Холодный путь к старости

Офонаревшая от свободы страна продавала все, что могла и как могла. И кому это в голову пришло, сказать сложно, но где-то в кулуарах Правительства решили добыть деньги, продав названия городов. Прикинули, что название ничего не стоит, а деньги взять можно для повышения, например, пенсий. Разместили торговые прилавки на авось, в компьютерной сети, может, кто купит. У Хрюна хоть и мутные были глазки после очередной дозы, но рассмотрел он потенциальную силу в покупке названия своего маленького нефтяного города и был у прилавка первым.

Вначале – ничего. Спокойно. Хрюн изредка перечитывал название маленького нефтяного города, переставлял в нем буквы, стараясь составить еще какое-нибудь слово, чтобы хоть видимость, что за одну цену – два, но вскоре это ему надоело и он забыл о своей покупке. Так прошел год-два.

– Хрюн, пора тебе на работу устраиваться, – сказала как-то мать.

– Сам, ма, не против, – ответил Хрюн, – но никто не берет. Я ж зарегистрирован.

– Я в администрации похлопочу, ты ж в компьютерах петришь, – успокоила мать. – Сейчас как раз такие специалисты, как ты, очень нужны. Хоть на зелье заработаешь. Устала тянуть.

Хрюн стал специалистом компьютерного отдела администрации маленького нефтяного города – мыслящим прибором в руках чиновников. Работал, правда, не упахиваясь: в чате общался, виртуальных монстров стрелял, голых баб рассматривал, благо такого добра в компьютерной сети на каждой странице хватало. Деньги получал. Кололся. Кайф ловил. Все вроде имел Хрюн, но несчастлив, кто успокоился. Хрюн пошел дальше. Нашло на него исступление, и он в один вечер, когда все ушли по домам отдыхать, остался вроде как повечерять, а сам продал на сторону все оборудование компьютерного отдела и кинулся в загул. Скупил весь героин в маленьком нефтяном городе и устроил такой кутеж, что объявился на работе только через две недели.

Скандал произошел великий. Его мама, возвращая украденное сыном оборудование, израсходовала все многолетние накопления. Глава маленького нефтяного города вызвал Хрюна, еще не протрезвевшего, и гневно безаппеляционно сказал:

– Пиши заявление на увольнение.

– Хорошо, – согласился Хрюн, – но вы чего-то недопонимаете.

– Что!? – повысил голос Глава.

– Поутихни, дядя, а то неровен час обделаешься, – спокойно ответил Хрюн. – Вы знаете, что название города мое?

– Ты что – сдурел? – спросил Глава.

Его лицо, словно рубленное топором, но от сытой жизни обретшее плавные очертания, нервно подернулось.

– Может, и сдурел, но это к нашим делам отношения не имеет, – ответил Хрюн. – У меня есть официальный договор на покупку названия вашего города. Если вы меня увольняете, то ищите новое.

– Покажи договор, – потребовал Глава.

– Нет проблем, – ответил Хрюн, встал и бросил на стол Главы лист бумаги с синевшей внизу солидной печатью, судя по количеству в ней текста и наличию государственного герба.

Глава пробежал глазами по листу, нахмурился, а Хрюн выдернул из его рук договор на покупку города, весело глянул и направился к выходу, сказав предварительно:

– Думай, дядя, на то ты и Глава, чтобы голову-то иметь…

Чиновники забегали, выискивая возможности забрать название города у Хрюна, но его покупка оказалась законной, и самое плохое, что изменить название города было невозможно: прижилось. Если Хрюн запрещал его использовать, то город терял адрес полностью. На конвертах можно было написать автономный округ, улица, дом, квартира, а город без согласия Хрюна нельзя. Напротив расписания автобусных перевозок вместо названия города в случае усугубления конфликта с Хрюном могла остаться пустота…

– Похоже, Хрюн, что в прошлый раз я с тобой погорячился, – сказал Глава при следующей встрече. – Работай, как работал. Можешь на работу не приходить, деньги тебе домой занесут. Что еще надо? Говори. Если скажешь, так и наркотики можем прямо в квартиру…

– Спасибо за заботу, – поблагодарил Хрюн. – Я верил, что мы сработаемся.

– Если что, ты только позвони…

Началась у Хрюна великолепная жизнь. Буквально вскоре после этого туристы Крайнего Севера встретили его на острове Бали, где царило вечное яркоцветное лето, в окружении тамошних красавиц. Хрюн угощал и рассказывал:

– А я ему говорю: ты у меня в кулаке. Хочешь, чтобы город остался с прежним названием, – плати. Не хочу жить на Крайнем Севере, хочу жить на заграничном юге, в самом райском местечке. Деньги шли на мой банковский счет на Бали не позднее пятого числа каждого месяца, и не дай бог заставишь меня волноваться и звонить…

***

Бредятин поверил слуху о Хрюне и надеялся, провернув аналогичный шантаж, получить крупный выигрыш, но чиновники решили, что название небольшого издания маленького нефтяного города, пусть даже единственного издания, – это не название города и им можно пренебречь.

Все, кроме руководства редакции, остались при работе. Изменилось название газеты. Алик с корреспонденткой по фамилии Мерзлая стали претендентами на должность редактора.

Мерзлая носила мощные очки, создававшие иллюзию огромных глаз, имела крупную некрасивую родинку на правой щеке, тело, возросшее на излишнем питании и недостатке движения, являвшее собой не символ средневековой гармонии, а распущенность, сластолюбие и чревоугодие, но, как многие женщины, считала себя безумно привлекательной. И вот стояли они, Алик и Мерзлая, на пронзительном, леденящем и, казалось, летящим со всех сторон света попеременно июньском ветре возле отделения двухэтажной коробушки, цвета некрашеного строительства, где находился банк маленького нефтяного города, и делили должности.

– Я не хочу быть редактором, – схитрил Алик. – Давай я буду твоим заместителем, а ты руководи. Все ж у тебя мать была редактором.

Определять направление своих поступков надо из невозможности поступить иначе. Алик не хотел ограничивать свою свободу без убедительного повода. Он не любил революции даже тогда, когда на них шел. Революции отнимали много сил и не давали равноценного выигрыша. Зачем нужны лишние обязанности, если не страдаешь карьеризмом? К начальству надо быть близко, чтобы иметь деньги, но все же не настолько близко, чтобы обжечь крылья. Алик не желал встречаться с Главой города, он строил буфер и любил жизнь.

– Но я одна не справлюсь, – испуганно призналась Мерзлая. – Сам знаешь, мама живет далеко, в Янауле, телефон денег стоит. Мне нужен помощник здесь.

– Буду помогать, чем смогу, – чистосердечно заверил Алик.

– По нашему штатному расписанию у редактора есть два заместителя: ответственный секретарь и выпускающий редактор, – сказала Мерзлая.

– Секретарь – это не по мне, – ответил Алик, исходя из общепринятых знаний о секретарской должности. – Буду выпускающим редактором.

– Договорились, – согласилась Мерзлая и тем самым отодвинула Алика от себя как возможного претендента в будущем на ее кресло, причем отодвинула при его добровольном согласии, поскольку прямым заместителем редактора был ответственный секретарь, а выпускающий редактор была скорее техническая должность, чем творческая.

Незнание тоже сила, только сила конкурента или противника. Так Мерзлая стала редактором, а Алик даже не понимал, что уже проиграл карьеру ближайших лет, но, к слову, если бы он об этом и узнал, то более всего огорчился бы от молчаливой хитрости Мерзлой.

День рождения новой газеты отмечали с шиком. На столе появились и быстро исчезли малоградусная водка «Стопка» с дынным привкусом, шампанское, ликерчик из магазинчика в соседнем подъезде, вареная картошка крупными кусками с сосисками из консервной банки, запеченная в духовке картошка, нарезанная на манер лапок с кусочками чеснока между пальчиками, соленые грибочки из местных таежных лесов, свежие помидорчики… Магнитофон пел Киркоровым. Гадали на кофейной гуще. Алик был единственным мужчиной среди женщин. Многие потом завидовали, говорили: «Малина!!!» Но с другой стороны всем женщинам надо было во избежание ненужных обид уделить равное внимание и никого не выделить. Алик старался, и ему удавалось балансировать меж притягательными и пропастными объятиями. Вначале бабоньки сидели скованно, потом разошлись-расплясались. Набежали их мужья, и стало еще интереснее. Но не все супруги понятливые. Некоторые ревновали и не посещали такие собрания и впоследствии. Так сразу после дня рождения газеты новоиспеченную редакторшу дома отлупил муж, и на следующий день Мерзлая пришла в редакцию в очках с очень затемненными стеклами, под которыми угадывались выдающиеся синяки.

Впрочем, в этот момент Алика волновали не столько женщины, сколько блестяще представившаяся возможность громко заявить миру о своем существовании, пусть не всему миру, пусть маленькому его кусочку, мыслящему зернышку, перепачканному нефтью. Алик всегда безрассудно, неосознанно стремился к бессмертию. Он хотел, чтобы его мысли были услышаны, имели отклик в умах, но не любил публичные речи, даже за праздничным столом он молчал, потому как не умел генерировать гармонию в шуме. Он вел дневник, писал стихи, плохие или хорошие – другой вопрос. Он их создавал, читал друзьям и стремился быть напечатанным, но опять же не предпринимал никаких действий, чтобы это его желание осуществилось. Все решилось само собой.

«В публикации присутствует стриптиз души. Очень хорошо, если читатель обнаружит, что твое обнажение прекрасно. А если нет? Если мысли, стихи, проза окажутся похожи на уродливого карлика или Квазимоду? Грозит всеобщий смех. Это риск. С другой стороны, Квазимода рискнул претендовать на любовь. А, пусть смеются или плачут. Я тоже хочу жить», – так рассудил он и стал отдавать стихи в газету, тем более что постоянные поездки в далекую типографию за добрую сотню километров хоть и сильно утомляли, но просветляли: голова становилась тяжелой от тряски по неровной дороге, но, как ни удивительно, пронзительно мечтательной.

Денег стало больше. Городская администрация решила побаловать коллектив вновь созданной газеты повышением жалованья. Радость новых ботинок мелка, но Алик неоднократно подмечал, что к значительным переменам в жизни иной раз приводят непримечательные пустяки, случайные, но точные слова. Они попадают на почву души. И появляется дерево. Идешь по жизни, переезжаешь, приобретаешь, теряешь, меняешь, а причина, порой, всего одна – давно забытая фраза. Ее можно раскопать в архивах памяти. По этому поводу он, подскакивая на ухабах северной трассы, сочинил не всем понятный стишок:

В тетрадях, тайниках, конвертах…

Простых предметах бытия

Хранятся ключики к вселенной,

Упрятанной в глубинах «Я».

Один лишь образ их…, иль запах,

А может, строчка… В мир чудес,

Как заяц на пушистых лапах,

Ускачет память в древний лес.

Этот стишок вышел в газете маленького нефтяного города под псевдонимом Женя Рифмоплетов – публично и безлично, а значит, безопасно. Почему память ускачет в древний лес воспоминаний именно на «пушистых лапах», Алик не мог объяснить даже сам себе, но все получилось вполне пристойно, в рифму и истинно, как он считал. Алик собрал достаточно предметов, напоминавших ему о прекрасных временах прошлого. Часы на стене квартиры, которую помог получить родственник бесплатно на грани распада общественной собственности, были из далекой Киргизии, нашивка от стройотрядовской куртки из Адлера, авторучка подарена партнершей по бальным танцам, надувная рыба полностью расписана пожеланиями одноклассников…

Запах мандаринов всегда чудился ему под Новый год как воспоминание о детстве, стальной запах трансформаторного железа напоминал о годах радиолюбительства, а дымок канифоли волновал сродни запаху шашлыка…

А строчки…

Несколько исписанных дневников лежало у него в ящике стола, где на каждой странице, словно гербарии, были сохранены чувства, и он иногда перечитывал их. Все это составляло его бесценное богатство, которое он боялся потерять, поскольку свято верил, что в них хранятся ключики к его счастью, его лучшие воспоминания, которые, к сожалению, делаются с возрастом все менее реальными.

***

Как разные виды рыб водятся в своих водных пластах, на определенных глубинах, так и люди в меру своего социального и общественного статуса обитают в определенных кругах знакомых. Как рыбы, так и люди почти ничего не ведают о том, что происходит рядом за в общем-то прозрачной гранью. Алик жил, как обычный человек, в своем полуреальном мире и даже не задумывался о людях, придумывавших правила жизни, правивших этим миром на разных уровнях власти, людях, использовавших других людей, нижестоящих в социальном смысле, в своих далеко не великих целях. Отчасти это происходило, как и в рыбо-животном мире, из чувства самосохранения…

Пришла пора приступить к рассказу о втором, в некотором смысле многоголовом герое нашего повествования. В этом же маленьком нефтяном городе примерно в это же время…

ЧЕРНЫЙ ПОДПОЛКОВНИК

«Если не учить молодежь, она никогда не постареет»

В полуподвальной камере предварительного заключения сидел Толя Воровань, по отчеству Семеныч, – начальник налоговой полиции небольшого нефтяного городка. Без уютной крыши погон клапаны его сердца беспокойно чавкали. Его лицо напоминало отечную морщинистую тучу, готовую разразиться сухими молниями ругательств. Он нервно постукивал ногтями, похожими на черные серпы, по деревяшке нар.

Семеныча взяли в три часа ночи прямо из теплой постели и посадили в самую холодную одиночку, где было зябко, несмотря на то что сентябрь еще только начался и был необыкновенно ласков для Крайнего Севера. В одной из соседних камер кто-то громко надрывно кашлял. На серой стене камеры скорее всего кариозным клыком, который валялся на цементном полу привязанным к черной суровой нити, был выцарапан стишок:

Я тоже рвал свои стихи

На мелкие клочки.

Они летели вниз, к земле,

Совсем как хлопья снега.

Вот только кто же создает

И рвет их наверху?

Наверное, и в жизни той

Не все бывает ладно.

Несколько раз перечел Семеныч кривые строки неизвестного сокамерника, взгрустнул, вспомнил о кукурузных хлопьях в молоке, которыми его в детстве потчевала мамаша, и сплюнул на пол. От долгого сидения ягодицы все более каменели и немели, тоскливые мысли обретали бессонную четкость, и на рассвете воспоминания по блистательному недавнему прошлому сами собой зашуршали, как страницы раскрытого романа, оставленного на волю ветерка.

***

Почти год прошел с того момента, как Кошельков, низенький и головастый начальник нефтегазодобывающего управления, вызвал к себе в кабинет Семеныча, тогда еще заместителя по коммерции, вместе с Нинкой Золотухой, снабженкой, и не простой, а начальницей отдела рабочего снабжения. Кошельков матершинник был несусветный, а тут обошелся без бранных слов:

– Дельце для вас есть. Толя, собирайся в командировку, в Москву. Там найдешь Штейтинга. У этих немцев фамилии как механизмы. По мне так одно, что Штейтинг, что Штангенциркуль, но ты не перепутай. Он руководитель фирмы «БЕС». Твоя задача забрать у него договор на поставку продуктов. Стоимость – два миллиона…

– Рублей? – пренебрежительно пропела Нинка.

– Долларов, голуба, долларов, – увесисто пробасил Кошельков. – Наш генеральный директор, наш любимый Генерал, Станислав Тихомирович Бороздилов, расщедрился, выделил на новогодние подарки труженикам нашего предприятия солидную сумму. Решил в последний раз шикануть. После Нового года акционируемся и таких возможностей может не быть. Частными станем. Останется только вспоминать о дешевых машинах, строительстве заводов по производству утюгов с поставкой оборудования на Крайний Север из тропической Индии и прочих угробительных для предприятия программах. Скоро богатые возможности будут иметь единицы, а остальные облизываться…

Перед этим разговором Кошельков немало думал, выискивая хоть каких-нибудь подходящих для планируемой операции иностранцев, владевших мощными продуктовыми фирмами. Он сильно потел, в голове стреляли боли скачущего кровяного давления от мысли о двух миллионах долларов, которые могли сгореть в желудках населения без какой-либо пользы для его кармана. Десять процентов с суммы проходивших через его управление сделок он умел отсеивать в свой домашний бюджет, но до этого случая имел дела со своими, российскими бизнесменами, которые знали Порядок. Договора заключались только с теми, кто в оговариваемую сумму вводил гонорар Кошелькова и Генерала, от которых зависело заключение сделки. Конечно, цена таких контрактов возрастала, товары и услуги становились странно дорогими, но кто возмутится? Тем более что все легко объяснялось непомерно высокими транспортными издержками по доставке, например, железобетонных плит в такой далекий край, как Крайний Север. Деньги Кошельков обычно получал наличными: человек сам приходил и отдавал. Иногда заключались дополнительные пустые контракты на подставных лиц. А тут требовалось провернуть сделку с иностранцем, который неизвестно как отреагирует на предложение российских правил коммерческой игры, и со Штейтингом просто повезло. Он оказался своим – советским немцем, переселенцем и даже более того, о чем мы расскажем далее…

–… Главное, запомните: государственное предприятие на излете, последние дни доживает, – продолжал напутствовать подчиненных Кошельков. – Если все пройдет тип-топ, то каждый из вас получит хорошую премию.

Воровань с Золотухой вышли, а Кошельков тут же перезвонил Генералу:

– Я своих настроил на исполнение задачи. Съездят в Германию в командировку, посмотрят на жизнь заграничную, и хватит с них. Многие и о том только мечтают. Наша доля от контракта с немцами обговорена. Ни вы, ни я в этом участвовать не будем, а если что-то не срастется, то козлы отпущения уже есть.

– Молодец, – похвалил Генерал, – но успокаиваться рано, дело завалишь, будешь искать работу…

Всего, что Кошельков делал и думал, Семеныч не знал, но догадывался, а посему летел в московскую командировку к господину Штейтингу в немного расстроенных чувствах. Он не любил бесплатное использование своих способностей. Хотя Кошельков и обещал премию, но Семеныч понимал, что наверху поделят гораздо больше. В Москве он встретился со Штейтингом. Тот составил договор, подписал его, Семеныч забрал бумагу, прочитал и обратил внимание, что в контракт внесены сыры и колбасы с укороченным сроком хранения. Чтобы успеть довезти их из Германии на Крайний Север в съедобном состоянии, надо приложить немалые усилия, но Семеныч промолчал, поскольку помнил напутственные слова шефа:

– Твоя задача простая: забираешь подписанную бумагу, не вникая и не создавая проблем. Все обговорено…

***

Кошельков, как только получил подписанный Штейтингом контракт, с предпраздничной дрожью в душе поспешил к Генералу:

– Станислав Тихомирович, все сделано. Цены приемлемые. Остаток за вами: надо подписать.

– Иди ты на хрен! – внезапно зарычал Генерал. – Хочешь, чтобы меня обвинили в мошенничестве и самоуправстве? Умник, мать твою…

– Нет, что вы?! Нет умысла…

– Думать надо! Без поддержки ничего. Совещание соберу. Мои замы не решатся возразить. Согласятся с контрактом. Лапы повскидывают в одобрение. Тогда сам подпишу. Зато, если дело худо пойдет, никто не скажет, что Генерал лично два миллиона пульнул. Все понемножку запачканы и даже вынуждены будут меня оправдывать, спасая свою репутацию. Да и тебе не рекомендую светиться.

– Вы голова, Станислав Тихомирович. Я всегда восхищался вашим умом, – привычно полицемерил Кошельков. – Как вы не доктор наук?

– С этим еще успеется, – подхватил идею Генерал и вскоре купил звание академика у хохлов за нефть, деньги за которую так и не были перечислены предприятию. Так пошла новая мода среди северных чиновников…

Контракт был подписан под общее одобрение замов, да и как могло быть иначе, когда сам Генерал убеждал, а он убеждать умел.

– На Севере живем, рабочие пышут воодушевлением, давая стране стратегическое сырье, но не нефтью единой жив человек, а от нефти. Кто кроме нас позаботится о простых людях, о наших людях? Если ты, ты, ты…, – Генерал показывал на каждого заместителя пальцем, и словно копьем прибивал трепещущие начальственные сердца прямо к спинке стульев, – …если ты им не поможешь, то зачем ты здесь работаешь? Разве место тебе в нашем нефтедобывающем предприятии, в нашем «Сибирьнефтегазе», в нашем «СНГ»? Нет, не место. И этот контракт на поставку продуктов питания – то, что ждет каждый из наших рабочих, желающих накормить свою семью. Прошу высказывать мнения…

Дураков среди замов не было. Все хотели работать, точнее получать свои достаточно пухлые зарплаты, посему в своих ответных речах они стремились не только одобрить предложение Генерала, но и существенно его улучшить. Заговорили наперебой, то об увеличении суммы контракта, то о вполне приемлемых ценах на продукты, то о необходимости скорейшей оплаты контракта, чтобы многострадальные рабочие быстрее получили продукты. Последнее предложение Генерал похвалил и приказал быстрее перечислить деньги, а с выплатой зарплаты рабочим немного подождать… в считанные дни деньги ушли в Германию.

***

Командировочные на Семеныча свалились, как первая брачная ночь. Он рассматривал редкостные в советской стране доллары и пьянел от счастья. Он рассматривал их на работе и дома, на столе и на просвет, нежно гладил их пальцами, смакуя неровности бумаги, горделиво показывал их родным, друзьям, знакомым, упиваясь завистливым удивлением на их лицах. Доллары были в диковинку, как ананасы и туалетная бумага.

Американские президенты смотрели на Семеныча с серо-зеленых бумажек ободряюще и возбуждающе. На ночь он клал их под подушку на сон грядущий, чтобы последним разумным актом перед входом в царство Морфея стало осязательное ощущение богатства. Единственное, что слегка тревожило Семеныча, это то, что Кошельков приказал ехать одному, не брать с собой товароведов:

– …, Толя, кто лучше всех определит качество продукта? Да тот, кто привык есть от пуза. Ты все разберешь не хуже специалиста. Я в тебя верю. Лишние люди – лишние затраты, лишние глаза…

– А при чем тут глаза, Борис Владимирович? Совет бы не помешал…

– Ох, Толя, ты, видать, за границей рассекаешь в своем воображении. Да не глаза, а газы, – выкрутился Кошельков. – В одном номере бы жили…

Красочная зона беспошлинной торговли в Шереметьево поразила Семенычево худосочное постсоветское воображение размахом торговли спиртными напитками, каких он никогда не пивал: баночное пиво и газводы, виски, джин, ром, «Мартини». Хорошо, что в самолете закусить дали, иначе в немецком аэропорту он вряд ли бы распознал табличку «СНГ» – аббревиатуру своего предприятия «Сибирьнефтегаз». А так, увидев три знакомые буквы, он уверенно запетлял к ним…

Штейтинг был тоже советским, и натуральная его фамилия – Безроднов. Он очень ее стеснялся и старался не вспоминать.

ФАМИЛИЯ

«Людей-то на самом деле получается гораздо меньше, чем рождается».

Родился Канабек Безроднов в Талды-Кургане – самом обычном казахском городке, построенном как обычно не казахами, а казаками да русскими. Родился у самых простых родителей и в этом, как он считал, крылся исток его неудач. Мать – казашка, отец – русский. Оба с утра до вечера работали на аккумуляторном заводе, вечером – в своем огороде, скотина, припасы, картошка, пастила из яблок, а толку… Сам Канабек приторговывал на рынке картошкой и прочими овощами и фруктами с родительского сада.

«У других ловко получается. И делать-то ничего не надо. За тебя родители отработали. Знай только родись, но не где случится, а у того, кто постом и званием обеспечен, тут тебе и диплом престижный найдется, и квартирка не хоть какая-нибудь, а там глядишь и имущества подкинут, да и о работе не придется беспокоиться: теплое местечко обеспечено, и такое, где трудиться особо не придется и деньги хорошие», – такие зрелые невеселые мысли одолевали Канабека до того момента, пока он не встретил Эльзу, дочку Штейтинга, известного в его городке официального миллионера, состоявшего в советское время на учете в горисполкоме.

Эльза была ничего себе девчонка. Но таких, которые «ничего себе», немало, а любовь штука очень даже управляемая, когда имеешь твердо определенные цели. Бесцельным же Канабека Безроднова назвать было нельзя. Он хотел исправить ошибку своего рождения и влиться в семью, где есть все, о чем мечтал, приобрести, так сказать, лик элиты. А тут жизненная удача на его пути подвернулась такая, что другую такую в его городе сыскать сложно. Все-таки не у всех миллионеров, каковых в его городке водилось ровно семь, имелись дочки и тем более на выданье, поэтому встреча с Эльзой очень даже вдохновила Канабека на любовные свершения…

Он даже инстинктивно читал стихотворные сборники, выискивал стихи, которые мог выдать за свои, и читал на вечерней зорьке своей перспективной подруге: