептались с нею о чём-то на загадочном языке, который не могли понять не только люди, но даже молодые создания леса вроде Землероя.

Воздух стал прохладен и чист. Землерой остановился и присел на корточки, и Анна опустилась с ним рядом. Она так и не выпустила его руки из своей. Вдвоём они таились у берега ручья, словно бы боялись, что за ними кто-то следит, а чистые воды звонко пели неподалёку от них. Хоть от ручья и веяло холодом, не удавалось Анне остудить пылающее лицо и угомонить бешено клокочущую в жилах кровь. Нечто важное тяжёлой поступью приближалось к ней, и она уже чувствовала, как торжественность этого момента наваливается ей на плечи.

– Анна, – Землерой повернулся к ней. – Ты всё слышала, она… она разрешила…

Его глаза бешено светились, и сияли они даже ярче, чем ручейные воды. Анна с трудом сглотнула: Землерой всё крепче и крепче стискивал её руку, но, кажется, он этого даже не сознавал. Луна, нависшая над ними, заключила их в сияющий серебряный круг, и Анна ощутила тёплое касание на своей щеке.

– Теперь уже ничего не имеет значения, – Землерой глубоко вздохнул, – теперь мы сами над собой властны.

Анна подняла вверх свою смешную маску и зажмурилась. Она не видела даже, как Землерой оказался к ней вплотную и как опустил свой воротник. Он никогда ещё на глазах у неё не опускал этого воротника, и она перестала интересоваться, что там может быть спрятано – лишь время от времени вспыхивали задорные искорки любопытства. Анна затаила дыхание и аккуратно обняла его за шею.

Когда Землерой отпустил её, она открыла глаза. Снова высоко был поднят его воротник; снова слышала она не шум крови у себя в ушах и не стук сошедшего с ума сердца, а тихий, размеренный плеск ручья и спокойное дыхание сердца. Позади них отчаянно отплясывали духи, а впереди буйствовала людская молодёжь.

– Домой, – попросила Анна и повисла на Землерое сонным грузом, – пожалуйста, давай домой поедем.

Землерой молча обернулся гигантским серым волком и, ласково поддев её носом, к себе на спину забросил. Анна благодарно вздохнула и улеглась, свесив руки и ноги – знала она, не упустит её Землерой, не потеряет, как быстро он ни мчался бы. Она даже глаз не раскрыла, когда они сорвались с места и помчались сквозь лес, всё дальше от духов, всё ближе к людям и к их безумному гулянию, которое тоже уже катилось к самому завершению.

В прохладной сени деревьев Землерой мягко остановился и снова превратился в человека. Анна скатилась у него со спины и, яростно потирая глаза, села по-турецки на куче палых листьев. Ночь оборвалась так же неожиданно, как она началась. Звёзды постепенно бледнели, сливаясь с толстым небесным покрывалом, луна и вовсе спряталась за тучей. На востоке уже просматривались кровавые облака – первые глашатаи наступающего утра. Воздух становился всё теплее, песни птиц и бодрый топот дневных животных уже начинали наполнять лес. Где-то неподалёку от них тлели остатки костра, через который прыгала разудалая городская молодёжь, и Анне казалось, будто слышит она пьяные голоса последних гуляк, покидающих лес. Землерой стоял рядом с ней и всё ещё держал за руку.

– Мне пора, – обернулась она к нему, – как всегда пойдём, или…

– Есть тут ещё кто-то, – сказал Землерой. Он чутко прислушивался к лесному шуму. – Недобрые люди тут всё ещё ходят, Анна. Не стоило бы тебе с ними встречаться. Пока ты в лесу, тебе нечего их бояться, но вне его…

– Они пьяные, уйдут скоро, – пожала плечами Анна, – не тревожься так. Пойдём, пойдём, мы выйдем подальше от костра, нас никто и не заметит.

Когда Анна и Землерой добрались до границы леса, солнце уже выпустило из-за линии горизонта первый луч. Тонкая золотая полоска протянулась по небу и пронзила хмурые ночные тучи, разрезала напополам, словно могучим копьём. Тучи распадались, и звёзды, прятавшиеся за ними, тут же пропадали совсем, словно бы таяли. Луна одна оставалась на прежнем месте, но, казалось бы, из какого-то непонятного упрямства. Её силы всё убывали и убывали, и её диск почти невозможно было рассмотреть на бледном небе.

Землерой остановился. Анна всё ещё сжимала его руку в своей.

– Дальше мне нельзя, – сказал он, – Анна… скоро ты снова меня покинешь… и мы не увидимся никогда больше…

Сердце Анны скорбно сжалось.

– О чём ты говоришь? – прошептала она. – Я не навсегда уезжаю, и я ещё успею прийти к тебе летом много…

Землерой молча покачал головой и тихо попросил:

– Закрой глаза, пожалуйста.

Анна могла лишь повиноваться ему. Когда слабый, тонкий и неуверенный солнечный лучик всё-таки прорвался сквозь завесу туч, что отчаянно пытались задушить его свет, этот лучик пробился и через заслон из старой листвы и позолотил Анне руки, а Землерою разукрасил сияющими искрами всю спину. Анна отчаянно жмурилась и крепче прижимала его к себе. Если бы она могла передать ему свою душу и сделать человеком, чтобы сумел он выходить из леса, быть рядом с нею всегда, не тосковать без неё печальной осенью, сонной зимой и буйной красочной весной, она сделала бы это, нисколько не задумываясь. Но душой нельзя было поделиться. Она могла отдать ему лишь свою любовь – и устыдиться, ощутив такую ж любовь к себе и сочтя её куда более сильной.

– Вон она! – разорвал молчание каркающий крик. – Ведьма! Ведьма! Так и знал, что она ведьма, она с нечистью лижется!

Сердце Анны вздрогнуло и застыло в груди. Она не должна была открывать глаза и знала об этом, она хотела смежить веки прежде, чем успеет что-нибудь увидеть – но именно это у неё и не получилось.

В сиянии восходящего солнца, скучившись за пределами леса, с еле тлеющими факелами в руках стояли рыжий ухажёр её и темноволосый верзила со своими приятелями. У всех у них были круглые, исполненные ужаса и отвращения глаза, и они тыкали в Землероя пальцами, словно он был каким-то чудовищем.

И, когда Анна увидела, что Землерой прятал под своим воротником, она завизжала.

Ведь у Землероя не было ни рта, ни подбородка – только шевелящееся скопление мха, веток, листьев, камешков, слепленное словно бы на скорую руку в отчаянном ослеплении. Нижняя челюсть была куском грубого камня, и с верхней её соединяли по две полоски крепких сорных трав с каждой стороны. Нежные цветочки, на ощупь похожие на человеческую кожу, окружали чёрный зияющий провал, из которого и раздавался его голос.

– Ведьма! Она сюда сейчас побежит! – пьяным голосом заорал рыжий.

– Жги её! – подхватил темноволосый верзила, и в Анну полетели факелы.

Ни один из факелов не вспыхнул. Они обрушились на почву уже истлевшими головешками, и деревья застонали, раскачиваясь, словно в жестокую бурю, хотя никакого ветра не было. Глаза парней стали ещё больше. Затопали они, будто безумцы, и заметались, как курицы, из стороны в сторону. Землерой отвернулся от Анны, и воротник его поднялся, а глаза почернели. Пугающие, бездушные красные огоньки размеренно замерцали в глубоких провалах глазниц. Землерой поднял руки – и деревья опрокинулись, как костяшки потревоженного домино. Одно дерево, два, три, четыре – все четверо пьяниц расплющились, как раздавленные жуки. Анна завизжала ещё громче и закрыла лицо руками.