Сердце, живущее в согласии

Молчание.

– Чего ж ты замолчала? Тебе ясны мои ответы?

Ни звука.

– Эй! Ты почему молчишь?

Я стояла и вслушивалась. Монотонно гудел холодильник. Снаружи, из коридора, доносились голоса. Потом хлопнула дверь, и они стихли.

– Где ты?

Зазвонил телефон. Эми. По моему «алло» она сразу поняла, что я выбита из колеи.

– Ты себя плохо чувствуешь?

– Нет, прекрасно.

Почему ты снова врешь?

Это было как удар под дых. Я пошатнулась и едва не потеряла равновесие.

– У меня тут… словом, тут… – ошеломленно бормотала я в трубку.

– Джулия, что случилось? – спросила обеспокоенная Эми. – Давай встретимся. Хочешь, я к тебе приеду?

Сейчас мне хотелось опрометью бежать из своей квартиры.

– Я… Давай лучше у тебя. Когда тебе удобно?

– В любое время.

– Буду через час.

Глава 3

Эми Ли жила в районе Нижнего Ист-Сайда, на последнем этаже трехэтажного дома, где занимала две соседние квартиры-студии. Одна служила жильем, в другой она устроила мастерскую. Все эти годы мне нигде не было столь хорошо, как у Эми. Никто так не возился со мной, как она. Едва ли не каждый уик-энд я проводила на ее диване, где мы валялись, смотря «Секс в большом городе», лакомились мороженым, потягивали красное вино, смеялись над мужчинами и утешали друг друга в минуты душевных страданий.

С Эми я встретилась на первом курсе Колумбийского университета, где мы обе постигали азы корпоративного права. Однажды, заполняя бумаги, мы обнаружили, что родились в один день, только она – в Гонконге, а я – в Нью-Йорке. Эми прожила на родине девятнадцать лет. Затем родители отправили ее учиться в Америку. По словам Эми, гонконгский астролог предсказал ей, что она встретит женщину, с которой родилась в один день, и эта женщина станет ее подругой на всю жизнь. Получалось, нам не оставалось иного, как подружиться.

Я тогда в астрологию не верила, но Эми мне сразу понравилась. Мы с ней удивительно дополняли друг друга. Ни с кем из подруг мне не было так хорошо.

Мы отличались и внутренне, и внешне. Эми – ниже ростом, коренастее. Черные волосы она красила в яркие цвета. И терпеть не могла строить планы, обожала сюрпризы, была легка на подъем и отличалась спокойным нравом. Она называла себя буддисткой, медитировала, что не мешало ей регулярно консультироваться с астрологами. А букет ее суеверий сводил меня с ума. В ее одежде обязательно присутствовало красное. Она никогда не выходила из лифта на девятом этаже и отказывалась садиться в такси, если номер машины оканчивался на семерку.

Эми была единственной, кому я рассказала историю отцовского исчезновения и своих поисков. И она мне безоговорочно поверила. Не усомнилась ни в одном слове, как будто умение слышать биение сердца встречалось на каждом шагу. При этом речь шла о сердце человека, находящегося на другом конце света.

Эми интересовали мельчайшие подробности моего бирманского путешествия, чего я не могу сказать о матери и брате. Те желали знать лишь одно: жив ли отец. Я ответила, что он умер вскоре после внезапного исчезновения из Нью-Йорка. Потом собралась подробно рассказать им, почему отец отправился умирать в родные места. Думала, они забросают меня вопросами, но мои близкие просто отмахнулись. Это стало началом нашего отчуждения. Поиски отца разделили нашу семью надвое. Мать с братом оказались на одной стороне, я и умерший папа – на другой. Эми убеждена, что раскол случился намного раньше, просто я либо не замечала его, либо отказывалась замечать. Думаю, подруга права. Пять лет назад мать перебралась в Сан-Франциско, поближе к сыну. С тех пор мы виделись не чаще двух раз в год.

Зато Эми была готова бесконечно слушать рассказы о моем отце, о Бирме. Она постоянно спрашивала, когда же наконец я снова туда поеду и увижусь с У Ба. Допытывалась, передалось ли мне отцовское наследие – вера в магическую силу любви? Неужели я растрачу драгоценный дар, погрузившись в водоворот нью-йоркской жизни? Почему я занимаюсь разной ерундой и не думаю о своем предназначении? Как могла, я увиливала от ее вопросов, поскольку не знала ответов. Но это не останавливало Эми, и она исправно забрасывала меня новыми.

В отличие от меня, Эми не любила юриспруденцию. Своим настоящим призванием она считала живопись. Естественно, я допытывалась, почему же она не пошла в художественный колледж? У Эми было два основных ответа, и зависели они от настроения. В одном случае она говорила, что взялась изучать право под нажимом родителей. В другом – из любви к ним. Тем не менее училась Эми прилежно и считалась одной из лучших на нашем потоке.

За месяц до выпускных экзаменов отец Эми погиб в авиакатастрофе. Она первым же рейсом вылетела в Гонконг, пробыла там два месяца. Вернувшись обратно, заявила, что с ее учебой и юридической карьерой покончено. Получать диплом она не собиралась. Жизнь слишком коротка, чтобы делать броски в сторону. Если у тебя есть мечта, нужно ее реализовывать.

С тех пор Эми вела жизнь свободной художницы, продавая картины на Бродвее. Общаться с владельцами галерей она наотрез отказывалась. Выставки и высокие заработки ее не интересовали. Она твердила, что пишет для себя и никогда не станет работать на заказ. Среди моих друзей и знакомых Эми – самая свободная личность.

Дверь в ее мастерскую была приоткрыта. Эми ненавидела закрытые двери и любые замки. По ее стойкому убеждению, все, кто дрожит над имуществом и отгораживается хитроумными запорами, рано или поздно теряют деньги, а то и крышу над головой. Эми даже отказывалась прикреплять цепью велосипед. И она была единственной из моих друзей, у кого ни разу его не воровали.

Когда я вошла, Эми сидела на вращающемся стуле перед мольбертом. В новой картине преобладали темно-оранжевые тона. Ярко-рыжими стали и ее волосы, убранные в конский хвост. Одета Эми была в выцветшие спортивные брюки и балахонистую белую футболку, заляпанную разноцветными пятнами. В комнате пахло масляными красками и олифой. Пол – тоже заляпан. У стен на подрамниках стояли картины, многие – в красных тонах. Эми говорила, что, на свою беду, глубоко увязла в Барнетте Ньюмане[2] и мучительно проходит «ньюмановский» этап творчества. Вместо полос она теперь изображала круги. Еще немного, и мне придется называть ее Бернадетт Ньюман. Муки творчества скрашивал голос Джека Джонсона, доносившийся из колонок музыкального центра.

От моих шагов скрипнули деревянные половицы, и Эми повернулась. Ее темно-карие, почти черные, глаза удивленно распахнулись.

– Джулия, кто тебя так напугал?

Я рухнула в старое кресло. Мои руки были холодными, как ледышки. В глазах стояли слезы. Напряжение последних часов начало спадать. Несколько секунд Эми с тревогой рассматривала меня, затем, оттолкнувшись ногами, подъехала ближе:

– Что у тебя стряслось?

Я беспомощно пожала плечами.

– Попробую угадать. Маллиган выпер тебя коленкой под зад.

Я качнула головой.

– Умерла твоя мать.

Я снова покачала головой, сдерживая рыдания.

– Значит, случилось что-то серьезное! – глубоко вздохнув, заключила Эми.

Наверное, в Эми меня больше всего притягивало ее своеобразное чувство юмора.

– Выкладывай, что стряслось.

– Сначала скажи, какой у меня вид? – уклонилась я от ответа.

– Как у перепуганной курицы.

Некоторое время я переваривала услышанное. Эми терпеливо ждала.

Трудно было высказать вслух мысль, уже час не дававшую мне покоя.

– По-моему, я схожу с ума.

Эми смерила меня задумчивым взглядом:

– И с чего ты решила?

– Кажется, меня кто-то преследует.

– Сталкер-незнакомец? А он симпатичный?

– Все гораздо хуже. Я слышу голоса.

Признание заставило меня сжаться. Было неловко рассказывать о случившемся даже Эми.

– И давно? – спокойным голосом спросила подруга.

Удивления на лице больше не было.

– С утра. – Я рассказала обо всем, что произошло на работе и дома.

Эми сидела неподвижно, внимательно слушая. Иногда кивала, будто такие вещи были ей знакомы. Когда я закончила, она встала, отложила кисть и начала расхаживать между картинами – признак напряженных раздумий.

– Это у тебя впервые? – остановившись, спросила подруга.

– Да.

– Она тебе угрожала?

– Нет. С чего бы?

– Оскорбляла?

– Это как?

– Например, обзывала тебя никчемной шлюхой? Или дерьмовым юристом? Или говорила, что очень скоро все поймут, какая ты идиотка?

– Нет, ничего подобного, – смущенно покачала я головой.

– Она тебе что-нибудь приказывала?

Я не понимала, куда клонит Эми.

– Она могла тебе приказать выплеснуть кофе в физиономию Маллигану. Или выпрыгнуть из окна.

– Нет. Эми, откуда ты набралась такой чепухи?

Подруга задумчиво посмотрела на меня:

– А что вообще говорит этот… женский голос?

– Разговорчивой ее не назовешь. В комнате совещаний она предостерегала меня насчет коллег. Говорила, им нельзя доверять. А дома задавала вопросы.

– Какие?

– «Кто ты? Почему живешь одна? Почему у тебя нет детей?»

– Любопытные вопросы, – облегченно улыбнулась Эми.

– И чем же?

– Я знаю кое-кого, кому были бы интересны ответы. Скажи, наши с ней голоса звучат похоже?

– Хватит потешаться надо мной!

Неужели чуткая Эми не понимала, как я сейчас нуждалась в поддержке?

Эми присела на подлокотник кресла и принялась гладить меня по волосам:

– Я не смеюсь над тобой. Но в этих вопросах нет ничего опасного. Я боялась худшего.

– Куда уж хуже?

– Когда человек слышит голоса, это зачастую говорит о нарушениях в психике. Типичный симптом начинающейся шизофрении. Последствия порой трудно предугадать. Лечить таких людей нелегко. Однако шизофренику голоса всегда чем-то угрожают. Отдают приказы. Требуют, чтобы человек спрыгнул с крыши или ударил ножом соседа. Меланхоликам голоса сообщают обидные и оскорбительные вещи. Но твой случай отличается.

– Откуда ты так много знаешь? – удивилась я.

– Разве я тебе не говорила, что мой отец тоже слышал голоса?

– Ни разу.

– Я сама не знала. Мама рассказала через несколько лет после его гибели. Тогда я стала читать об этом. Изучила все, что сумела найти.

– Значит, твой отец был… шизофреником?

– Нет. Думаю, его странность была безобидной.

– И как он с этим справлялся?

– Никак.

– Никак?

– Я подозреваю, папа воспринимал голос как некоего доброжелателя, время от времени подающего советы… К сожалению, он не всегда им следовал, – немного помолчав, добавила Эми.

– Например?

– Мама рассказывала, что в день катастрофы голос настоятельно советовал отцу вернуться. Просил отложить полет и ни в коем случае не садиться в этот самолет. Отец даже позвонил маме из аэропорта и рассказал.

– Почему же он не послушался? – спросила я.

Что-то мешало мне до конца поверить словам подруги.

– Если бы я знала! – вздохнула Эми. – Наверное, не хотел, чтобы голос слишком уж управлял его жизнью. Кому понравится, когда указывают, в каком самолете лететь, а в каком – нет?

– Почему ты до сих пор не говорила мне об этом?

– Я думала, что давно рассказала. Или… наверное, решила, что ты мне не поверишь, вот и промолчала.

Я сомневалась, верю ли сейчас. Мне снова вспомнился бирманский брат. Однажды он сказал: «Не все истины поддаются объяснению, и не всё, что поддается объяснению, является истиной». Вернувшись из Бирмы, часто ли я вспоминала эти слова? Самое странное: в Кало я вроде понимала суть изречения. В том мире, наполненном суеверными людьми, слова У Ба имели смысл. Однако в Нью-Йорке меня начали одолевать сомнения. Почему же то, что поддается объяснению, не может быть истинным? Почему невозможно объяснить все истины? Потом я решила, что они могут иметь географическую принадлежность. Возможно, существуют свои, местные правды. Тогда понятно, почему в Кало что-то воспринимаешь как откровение, а в Нью-Йорке это становится бессмысленным.

– Ты мне не веришь, – сказала Эми.

– Почему же?.. В общем-то, да. Я верю тому, что рассказала твоя мама, но мне трудно представить, как некий голос убеждал твоего отца не садиться в самолет, который затем разбился.

– Что тут сложного?

– Ты же меня знаешь. У меня слишком рациональные мозги, чтобы верить в такие вещи.

– Твой отец слышал стук сердец других людей. Умел различать бабочек по шороху их крылышек. Как ты это объяснишь?

– Никак. Но это не значит, что я должна покупаться на разные… – Я подыскивала слова, которые бы не обидели Эми.

– …эзотерические глупости, – докончила за меня подруга.

– Вот именно, – подтвердила я и невольно засмеялась.

– Никто тебя об этом и не просит, – продолжала она. – Но теперь ты слышишь голос. И вся твоя рациональность не может этого объяснить. Так?

– Так, – промямлила я.

Мы опять замолчали, погрузившись в размышления.

– Может, куда-нибудь сходим? – встав, предложила Эми. – Посидим, выпьем.

– Я лучше у тебя посижу. Не хочу туда, где людно и шумно.

Эми понимающе кивнула:

– Сделать эспрессо?

– Я бы не отказалась от рюмочки вина.

– Это даже лучше.

Эми прошла в кухонный закуток, откупорила бутылку красного вина, прихватила шоколад и орехи. Наполнив рюмки, зажгла две свечи. Мы взяли подушки и умостились на полу. Мы любили такие посиделки. С Эми хорошо не только говорить, но и молчать. Когда мы вдвоем, тишина теряет власть надо мной.

– Ты и сейчас слышишь ее голос? – через некоторое время спросила Эми. Я вслушалась в себя и покачала головой. – Скверно. А я надеялась переброситься с ней парой фраз.

Я поморщилась. Хорошо ей шутить.

– Она ничего не говорит. Только спрашивает.

– Я вот подумала: а вдруг этот голос зазвучал в твоей голове не просто так?

«Я вот подумала» – любимая фраза Эми. Обычно она так говорит, когда ее вопрос на самом деле – утверждение. Почему бы не сказать напрямую: «Джулия, эта дама возникла в твоей голове с некой целью»?

– Считаешь, что голос зазвучал с определенной целью? С какой?

– Мой отец крайне неохотно говорил о своем. Но с маминых слов я поняла, что он никогда не воспринимал голос как угрозу. Отец считал его кем-то вроде неразлучного спутника, который регулярно ведет с ним беседы.

Я замотала головой. Хотелось услышать совсем другое. Впрочем, я толком не знала, какие слова подошли бы мне в той ситуации. Наверное, я ждала простого сочуствия и заверения, что через несколько дней все пройдет. Я инстинктивно стремилась низвести непрошеный голос на уровень обыденных вещей вроде простуды или гриппа.

– Мне не нужна неразлучная спутница. Во всяком случае, не такая, которую нельзя ни увидеть, ни потрогать.

Эми потягивала вино, думая над моим словами.

– А что, если ты ответишь на ее вопросы? Может, отвяжется?

– Я пробовала и получила кучу новых.

Эми снова задумалась.

– Почему ты боишься этого голоса? – вдруг спросила она.

– Да потому что он… неуправляемый.

– И для тебя это очень плохо?

– Да! – почти выкрикнула я. – Представляешь, я сегодня была вынуждена уйти с важного совещания! Встала и ушла, ничего не объясняя.

– Как будто только у тебя бывают головокружения. Маллиган закроет на это глаза.

– Один раз – возможно. А если такой фокус повторится? Мы сейчас вплотную заняты очень важным иском о нарушении авторских прав. Каждый день на счету. Наш клиент – человек с именем. Помочь ему выиграть процесс – дело профессиональной чести. У каждого из нас свой участок работы. В том числе и у меня. Только представь: идет очередное совещание. Каждый отчитывается о сделанной работе. Доходит очередь до меня. Я встаю, начинаю говорить. Что, если в разгар выступления эта особа опять влезет с идиотскими вопросами?

– Ты спокойно скажешь ей, что тебе сейчас некогда, и попросишь обождать.

– Она меня не слушает.

– Тогда просто не обращай на нее внимания.

– Эми! – завопила я. Почему даже лучшая подруга не понимает безнадежности моего положения? – Я не могу посреди выступления умолкнуть и погрузиться во внутренний диалог. Я ведь не перед холстом стою. Это работа в команде! На меня рассчитывают. В конце концов, мне за это платят. Я больше ничего не умею. У меня нет иного выбора.

– У нас всегда есть выбор, и не один.

Пожалуй, это было самой горячей точкой наших разногласий. Порой мы спорили до хрипоты. Эми не из тех, кто готов подчиняться давлению окружающего мира. Она считает, все мы несем ответственность за свою судьбу. И никак иначе.

По мнению Эми, каждое наше действие – следствие правильного или неправильного выбора. Но выбор всегда делаем сами, говоря «да» или «нет».

Жизнь слишком коротка, чтобы петлять и делать броски в сторону.

Если у тебя есть мечта, нужно жить сообразно ей.

Я допила вино и налила себе вторую рюмку:

– Этот голос мне мешает. Понимаешь? Я хочу знать, откуда он и как от него избавиться. И как можно скорее.

– Тогда обратись к психотерапевту. Он поможет, хотя бы временно. Пропишет таблетки.

По ее глазам и изгибу губ я видела, сколь сильно она сомневается в помощи психотерапевтов.

– Я подумаю об этом. И все-таки что посоветуешь мне ты?

– Уверена: голос появился не просто так, а с определенной целью.

Это я уже слышала. Сказала бы лучше: «Сама не знаю».

– И что же это за цель?

Эми сразу уловила мой скептицизм. Да я его и не прятала.

– За прошедший год ты много пережила. Многое потеряла… – Она многозначительно умолкла.

Наш разговор свернул не туда. Существовали темы, которые мне не хотелось обсуждать ни с кем. Даже с Эми.

– Я знаю, куда ты клонишь. Но голос не связан с тем, что произошло весной.

– Уверена?

– Абсолютно. А ты почему сомневаешься?

– Просто мысль мелькнула, – пожала плечами Эми.

Долгое время мы молча потягивали вино, закусывая орехами.

– Ты слишком требовательна к себе, – наконец сказала Эми.

– По-моему, этим отличается большинство людей.

– Чепуха. Из всех, кого я знаю, у тебя самый высокий уровень самодисциплины. Ты несешься по жизни, не позволяя себе остановиться и отдохнуть.

– Не далее как летом мы с тобой ездили на Лонг-Айленд, – напомнила я.

– И провели там всего два дня. Пришлось вернуться раньше, поскольку ты срочно понадобилась Маллигану. Ты, когда рассталась с Майклом и вернулась в свою квартиру, даже не разобрала коробки. Сидела прямо на них и писала письма клиентам, поскольку сроки поджимали и их никак нельзя было перенести.

– Их действительно нельзя было перенести, – вяло возразила я.

– Ты мучительно расставалась с мужчиной, с которым прожила почти четыре года. Маллиган видел, в каком ты состоянии. У вас полным-полно других юристов. – (Я кивнула.) – Возможно, этот голос – знак…

– Считаешь, что он – подавляемая часть моей личности? Или часть моего «я», на которую я долгое время не обращала внимания? Но я же не веду внутренний диалог с собой. Голос вполне реален. Я его слышу и могу описать.

– Давай.

– Он принадлежит даме, которая старше меня и довольно серьезна. Для женского голоса он низковат. И к тому же весьма суров.

На сей раз подруге было нечего сказать.

– Я боюсь, – призналась я.

Эми кивнула. Ее взгляд скользнул за мою спину, к большой картине на стене. На темно-красном фоне был изображен светло-красный крест. К кресту она приклеила пучок куриных перьев, тоже выкрашенных в алый. Картина называлась «Будда в курятнике».

– Я собираюсь к нашим. Поехали со мной.

Я покачала головой. Эми регулярно ездила на медитации в буддистский центр на севере штата. Она не уставала приглашать меня, но я всегда отказывалась. Мне было трудно представить, как Эми могла просидеть целый час или больше, ни о чем не думая. Я несколько раз пыталась заняться йогой. И на меня постоянно обрушивался шквал мыслей, образов и воспоминаний. Все призывы успокоить ум оказывались безрезультатными. Голова распухала, угрожая лопнуть. Через несколько минут я тихо уходила из зала. По мнению Эми, мне просто нужно было найти хорошего преподавателя, однако я сомневалась, понимая, что дело не в преподавателе, а во мне.

В теле появилась противная слабость – привет вину. Наверное, придется брать такси.

– Мне пора.

– Если хочешь, оставайся ночевать, – предложила Эми.

– Спасибо. Но я решила завтра встать пораньше и разгрести дела. Если останусь, мы опять проболтаем до утра.

Эми улыбнулась и взяла меня за руку. Мне было очень приятно ее прикосновение. Я почти решила остаться, но потом вспомнила пыльные углы в своей квартире. Хватит жить в свинарнике!

Такси вызывать не стала, решив, что прекрасно дойду пешком… Я двинулась по Ривингтон-стрит и едва успела пройти квартал, как снова услышала голос.

Кто ты?

Глава 4

Насколько тонка стена между нами и безумием? Никто не знает, из чего она сделана и какое давление выдержит… пока не рухнет.

Мы все живем на грани безумия.

До него – всего шаг. Шажок даже. Одни это чувствуют, другие – нет.

Я встала в свое обычное субботнее время, то есть поздно. Зачем сбивать привычный ритм выходных? Поздний завтрак, неспешное пролистывание газеты, пара электронных писем друзьям, стирка. И тем не менее с каждым часом становилось все тревожнее. Я больше не верила во внутреннюю тишину. Чувствовала, что некая невидимая сила следит за каждым моим движением. Хозяйка голоса никуда не исчезла – в этом я не сомневалась. Она лишь выбирала время, чтобы вновь пристать ко мне с вопросами.

На столе лежал черновой вариант искового заявления от имени нашего клиента. Тут же громоздилась куча документов и деловой переписки. Вчера я соврала Эми и самой себе. Не буду я вытирать пыль по углам. Меня ожидал плотный рабочий уик-энд.

Почему у тебя нет детей?

Я испуганно вздрогнула. Вслушалась в звуки окружающего мира. Из соседней квартиры доносилась приглушенная игра на пианино. Мягко шелестел лифт. По Второй авеню, воя сиреной, неслась полицейская машина. Голос повторил вопрос. Казалось, невидимая женщина стоит у меня за спиной и говорит в ухо. Хотелось защититься. Но как? И против кого?

Почему нет детей? Меня всегда бесил этот вопрос. С чего вдруг женщина должна оправдываться за бездетную жизнь? Почему-то ни у кого не возникало мысли спросить у какой-нибудь мамаши, зачем ей дети. И с чего вопрошающую зациклило на этой теме? Я сделала вид, что не слышу.

Ты не должна жить одна. Это плохо.

Голос стал резче. Она впервые не спрашивала. Она, видите ли, предписывала, как мне жить. Я вспомнила слова Эми. Поговорить с невидимой женщиной. Послушать, чтó скажет в ответ.

Ты должна…

– Откуда ты?

Молчание. Я повторила вопрос и стала ждать, одновременно сознавая глупость ситуации. Как будто она должна отвечать на мои вопросы!

Я… я не знаю.

– Почему?

Я не помню.

– Что тебе нужно от меня?

Ничего.

– Тогда зачем ты третий день подряд задаешь вопросы?

Я хочу знать, кто ты.

– Для чего?

Я живу внутри тебя. Я – часть тебя.

– Нет!

Я – часть тебя.

– Неправда! Я себя знаю.

Ты в этом уверена? Кому удавалось познать себя?

– Ты чужая мне, – не сдавалась я.

Я – часть тебя и всегда буду такой.

Меня начинало тошнить.

– Если ты – часть меня, в таком случае изволь закрыть рот и не мешать мне.

Я – часть тебя, но ты не можешь повелевать мной. Я сама себе хозяйка.

У меня задрожали руки.

Чего ты боишься?

– С чего ты взяла, что боюсь?

Тогда почему ты дрожишь?

– Мне холодно.

Чего ты боишься?

– Ничего! – отчеканила я.

Боишься. Мне хорошо знаком страх.

Эта фраза дала мне необходимую паузу, позволив перейти в наступление.

– Откуда он тебе знаком?

Молчание.

Страх был моим постоянным спутником. Я потеряла все.

– Что именно?

Все. Все, что я знаю.

Она замолчала. Я ждала, не продолжит ли? Мне не сиделось на месте. Я вскочила, стала нервно расхаживать взад-вперед.

– Что ты потеряла? Откуда ты? Скажи что-нибудь.

Внутри меня было тихо.

– Почему не отвечаешь?

Собственный вопрос заставил меня насторожиться. Что со мной? С кем я разговариваю? Возможно ли, что начиная с пятницы моя личность расщепилась надвое? Наконец, каковы признаки шизофрении?

Я включила ноутбук, полезла в «Гугл». «Википедия» определяла шизофрению как «психическое состояние, характеризующееся нарушением процесса мышления и ослаблением эмоциональной восприимчивости». Часто заболевание проявляется внезапно, без каких-либо предварительных симптомов. «Наиболее характерными признаками шизофрении являются слуховые галлюцинации, неестественные и нелепые представления о самом себе и окружающем мире, хаотичность в речи и мыслях».