Холодный путь к старости

Он встал и поковылял в ванну. Налил воды и как был, залез в нее. Все оттаяло. Спас унты. Колени сильно отморозил, но страсть к своему хобби не потерял. Ему весело вспоминать суровые приключения. Как выходные выпадают, тянет его на рыбалку, хотя уже тяжеловато становится: здоровье не то.

– Да зачем тебе эта рыба?! – кричала Галя, глядя, как у Сани слезала кожа с обмороженных колен.

– Я спалю его!!! – продолжала она, имея в виду «конька».

Саня смотрел на нее и думал: «Какая она прекрасная добрая женщина, как хорошо, что именно ее я встретил…»

Встреча

– Девчата, давайте в ту комнату, – попросил Саня штукатуров, показывая на дверь своей будущей квартиры. – Мне надо быстрее ее занимать, потому что меня со старой койки гонят…

Тогда народу на Север много приезжало, и не успевали дом сдать, обои поклеить, как очередников просили быстрее переселяться, потому что их места в общежитиях тут же распределяли. Считалось, что тепло, вода, свет имеются, а остальное – дело наживное. Поэтому Саня спешил, уговаривал штукатуров, предлагал магарыч и вдруг обратил внимание на одну девушку с выразительными карими глазами, Галю. Вот так и познакомились. Через три года поженились и получили двухкомнатную квартиру на первом этаже панельного дома. На новоселье нахлынула вся бригада – шестнадцать человек, и понеслась душа в рай… И казалось, что даже тайга, которая шумела там, где сегодня стоят микрорайоны, танцевала и радовалась успеху людей.

***

Сроднился Саня с северным нефтяным городом. Много лет прожил в нем. Почти тридцать лет общего северного стажа. Сроднилась с городом Галя. Собственно, уезжать некуда. У Сани из родственников одна сестра и осталась, а она живет рядом, в соседнем доме. «Заложники Севера», – назвали они себя, как и большинство жителей маленького нефтяного города, но любят эти суровые края.

***

Хороших людей много, но что происходит с ними, когда появляется возможность уничтожить человека, проповедующего чистую идею? Возможно, что любая чистота подозрительна, потому что сам мир грязен и одержим. Алик не был идеалом. Он, без сомнения, нарушал законы общества, но старался чтить закон божий, не всегда получалось, но стремление к чести и искренности у него было. Он сам это знал. Деньги брал, но не предавал. Крал, но не для богатства. Лгал, но для того чтобы убрать препятствия с благородного, как он считал, пути, чтобы успеть пройти дорогу до желаемого финала. Он шел по узкому гребню, остро обозначенному по обе стороны глубокими обрывами, словно гранями ножа. С одной стороны манил доходной пропастью обрыв прихлебательской дружбы с начальством. С другой стороны пугал нищей неясною далью обрыв излома судьбы. «Только бы удержаться на грани», – говорил себе Алик и шел. С «Дробинкой» пришлось расстаться, чтобы идти дальше.

– Давай, выпускай «Дробинку» дальше, профинансируем, – предложил как-то Хамовский.

Распознать скрытый подтекст этого предложения несложно. Алик понял, что ему предлагали использовать страницы полюбившейся людям газеты, чтобы через них иной раз проводить политику, необходимую Хамовскому.

– Не могу, – ответил он, не объясняя причин отказа.

Даже хорошие знакомые и обычные доброжелатели не понимали Алика.

– Что не выпускаешь «Дробинку»? – спрашивали они.

– Народ проголосовал против, вот и не выпускаю, – напоминал Алик о взаимной ответственности.

– Так народ не против «Дробинки» проголосовал, а за другого депутата, – отвечали они.

– В данной ситуации голосовать против человека – это то же самое, что голосовать против дела, которое тот выполняет, – отвечал Алик без надежды на понимание. – Выборы не для того, чтобы дурака валять, а чтобы думать о последствиях…

Сложно объяснить большинству, что в любой, самый ужасный, век есть на земле люди, которые искренне несут свет просвещения, совсем не из-за денег, славы или желания выжить, а из-за любви. «Дробинка» стала для Алика не политическим инструментом в политической борьбе, а произведением искусства, которое он боготворил, как самое любимое, а любимых не предают…

ПЛЕВОК

«Прекращая раздавать бесплатный суп, рискуешь получить в лицо»

– Это ты журналист, который «Дробинку» выпускал? – выкрикнул возле центрального городского рынка водитель, приоткрыв дверь своей машины.

Алик остановился.

– Я, – ответил он.

– Ну и что ж ты? Обещал газету, обещал разоблачать коррупцию, и нет тебя, – подначил водитель и послал густой плевок на гонимый холодным ветром песок. – Продался мэру?

– А хоть бы и продался, тебе какое дело? – спросил Алик. – Меня такие, как ты, переизбрали, и я сейчас не депутат. Долгов перед обществом не имею. Мои депутатские обещания избиратели обнулили. Сейчас я сам по себе. Кому хочу, тому и продаюсь. Если ты хотел, чтобы я работал на тебя, хотел «Дробинку», надо было помогать и голосовать, а не дома водку пить и языком лялякать.

– Правильно тебя сняли с депутатов. На хрен ты нужен. Ничего не сделал. Продался, я так и думал, – продолжил водитель.

– А ты сам никому не продался? – спросил Алик. – Ты, поди, в нефтяной компании работаешь, деньгу зашибаешь? И за эту деньгу куплен с потрохами. На что ты работаешь? На какое дело? На хозяев? А на что твои хозяева деньги тратят, которые они заработали с помощью таких, как ты? Может, это они дома взрывают, а не взрывают, так Россию гробят, а ты пособничаешь им за зарплату, за деньги свои невеликие, и молчишь, и раболепствуешь! Я хоть что-то сказать успел, сделать, хоть совесть немного очистил, а ты?

Водитель смутился. Он явно не ожидал такого ответа. Тут подошла его жена с покупками. Они сели в машину и уехали.

***

Когда закрывается предприятие, то в него перестают ходить люди. Алика перестали волновать проделки мэра и прочих чиновников. Он их замечал и посмеивался, но публично не обсуждал, потому что понял, что нет ничего более легкого, чем восстановить против себя всех, и нет ничего более сложного, чем объединить всех: и тех, кто нравится, и тех, кто не нравится, вокруг решения своей задачи. Что это будет за задача, ради решения которой можно поступиться нормами справедливости и добра, которые заложены с детства, Алик еще не знал, но был уверен, что поймет. Сейчас требовалось выжить во враждебной среде, которую сам себе создал. Да, собственно, какой враждебной? К этому моменту Алик понял, что нет смертных врагов и верных друзей. Все меняется. Нет полнокровных святых и грешных. Парадокс состоял в том, что хорошее и плохое присутствует в каждом и мир идет вперед благодаря и сотрудничеству этих качеств, как в кастрюле варится суп благодаря огню, уничтожающему воду и рождающему пар. Можно не сомневаться, что вода неистово ругает огонь и доходит в этом деле до кипения. Можно не сомневаться, что пар благодарит огонь за свое рождение. Так хороший огонь или плохой? Он просто такой, какой есть.

«Мэр поднаторел в экономических вопросах, финансах настолько, что сегодня сложно понять, где и что крадется, да и крадется ли вообще, – раздумывал Алик на досуге. – Видно только, что были и остаются рычаги, с помощью которых финансы можно откачивать из бюджета, видно, что информация вокруг этих рычагов не разглашается. Что делать в этой ситуации?

Словосочетание «прозрачность информации» набило оскомину, поскольку дальше этого слова дело не шло ни в городе, ни в России. Поэтому только с одной стороны хорошо, что руководство администрации города за бюджетный счет обучилось в Академии государственной службы, по крайней мере в руководстве – не безграмотные. С другой стороны, это обучение желаний и намерений руководства не изменит. Знания будут использоваться для себя родного. И эти знания руководства все более увеличивают разрыв между моими возможностями и способностями и возможностями и способностями власти. Пришло время разговаривать на другом языке, но каком?

Разрыв между знаниями журналистов и знаниями чиновников все более увеличивается. Как контролировать и не верить на слово? Роль журналиста все более сводится не к анализу фактов, а к пересказу готовых расследований – та критика, которая иногда звучит, довольно смешна.

Ах, как было хорошо раньше. Всем гарантировалось право на труд. Плюнул на мерзкую журналистику и пошел в другое место. А народ какой был в руководстве?! Тот же Глава Бабий. Простой народ был, бесхитростный, заканчивал ВУЗы с тем же объемом знаний, что и все остальные человеки. Здесь можно было говорить на равных. А сейчас смотришь: какая-нибудь девочка с журналистским образованием беседует с зубром экономики. И что она может соорудить, кроме красивого текста и разрисованного личика? Нет, видно, время такое пришло. Надо его принимать. Иначе время вычеркнет тебя.

Да и народ, может, не такой уж плохой. Кто знает будущее? Возможно, что сейчас иные правители в России и не нужны, не своевременны. Может, сейчас нужно, чтобы борцов за справедливость затирали или вообще стирали. Чтобы не мешали. Чему? Переделу собственности, созданию элиты, которую в свое время этот же народ смел с лица России. Какой элиты? Может, это сейчас не важно. Она сформируется через несколько поколений. Об этом говорили еще на заре перестройки в интеллектуальных кругах. Возможно, в этом польза нынешнего народа. Не надо ложиться под такой тяжелый каток. Надо учиться жить.

Учителя не всегда доброжелательны, но они всегда Учителя. Требуется много такта, чтобы не отбить у Учителя желание образовывать. Учителя любят поклонение и признание их авторитета. Это малая плата за расширенное зрение, хотя многие считают и по-другому. Будь крепким, как утес, и ничто не изменит тебя, кроме времени; будь мягким, как глина, и найдется множество желающих поупражняться. Надо быть чем-то средним, скалой, на которой есть глина, подставлять свою глину умелым рукам, оставляя главное неизменным. Главное в жизни – это растить душу, ловить золотые частички из бесконечной, рассыпанной по миру, как осколки зеркала не Снежной, а Солнечной королевы, мозаики бессмертного, интересоваться жизнью».

Алик часто вспоминал тех людей, которые встретились ему на жизненном пути в маленьком северном городе, сочинял рассказы и чувствовал, что каждый рассказ дает ему возможность заново пережить события, заново их обдумать. Он часто перечитывал посвящение Петровны, написанное для «Дробинки»:

«Помните сказку Андерсена «Праздничное платье короля»? А мальчика, громко сказавшего: «А король-то голый!» и разрушившего очарование-оцепенение подданных того королевства, хоть и видевших, что их правитель не одет, но не решавшихся сказать об этом, и едва не натворивших беды своим покорным молчанием, едва не выставив короля на посмешище перед другими державами? Тогда и сам король тоже увидел все, как оно есть, и стал решать реальные проблемы, а не иллюзорные, что, несомненно, привело лишь к процветанию страны.

Ясно, что сказочное королевство было небольшим, раз все его жители смогли услышать голос ребенка. Наш маленький нефтяной город тоже невелик…Жаль, что Андерсен ничего не говорит о дальнейшей судьбе своего героя, а в этом можно не сомневаться, что мальчик, громко и смело сказавший правду, и есть самый главный герой сказки».

Написано уже так много книг, что сложно сказать что-то новое. Аналогии с известными персонажами есть во всех произведениях, но все-таки новые книги пишутся, потому что время идет, меняется обстановка, старые переживания в новом времени и новой обстановке – а почему бы и нет?

«Когда-нибудь я напишу книгу, основываясь на этой истории, – решил Алик. – Конечно, Сапа с его бездной ума был против этой идеи. Я еще помню, как он сказал: «Ты думаешь, твоя история будет кому-то интересна? Не смеши!». Но надо же ради чего-то жить. Иначе грустно и почти бессмысленно, хотя, возможно, бессмысленно в любом случае, а пока надо затаиться и спокойно работать на будущее. Вот уж что бессмысленно – биться головой в стену: на стук приходят лишь черти, сминая неподдельные убеждения и созданный в детстве удивительный мир…»

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мир пронизан иглами человеческого отношения в любом случае, даже когда человек пытается передавать события без собственной оценки. Его отношение проявляется уже в выборе события и его подаче читателю. Есть ли абсолютная правда? Может ли игла человеческого отношения, проткнувшая насквозь клубок события, пронзить все спирали, которые образовала нить, сматываясь в клубок? Можно ли, смотав нить, восстановить прежний клубок? Нет. Поэтому любые мемуары, любая публицистика – это такая же ягода на поле прозы, как хорошая художественная книжка. Такая же, но менее вкусная. Это один из взглядов на мир. Даже сухие статистические цифры, например, численности населения или добытой нефти, уже пронизаны отношением человека, их подающего, который не вникает в особенности подсчета и исключает процессы, создававшие эти цифры. Поэтому любое событие имеет ровно столько же толкований, ровно столько же вариантов правды, сколько людей его видело и пыталось анализировать.

Поэтому я уверен, что нашлось бы немало людей в маленьком нефтяном городе, где проходили вышеописанные события, которые, прочитав книгу, сказали бы:

– Все это чепуха. Семеныч, Хамовский, Тыренко и другие, так незаслуженно плохо расписанные в этой книжонке, были хорошими людьми. Семеныч любил детей и помогал детским садикам, Хамовский сделал маленький нефтяной город красивым добротным северным домом, Тыренко – милый неравнодушный человек, а Сапа, что он сделал из Сапы! Все было не так. Петровна – сама искренность и притягательная любовь…

Или:

– По-другому жить было нельзя. Это герои своего времени. Они создавали мир, как могли. Зачем старое вспоминать? Время такое. Пахали же.

Или:

– Если государство пострадало на деятельности Семеныча, Тыренко, Хамовского, то это не значит, что обогащались Семеныч, Тыренко, Хамовский. Может, они по глупости, от недалекого ума, по недопониманию…

И все это может быть правдой. Любой герой может стать антигероем, если взглянуть на него с другой позиции, но это была бы другая книга. Автор точно знает, что манера ведения дел, приписанная им Семенычу, была характерна для определенного круга людей, и он наградил Семеныча и других персонажей казнокрадской чертой. И эти черты в нем с большой долей вероятности были, на это указывали документы, которые автор использовал при написании книги, на это указывали очевидцы, но человека оценить точно столь трудно, сколь трудно дать точную картину Вселенной.

Даже работая над персонажем журналиста, который во многом близок автору, сложно сказать, был ли Алик правдоискателем и человеком честным или так же, как его противники, пользовался запретными возможностями и людьми, и пытался уложить мир в рамки своего представления о нем, то есть искажал. Последнее – правда с большой долей вероятности, поскольку многие писатели живут в придуманном мире. Эти миры имеют право на существование и существуют. А насколько удачным получился конкретный мир, втиснутый в эту книжку, мир, списанный с реального прошлого, а может, не такого уж прошлого, судить тебе, читатель. Только ты сможешь его оживить.

РАССКАЗЫ,

написанные Аликом после поражения

в политической битве

БЕЛЯШНЫЙ ДУХ

«Когда все аппетитно жуют, то голодающий схож с наказанным»

Холодильник походил на ящик Пандоры. Жрачкин боялся к нему прикоснуться. Стоило приоткрыть дверцу, как запах колбасы влек умопомрачительно, аж внутренности подрагивали. Сыр являлся солнечными бликами приморского юга. Непочатая бутылка водки – миражом убежденного алкоголика… Мысли о еде вились, как мухи, даже на морозе. Но Великий пост увлек Жрачкина. Он перестал жрать: пришпорил это постоянно одолевавшее желание и поскакал вперед на смирении и голодании, открывая в себе новые способности. Так, находясь в подъезде, он мог точно определить, в какой квартире и что готовится кушать. В магазинах его глаза автоматически пересчитывали акты покупки колбасы, пельменей, пива… Но он был тверд в своих постных начинаниях.

Примерно на тридцать пятый день поста Жрачкин заранее отварил себе на ужин пару свекл и морковей, а домашние внезапно, но без злого умысла нажарили искусительнейших беляшей. Жрачкин распознал это при входе в подъезд. Когда дверь в квартиру открылась, то желудок трепетно запел: «Ур-р-р, Ур-р-р…» Он не ошибся: на кухне зажаренными бочками золотились беляши и одуряюще пахли. Жрачкина волной запахов выбросило из квартиры в ближайший магазин, откуда он вернулся с тремя морскими окунями, надеясь создать из них моральный противовес беляшам.

Ему хватило бы и одной рыбки, но на вопрос продавщицы:

– Сколько?

Он, не мешкая, ответил:

– Килограмм.

На обратном пути мороз немного умерил аппетит и Жрачкин стал подумывать, что, может, зря он так сорвался. Ведь по правилам поста рыбу надо есть только два дня из сорока девяти. Но дома эти мысли безропотно почили, как заплатившие налоги праведники. Там витал уже запах не просто беляшей, а надкусанных беляшей, причем надкусанных так, что из-под теста выглядывали серые кусочки фарша и лился светлый аппетитный мясной сок!

«Там, где придумывали эти правила постов, цветут оливковые ветви и во множестве ходят Абрамовичи, – мысленно вскрикнул Жрачкин, быстрее скидывая дубленку, ботинки. – А уж если они что придумывают, то у них-то есть обходные пути, чтобы и рыбку съесть, и святым остаться». Он пробежал на кухню, по-прежнему от голода не замечая домашних, взял доску для разделки мяса, кинул на нее окуня, вытащил самый большой и острый нож из числа тесаков, загнанных в специальную подставку, приналег… На замороженной рыбе осталась чуть заглубленная царапина.

«Ну что за люди! Когда надо, так у них все размороженное, а когда не надо, так чистое железо… – чуть не ругнулся Жрачкин. – Прости, Господи». Он заткнул раковину, наполнил ее водицей и кинул окунька. Чистил быстро, не особо беспокоясь о том, что местами оставалась чешуя, а острые шипы плавников больно кололись. Порезал окунька на куски и тут уж не до кулинарных изысков – кинул в уже закипевшую воду, немного подсолив.

Работа успокоила, но стоило присесть на табуретку, как витавший в воздухе беляшный дух животного, на две третьих бывшего коровой, а на одну треть – свиньей, подтолкнул его на преступные мысли и опять заставил желудок замычать и захрюкать. Жрачкин бросился к окну, приоткрыл форточку и, приблизив к ней лицо, взахлеб задышал.

«Рыба, к счастью, варится быстро, – думал он. – Иначе сойду с ума. У мусульман все проще: не есть только при свете солнца. Зато утром и вечером можно так натрескаться. Может, не туда записался? Ох, прости Господи». Чтобы уйти от реальности, он взял вареную свеклу, нервно срезал с нее тоненькую шкурку и давай кусать. «Ох и вкусна она, ох и вкусна, не случайно из нее сахар делают, – мысленно нахваливал овощ Жрачкин. – А ну-ка морковку…» Обтесал шкурку с морковки, отхватил кусочек. «Тоже хороша, – оценил он. – Помню кетчуп из морковки, так вкуснее не едал…»

Возник запах ушицы. Он нарастал и глушил запах беляшей. «Так тебе, так тебе! Уходи дурной дух, кипит моя рыбка! Вы, земноводные, из воды вышли, слабо вам против рыбки-то, против первородительницы», – зашептал Жрачкин и ревностно вперился взглядом в кастрюльку…

«Хватит! Горячее сырым не бывает, а морская рыбка описторхоза не имеет!» – решил он, воткнул вилку и, как обезумевший тигр, вцепился в рыбье мясо зубами. Такого рафинированного удовольствия он давно не ощущал, застрочил челюстями, словно иглой швейной машины, прерываясь только для того, чтобы время от времени сплевывать чешую, застревавшую в зубах…

К счастью, окунек оказался почти без костей. Вкусен был, ох как вкусен – от кончика хвоста до щечек! Да с черным хлебцем! Жрачкин с наслаждением отделял рыбьи ребрышки от бочков, обсасывал хребет, стараясь не оставить на нем ни кусочка мяска. Все проделывал нежно и скрупулезно.

Бульон от рыбки с кое-где мелькавшими жирными пятнышками он в первый момент по обыкновению чуть не вылил в раковину, но успел понять, что жиденькое не помешает, и перелил его в стакан. Теплая жидкость по глотку благостно уходила в желудок, распространяя по телу ощущение сытости, оставляя во рту ни с чем не сравнимый рыбий вкус, за который он эту же жидкость еще полтора месяца назад выплюнул бы. После того как тарелка опустела, Жрачкин еще раз взглянул на беляши. Их пищевой магнит иссяк. Они уже не привлекали.

На следующий день Жрачкин отварил морского окуня заблаговременно, а на его бульончике сделал великолепный борщик и, поглядывая в окно на просветлевшие виды весенней природы, думал: «Хорошая все же штука пост. Заставляет чувствовать жизнь по-новому».

СТАРИЦА СПАСЛА

«Смеяться над опасностью – это то же самое, что подначивать ее»

Произошло это в середине лета. Я с Димкой, закадычным другом, и его женой Леной поехал на рыбалку в хорошее, можно сказать, общественное место. В том районе многие грибники и ягодники промышляли. Выехали солнечным ясным вечером, на тридцать втором километре трассы свернули налево на проселочную дорогу. Минут через десять дорога уткнулась в заболоченный участок, и машину пришлось бросить. Пошли пешком, неся в руках сумки с вещами. По пути обсуждали следы, запечатлевшиеся на песчаной дороге. Уж очень похожи они были на медвежьи.

– Вроде, свежие, – сказал я.

– Какие свежие? Давно прошел, – ответил Димка…

Лодка тех людей, что до нас рыбачили, оказалась разорванной, насос от нее разгрызен, сети спутаны.

– Слушай, – заметил я. – Зверь-то невымышленный побывал и поиграл.

– Ну поиграл и поиграл, – легкомысленно ответил Димка. – Наверняка ушел.

– Ребята, вы боитесь? Не ожидала такого от вас, – встряла Ленка. – Дикое зверье страшится огня и человека и само не нападает. Надо развести костер…

Закипела работа. Пока не стемнело, накачали свою лодку, распутали сети, поставили их на место. Костерчик разожгли, поели, выпили водки и легли спать прямо возле костра, под открытым небом, под нудное жужжание комаров, отпугиваемых спиртовыми запахами, а перед сном весело покричали на весь лес:

– Мишка, выходи! Мишка, выходи, мы тебя заломаем!..

Радостно было…

Проснулись поздним утром – и быстрее в лодку. Улов оказался неплохим. Решили ушицу сварганить. Лодку вытащили на берег, перевернули, чтоб просохла. Сами ушли на полянку, где и стали готовить костер под уху, а это, примерно, метрах в двадцати от протоки.

Я березку обтесывал, чтобы котелок за нее зацепить, Дима рядом рыбу чистил, а Лена картошку кромсала на уху в низине, ближе к лесу. Вдруг Дима говорит, так тихо и спокойно, как говорят ночью на кладбище:

– Смотри, на берегу…

Я повернулся, а там медведь! Поднялся он в полный рост, и, направив когти передних лап вниз, как шипы, всем весом упал на лодку. Из пробоин в резине зашипел воздух. Зверю это понравилось, и он еще несколько раз упал на лодку, выставив вперед свои когти-шипы. Мы завороженно смотрели на картину разрушения и не смели даже слегка пошевелиться, боясь, как бы медведь нас не заметил. Страх пошел, аж руки похолодели. Медведь в зоопарке не дает таких ощущений. Зато в лесу, когда он на свободе, а ты без оружия, чувства возникают не из лучших.

Он даже подобрался бесшумно. Ветка не треснула, шорох не раздался. Лодка, конечно, спасла нас. Разорвал он ее, встал на все четыре лапы и все-таки решил оглядеться, зараза. Покрутил башкой и, едва завидев нас, побежал навстречу. Под шкурой мощно перекатывались мускулы, шерсть поблескивала, переливалась, морда казалась огромной. И с каждым прыжком он приближался, разума человеческого в моей голове становилось все меньше и больше первобытного ужаса. На сию тему я читал в нашей городской газете стишок какого-то поэтика, но только после этого случая понял его суть:

Шторы задернул Господь,

И посерело небо,

Словно засохший ломоть

Белого раньше хлеба.

Мне не по нраву грусть,

Не по душе тление,

Но посещает, пусть,

Странное настроение.

Через усталость глаз,

Ценою последней кровинки,

Может, найду свой лаз,

Свою простую тропинку.

Жду, что подходит час,

Жду, что взорвется миг…

Сколько мне лет сейчас?

Что же я в них постиг?

Небо как будто потемнело. Куда бежать, по какой тропинке? И лет-то мне маловато и ничего я не постиг, чтобы пропасть в медвежьей пасти… Безотчетно я кинул в сторону топор и недотесанную деревяшку, Дима кинул рыбу, и мы бросились наутек к воде, совершенно забыв о Лене. На бегу освобождались от одежды. Я скинул один болотник. Дима умудрился сбросить два. С ходу, вонзились в воду старицы, где недавно рыбачили. Побежали крутые волны, взлетели брызги, и другой берег неподалеку. Старица-то всего метров двадцать в ширину, но позади, метрах в трех, в воду плюхнулся медведь. Мы выплыли на середину реки, а там, не сговариваясь, разделились, причем чисто инстинктивно. Дима устремился прямо на берег, а я поплыл вдоль старицы.