Полная версия
Смерть ничего не решает
Туран достал из ящика яйцо и сунул в карман.
– Вы… уверены? – поинтересовался Заир.
– Мне нужно подумать.
– Конечно, конечно, но зачем вам это? – выразительный взгляд и очередная ласковая улыбка.
– Думаться будет легче, – отрезал Туран, унимая дрожь в руках. К демонам всю эту затею, без него пускай развлекаются, ему уже на сегодня хватило.
– Ну что ж, уважаемый, не смею вас задерживать. Тогай, проводи его в зал, позаботься, чтобы накормили. И нам подавать вели, и скажи, чтоб тмина не жалели на ребра! Да, да, уважаемый Туран, остальной товар пока останется у нас, вы сами всё понимаете.
Город жил. Он скулил на множество голосов, торгуя и торгуясь, ссорясь из-за рыбьих голов да перемороженной репы. Дребезжали повозки, ступала важно стража, бродячими псами крутились нищие. Но здесь, в кольце стен, неугомонное движение было быстрее и злее. Оно порождало злость и тупое осознание собственной беспомощности.
Свободу даст… от мук освободив, укроет милосердно…
– Милосердия Всевидящего ради! Пожалейте, добрый господин. – Старик поспешно откинул лохмотья, выставляя изъязвленные ноги.
– Пожалейте, пожалейте, – заголосил другой, одноглазый и криворотый. – Осиротили!
– Сюда, господин, сюда. – Толстобрюхая женщина в линялой цигейке схватила за рукав. – Девушки, прекрасные и свежие, словно первые цветы! Согреют лучше вина!
От неожиданности Туран дернулся так, что чуть не повалил безобразную сводню, но та явно привыкла к подобному обращению и лишь крепче сжала пальцы. За что чуть было не получила удар под ребра: Туран с трудом сдержал нервическое движение.
– Старые и морщинистые ослицы! – Краснолицая, с повязанным на голове меховым платком старуха прилипла к другому боку. – Не слушайте ее! Она обозных шлюх понасобрала! А истинное наслаждение – в «Доме Ошара»: молодые и опытные, послушные и настойчивые!
На ее появление Туран отреагировал намного спокойнее.
– Тощие кильки! Сифилитички!
– Ах ты, стерва!
– Я тебе говорила – не лезь сюда, потаскуха!
Туран, кое-как высвободившись из цепких лап занятых ссорой зазывалок, заспешил прочь.
– Господину больше по душе мальчики? – Хитро прищурился старичок в кургузом кафтанчике. Лицо его было красно от мороза, а губы, покрытые коростой простуды, тянулись в вымученной улыбке – Или господин не ищет радости для тела? Может господину нужна иная помощь в чужом городе?
Карья говорил, что из Шуммара отправит Турана домой, а он, дурак, еще злился, что не достоин доверия. Вот тебе и доверие, вымученное, смертью выбитое, кровью оплаченное, бери, сколько сил хватит! Да только не осталось сил этих, одно стыдное желание убраться отсюда подальше.
Подавив отвращение, Туран вложил в заскорузлую лапу старика монетку и тихо сказал:
– Господин ищет, где бы редкую книгу купить. Очень редкую.
Лавку наполнял аромат книг. Отчетливо пахло свежим пергаментом, что еще хранил благоухание первозданной чистоты, и пергаментом старым, запах которого являл собой особую смесь чернил, времени и сухой прохладной утробы книгохранилищ. Был тут и пергамент также старый, но хранившийся долгое время небрежно. От него исходила слабая плесневелая вонь страдающего существа. Резко смердели собранные на широком подоконнике склянки с химикалиями для травления, червления и полировки тяжелых окладов, и мягко вплетались в это амбре нежные ноты ликопового масла и сушеных мышиных грибов.
Эта знакомая и отчаянно отличная от какофонии уличных запахов смесь успокаивала. Почти как дома, почти как в библиотеке, не хватает только благородного мрамора стен и сладкой тишины, нарушаемой шелестом одежд, осторожными шагами, бормотанием, а изредка, чего уж там, и криками благородных мужей, забывшихся в поиске истины.
И свет тут другой. Окон много, а света мало: то ли стекла нехороши, то ли полки с книгами мешают, но в помещении сумрачно.
– Чем могу помочь господину? – Человек вышел откуда-то из-за полок. В руках он держал кипу страниц, зажатую между двумя дощечками, и дохлую мышь. Причем ее – едва ли не с большей осторожностью, чем попорченную книгу. Сам человек был вида весьма обыкновенного – невысокий, сутуловатый, с бледным лицом и характерным близоруким прищуром глаз. Облачение его – длинный шерстяной халат, теплые домашние туфли и чепец – придавало облику степенность и домашний уют.
– Все ли хорошо у господина? – поинтересовался человек. – И может ли старый Ниш-Бак чем-нибудь помочь той беде, следы которой он видит в этих глазах?
– Может, – Туран сунул руку в карман и вытащил яйцо. Сквозь полупрозрачное золото скорлупы просвечивал темный силуэт зародыша. Яйцо хотелось сжать в кулаке, чтобы треснула скорлупа и потекла по пальцам желто-кровяная жижа, чтобы хоть как-то, хоть кому-то отомстить.
Ниш-Бак молча обошел Турана, замкнул дверь и поманил за собой наверх.
…освободив, укроет милосердно…беспамятство.
Запутались слова.
На втором этаже лавки пахло по-прежнему книгами, но запах этот казался острее и злее. Теперь в нем было больше кисловатой плесневелой вони, а еще дымной и навязчивой ликоповой. Черные крупинки семян виднелись и на полу, и на книжных полках, и на подоконниках, гораздо более узких и грубо сработанных, чем внизу.
– Мыши, – пояснил Ниш-Бак, рукавом вытирая стол. – Расплодились, з-заразы, теперь не вывести. И грызут, и грызут, и портят. Вот ты посмотри, чего творят!
Он разрезал бечеву, стягивавшую доски и продемонстрировал поеденные в лохмотья листы.
– Кошку надо бы завести новую. Сбегают, заразы. Или мрут, – Ниш-Бак продолжал бормотать, выставляя на стол плетеную корзинку с сухими хлебцами, кувшин, кубки, нарезанное мясо и сыр, глиняные горшочки с повязанными тканью горловинами.
– Ешь и рассказывай, – велел он, вываливая в миску холодный, слипшийся красно-розовыми комочками плов. Турана затошнило.
– И не бойся, сюда мыши не добираются, тут я их… – Ниш-Бак поднял тельце за хвост-нитку, не глядя, кинул в ведро и, доверчиво улыбаясь, добавил. – Хуже этих тварей только люди.
Мыши? Да какие мыши, о чем он тут думает, когда такое случилось?! Карья погиб, волохи требуют, чтобы Туран отправился с ними, и неизвестно что сделают с грузом, если он не поедет. А если так, то выйдет, что все зазря? И пустыня, и бадонги с их нежеланием говорить о ящерах, и долгие переговоры с шаманом, который то грозился предать смерти, то наоборот, плакался о грехах; и дорога назад, и Карьина гибель.
Но ведь Туран не может отправиться! Ему домой надо, в Байшарру, и чтобы к соревнованию успеть, чтобы забыть, чтобы все как раньше.
– А не будет «как раньше»! – рявкнул Ниш-Бак, обрывая поток Турановой речи. – Никогда не будет, потому как тут, – он пальцем постучал по лбу, – тут ты будешь помнить все, каждый день, каждый час, каждое метание глупой души. Ешь, тебе говорят.
Кислый плов забивал глотку жиром, есть его было невозможно, как невозможно противиться приказу, произнесенному таким тоном. И потом Туран с благодарностью принял кубок со светлым, тоже кислым, но хотя бы не жирным вином.
– То, что случилось, плохо, очень и очень плохо, – Ниш-Бак задумчиво поглаживал изгрызенные листы. – Прежде всего тем, что ты и вправду плохая замена для Карьи. Очень плохая замена. Но Всевидящий пишет судьбы мира, а мы лишь в меру ничтожных сил своих можем пытаться изменить ту или иную букву, реже – слово, еще реже, если очень повезет, – строку.
– Я не хочу…
– Чего? Что именно тебя так пугает? Необходимость на некоторое время отправиться в Наират? Поверь, там совсем не так ужасно, как об этом рассказывают. Да и пугают в этих историях вовсе не тем, чем следовало бы. А может, и не следовало бы?
– Я не понимаю!
– Я и сам понимаю не всегда, – признался Ниш-Бак, поднимаясь. – Идем, я покажу тебе мои сокровища. Я и вправду торгую книгами, вернее покупаю, вымениваю, выискиваю. Собираю редкости, а потом отправляю туда, где им самое место. Идем же.
В этой комнате не было полок, только сундуки – длинные, узкие, из железного дерева, с бронзовыми петлями-запорами.
– Это чтоб мыши не добрались, – пояснил Ниш-Бак, откидывая крышку ближайшего. Достал он изрядно изуродованный фолиант: с одной стороны страницы были подпорчены огнем, с другой – разбухли от влаги, но чернила не размылись и даже на коричневой, пожженной части буквы проступали четко. – «Молчащая флейта», последнее творение Саяра из Лешты.
– Того…
– Да, Туран, того самого глупца, который не пожелал покинуть родной город, хотя мог бы бежать. И жить мог бы. А вот это «О зельных травах милостью Всевидящего растущих, о свойствах их и характерах». Название длинное, автор вряд ли тебе известен, но был умнейшим человеком. Впрочем, порой опасно быть слишком умным.
Ниш-бак вдруг усмехнулся, поколдовал над крышкой сундука, извлек из распахнувшегося секретного отделения совсем тонкую книжицу и протянул ее Турану. Среди плотных россыпей какой-то неизвестной тайнописи порхали на стрекозиных крыльях скланы.
– Ну а за этот…хм…фолиант многие отдали бы сотню жизней. Кстати, и отдали.
Рисунки были мелкими, но выполненными с особой тщательностью. Приглядись, и рассмотришь сложный узор на крыльях или выражения лиц – одинаково безбровых, большеглазых, но вполне себе человеческих. Да и вообще на людей похожи, разве что как-то слишком уж хрупки выписанные миниатюристом тела, непропорционально длинны руки и ноги, и не оттого ли непомерно широкими кажутся плечи? Особенно у этих двух, замерших друг напротив друга, разделенных вязью символов и соединенных черными хвостами кнутов. Бой? Ритуал? Дуэль? Да Турану-то какое дело?
– Причем тут книги? – Туран бережно положил книжицу обратно.
– А причем Байшарра? Ежегодные соревнования чтецов, библиотека, едва ли не крупнейшая в Кхарне…
– Крупнейшая.
– Допустим, – охотно согласился Ниш-Бак, укладывая книжицу в потайное отделение. Сунув руку в карман, вытащил горсть черной соли, которой щедро сыпанул на остальные книги. Запахло ликопой, и Ниш-Бак чихнул.
– Допустим, крупнейшая. И город славный, крупный и богатый. И люди в нем живут хорошие, такие, что любят книги и чтецов, готовы слушать, радоваться, ждать праздника. – Он подошел к следующему ящику и вынул том в тяжелом серебряном окладе, поманил рукой и, протянув, велел. – Открой. Скажи, байшаррец, доводилось ли видеть книги с такой вот печатью?
Первый лист, нежно-хрупкий, едва тронутый сеткой трещинок был чист, лишь в нижнем углу виднелась круглое клеймо ярко-красного цвета в виде наклоненной башни.
– Богатая была библиотека в Нэште, на весь Мхат-Ба славилась. Как и сам город. Что с ним случилось?
– Его сожгли по приказу кагана Кай-Тэ, обвинив в мятеже и укрывательстве запрещенных трактатов.
– Молодец, – похвалил Ниш-Бак, бережно принимая драгоценную книгу. – Историю знаешь, только, верно, никогда не думал, что она имеет особенность повторяться.
– Байшарра – не…
– Не город Наирата. На печатях ее библиотек горы, а не Понорки, – мягко перебил Ниш-Бак. – Пока. Но кто знает, кто знает. Сколько раз случалось падать тому, что заявлено неприступным? Сколько раз случалось платить за гордость кровью? Сколько раз чей-то каприз оборачивался последствиями непоправимыми и необратимыми? Ты отказываешься ехать? Пускай. Не в моих силах тебя заставлять. Я даже помогу тебе выбраться, отправлю сопровождать книги, раз ты больше ни на что не годен. Но учти Туран, наирцы получили груз. Они попытаются вырастить сцерхов. С тобой или без тебя, но у них это выйдет. Магия – серьезное подспорье во многих делах. А раз уж маги заинтересовались такими редкостями, как горные ящеры, то вряд ли для того, чтоб просто полюбоваться на них. Нам стоило больших трудов перехватить этот контракт, еще больших – его исполнить. И вот теперь, лично вложив в руки волохатых дубину, способную проломить ворота Байшарры, ты отворачиваешься и трусливо говоришь – не могу?
Лучше бы он кричал, на крик Туран ответил бы криком. А что ответить человеку, который спокойно и уверенно излагает собственные Турановы мысли?
– Ты уже обеими ногами в деле. Другого специалиста просто нет, а оставить наирцев с ящерами и без присмотра… Уничтожить яйца? Волохи повторят заказ. Только мы-то уже вряд ли сможем его перехватить. А значит, не будем знать, к чему готовиться. И предотвратить не сможем.
– Но что мне делать?
– Решать, – ответил Ниш-Бак, захлопывая крышку ящика. – Когда-нибудь всем приходится что-то да решать.
Следующим утром из ворот Шуммара выступил караван мастера Гаяши. Туран, кутаясь в подаренный наирцами плащ, старательно гнал мысли, что решение, им принятое – ошибка. Нет, все верно. Все правильно. Туран должен хотя бы потому, что больше – некому.
Когда, спустя два дня, они наткнулись на первую группу повешенных, Заир пояснил, что законы против дезертиров, бегущих в Шуммар и другие города Лиги, соблюдаются неукоснительно даже в… хм… приграничье.
Именно тогда Туран вспомнил, какими ослепительно-белыми в предрассветной синеве казались стены Шуммара. Только ведь это ложь, на самом деле они серые.
На самом деле все не так, как кажется.
Триада 2
Элья
Иногда научиться ползать сложнее, чем научиться летать. И здесь многое зависит от учителя.
Кырым-шад, хан-камТы еще не видишь Понорки. Но уже чувствуешь их. В том мошь и благословение Наирата.
Трус, глупец, обманщик, или Снова о трех уродцах.– А я тебе говорю, что она-таки дохлая! Нашто ты ее хапал? Говорила – не тронь? Говорила?!
Визгливый голос расколол мозаику сна. Вдребезги разлетелось лицо доктора Ваабе, ухнула в темноту чья-то спина с воткнутым ножом, растворились друг в друге воины-люди и острокрылые фейхты. Пустоту сразу же заполнили монотонный скрип и боль.
Не открывая глаз, Элья застонала.
– Говорил же тебе, Арша, не дохлая она. – Второй голос был грубее и тверже. Совсем как доски, об которые колотился затылок. – Скланы-та живучия. Вона как задергалася.
По телу прошла судорога. Невыносимо! Прижаться к полу лопатками, хоть как-то удержать жизнь, разлетающуюся искрами сквозь прореху.
– А я говорю, все равно сдохнет. Крыльёв-таки нету, нету крыльёв!
Крыльев больше нет.
Элья скрючилась на соломенной подстилке, натянув кусок мешковины в тщетной попытке защититься от холода.
Надо терпеть.
– Эй ты, на-таки. – Арша, хозяйка визгливого голоса, поставила на пол миску с кашей и привычно толкнула в сторону Эльи. – Ешь-таки, а то помрешь.
Фраахи порадовался бы, старый дерьмоглот. Его затея. Но почему не сразу в утилизацию? Хотел, чтобы помучилась перед смертью? Значит, добился своего. Вот только агония слишком затянулась.
Или, наоборот, это спасение? Скэр помог, как сумел? Видимо, так.
Да, она выживет. Как и должно фейхту. А потому – терпеть, терпеть и снова терпеть.
– Так-таки не ест, – громко пожаловалась Арша. – Таки сдохнет. Неча было лезть! Режется солдатня с крыланами? Так нехай себе и режется. Че полез? Вот когда б и нас тож порезали, а, Вольс?
– Так не порезали ж, – возразил Вольс, такой же уродливый человек, как и Арша. – А времечко такое – кто скумекал, башкой рискнул, тот и состоянию заделал. Радуйся, дура, что твой муж клювом не прощелкал, когда оказия вышла.
До чего же они громкие, до чего неряшливые, до чего бесполезные. Икке… Хотя у людей вроде иначе. Непонятно. Но икке везде одинаковы.
Икке умирают. Элья – не икке. Фейхт. Выживет.
– Чудная оказия! Из кустов скакануть, схватить первый попащий сверток и деру дать. Да ковер, в котором эта тварь завернутая была, и то поценьше будет. Не, ты не лапотник – ты умник засратый. А гадина эта таки сдохнет.
– Не ори. До Каваша немного осталось, успеем.
Вол медленно тащил повозку. Та скрипела, подпрыгивая на корнях и каменьях, и норовила завалиться на бок. Звякало железо в сундуках, дребезжали горшки, воняло мокрым деревом, смолой и человеками. Шумные они. Грязные и надоедливые.
– Ешь-таки, – Арша палкой подпихнула плошку, повторив приказ. – Ешь.
Права. Чтобы выжить, надо жрать.
Элья протянула руку, попытавшись зацепить край плошки. Пальцы схватили воздух. И во второй раз тоже. А в третий окунулись в холодное клейкое варево. Зато получилось не опрокинуть. Уже достижение.
Надо набираться сил. Тогда будет шанс выбраться из клетки на своих ногах.
– Ты-таки смотри, чтоб как взапрошлый раз не было! – Арша суетилась. Она металась по повозке, заглядывая то в один сундук, то в другой. Доставала что-то оттуда, примеряла, потом снова прятала. – А ты-таки не гляди! Не гляди! Ишь, зыркалы вылупила.
Она погрозила Элье кулачком, потом, видимо решив, что этого не достаточно, подхватила длинную палку и ударила по прутьям клетки.
– Да перестань-та, – вяло отозвался Вольс. – Город уж.
Повозка затряслась, мелко и часто. Потянуло смрадом сточной канавы, дымом и навозом. За полотняной стеной закипели голоса. Сталкиваясь друг с другом, они мешались, угасая до едва различимого бормотания, чтобы выплеснуться вдруг истошным визгом.
– Дорогу! Дорогу!
– Рыба! Све-е-е-е-жая рыба!
– Куда ты прешь? Прешь-то куда? Мать твою…
Голоса наплывали лавиной, перемежаемые лязгом, скрежетом, ревом и ржанием. Наконец, повозка, вздрогнув, остановилась.
– Ты чего-эта вынарядилась? – Впервые в голосе Вольса сквозило раздражение.
Не будь ей так плохо, Элья бы рассмеялась. Это он Арше? Ревнует, что ли? Кому она, человечка чумазая и завшивевшая, нужна?
– Таки город, город-таки! – застрекотала та. – А ты сам, сам-таки по шлюхам пойдешь? Зенки твои бесстыжие!
Они еще долго ссорились, как-то глупо, бессмысленно, как могут только икке, пусть и человеческого рода. И Элья, устав от чужих ссор, отползла в угол. Устроившись в полуметре от прутьев, она попыталась дотянуться до них правой рукой.
Получилось.
Пальцы левой схватили воздух. Ничего. Элья повторит. И будет повторять столько, сколько понадобится. Без крыльев жить невозможно? К демонам теории умников вроде проклятого Ваабе.
– Спокойно сиди, – велела, заглянув в повозку, Арша. – Завтра торговать будем.
– Жуть жуткая! Тварь редкая! Серошкурая! Живая крылана! Всего за полмедяка на погляд, еще «жеребка» – тухлятиной кинуть, два – тыркнуть палкой, только не до смерти! – Арша верещала, умудряясь перекрикивать ровный гул рыночной толпы. Голос ее вызывал рвотные спазмы и отвращение к себе.
Элья тряхнула головой и от слишком резкого движения едва не упала. Проклятье!
– Крылана! В живку, какова она есть! Всего за полгроша на поглядеть!
Пусть глядят. Кидают. Тыкают. Элье плевать и на них, и на их ненависть.
Из щели высунулся крупный жук. Его надкрылья проблескивали прозеленью, а короткие усы настороженно щупали воздух. Вот жук пополз по земле, шустро перебирая лапами. Элья попыталась накрыть его ладонью. Почти вышло.
Жук – не прутья. Шустрый. Тем лучше.
– Господине! Живая тварь! – Арша завела свое. И от окрика этого жук замер, позволяя поймать себя.
Получилось! Жук под рукой ворочался, щекотал ладонь, шевелил надкрыльями и грозно пощелкивал, но вырваться не мог. А вот Элья могла его раздавить. Или оторвать крылья и бросить, чтобы жук медленно подыхал среди других жуков…
Она подняла руку и, почти позволив доползти до дыры в полу, снова накрыла, но уже левой.
Определенно, координация улучшалась. Жаль, что клетка слишком тесна, чтобы встать. На четвереньках Элья передвигалась почти нормально, разве что влево слегка заносило. И от резких движений руки подламывались.
Интересно, если жуку крылья оборвать, он тоже начнет спотыкаться?
– Господине! Изъявите милость! Крылана, всего полжеребка! Живая!
– Что, прямо там? – Эта тень – высокая и уверенная, и Аршина перед нею гнется, едва ли не стелется по мерзлой земле. – Живая склана?
Элья попыталась перехватить скользкое жучиное тело. Пальцы слушались плохо. Это из-за крыльев или из-за холода?
– А то! Живая! Совсем живая! Таки не сдохла, – последние слова Арша произнесла с явным недоумением. – Сами, сами, господине, убедитеся. Полгроша всего.
Полог скользнул в сторону, впуская в палатку свет. Тонкий луч растянулся ослепительно-белой полосой, лизнул прутья решетки, резанул по глазам, заставляя зажмуриться, и откатился назад, замерев у самого порога. Тень, та самая, с властным голосом, замерла там же, у ног ее плясали пылинки, а глядеть выше Элье было не интересно.
Жучиные лапки скребли по пальцам. Еще чуть-чуть и вывернется.
Человек ступал мягко, хотя особо выхаживать было негде – клетка занимала почти весь шатер – и приблизился вплотную. Элья услышала ровное дыхание и тихий скрип кожаных ремней. Чуть позже почувствовала запах – лавандовое масло, розмарин и фенхель.
– И вправду склана. Бледная она какая-то у тебя. Белая почти… А крылья где?
Крылья жук прячет. Упрямый. Плотно прижимает надкрылья, защищая тонкое полотно мембраны. Но Элья доберется. До нее ведь добрались, а значит и она право имеет.
– Таки не было, – голос Арши скрипнул особенно противно. Боится, что накажут за такое шельмовство? – Таки подобрали дохлую совсема. Она поначалу и жрать-то не хотела.
Ноготь подцепил жесткий край, потянул, отводя хитиновую шторку.
– И где подобрали? Только смотри у меня, соврешь – шкуру спущу.
– Так это… того… таки ехали-ехали, а тама лежат. Ну эти которые, и сдохлые совсемака. И кровищи-то, кровищи, я Вольсу-таки говорю, поехали, а то порежут. А он-таки – нет. Поперся. Таки говорит, тама наши этих побили и погнали, и от ее-таки приволок. Я ему – а на что, а он мне – таки пускай.
– Назови место, дура.
– Ну это… за Симушницами, тама, где поворот на заброшенную факторию.
Элья крепче сжала жука.
Значит, не такая фактория и заброшенная. И портал там, по всему – вполне рабочий, только наверняка жрет эмана на порядок больше, чем обычный. Но зачем спускать через такую воронку целый отряд, к тому же с риском подставить его на под удар? А удар, надо сказать, последовал незамедлительно и весьма крепкий, если судить по словам Арши…
– И сколько ты здесь еще стоять будешь? – спросил человек, похлопывая толстой плетью по сапогу.
– В городе?
– В городе. На рынке. На этом, демоны тебя побери, месте!
– Таки… два… три дня. Уплочено! По честности уплочено. Вольс-таки кузнечным торгует, а я с нею, с нею вот.
– Пойдем поговорим, бабка.
Люди убрались, и Элья, отодвинув на время вопросы – мысли были такими же тугими и неловкими, как мышцы – занялась жуком.
К сожалению, крыло, хрустнув, выдралось с куском панциря. Желтоватая жижица измарала пальцы, а жук подох. Стало скучно. И люди потянулись бесконечной вереницей: по одному, по двое, по трое, держась за руки, подпихивая друг друга локтями, указывая пальцами, матерясь. Они пинали клетку, тыкали палкой, норовя попасть по телу – с каждым разом уклоняться получалось лучше – плевали и ненавидели.
Их беспомощная ненависть утомляла, поэтому, когда Арша выпихнула последнего посетителя, Элья обрадовалась.
– Таки живая? – Присев на корточки у самой клетки, Арша печально покачала головой. – Много, да?
Много. Шумно. И холодно очень.
– На вот рогожку. – Арша, намотав на палку что-то бесформенное и воняющее плесенью, сунула между прутьями. – Таки бери, а то околеешь.
Рогожка не очень помогла, и поспать толком не получилось.
А утром Элью купили.
– Грязь, грязь, грязь… Всевидящий, сколько грязи! Туда! – Женщина указала на исходящую паром кадку. – Садись.
У нее было круглое лицо с мягкими, чуть отвислыми щеками, белые волосы и красные распаренные руки. Не обращая внимания на стражника, что молчаливой тенью замер в углу комнатушки, женщина содрала с Эльи остатки одежды и толкнула к кадке.
– Мыться.
Вода обожгла кожу. Пальцы сдавили плечи, толкая вниз, в кипяток, а на голову полилась едкая жидкость. Элья попыталась выскользнуть, но женщина оказалась слишком сильна. Вцепившись в волосы, она то окунала Элью, то вытягивала, выворачивая жгутом мокрые пряди.
Элья, стиснув зубы, молчала.
Первым не выдержал стражник, сказал:
– Полегче, Шуда, утопишь еще.
Тогда отпустили, позволяя вдохнуть.
– Грязная, – отозвалась Шуда, расплываясь лживой улыбкой. – Грязь – плохо.
Стражник только хмыкнул, когда она стряхнула на пол комок мокрых волос. Наверное, он тоже понимал, что икке даже ненавидеть по-настоящему не умеют. Кусают исподтишка, а кнут покажи…
У человека, который привел Элью сюда, кнут имелся. Короткий и толстый, он посверкивал серебром и был совершенно бесполезен в бою. Зато Арша, глядя на этот кнут, кланялась. Хотя и не переставала торговаться, твердя про «дюже редкостную тварь». И человек, злясь, набавлял, по монете, по полмонеты, пока, озверев, не пообещал в качестве оплаты намыленную веревку.
