Путешествие внутрь иглы. Новые (конструктивные) баллады

4. Полуденная фантазияГде в сини бледной и пустойвдали от суетно-земноговсе дышит чудной простотойи ощущением иного,откуда реют облакав изнемогающем покое,как бы не слишком, а слегкаблагословляя все мирское,и все стекается кудав щемящей ноте ожиданья —там… сердцу близка и чуждамысль, что за смертью нет страданья.5. Два неба

Действительно, все-таки представление о звездной полночи как храме после службы, когда и слабо перемигивающиеся звезды, и бледная мертвенная луна, и слабый ветерок, и пронзительное вокруг безмолвие, – все это напоминает о недавно свершившейся мистерии, но ее участники куда-то внезапно и бесследно исчезли, – так вот, такое представление гораздо поэтичней, чем аналогичное представление о той же полночи как воочию – то есть в очах души по Гамлету – свершающейся мистерии: с ангельскими иерархиями на хорах, с органной гармонией сфер, со сводчатыми потолками разворачивающихся под разными углами и в разных масштабах экзистенциальных измерений, с демонскими кариатидами ежесекундно происходящего в космосе зла, с алтарем матушки-Земли, на котором приносится снова и снова в жертву плоть живых существ, и с бесчисленными жителями разнообразных астральных миров в качестве невидимых зрителей.

И точно так же образ ясной голубой лазури, которая станет нам последней пристанью, потому что уже теперь, глядя в нее, мы до глубины души взволнованы отсутствием в ней каких-либо опор, и сравнение со смертью, в которой тоже упраздняются любые жизненные опоры, приходит само собой, – да, этот звенящий образ лазури, навевающий нам странное, непостижимое, мистическое состояние бытия в аспекте собственной возможности, то есть пребывание в лазури-смерти как антиномическое «может быть, я существую, а может быть и не существую», – он, этот образ безоблачной лазури, кажется нам тоже куда поэтичней, чем любые другие и, главное, вполне конкретные представления о посмертном существовании человеческой души.

И вот, если бы как дважды два четыре было доказано, что, собственно, ничего в представлении о звездном небе как опустошенном после службы храме или в образе лишенной опор лазури как последней пристани человека, – итак, ничего в этих двух символа нет истинного, а есть одна лишь чистая поэзия, – можно ли было бы в таком случае, перефразируя Достоевского, сказать: лучше я останусь с поэзией, чем с истиной? наверное, можно, потому что решительно невозможно доказать, что подобная поэзия не имеет к истине никакого отношения.

6. Наше всеЗнаю, что много миров в нашем мире незримо сокрыто,путь есть один в них войти – лишь телесную смерть пережив,но, пока жизнью живем мы привычной, в иных измереньяхмыслью пытливой бродить нам как будто не очень к лицу:к каждому время придет мир иной поприветствовать лично,в зеркале чувств же земных сверхземную теряет он суть.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Музыка лучше всего сокровенную душу раскроетразуму чуждых вещей, а из тех, что фиксирует глаз,небо важнее всего: как возвышенна звездная полночь!легкий сквозит ветерок, светит мертвенным светом луна,звезды мигают, и все… нет, забыли пространство и время:в страшной своей чистоте они чем-то походят на храм,но – после службы ночной, когда всеми он странно покинут,двери ж открыты его, и колеблется свет от свечей, —впечатленье тогда от него почему-то гораздо сильнее,чем когда служба идет, и он полон вещей и людей.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Но и в полуденный час, когда в теплой и чистой лазуритихо плывут облака, и отсутствием всяких опорнебо опять нас манит, одновременно душу тревожа, —точно давая понять, что возможности спят в бытии,знать о которых нельзя, но в которые можно лишь верить,больше: не верить нельзя, – да, здесь также великая рольнеба над нами видна, – без него мы бы куклами были,что с реквизитом вещей – то есть всем, что и есть вокруг нас —разный, но жалкий спектакль для кого-то зачем-то играют.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .С небом нельзя вообще нам решить, есть ли в мире игра.7. Небо как олицетворение всего высшего

У каждого своя жизнь – единственная и неповторимая, в этом ее неоценимая ценность, и жить чужой жизнью – что и делают, а точнее, пытаются делать очень многие люди, называющие себя учениками или приверженцами того или иного духовного Учителя (сюда же, разумеется, и основатели мировых религий) – занятие, по меньшей мере, сомнительное, – оно мало чем отличается от классического подражания в искусстве, и как никто в творчестве не ушел далеко, подражая какому-то мастеру, так точно и в трудном деле внутреннего развития бессмысленно буквально перенимать какие бы то ни было духовные практики (в том числе, и молитвы, и любые культовые отправления), если они не соответствуют характеру и настрою души.

Однако восходить к чему-то Высшему, как бы его ни понимать, очень даже желательно для любого человека, и если он это искренне делает, Бог, который и есть это самое Высшее, обязательно так или иначе о нем позаботится, я лично в этом нисколько не сомневаюсь, – и как в области духовной жизни нет ни единого законченного феномена, который можно было бы отождествить с Высшим, и в то же время каждый феномен так или иначе с ним тонко связан и на него тайно или явно намекает, так в окружающем мире – это подтвердит любой из нас – абсолютно все вещи окружены и пронизаны некоей чистой и благородной субстанцией, – с головой погружаясь в метафизику, эту субстанцию можно назвать вслед за тибетскими буддистами Великим Непорочным Пространством или абсолютной первоосновой бытия.

Но можно, не особенно вдаваясь в метафизические дебри, оставить все как есть: то есть это самое Пространство отождествить просто с Небом, которое мы видим ежедневно, с которым живем и без которого нам нет жизни, – тем более, что то Высшее, которое нам на протяжении жизни, в больших трудах и в малых дозах удается приобрести, – оно гораздо больше созвучно с нашим родным и милым Небом, нежели стоящим за ним великим и таинственным Пространством.

8. («Над вечным покоем» И. Левитана)Над вечным покоем безмолвного сводауходит земля в бесконечную даль,плывут с облаками усталые водыи дышит простором глухая печаль.На срыве утеса худая церквушкаприкрыла от ветра косые кресты:одна ты над миром, родная старушка,не зябко ль тебе – небеса-то пусты?Лишь пара деревьев, трава да могилы,да тусклая синь над холодной рекой,лишь треск угольков, изнемогшие силы,да свода вечернего вечный покой.9. Двойное небо

Что и говорить, лицезрение неба, причем в любое время суток и при любой погоде, вызывает в нас непроизвольно чувство непостижимого величия, и хотя наша повседневная жизнь практически ничего общего с метафизикой неба не имеет, все-таки небо остается ее фоном: без неба любое решительно жизнеотправление напоминало бы жалкий театральный акт – чего стоило бы одно закрытое полутемное помещение – и не было бы вокруг нас ни единого предмета, которое – без небесной бесконечной перспективы – не было бы аналогично театральному реквизиту, и никто из наших ближних или дальних не казался бы нам человеком в собственном смысле этого слова, то есть свободным существом с великой, потому что неопределенной, и неопределенной, потому что великой, судьбой, – которую гарантирует опять-таки одно только небо – но все люди как один представлялись бы механическими куклами-актерами, сплющенными и задавленными своими так легко предсказуемыми посредственными ролями.

Короче говоря, небо, будучи основой и условием нашей жизни и нашего бытия – что не совсем одно и то же – является плюс к тому еще и последним критерием истины: любой нравственный, а тем более метафизический вопрос находит свой по крайней мере интуитивный ответ в зависимости от того, созвучен ли он небу и в какой степени созвучен, – чем больше созвучия, тем больше истины, совсем нет созвучия, полностью отсутствует и истина, и если буддизм так великолепно гармонирует с просветленной лазурью, то христианство по тональности родственно ночному небу, как видите, все сходится, и конечно же самые наши противоречивые чувства, мысли и интуиции «подсказкой» неба не только не упраздняются, но усиливаются до возможного предела, демонстрируя тем самым, можно сказать, каноническую правоту антиномического подхода к загадке жизни.

XIII. Баллада о Турецкой Забегаловке

1В турецкой забегаловке однажды,в одной руке держа большой кебаб,в другой – салфетку (губы вытирая),я в зеркало почти уперся лбом:в нем улица бесшумно отражалась,а звуки проникали через дверь,эффект кино немного создавая,когда топорно сделан в нем дубляж,плюс эти заунывные мотивы,что из прибора пыльного лилисьв скрещении стены и потолка.плюс солидарные в жеванье лица,несущие тепло и радость бытия,плюс тело заполняющая сытость,ради которой все здесь собрались, —да мало ли еще чего там было…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Одна и та же в жизни полнота,возьмем ли мы трагедии Шекспира,или закусывающих людей:просто одни нас чем-то интригуют,другие же нам кажутся скучны,вопрос стоит об умном развлеченьеи ровным счетом ни о чем ином:субстанция одна у океана,явленья ж разные – то штиль, то шторм…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Меня привлек к себе субъект напротив:он так нескромно на меня смотрелиз глубины зеркального пространства!и многое я мог бы рассказатьо нем – такого, что иные ушизавяли бы мгновенно, как цветы,политые невыносимым ядом,когда бы не приличия закон, —но было в этом деле самым страннымчто не заметил среди нас никто,насколько тип тот в зеркале противен, —хотя по лицевым его чертам —буквально как по самой точной карте —пожалуй, каждый мог бы прочитатьего натуры скрытые пороки,однако так никто не прочитал…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Закончив есть, все просто уходили,так на него ни разу не взглянув,и был я им за это благодарен,а мой противный в зеркале субъект,за сценой этой молча наблюдая,запанибратски вдруг мне подмигнул:и стало мне впервые в жизни стыдно,за то, что строго я его судил,тогда как прочие не замечалиего мне слишком видимых грехов…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .И с искренним взглянул я состраданьемв него, и слезы на его лицесказали, как в любви моей нуждалсявсе это время он, а я узнал,куда отныне нужно мне идти.2

Посреди шумной европейской привокзальной улицы, в турецкой забегаловке, за стойкой, упершись взглядом в зеркало с виньетками и поедая кебаб, иной раз вдруг удивленно замираешь: ведь так много можно было бы рассказать о субъекте напротив! но удерживает элементарное чувство порядочности, – в сущности, это производит несколько комическое впечатление, хотя и является, быть может, тем последним, отчаянным и так и не вырвавшимся из глотки криком, который свидетельствует о полнейшей безысходности нашей ситуации.

С другой стороны, когда мы особенно внимательно рассматриваем себя в зеркале, нам подчас настолько неприятны иные черточки в себе и в то же время, в силу последнего интуитивного знания о себе, эти черточки кажутся нам настолько естественными и неотделимыми от себя, что мы ими почти против воли вынуждены любоваться, – отсюда проистекает то неизбежное приятное отупение, каким обычно сопровождается задержка на собственном отражении в зеркале, и оно же, увы! является основной музыкальной тональностью любой автобиографии.

Вот почему, зная о существовании законов физиогномики, четко определяющих зависимость характера от черт лица, зная, что опытный психолог, мельком взглянув на ваше лицо, как по карте определит вашу сущность, сколько бы вы ни старались мимикой скрыть ее, зная, далее, что и вам самим изменить ваш характер так же мало возможно, как поменять черты лица, – итак, зная все это, вы будете пожизненно обречены чувствовать некоторую благодарность от всякого случайного взгляда любого случайного человека, который внимательно посмотрит на вас и – не заметит почему-то того очевидного изъяна в вашем характере, который, как прыщ на носу, написан на физиогномической карте вашего лица: и более того, чем меньше окружающие склонны или способны проверять незыблемые законы физиогномики на вашем печальном примере, тем большей вы к ним проникаетесь симпатией, хотите вы того или не хотите, и тем скорее они становятся вашими близкими, друзьями и знакомыми, – этот странный закон напоминает темное солнце в сердцевине нашего мироздания, лучи которого столь же милосердны, сколь небожественны в своей сути.

XIV. Баллада о Чаевых

1Есть путь простой приблизиться к познаньютого, в чем подвиг состоит святых:по доброте души, а не по званьюдавать при случае побольше чаевых.Нет большей жертвы в этом мире грешномдля женщин, но особенно мужчин,чем жестом ритуальным и неспешнымкому-то и без видимых причинотдать часть денег, точно правя балом —предел нередко нашей доброты:вот почему в поступке этом маломтак много непонятной красоты.2

Вам привезли новую мебель, за доставку заранее оплачено фирме, двое иностранцев-рабочих, на своем родном языке обмениваясь деловыми репликами, во мгновение ока расставили ее как нужно в вашей гостиной, потом они дали вам подписать необходимый документ, и вот они уже в дверях, – сейчас они уйдут и вы их, судя по всему, никогда больше в жизни не увидите, но прежде чем это произойдет, совершится – или не совершится – крошечный акт одной очень важной житейской мистерии: ведь у вас в кошельке лежит бумажная десятка или двадцатка – так, на всякий случай, вы просто знаете, что в подобных делах принято давать чаевые, но без этого можно и обойтись: с одной стороны, доставщики сделали свое дело без претензий, но ведь и за доставку, как сказано в начале, уже заплачено, правда, самой фирме, а не рабочим; что последние от этого имеют, вы не знаете, и сколько в среднем получают чаевых, вам тоже не дано знать.

И тогда перед вами встает гретхеновский вопрос: давать или не давать? вопрос, если разобраться, космического масштаба – потому что, во-первых, деньги не просто деньги, а эквивалент суммарных материальных – а подчас и духовных – возможностей на этой земле, то есть одна из самых важных ценностей, во-вторых, вы встретились с этими людьми в первый и в последний раз, и в-третьих, ваши укоры совести, если вы решили сэкономить, продлятся не долее пары минут, – пока двери вашей квартиры не закроются и голоса доставщиков, упаковывающих картон от мебели, не затихнут в лифте, и все будет кончено, именно так: для вас все будет кончено, потому что нет для среднестатистического человека в нашем прозаическом мире другой возможности выказать хотя бы минимум щедрости, как только посредством чаевых: отдавая малость чего-то очень для вас важного какому-то совершенно вам незнакомому человеку, вы как бы совершаете мистическое жертвоприношение, а оно лежит в сердцевине самой жизни – ведь как часто вы сами насущно нуждаетесь в чем-то таком, что кроме как от жизни и кроме как путем чуда вы получить не можете, например, здоровье или удачу, не говоря уже о счастливой внешности, счастливом таланте, счастливой судьбе; кто их распределяет? на каком основании? и по каким заслугам? тайна, бог, карма…

Ничего другого нам по этому поводу не приходит в голову, да и не может прийти – здесь предел всем земным фантазиям и гаданиям, – но если бы вдруг выяснилось, что все те, кому в жизни мы завидуем доброй завистью, когда-нибудь прежде, при каких-нибудь фантастических обстоятельствах и кому-нибудь неважно кому регулярно и без веского повода давали хорошие чаевые, – итак, при таком раскладе колоды, как это ни парадоксально, наше нравственное чувство мировой справедливости было бы полностью удовлетворено – и это говорит о многом, если не обо всем.

XV. Баллада о Серой Мыши

1

Если вы, будучи эмигрантом и прожив две трети жизни, скажем, в Мюнхене, прогуливаясь однажды поздно вечером по городу в компании какого-нибудь вашего гостя из России, вспомнили вдруг вашу любимую отпускную страну – а ей может быть, конечно, только древняя Эллада или точнее, то, что от нее осталось – вспомнили дискретно-покровительственные улыбки гостей в отельной столовой при виде упрямо просовывающихся в плотно сжатые и тем не менее такие доступные ладони тамошних кельнеров, вспомнили жалобный вой побитой хозяином придорожной таверны собаки, вой, в котором не было ожидаемых упреков, а были только пронзительные сетования на причиненную ей несправедливость, вспомнили, как однажды выдался пасмурный день, около часа накрапывал мелкий теплый дождь, пляжи опустели, туристы разбрелись по городу и их скучающие праздные лица на каждом шагу, точно об стенку, упирались в приветливую непроницаемость лиц местных жителей, вспомнили, как ежедневно совершала свой путь вдоль моря с увесистыми корзинами пожилая статная гречанка, и в одной ее корзине были фрукты, а в другой сладкие лепешки, и женщина невозмутимо выкрикивала свой товар, не расхваливая его и не радуясь, когда находились покупатели, лишь время от времени ставя ношу на песок, посреди бледных намасленных туристов, занявших, кажется, каждый квадратный сантиметр узкой прибрежной полоски, отирая платком вспотевшее лицо, поднимая бремя свое и идя дальше.

Итак, если вы вспомнили все это и готовитесь дальше вспоминать в том же духе, да кто-то неподалеку как назло зажег сигарету, дожидаясь, пока его собака, вдоволь нанюхавшись, возвратится из-за кустов, в то время как из побочной темноты грянет на вас колокольный перезвон, возвещающий полночь, и будет в этом перезвоне насильственная, непрошеная весть из потустороннего мира, но будет и акустическая мера, весть эту на лету ослабляющая и приспосабливающая к нашему мирскому уровню, – да, если в качестве маленького чуда состоятся все эти непростые и несоединимые на первый взгляд между собой условия, то – самое время сходу завернуть за угол, миновать антикварную лавку с древним оружием и грозными масками в полутемных витринах, пройти мимо игрушечной лавки, еще раз свернуть налево и – прямо упереться в греческую таверну, которая будет обязательно иметь скромный вид, а название непременно громкое, под стать гомеровскому эпосу, и конечно же, с малым числом призрачно колеблющихся в желтых окнах посетителей в этот предполуночный час.

Ну а если, далее, пожилой полный кельнер в жилетке и с широко расстегнутым воротом будет стоять снаружи перед дверью, заложив руки за спину и внимательно наблюдая, как под фонарем мышь поедает хлебную корку, а его молодой и, по-видимому, начинающий помощник, тоже не зная, чем заняться, но не осмеливаясь застыть в монументальной бездеятельности, подобно старшему коллеге, будет протирать для вида окно, если, продолжаю, увидев вас, пожилой кельнер с трудом оторвется от зрелища ужинавшей мыши, молча и с достоинством проведет вас вовнутрь таверны, усадит за самый уютный, по его словам, столик в углу: как раз рядом с миниатюрным амурчиком, зажавшим в пухлых ручонках корзину с цветами, если, далее, ваш спутник, поблагодарив вас за приглашение, сейчас же углубится в изучение меню, а вы, оглядевшись, убедитесь, что это типичная греческая таверна за границей, отдающая кичем, но милая взору всякого, кто успел побывать в Греции и полюбить эту коротающую в архаической дреме какое уже по счету столетие островную колонию, и потому здесь обязательно будут, во-первых, неизменный фрегат над баром изумительной ручной работы, во-вторых, сеть под закопченным потолком, где искусно запутались разнообразные и высушенные дары моря, как-то: гигантский краб с чудовищно непропорциональными клешнями, рыба-меч, косоглазая камбала, чучело спрута, громадные раковины и прочая морская прелесть, в-третьих, любительские акварели на стенах, в-четвертых, дискретно белеющие среди пышной парниковой зелени гранитные копии великих работ древности, а в-пятых, и самое главное, с потолка, из замаскированного в щупальцах медузы старенького прибора будет литься заунывная бессмертная музыка, от которой повеет нестерпимой архаической ностальгией, разрыхляющей душу и не открывающей ей выхода в действие, опять-таки, в отличие от итальянских или испанских мелодий, – итак, если все эти детали будут иметь место, значит вы сделали правильный выбор и можете считать, что вечер ваш вполне удался…

2В Мюнхене тихо живя там осевшим давно эмигрантом,рады по-прежнему вы, если старый приятель иль другс кровных до боли краев, что вам близки, но вместе и чужды,ибо вы там родились, но и бросили их навсегда,и поступили бы так, если б заново все повторилось:только такой человек настоящий и есть эмигрант…как-нибудь вас посетит, и отпраздновать редкую встречувы поведете его в Старый Город, – но где же осесть?где по карману еда? ведь кусок, баснословно что дорог,вкусен не может и быть: запах денег в нем все отобьет,также не в каждом вине, что чужие вам люди предложат,дышит живая душа, а нельзя пить вино без души, —тело оно опьянив, вашу сущность совсем не затронет:в пьяной и тесной тоске будет маяться долго она,даже в живительном сне не найдя долгожданной отрады…кроме того, не забыть окружающий вас интерьер:все, что безмолвно стоит на часах вашей тихой беседы,и по идее, должно органически с нею срастись:так же, как тело с душой у немногих людей – и счастливцев, —все эти стулья, столы, декорации стен, потолок,вид за столом из окна, выражение лиц у прислуги,музыка, гости, уют – все детали нельзя и назвать —призваны сопровождать судьбоносное это событье:встречу двух русских людей посреди им чужбины родной…и – вот спрошу я у вас – где же им отыскать ресторанчик,что обеспечить бы мог все условья, что названы здесь?если ж он где-то и есть, то искать его нужно полжизни, —а ведь у наших друзей в лучшем случае времени час…и потому в эту ночь, что достойно отметит их память,сами они никогда место встречи себе не найдут:но будет подан им знак незаметный и все-таки – свыше,ибо традиция есть: не положено воле людейсудьбы земные решать, но вершить их должны только боги,хоть мы и знаем теперь, что отнюдь не безгрешны они, —сила астральная есть у феноменов многих и разных,и как они к ней пришли – недоступно для наших умов, —так что, итог подводя, для возлюбленных наших героевбыло бы лучше всего, если б в полночи звездной вдруг громгрянул и молнии клин указал однозначно таверну,где небожителей сонм хочет нынешней ночью их зреть,или могучий орел, на ступень перед дверью спустившись,ясно бы им указал, что в ту дверь надлежит им войти,иль на худой бы конец, налились у обоих внезапноноги, как будто свинцом, и ни шагу ступить не смогли бнаши ночные друзья, а из ближнего злачного местачуть ли не в горьких слезах и ручищи в объятья раскрыв,с галстуком наискосок к ним радушный рванулся б хозяин,и – против воли втащил (пусть и с помощью кельнеров двух)в свой (и пустой) ресторан, – и тотчас им вина принесли бы,дальше – накрыли бы стол из остатков минувшего дня…да, в идеале все быть только так и должно бы, конечно,но по причине того, что не веруют люди в богов,те перестали им слать «долгожданные знаки, что свыше», —разве лишь (чтоб подшутить), мышь подставят им вместо орла —так по вере воздастся нам всем! – но, поскольку мы сами виновны,в том, как все дело пошло, надлежит со смиреньем принятьдаже ту серую мышь: она весточку может благуюв сирый наш мир привнести, – например, тем друзьям намекнуть,где им главу преклонить после долгой и славной прогулки:там и конечно, лишь там, где на рампе, в фонарном кругухлебную корку грызет этот серый актер и хвостатый,кельнер же, юноша-грек, наблюдает безмолвно за ней,ну, а за ними двумя уже старший (и грек тоже) кельнерАргусом строгим следит, в заведенье свое пригласитьнаших героев забыв… но туда их зовут сами боги!и потому я хочу чуть побольше о том рассказать.3

И тогда самое время заказать запеченный овечий сыр, начиненные фаршированным мясом баклажаны, бараньи котлеты в виноградных листьях с помидорами, а для начала графин домашнего красного, когда же, наевшись и напившись, переговорив на все личные и безличные темы, вспомнив всех, кого хранит двойная память, меж вами возникнет, наконец, неловкое молчание: этот милосердный бог смерти любой встречи и любого общения, и вы украдкой посмотрите на часы, жестом закажете кофе, и почти в ту же минуту юноша-прислуга с лицом бога Танатоса оставит на столе две чашечки с выпуклой поверх краев кремовой пенкой и две рюмки анисовой водки: традиционный подарок хозяина угодным ему гостям… подождите на минуту расплачиваться: обратите внимание, как на пепельном столбике истлевшей до фильтра сигареты запечатлелось название ее марки, – эта обостренная внимательность поможет вам осознать, почему нынешний вечер оказался одним из наилучших в вашей жизни.

Думаете, дело во встрече с вашим соотечественником? да, но только отчасти, или в хорошей еде? атмосфере? настроении? да, и в этом тоже, но все это, поверьте, не главное, – и как черт, согласно пословице, сидит в детали, так главная причина того, почему вы до скончания дней не забудете нынешний вечер, заключается во внимательном созерцании старшим кельнером поедающей корку хлеба под фонарем мыши, потому что – и это ясно ребенку – если бы ее не было, вы попросту прошли бы мимо этой таверны в поисках другой и более приличной, тем более что их в центре Мюнхена несколько, а вам, собственно, опытный в ресторанных делах приятель рекомендовал как раз ту, что кварталом дальше.