Повесть об Анне

Анна подошла к своей палате, увидела Свету, улыбнулась ей. Медсестра автоматически улыбнулась в ответ.

– Как тестирование?

– Норма-а-ально, – мечтательным тоном ответила пациентка.

– Что сейчас делать собираешься?

– Рисовать буду…

– Хорошо.

Анна зашла в палату и, достав палитру с красками, отправилась в уборную мыть кисти для рисования. В коридоре на нее наткнулся светловолосый санитар с большими рыжими, кучерявыми бровями.

– Здравствуйте, – опустив свои глаза в пол, смущенно произнесла Анна.

– Привет, Ань, – кивнул обеспокоенный санитар и обратился к медсестре. – Света, нужна твоя помощь…

– Что случилось?

Анна хищно, с характерной неприязнью взглянула на Свету, словно медсестра только что увела у нее этого санитара прямо из-под носа. Он же, задумчиво сдвинув свои рыжие брови, подождал пока Анна зайдет в уборную со своими кистями. Говорить при Анне о пациентах давно уже считалось неправильным.

– В общем, Света, по поводу Алексея.

– Алексея? С пятого?

– Да, здоровенного этого с пятого этажа.

– Ну?

– Принимать галоперидол отказывается. Галлюцинации в полном объеме у парня, переговаривается с подоконником, как вот я с тобой сейчас разговариваю. Кричит, руками машет, грозится из штанов достать… – санитар запнулся, активно изображая руками что-то. – Ну, ты поняла… Жалуется на потенцию пониженную. Сейчас просто стоит и кричит, но знаем ведь прекрасно, что с такими темпами с ним будет через пару дней! Только тебя он слушает. Пойдешь, поговоришь с ним?

– Как много информации, – устало закрыв глаза, вздохнула Светлана. – Ладно.

Дверь уборной открылась, Анна вышла, с чистых кисточек прозрачными капельками стекала вода.

– И снова здравствуйте, – игриво засмеялась Анна, опять потупив взор и слегка зарумянившись.

– Привет, привет, – кивнул санитар. – Как дела у вас сегодня?

– Эх, – вздохнула Анна, опираясь спиной на стену и сдвинув коленки, – дела молодой девушки, знаете ли… Ой, да стесняюсь я о таком говорить. Душа возвышена, а тело… А тело изнемогает.

С этими словами она удалилась в палату дорисовывать детали ангелочка, летавшего над совещающимися мужчинами в ее картине.

– Что с ними сегодня такое? – скривился санитар.

– То же что и обычно, – печально кивнула Света. – Плюс ко всему еще и весна за окном.

Светлана поднялась в лифте на пятый этаж. Прямо ей навстречу прошла медсестра с большой стопкой чистой постели и белых полотенец, она ругалась с санитаркой, которая должна была вместо нее заниматься грязной работой. За ней шла такая же медсестра, словно ее сестра-близнец, только при ней была грязная постель, на которой обильно выделялись следы каловых масс и размазанной крови от носовых кровотечений. Все санитары, санитарки и медсестры казались одинаковыми, разнообразие здесь было лишь среди больных. Воздух был сжат до предела: запах йода, пота, выделений пациентов и хлорки перемешались в единый запах, именуемый ароматом безумия.

На этаже играла музыка. Это было обычное радио. Оно, как правило, должно было стабилизировать звуковую кашу голосов и стонов страдающих, но все эти песни, даже самые веселые и спокойные, казались испачканными и неприятными. Через всю стену, от дверей лифта до самого окна, у которого стоял гигант Алексей, проходила горизонтальная красная полоса. Ниже этой полосы стена была окрашена в светло-коричневый, горчичный цвет, выше полосы стена была белой. Несмотря на то, что на подобный манер окрашивают помещения многих школ, здесь этот желтоватый цвет вызывал какую-то таинственную нарастающую тревожность. По всей видимости, это касалось здоровых людей, больные привыкли здесь ко всему.

Некоторые двери палат были изготовлены из толстой стали. Зеленые, страшные, они напоминали двери тюремных камер или люки подводной лодки: такие же толстые, нерушимые, также усеяны массивными заклепками, в них также были прорезаны узкие окошки. Страшно было представить, что иногда могло твориться за этими дверями.

На алюминиевом столе, к ножкам которого были прикреплены большие резиновые колеса, лежал, широко задрав больничную рубашку, мужчина.

Этот, умеющий ездить стол, был разработан для транспортировки буйных пациентов, которые не могут или не хотят передвигаться самостоятельно. На согнутых перилах этого стола были видны кожаные, коричневые, покрытые крошечными трещинками, браслеты для рук и ног. Но задравший рубашку мужчина просто лежал на этом столе по собственной воле. Уткнув голову в стол, он содрогался – то ли плакал, то ли безмолвно хохотал. Возле стены, на деревянном стуле, сидел толстый, лысый пациент с отсутствующим взглядом и открытым ртом, в котором зиял ряд испорченных, почерневших зубов. Его нос был изогнут как вдоль, так и поперек. Второй, похожий на женщину, заглядывал ему в рот, что-то деловито бормотал и тоже периодически широко открывал рот, поглаживая сидящего заботливо по лысине. Увидев Светлану, они оба повернулись к ней, закрыли рты и провели ее стеклянными взглядами.

Чуть дальше, на таком же стуле, сидел еще один лысый пациент. Он был в стандартной больничной пижаме, но поверх нее он надел осеннюю ветровку, которую, к слову, украл у своего соседа по палате. Соседа этого после очередного инсульта разбил паралич, ветровка ему вряд ли пригодится. Он сидел ровно, поправляя свою новую курточку. В позе его скрывалось напряжение, он старался держать осанку максимально правильно. Руки его теребили карманы, оба его глаза (один из которых был более выпучен) сидели в глубине его орбит и бросали по сторонам взгляды. Из-за того, что голова, очевидно, была немного больше, чем должна быть, глаза его казались ничтожно маленькими. Рядом возле него сидел еще один пациент, он с остервенением чесал за ухом. И, изредка поднимая взгляд, а затем, медленно опуская глаза, рассматривал своего товарища с головы до ног и наоборот. Он действительно сидел очень ровно, осторожно сложив ладони на коленях. Рот его был искажен, правая часть губ, казалось, изгибалась в улыбке, а левая готова была взвыть от горя. Увидев Светлану, он резко задрал голову, тыкая указательным пальцем в свою шею, брызгая слюнями по сторонам, беспокойно заговорил:

– Смотри, медсестра! Шрам! Вот еще один! Смотри! Это я косточку проглотил! Ха-ха! И вот тут есть, видишь?

Музыка становилась все громче, Светлана проходила как раз мимо радио. Здесь толпилось особенно много пациентов. Кислый запах пота становился все отчетливей. Первым попался ей мужчина, который стоял под стенкой, обняв себя руками. В его глазах совершенно не было видно белков, казалось, что зрачки его расползлись до размера всего глазного яблока. Нос и верхняя губа срослись у него еще при рождении, судя по звукам, которые он издавал, у него, очевидно, также была волчья пасть. Поразительно, что в клинику он попал относительно недавно: у него обнаружили острую маниакальную шизофрению. Он умел читать, писать, у него было даже среднее образование. Он стоял, издавал прерывистые, басистые звуки, а утолки его то ли носа, то ли губ вздрагивали. Похоже было, что он улыбался. От этого пациента внимание Светланы отвлек другой. Мимо нее с большой скоростью прошел беспокойный молодой человек, руки его тряслись, лицо было бледным. Тонкие, плотно сжатые губы без остановки твердили:

– Следят твари, я всегда знал, что они следят!..

Посреди коридора, прямо возле радио, стояла крупная женщина лет шестидесяти, она танцевала медленный танец. Она всегда стояла здесь и с утра до вечера танцевала. Независимо от темпа музыки, танец был один и тот же. Такую женщину каждый день можно встретить на улице, она казалась совершенно здоровой на фоне остальных, но стоило ей в экстазе своего пляса, отвернуться от стены и становилось видно, что ее острая нижняя челюсть настолько выпирает вперед, что между обнаженными зубами собралось много желтоватой слюнной пены. Она, приподняв голову и загадочно, ужасающе улыбаясь, двигала бедрами под музыку, мяла рукой свою правую грудь, периодически скалилась и сплевывала пену, попадая на штаны и обувь других пациентов. Возле нее медленно извивался маленький и толстый человечек, поверх пижамы, которого была одета тельняшка. С наглым лицом, он вульгарно вращал в такт музыке низом своего живота и выпавшей грыжей, зажатой в подвязанный на ремешках бандаж. Периодически он медленно и вальяжно, словно подплывал к женщине ближе и терся всем, чем только можно о ее круглое, массивное бедро. В такие моменты она сильно отталкивала коротышку от себя, а когда он становился чересчур назойлив, могла сплюнуть в него своими скоплениями, тогда он начинал яростно рычать на нее. Иногда он бил кулаком в ее живот или со всей силы наступал ей на ногу. За этой парочкой, под стеной, стояла целая шеренга пациентов: парень со стремительно стареющим лицом, широко расставив руки и ноги, изображал движения, словно он играет на гитаре; крупный мужчина с лицом младенца гневно улыбался и что-то пытался показать; высокий, лысый, круглолицый человек с абсолютно искаженной формой черепа пристально смотрел на Светлану. Его голова казалась не настоящей.

Сгорбленная тощая женщина с огромными серыми кругами под глазами изрыгивала воздух, свято веря, что это саранча. Дрыгающийся мальчик, которому, если присмотреться, стукнуло уже лет сорок, дергал себя за гениталии. Женщина в длинной, черной юбке, сидевшая у стены возле чугунного радиатора, ловила невидимых пчел руками, а затем вскрикивала:

– Укусила! Вот те на! Укусила, сука такая!

После чего она старательно старалась ногтями выдавить из-под кожи мнимый яд. На руках образовывались язвы и инфекции, которые уже были не мнимыми.

Все это было на пятом этаже и в тысячный раз доказывало Светлане старую истину – до чего же хорошо пациентам двумя этажами ниже. Анна, Паша, Леонид и другие – все они имели отдельные палаты, с ними индивидуально работали психиатры, им проводили тестирования, все их проблемы обсуждались. Медсестра вспомнила об Анне, вспомнила, как она свободно рисует свои холсты, еще и временами требует, чтобы ей не мешали. Эти же толпища больных, чьи острые, тяжелые и мучительные недуги отразились еще с рождения на их лицах, были совершенно безнадежны и неизлечимы. И хотя им выдавались препараты, с ними старались проводить трудотерапевтические сеансы, все это было, очевидно, бесполезно – они находились здесь просто в изоляции от здорового мира. По нескольку раз за день здесь происходят попытки половых актов, иногда кто-то из этих ужасных, лишь отдаленно похожих на женщин, пациенток, беременеет, но медицинские собрания принимают решения принудительно прерывать беременность. Здесь настоящий хаос и в конце этого коридора безумия, опираясь на подоконник, стоит, смотря в окно, гигантский Алексей, напоминающий тоскующую, сломленную духом, запертую в клетке, загнанную гориллу.

– Мой дед таким вот образом как-то прикрепил ветку груши на яблоню, – рассказывал он своей невидимой девочке. – И что ты думаешь, она проросла!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

чрезмерное беспокойство по поводу своего здоровья при отсутствии к тому объективных причин, мнительность. (Прим. ред.)

2

Бисетр – старинная французская тюрьма, ставшая в итоге госпиталем. Здание отличалось особой мрачностью и использовалось Виктором Гюго при написании его повести «Последний день приговоренного к смерти». (Прим. ред.)