Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти! (Рим. 7, 24), – нет-нет да вздохнет, словно скрипнет что-то в каждом из нас. Однако тело – лишь инструмент, и Павел знал это лучше нас, ибо человек весь целиком создан по образу Божию, Бог же есть Дух. Человек – это дух, имеющий в своем распоряжении тело, но при этом желающий добавить к телесной своей собственности еще множество других приобретений. Эти приобретения дают ощущение власти тому отчаявшемуся я, которое живет, движется, действует в теле смерти. И все же это отчаяние апостола Павла, Льва Толстого (имевшего мужество смертной тоской себя судить, а не строить на ней «художества») и стольких других есть в то же время и начало нашего спасения, благого нашего обнищания перед Богом. Мы пробуждаемся от самих себя, стряхиваем свою одержимость владеть и потреблять, изгоняем божка, желающего превратить мироздание в свою вотчину. Когда-то мы отведали не тех плодов и теперь не знаем, куда нам деться от того проглоченного наспех кушанья. Мы оказались втянуты в какие-то отношения с тенями, отбрасываемыми нашим я, и, куда ни оглянись, вся вселенная теперь их темница.

Речь не идет о простом эгоизме, который в каком-то смысле отвечает естественному порядку вещей, ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти (Еф. 5, 29), ни даже эготизме (слово, предложенное Стендалем), означающем навязчивое желание «высказывать» себя всем и во всем. Ведь оба этих порока суть лишь орудия того хитрого господина, который ползает на брюхе (Быт. 3, 14) и подает оттуда советы. Можно говорить о духовной топонимике нашего существа; не ее ли имел в виду ап. Павел, сказавший: бог их – чрево (Фил. 3, 19). И бог сей не терпит соперников, хочет вытеснить их из сердца, подчинить его своим чревным законам. Змей обещал, что мы станем как боги, знающие добро и зло (Быт. 3, 5), т. е. станем как он, значит, будем ползать чревом по земле, собирая с земли свои знания пожирающими глазами, утучняя ими свое я, присоединяя видимый мир к своей плоти, к своим помыслам и владениям. Пожираемое нами бывает сладким в устах, но горьким во чреве. Столь горьким, что горечь набитой нашей самости подталкивает нас к смерти.

Но даже и мысль о ней тоже может стать одним из наших капиталов, ибо наша боль облекается в идеи. «Как можно верить в Бога и выносить идею, что я не бог», – спрашивает Кириллов в «Бесах» и затем кончает с собой. Достоевский понял дилемму, поставленную змеем: убить себя, чтобы стать богом.

Помню, несколько лет назад я забрел в какой-то книжный магазин в Латинском квартале, взял книгу с полки наугад, случайно раскрыл и прочел: «Мечта моей жизни: основать религию, самому стать религией», – писал молодой французский писатель, начинавший уже входить в моду, а затем вдруг покончивший самоубийством. Что значит «основать религию»? А вот что: спроектировать свое я на некий небесный, трансцендентный экран. Убежать из своей внутренней тесной тюрьмы, сделаться неким мистическим, сверхбогатым, сверхмощным сверх-я, и пусть замороченные, околдованные человеческие стада приносят жертвы и упования к алтарю этого бога, и дары эти станут целиком «его». «А ведь сумасшедший этот проект не столь уж и безумен, – подумалось тогда, – он вполне реализуем и даже на свой лад политически удобен». Но едва став реальностью, он уже несет в себе ростки своей гибели. Что-то разрывает его изнутри. Разве сущность тоталитарных конструкций ХХ столетия не вытекала из этой мании овладеть миром, заключить его в «бога-чрево»? Чрево называлось Партией и Народом, слитыми в одном родном беспощадном хозяине, воплощающем некое высшее я, спаянное государственным верованием. И разве коммунизм или нацизм не были изваяниями некоего абстрактного идола, который запихивает в свое чрево все видимое и невидимое, знаемое и незнаемое? И тот, и другой заключали свою вселенную в клетку солипсизма, в котором некое собирательное «я» не видит ничего вокруг, кроме своих отражений и в конце концов принимает гибель от своих теней.

«Гибельное несчастье я, – говорит Симона Вейль. – Оно разрушает реальность, отнимает реальность от мира. Погружает его в кошмар».26

Вот почему иная мудрость начинается со столь странного открытия: подлинное искусство быть человеком заключается в том, чтобы быть малым. Стать как зерно горчичное, стяжать свою нищету и пройти ее до конца. Положить ее к стопам Божиим. Убрать опоясанья одно за другим. Никакая техника или медитация не выдаст нам секрета этого искусства. Оно начинается с отказа от обладания. Не собирайте себе сокровищ на земле, – говорит Иисус (Мф. 6, 19), даже самых высоких, метафизических сокровищ. Не превращайте мир Господень в частную собственность разбогатевшей души, не пытайтесь уместить его в своем или коллективном чреве. Позвольте Богу войти свободно в ваше сердце, дайте ему для этого обнищать, остаться нагим. Ему расти, а мне умаляться, как говорит Иоанн Креститель (Ин. 3, 30).

Такова формула обретения в себе человека. Она выражает опыт, противоположный «доктрине змея», обещавшего, что мы сравнимся с Богом в Его всезнании и владении. Но когда иллюзия такого равенства овладевает нами, хочется отменить и Его, и себя. Умаляться сегодня, в новом тысячелетии Христовом – значит отказаться от видения мироздания как продолжения своего перестраивающего, перекраивающего творение я. Вернуться к своей изначальной сути, к тому малому зерну Света, из которого может вырасти в нас ошеломляющее присутствие Духа, ныне лишь неизреченно ходатайствующего в темнице…

Дух Господень… помазал Меня, – говорится в книге пророка Исайи, которую Иисус открывает в синагоге Назарета, – благовествовать нищим…, проповедовать пленным освобождение…, отпустить измученных на свободу… (Лк. 4, 18).

Повиноваться молитве

…Бог созда человека в нетление во образ подобия Своего сотвори его (Прем. 2, 23).

Но в чем же состоит нетленный образ подобия Божия, проступающий вдруг иногда через все, что тленно в человеке? И почему существование наше берет начало от этого образа? Ответ Писания прост и загадочен: …потому что Бог есть любовь, потому что любовь от Бога (1 Ин. 4, 7-8). О любви Бога принято витийствовать больше и дольше, чем нужно. Между тем исток ее – в тишине. Когда она и вправду открывается нам – «да молчит всякая плоть человеча». Она как дождь; капли ее образуются там, где мы не видим, падают сверху, уходят в землю. Но от дождя остается след. Любой предмет, всякое дыхание, сколь бы оно ни казалось высушенным, еще хранит в себе нестираемый остаток его влаги. Капли собираются в ручей, ручьи сливаются в поток, бегущий через (или мимо) нас к тому вселенскому океану, который вздымается и вздыхает вокруг.

Для человеческой любви прозорливый язычник Стендаль нашел образ, который когда-то запомнился мне. Он сравнил ее с кристаллизацией. Если опустить веточку в перенасыщенный раствор, она покрывается кристаллами. «Раствор» нашего существования всегда перенасыщен самыми различными веществами. Некоторые из них ядовиты, другие благодатны, но не всегда их легко различить, потому что они примешаны к самым естественным чувствам. Наши реакции на окружающий мир определены этими веществами, они погружаются в них и пропитываются ими. Каждое соприкосновение с конкретным объектом, обретающим форму вовне или внутри нас (событием, впечатлением, встречей), вызывает мгновенный процесс кристаллизации при контакте с веществом, в данный момент более активным. Когда одолевает гнилостный яд, человек костенеет во зле под бесчисленными его масками, когда любовь берет верх, она кристаллизуется в делах, которые он творит, в именах, которые произносит. Добрый человек из доброго сокровища выносит доброе

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Цит. по изданию: Псалтирь учебная. Русский литературный перевод с церковно-славянского языка. – М., 2000.

Révèle-moi Ta face. – Paris, Parole et Silence, 2006.

Париж, «YMCA-PRESS», 1973, стр. 42-43.

Перевод этой главы является пересказом главы «Нафанаил под смоковницей» из моей книги «Открытие Слова». – М., изд. «Путь», 1993.

Мартин Бубер. Я и Ты // Два образа веры. – М., 1995, стр.18-19.

Внемли себе // Творения иже во святых отца нашего Василия Великого. Том IV. – М., 1993, стр. 44.

Не из упрямого консерватизма прибегаю к церковно-славянскому тексту, но ради точности; на Синодальный перевод Ветхого Завета, к сожалению, не всегда можно полагаться.

Из записных книжек и тетрадей // Собр. соч. Том 4. – М., 1994, стр. 612.

«Glaubt nicht. Schiksal sei mehr, als das Dichte der Kindheit». Седьмая Дуинская элегия. (Пер. В. Микушевича) // Р.-М. Рильке, Ворпсведе. Огюст Роден. Письма. Стихи. – М., 1971.

Седьмая Дуинская элегия // Там же.

Девятая Дуинская элегия // Там же.

Четвертая Дуинская элегия // Там же.

Цит. по книге: Свящ. Павел Флоренский. Столп и утверждение истины. – М., 1914, стр. 329.

Микеланджело Буонарроти. Пер. Вяч. Иванова.

Цит. по изданию: Мистическое богословие. – Киев, 1991.

Девятая Дуинская элегия // Там же.

Послание к Римлянам. Глава VII // Раннехристианские Отцы Церкви. – Брюссель, 1978.

Исповедь. Книга 10, XXVII // Богословские Труды, 19. – М., 1978.

Ч. Гиблин. Открытая книга пророчеств // Simvol. – Paris, 1993, стр.51. (Пер. О. Меерсон).

Прот. Сергий Булгаков. Апокалипсис Иоанна. – М., 1991, стр. 34.

Прот. Александр Мень. Откровение Иоанна Богослова. Комментарий. – Рига, 1992, стр. 63-64.