«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

В болдинском стихотворении «Отрок» (1830) есть строки «Будешь умы уловлять, будешь помощник царям» (III, 241). «Тут любопытна перекличка этого болдинского отрывка с “Арапом Петра Великого”, начатым еще в 1827 году, – пишет Листов. – Предок служил Петру; потомок готов служить Николаю <…> Если мы верно уловили близкую родственность стихотворения "Отрок" и неоконченного болдинского отрывка “Когда порой воспоминанье…” по мотиву высокого жизненного призвания, то роман о царском арапе прямо относится к нашей теме. “Будешь сподвижник Петру” – основной смысл написанной Пушкиным части прозаического произведения. Но вспомним: в первой главе “Арапа Петра Великого” Ибрагим мучительно решает – Франция или Россия? Остаться ли в цивилизованной Европе или уехать в страну, которую герцог Орлеанский называет “полудикой”? (VIII, 8) На одной чаше весов Париж и любимая женщина, а на другой долг перед Россией <…> У Ибрагима долг перед Россией и Петром одерживает победу над прелестями Франции»242.

Эту «черную ноту» услышал Андрей Синявский в своих нашумевших «Прогулках с Пушкиным»: «Ему (Пушкину) припоминаются разные странности его биографии, среди которых привлекает внимание чем-то особенно дорогая черточка крови, происхождения – негритянская ветка, привитая к родовому корню Пушкиных. Негр – это хорошо. Негр – это нет. Негр – это небо. “Под небом Африки моей”. Африка и есть небо. Небесный выходец. Скорее бес. Не от мира сего. Жрец. Как вторая, небесная родина, только более доступная, текущая в жилах, подземная, горячая, клокочущая преисподней, прорывающаяся в лице и в характере». И дальше: «О как уцепился Пушкин за свою негритянскую внешность и свое африканское прошлое, полюбившееся ему, пожалуй сильнее, чем прошлое дворянское. Ибо, помимо родства по крови, тут было родство по духу. По фантазии. Дворян-то много, а негр – один. Среди всего необъятного бледного человечества один-единственный, яркий, как уголь, поэт. Отелло. Поэтический негатив человека. Курсив, графит. Особенный, ни на кого не похожий. Такому и Демон не требуется. Сам – негр <…> Смолоду к доставшейся ему от деда Ибрагима черной чужеродности в обществе относился куда восторженней, справедливо видя в своих диких выходках признак бунтующей в нем стихийной силы. Если белой костью своего дворянского рода Пушкин узаконивал себя в национальной семье, в истории, то негритянская кровь уводила его к первобытным истокам творчества, к природе, к мифу. <…> И тут ему снова потрафил черный дед Ибрагим. Надо же было так случиться, что его звали Ганнибалом! Целый гейзер видений вырывался с этим именем. Туда, туда, в доисторическую античность, к козлоногим богам и менадам убегала тропинка, по которой пришел к нам негритенок Пушкин. “Черный дед мой Ганнибал” сделался центральным героем его родословной, оттеснив рыхлых бояр на нижние столы, – первый и главный предок поэта.

Кроме громкого имени и черного лика, он завещал Пушкину еще одну драгоценность: Ганнибал был любимцем и крестником царя Петра, находясь у начала новой, европейской пушкинской России. О том, как царь самочинно посватал арапа в боярскую аристократию, скрестил его с добрым русским кустом (должно быть, надеясь вывести редкостное растение – Пушкина), подробно рассказано в “Арапе Петра Великого”. Однако неизмеримо важнее, что благодаря Ганнибалу в смуглой физиономии внука внезапно просияло разительное сходство с Петром. Поскольку петровский крестник мыслился уже сыном Петра, поэт через черного дедушку сумел породниться с царями и выйти в гордые первенцы, в продолжатели великого шкипера»243.

Еще одно отступление – в плане реального комментария к образу Ибрагима. Попробуем разобраться с фамилией и именем арапа Петра Великого.

Пушкин считал, что фамилию Ганнибал дал Ибрагиму (Абраму) Петр I при его крещении (XII, 312). «По имени своего высокого восприемника был он назван Петром, но так как прежде, на родине, его именовали Ибрагимом, что по-арапски значит Авраам, и ввиду того, что он так долго оставался некрещеным, то по общей привычке звать его Авраамом сохранилось за ним до самой смерти не новое, а старое имя; он даже получил затем разрешение именоваться и подписываться этим именем, и только в церковных книгах его называли Петром. По отчеству, употребляемому согласно греческому обычаю, назван он Петрович в честь своего августейшего восприемника», – записано в так называемой «немецкой биографии» Ганнибала. Там же указано, что отец арапа, абиссинский князь, «горделиво возводил свое происхождение по прямой линии к роду знаменитого Ганнибала, грозы Рима».

Советский журналист-африканист Н.П. Хохлов, рассказывая историю «похищения из сераля» маленького арапа, считал, что выбор фамилии Ганнибал был продиктован желанием угодить царю. «Предположение, что Абрам, или Ибрагим сам нарек себя Ганнибалом, вряд ли состоятельно: слишком он был мал, чтобы знать о прославленном полководце древности. Психологически, пожалуй, достовернее предположить, что мальчику присвоили громкое имя Украинцев (русский посланник, думный дьяк. Это ошибка Н.П. Хохлова. В то время послом в Царьграде был П.А. Толстой. – А.Б.) с Рагузинским (торговый агент Петра, граф. – А.Б.)244, дабы Петр ни на йоту не усомнился в ревностном выполнении его приказа. Нет, не с улицы схвачен первопопавшийся на глаза «черненький», а из хорошего рода, из громкой фамилии Ганнибалов!»245

Из документов, однако, известно, что впервые Абрам Петрович был официально назван Ганнибалом только в сибирской ссылке: краевед Бельский прочел в утраченной ныне Иркутской летописи о том, что в 1727 году «в декабре прибыл из Тобольска лейб-гвардии бомбардирской роты поручик Абрам Петров, араб Ганнибал, для строения селенгинской крепости»246. (Сравним с замечанием И.Л. Фейнберга: «Он только потом добился того, что стал именоваться Ганнибалом»247.)

Почему же все-таки пушкинский прадед выбрал себе это звучное языческое имя (Ганнибал по-латыни значит «милость Ваала», верховного божества карфагенян и финикийцев)? Образованный человек, он не мог не представлять, как далеки друг от друга его родина Абиссиния (ныне Эфиопия) и средиземноморский Карфаген (ныне Тунис). Д. Самойлов в своей поэме «Сон о Ганнибале» предположил:

А может быть, и впрямь в него запало,Что род его идет от Ганнибала248?

Существует несколько ответов на этот вопрос. Во-первых, употребляя знатную фамилию Ганнибал, Абрам Петров «как бы отделял себя от положения безвестного ссыльного крепостного, обычно лишенного трехчленного имени: лишь отчество, оно же и фамилия давались последнему. Имя Абрам Петров – безликое, бесцветное – делало его одним из массы безвестных ссыльных»249. Во-вторых, имя Ганнибал было, безусловно, самым прославленным из африканских имен, к тому же карфагенский полководец жил за две тысячи лет до своего новоявленного российского однофамильца, что существенно затрудняло проверку родословной250. В-третьих, умершие к тому времени Петр I и его жена Екатерина уже не могли его «опровергнуть». Эстонский военный историк Г.А. Леец полагал, что мысль о фамилии зародилась у Абрама Петровича во Франции, где, как и везде на Западе, фамилия была общепринята и обязательна. Изучая в артиллерийской школе в Ла-Фере военную историю и, в частности, познакомившись с походами Ганнибала, он мог натолкнуться на некоторое сходство между названием одного из владений своего отца (например, Адди-Бало) и именем великого карфагенца и прийти к заключению о возможной связи между ними: «Сходство имен могло польстить его тщеславию и породить убеждение в древности своего княжеского рода»251. Академик Д.Н. Анучин также не считал случайным то обстоятельство, что в документах будущая фамилия арапа Абрама встречается только после возвращения его из Франции252.

«Когда Абрама в 1731 году командировали в Прибалтику, вопрос о фамилии встал перед ним со всей остротой, – пишет Г.Леец. – Дело в том, что в Прибалтике фамилия была обязательной для горожан (мещан) и дворян, – ее не имело только закрепощенное крестьянское сословие да ремесленники не из немцев. Поэтому и Абрам в ландролле 1732 года фигурирует уже под своей новоиспеченной фамилией – Ганнибал. В русских актах эта фамилия впервые встречается в 1733 году, в грамоте за подписью императрицы Анны Иоанновны и генерал-фельдмаршала графа Миниха, данной Абраму Петровичу по случаю отставки, где он назван инженер-капитаном «Абрамом Ганiба-лом». Поступив затем в начале 1741 года вновь на службу, он стал на всех официальных бумагах подписываться «А.Ганiбал» или «А.Ганибал». Под этой фамилией он значится и в грамоте о произведении его в чин «генерал-маэора», данной за подписью императрицы Елизаветы и генерал-фельдмаршала князя Долгорукова»253. Дьедонне Гнамманку, африканский ученый, автор новейшей версии о происхождении царского арапа, тоже полагает, что фамилия Ганнибал появилась у арапа во Франции. В биографической книге «Абрам Ганнибал», вышедшей в знаменитой серии «Жизнь замечательных людей», он пишет, что эта фамилия схожа по звучанию «с именем другого африканца, Абрамова современника, который служил во французской армии при великом Людовике ХIV и судьба которого во многом похожа на судьбу героя этой книги. Звали его Аниаба. Сын короля Зенана Ассинского, Аниаба был усыновлен Людовиком в 1701 году. Крестил его епископ Боссюэ в соборе Парижской Богоматери. При крещении ему было дано имя Луи (Людовик) Жан Аниаба. Во Франции он прожил 16 лет, получил военное образование, дослужился до звания капитана… К тому времени, когда Абрам в 1717 году попал в Париж, черный крестник французского короля уже уехал на родину, в Африку. Естественно, прожив шесть лет во Франции и также дослужившись до капитанского чина, Абрам не мог не знать истории этого человека. Не исключено, что французские офицеры, сослуживцы Абрама, которые знавали в свое время Аниабу, стали и Абрама звать этим именем. Это имя, возможно, даже стало его прозвищем во время службы во французской армии. Тем самым имя Ганибал (Анибал) могло стать трансформацией имени Аниаба»254. Анастасия Бессонова считала, что фамилия Ганнибал (Ханнибал) появилась в Эстонии и она немецкого происхождения. Само слово состоит из двух частей: Hahn и Ball, вместе они создают Hahniball. Учитывая свойства африканского характера Абрама Петровича, данное слово в переводе могло звучать примерно так: «вспыльчивый», «шумный», «крикливый», «горячая голова»255…

Есть, наконец, и более простое, хотя, может быть, несколько неожиданное объяснение фамилии Абрама Петровича, которое мы рискнем вынести на суд читателей. Иногда в среде нового петровского дворянства фамилии «выводились» из кличек и прозвищ. Мы знаем от самого Пушкина (XII, 312) одно из, так сказать, «домашних» прозвищ его прадеда – «шорн шорт» («черный черт»). «Черным дьяволом» называет Ибрагима старуха Ржевская в «Арапе Петра Великого», «негодным уродом», «гадом» называет себя сам Ганнибал в письмах к временщикам Меншикову и Миниху. Почему бы не предположить в этом же смысловом ряду и другие прозвища арапа – Дикарь и Каннибал»? А отсюда уже один шаг до Ганнибала. От обидного прозвища до звучной фамилии. Впрочем, это лишь из области догадок…

Задолго до рождения А.П. Ганнибала, в 1611 году, Шекспир дал другую анаграмму слова «каннибал»: в пьесе «Буря» он назвал раба, вывезенного из Африки, Калибаном256.

Между прочим, этот шекспировский персонаж («сатанический урод») был хорошо знаком Пушкину: по переводам В.Кюхельбекера (см. XIII, 249) и по переделке А.Шаховского – волшебно-романтическому представлению «Буря» (1821). Калибан – раб, он родом из Алжира. Как знать, не его ли тень мелькнула в словах Альбера в «Скупом рыцаре»:

И как же служит? как алжирский раб,Как пес цепной… (VII, 106)

Возвращаясь к прозвищам, вспомним, что «Калибаном» дразнил Пушкин своего друга Соболевского (XIII, 348; XIV, 5, 21). Образ уродливого раба и шута, бесправного чернокожего слуги миланского герцога, выведен Шекспиром на заре колониальной экспансии европейских держав. Вот как представляет своего подданного герцог Просперо:

Тот самый Калибан, тупой и темный,Которого держу я для услуг…

И далее:

Но без него мы обойтись не можем:Он носит нам дрова, огонь разводитИ делает всю черную работу.Эй, Калибан! Ты, грубая скотина!Откликнись, раб!

Профессор Розлин Кнутсон (США) высказала предположение, что прототипом Калибана Шекспиру послужил «собрат» Ганнибала – некий западноафриканский принц. 1 января 1611 года в Лондоне был совершен обряд крещения чернокожего «Дедери Джекуа, 20 лет от роду, сына Кадди-блаха, владетеля реки Кетрас в стране Гвинея». В церковной книге записано, что отец отправил сына в Англию для принятия христианской веры. Во время обряда молодой африканский принц повторял молитву «Отче наш» по-английски и при крещении был наречен Джоном. Р.Кнутсон полагает, что Шекспир, написавший «Бурю» в том же 1611 году, не мог не знать об этом экзотическом персонаже257

Можно предположить, что и от этой пьесы Шекспира отталкивался Пушкин, приступая к своему первому историческому роману и выстраивая образ Ибрагима по собственной, ставшей знаменитой формуле: «царю наперсник, а не раб»258.

Что касается имени арапа, то Пушкин не случайно в своем романе называет его Ибрагимом. Это имя – одно из производных в цепи: Абреха – Абраха – Абрам – Авраам – Абрахам – Ибрагим259. Пушкин прекрасно знал оттенки каждого из этих имен и выбрал «Ибрагим», конечно, намеренно. Он отдавал определенную дань и литературной традиции – исламское имя Ибрагим было хорошо знакомо русскому читателю: «Ибрагим, или Великодушный» – так называлась «восточная» повесть А.Бенитцкого (1807 год), А.Измайлов озаглавил свое произведение «Ибрагим и Осман» (1818 год). Это имя можно было встретить и в зарубежных сочинениях – например, Ибрагимом звали арабского звездочета, наперсника мавританского короля в «Альгамбрских сказках» Вашингтона Ирвинга, американского писателя, в 20–30-х годах XIX века очень популярного в России260. Образ звездочета Ибрагима был использован Пушкиным в «Сказке о золотом петушке».

Вот почему трудно согласиться с мнением Д.И. Белкина, когда он, говоря об «Арапе Петра Великого», утверждает, что «на протяжении всех глав писатель не называет своего героя русским именем Абрам Петрович, а только – Ибрагим… Эта деталь еще раз подтверждает, что перед нами не прадед Пушкина – Абрам (Петр) Петрович Ганнибал, а художественный образ человека Востока…»261

Конечно, образ Ибрагима, как мы убедились, значительно разнится от исторической фигуры пушкинского предка. Но все-таки в романе имелся в виду именно прадед нашего поэта, а не абстрактный «человек Востока». (Если бы это было не так, то и Д.И.Белкину следовало, очевидно, назвать свою статью «Пушкин в работе над образом африканца Ибрагима», без упоминания фамилии Ганнибал.)

Кстати, об употреблении имени арапа в романс. Точности ради заметим, что в отрывках, напечатанных самим Пушкиным в «Литературной газете», герой назывался Ганнибалом и обозначался буквой Г… (VIII, 533).

Да, Пушкин, исходя из своих творческих установок, сознательно выбрал для героя романа восточное имя Ибрагим. Может быть, он знал, что при дворе Петра I были и другие арапы, называвшиеся по имени Абрам262? Так или иначе, но имя Ибрагим не противопоставлено имени Абрам, а синонимично ему.

И еще один, последний комментарий по поводу царского арапа. Какому богу он молился? (и на каком языке?) Речь идет, конечно, не о литературном герое, а о его прототипе263.

Имя и вероисповедание, как известно, тесно связаны между собой. Мы знаем по пушкинским «семейственным преданиям», а теперь и по архивным источникам, что арап попал в Россию из мусульманского Стамбула. Был крещен Петром I в Пятницкой православной церкви г. Вильно (ныне Вильнюс) в 1705 году (о чем и гласит соответствующая мемориальная доска). Имеется, впрочем, свидетельство о том, что это была «повторная» церемония: Абрам был сначала крещен по дороге из Турции в Россию в 1704 году в Молдавии264. Остается неясным, был ли маленький арап обращен в исламскую веру в серале султана или он был «магометанином» еще у себя на родине? На этот вопрос, увы, нет однозначного ответа.

Эритрея, как впоследствии стали называть красноморскую провинцию Эфиопии, всегда была «пограничной» в религиозном отношении областью. Ее правители Бахар-Негеши в конце XVII века находились между двух огней: из Гондара центральное правительство эфиопского негуса Иуади I направляло сюда, на север, христианских монахов и проповедников, а Оттоманская империя слала солдат. Порт Массауа (Массова) был турецким, мусульманским городом. Как исторически верно написал Тынянов: «Турки в XVII столетии все ближе и гуще надвигаются с моря на Абиссинию»265. И сейчас, когда едешь по извилистым эритрейским дорогам, тут и там в довольно близком соседстве встречаешь минареты мечетей и кресты православных церквей.

В «немецкой» биографии А.П. Ганнибала прямо говорится, что «его отец был вассалом турецкого императора или Оттоманской империи; вследствие гнета и тягот он восстал в конце прошлого (XVII-го. – А.Б.) века с другими абиссинскими князьями, своими соотечественниками и союзниками, против султана, своего государя; этому последовали разные небольшие, но кровопролитные войны; однако ж, в конце концов победила сила, и этот Ганнибал, восьмилетний мальчик, младший сын владетельного князя, был с другими знатными юношами отправлен в Константинополь в качестве заложника… У его отца, по мусульманскому обычаю, было много, и даже чуть ли не тридцать, жен и соответственно этому множество детей…»266 и т. д.

Интересно, что в донесениях («отписках») русского посла в Стамбуле П.А. Толстого Петру I говорилось о вассальной зависимости «заморских» провинций Османской империи. К ним относились: Египет, Йемен, Хабеш (Эфиопия), Басра, Лахса (Бахрейн), Траблус Гарб (Ливия), Тунис и Алжир267.

Португальский миссионер Лобу, побывавший в Абиссинии в начале XVII века, писал о местных христианах, что их вера «смешана с различными суевериями <…> столь многими заблуждениями и ересями, что можно сказать: аборигены здесь лишь по названию своему христиане; ведь сорная трава заглушила все добрые всходы и плоды»268.

Н.П.Хохлов недоумевал: «Почему Петр крестил Ибрагима? Русский царь, надо полагать, знал, что Абиссиния – страна с христианской религией. Может быть, имелись основания считать, что царский приемыш – мусульманин или его обратили в магометанство во время пребывания в Турции? Возможно, отправлением каких-то религиозных ритуалов, молитвой арап выдал свою принадлежность к «чужой вере». Все это еще загадка»269.

В этих рассуждениях немало наивного, но главный вопрос поставлен совершенно правильно: в отличие от арапов – выходцев из других районов Африки Ганнибал, как полагали его современники и потомки, «представлял» древнюю христианскую державу, к тому же православного толка.

«Эфиопия прострет руки свои к Богу», – это строка из Псалтыря (67 : 32). По мнению Виктора Листова, Пушкин должен был с особым вниманием относиться к христианским святыням эфиопов (абиссинцев), потому что «интерес поэта к точкам соприкосновения Священной истории с историей предков должен быть предопределен жизненным путем Пушкина, всем его творчеством. Например, – и это даже доказывать не надо – Пушкин не мог обойти вниманием и оставить вовсе без размышлений самое первое приобщение эфиопа к христианскому Благовествованию. Об этом приобщении подробно рассказано в главе 8 "Деяний Святых Апостолов" – там, где речь идет о подвигах апостола Филиппа»270.

Вот вкратце сюжет из «Деяний…»: Ангел Господень является апостолу и посылает его на юг, на пустынную дорогу из Иерусалима в Газу. По дороге той возвращается из Иерусалима в свое отечество Ефиоплянин, евнух эфиопской царицы Кандакии. В своей колеснице сей достойный муж читает Писание, как раз то место из пророка Исайи, где предсказаны мучения Того, кто пострадает за беззаконный род людской, за грехи наши (Ис., 53, 1–9). И спросил апостол Филипп Ефиоплянина: «Разумеешь ли, что читаешь?» Тогда евнух попросил апостола взойти на колесницу, сесть рядом и разъяснить ему непонятное место из пророчества: «Как овца веден был Он на заклание, и, как агнец пред стригущим его безгласен, так и Он не отверзал уст Своих; в уничижении Его суд Его совершился, но род Его кто изъяснит? ибо вземлется от земли жизнь Его» (Деян., 8, 32– 33). Апостол объяснил Ефиоплянину, что не о себе говорит здесь пророк, а об Иисусе Христе, Божественном Агнце, Которому предстояло пострадать и тем спасти род людской. И еще благовествовал Филипп, что сбылось то древнее пророчество недавно в Иерусалиме. Ефиоплянин уверовал, и, когда колесница подъехала к воде, принял святое крещение от апостола (Деян., 8, 35–39). Так началась история эфиопского христианства.

К особенностям исторических путей племен и народов Пушкин был необычайно чуток, подчеркивает Листов. И напоминает об интересе поэта к древним христианским культурам Армении и Грузии, а также о том, что в «Путешествии в Арзрум» Пушкин называет апостольскую проповедь самым сильным средством усмирения народов (VIII, 449). Как полагает ученый, те же самые мотивы неизбежно должны были возникать и при знакомстве Пушкина с историей эфиопского христианства. «Крещение Ефиоплянина по дороге в Газу имело ясную аналогию в истории предков поэта по материнской линии. По семейному преданию и из “немецкой биографии” Абрама Ганнибала, составленной А.Роткирхом, Пушкин знал о крещении своего африканского предка. <…> Путь семьи как бы повторял те пути, которыми шел народ; в карамзинско-пушкинском кругу это был обычный, естественный ход вещей». Листов уверен, что Пушкин должен был знать оба названия африканской страны: Абиссиния и Эфиопия. По-арабски слово «Абиссиния» восходит к значению «сброд», «бродяги», что вряд ли было известно поэту, весьма чувствительному к вопросам родовой чести. Пушкину скорее могло быть понятно название «Эфиопия» – по-гречески «страна людей с пылающими или обожженными лицами»271.

Анализ личной библиотеки Ганнибала (то, что мы знаем по «реэстрам» и описаниям – 347 названий) показывает, что в ней, помимо «Известий об Абиссинии и Эфиопии», беллетристики, сочинений по математике, военным наукам, философии и истории, имелся ряд книг религиозного содержания. В их числе – Библия, все двенадцать больших томов «Четьи-Минеи» (1768 год), а также… Коран!

Удалось обнаружить и такой раритет из библиотеки Абрама Петровича: «Книга Систима или Состояние мухаммеданской религии. Печатается повелением Его Величества Петра Великого Императора и Самодержца Всероссийского в типографии царствующего Санкт-Питербурха лета 1722 декабря в 22 день». (Книга иллюстрирована гравюрой художника Алексея Зубова и посвящена Петру I. Посвящение написано одним из «птенцов гнезда Петрова» поэтом Дмитрием Кантемиром. Имеется оттиск личной печати Ганнибала272.)

И еще одним вопросом справедливо задается Н.П. Хохлов (и мы вместе с ним): «На каком африканском языке говорил арап Петра Великого? И знал ли он его так, чтобы уже никогда не забыть? Возможно, первые слова его детства были на тигринья. Или на арабском? В этих местах он играл такую же роль, какую французский – в домах русских господ»273.

Вспомним в этой связи, что неподалеку от земель Бахар-Негешей, в Северной Эфиопии во II–IX вв. н. э. существовало могучее Аксумское царство, распространившее тогда свою власть и влияние на соседние страны – Судан и Аравию. Именно здесь в IV веке произошло крещение Эфиопии. Обратимся к справке этнографа-африканиста: «Тигрейцы – жители провинции Тигре на севере страны, где находилось Аксумское царство. Они говорят на языке тигринья, который ближе геэзу – древнему языку Аксума, нежели амхарский, и считают себя во всех отношениях более прямыми наследниками Аксума, нежели амхара»274. (Уточним, что амхара – самая крупная этническая группа в Эфиопии. А геэз распространен и сейчас в этой стране, но как язык православной церкви.) Таким образом, наследник Карфагена – вряд ли, но все-таки наследник Аксума?

Язык тигринья арап мог, конечно, знать в детстве и отдельные слова помнить до глубокой старости. Знал он, наверное, и немного по-турецки. А арабский – язык священного Корана – знать был просто обязан. Иначе подарок его старшего брата, приезжавшего (по преданию) за ним в Россию, был бы просто бессмыслен: «одарив младшего брата ценным оружием и арабскими рукописями, касающимися их происхождения, уехал он на родину…»275 Случайно ли Пушкин в июне 1836 года, занимаясь своей «Родословной», расположил на листе записи арабских букв276?! Добавим, что дважды делал Пушкин записи на турецком языке – в Кишиневе в 1821 году и во время путешествия в Арзрум277…

А вообще, думается, А.П. Ганнибала можно было по праву назвать полиглотом! В самом деле, французским он владел в совершенстве, чему много свидетельств – документальных и, так сказать, «художественных». Утверждения о познаниях Ибрагима во французском разбросаны по двум первым главам «Арапа Петра Великого», там говорится об «образованности и природном уме» арапа, о его участии в культурной и интеллектуальной жизни Парижа. Позднее Пушкин в «Начале автобиографии» сообщает: «Он написал было свои записки на французском языке, но в припадке панического страха, коему был подвержен, велел их при себе сжечь вместе с другими драгоценными бумагами» (XII, 313). (На эту деталь из истории своего предка поэт не мог не обратить самого пристального внимания: сожжение бумаг – эпизод для Пушкина автобиографический.)