Роза – стервоза. Повесть

– Оставить человека без дома – последнее дело! – Всегда говорил он.

Так странно! Бездомный, неприкаянный Юра, для которого выиграть свою «хату» – пара пустяков, никогда не играл на жильё. Он словно упивался своей бездомностью, и даже в последнем нашем запредельном разговоре вспомнил, что у нас с ним нет дома.

Приглядевшись к броши и кольцам, я поняла, что эти вещи не имеют к игре никакого отношения. Брошь – жуткое, облезлое барахло. Позже выяснилось, что она принадлежала его покойной бабушке. Кольца были новые, с этикетками и чеком из магазина. Дата на чеке подсказала, что куплены они буквально позавчера в самом крупном ювелирном магазине Саратова.

Интересно, зачем. Неужели Юра собирался делать мне, пятнадцатилетней сопле, предложение?

Неожиданно пронзила догадка: любимый хотел повенчаться со мной! В церкви в то время документов не спрашивали, а Юра… Это прозвучит до безобразия странно, но он был очень набожным. Не знаю, как и о чём он договаривался с Отцом Небесным, но он регулярно молился и всегда выбирал время для походов в Собор. Да, что там Собор! Юра ни одну деревенскую церквушку ни разу не оставил своим вниманием в наших странствиях.

Мы с ним жили во грехе, и он неоднократно говорил об этом. Видимо, незадолго до смерти он решил с себя этот грех снять, но, не судьба.

Почему то место, где мы беседовали с Юрой в последний раз, не было похоже ни на ад, ни на рай? А, может, было, но я не заметила ни ангелов с крыльями, ни чертей со сковородкой. Впрочем, Вадим прав: этого никто никогда не видел. Всё наши домыслы и фантазии.

Я вертела в пальцах облезлую брошь-букетик и задавалась вопросом, кому она могла принадлежать. Подумала, что надо будет спросить об этом мать Юры. Мне придётся поехать к ней и рассказать о последних месяцах жизни её сына. Больше это всё равно некому сделать.

Кроме потёртой сумочки в пакете лежал газетный свёрток. Его можно не распаковывать, я и так знаю, что в нём деньги. Точная сумма мне неизвестна, но она достаточно солидная. Этого хватит, чтобы оплатить, например, пару месяцев аренды однокомнатной квартиры в Москве. Если меня выкинут из училища, а меня, скорее всего, выкинут, пойду работать на рынок и снимать однуху в какой-нибудь дыре, где подешевле. Устроюсь в вечернюю школу, сдам на аттестат о девятилетнем школьном образовании, а летом отправлюсь пытать счастье в театральных и цирковых училищах. На первое время мне должно хватить тех денег, что я заработала прошедшей ночью своим липовым концертом.

Если же в училище простят мой шизофренический побег, буду вкалывать у станка, как лошадь. Все жилы порву, чтобы…

Чтобы что?

Станцевать все партии, как сказал в том странном сне или галлюцинации Юра? Чтобы завоевать все возможные награды? Получить звание Народной Артистки?

Я ненадолго впала в ступор, а после на меня внезапно снизошло понимание, что я в кои-то веки сама решаю, как мне поступить. Никто не говорит мне, что делать. Это было неожиданно, волнующе, захватывающе. Именно в тот момент я почувствовала себя по-настоящему взрослой.

Взрослость наступает не тогда, когда лишаешься невинности в объятиях любимого. Даже не тогда, когда сбегаешь из дома и сам себя обеспечиваешь, перебиваясь абы какими заработками. Это тот момент, когда ты берёшь на себя ответственность за свои поступки и, самое главное, их последствия.

Я готова была ответить за всё, что натворила. Готова взять в руки большую лопату и начать разгребать последствия моих сказочных по своей глупости действий и решений.

Глава 9

В тот день я перекантовывалась в больнице. Вадим обещал зайти за мной вечером и устроить на ночлег.

Конечно, я могла бы, не дожидаясь его, уехать в Москву или переночевать в гостинице, но отказаться от помощи означало обидеть этого замечательного парня. Да и, отбудь я тогда домой по-английски, я, во-первых, навсегда потеряла бы Вадика как друга, во-вторых, наши жизни – и его, и моя – пошли бы совсем по-другому, и неизвестно, было бы это лучше или нет. Скорее всего, нет. К тому же, я надеялась попасть в морг, несмотря на все запреты и предостережения нового друга.

Я залезла в покосившийся, старый шифоньер советского образца, притулившийся в углу медсестринской, основательно там пошвырялась и извлекла на свет вполне сносный и даже почти чистый белый халат. Он был велик мне всего размера на два, и лишнее легко убиралось прилагающимся к нему пояском. Теперь я выглядела как типичная практикантка медколледжа.

Как пройти в морг, с радостью объяснила пожилая, полная медсестра. Она даже дорогу показала, вслух сочувствуя мне по поводу того, что я отстала от группы и заблудилась. Конечно, я с ней не спорила. Зачем?

В морге как раз обреталась группа студентов. Кажется, это были взрослые студенты возрастом за двадцать. Я не очень вписывалась в их компанию, поэтому, прикинувшись санитаркой, подхватила в подсобке швабру и отправилась прямиком туда, где на полках лежали отработанные человеческие тела.

Почему-то назвать их трупами я не могла даже мысленно. Юра, ведь, не труп. Он мой любимый мужчина. Вот, и эти некогда принадлежавшие живым людям тела были чьими-то любимыми, родителями, детьми, братьями-сёстрами… Просто они отыграли свои роли и сняли сценические костюмы, отправившись туда, в странное, неведомое закулисье нашего мира.

В полуподвальном помещении горели довольно слабые лампы дневного света и стоял странный запах. На этот случай у меня был припасён тот самый лёгкий шарфик, которым я чуть не удушилась во время нашего с Юрой странного свидания среди зеркал.

Я обвязала шарфом нижнюю часть лица и двинулась по часовой стрелке вдоль стеллажей, решив рассматривать поочерёдно бирки на ногах всех покойников. Мне казалось, что Юра должен быть отмечен как неопознанный.

Мёртвая плоть не навевала ни ужаса, ни священного трепета. Не вызывала она и особого отвращения. Разглядывая бирки, а попутно и ноги покойников, я поражалась их каменной неподвижности. Вроде бы всё логично – покойник пребывает в покое, но мы привыкли представлять это умозрительно, а реальное мёртвое тело совсем не такое, как нам видится.

Год назад мы с мамой и сестрой хоронили бабушку, но это было совсем другое. Её привезли из морга в наш старенький дворик одетой и запакованной в гроб. Она была словно отделена от нас, живых, неким прозрачным барьером. Мы с сестрой так и не решились трогать, а тем более целовать эту пустую (Пусть Вадим простит меня!) оболочку. Мама не настаивала, а соседям было попросту наплевать. По соседству с нами проживают в основном алкаши и древние старушки. Непьющие люди трудоспособного возраста в подавляющем большинстве нашли способы выбраться из коммуналок.

– Что вы здесь забыли, юная леди? – Мягко влился в уши негромкий мужской голос.

Он словно пригвоздил меня к месту. Тело окоченело, замерев с приподнятой над одной из бирок правой рукой. Нечеловеческим усилием разогнувшись до нормального положения, я обернулась и увидела застывшего в дверях Харона. Он стоял, опершись на косяк, и спокойно смотрел на меня своими огромными, голубыми, чуть усталыми глазами.

Почему-то сделалось жаль его. Мне подумалось, что этот человек пережил недавно какую-то трагедию, и, как оказалось позднее, я была права. Вадим рассказал вечером того странного дня, что около двух лет назад от его начальника ушла жена, прихватив с собой двух дочек. Ушла не просто так, а к другому мужчине. История развода была долгой, драматичной и некрасивой.

– Я ищу человека… то есть, этот, как его… – Зачастила я, и слова выстреливались из меня, словно горошины из трубки-плевалки.

Шарфик пришлось спустить на шею, и нос моментально заполнился тем специфическим, пугающим запахом.

– Вы ищете труп, – догадался Харон, и я торопливо кивнула. – Труп вашего знакомого, надо полагать.

Снова кивок, отозвавшийся резкой болью в шее, потому что она затекла от бесконечных манипуляций с бирками.

– Как его зовут?

– Юра, – выдавила я из себя. – Юрий Бердников… Я не уверена, что он опознан.

Слёзы подкатывали к горлу, но я запретила себе плакать. Да, и сама обстановка не располагала к проявлению бурных эмоций.

– Он идентифицирован, – буднично сообщил Сергей Борисович. Я, наконец, вспомнила его имя-отчество. – Паспорт был при нём. Правда, я не уверен, стоит ли вам смотреть на это… Сколько вам лет?

– Восемнадцать, – соврала я, не моргнув глазом.

– Странно, – констатировал доктор. – Выглядите лет на пятнадцать не больше… Впрочем, это неважно. Кем вам приходится этот молодой человек? Вы в курсе, что он москвич?

– В курсе, – кивнула я. – Сергей Борисович, что с ним случилось? Скажите ради Бога!

– У вашего знакомого отстрелена почти вся левая половина головы и лица. Пуля, видимо попала в затылок. Калибр был достаточно крупным, чтобы превратить его лицо… Сами понимаете. Вы, ведь, будущий медик. Правда, смотреть на трупы в анатомическом театре – это одно, а видеть в подобном состоянии дорогих нам людей – совсем другое.

Патологоанатом упорно принимал меня за практикантку медколледжа, и я не собиралась с этим спорить. Я вообще не собиралась с ним спорить ни по каким вопросам, кроме одного.

– Я хочу проститься с ним! – Упрямо заявила я.

– Да, понимаю, – легко согласился Сергей Борисович. – Его родные, скорее всего, захотят похоронить парня дома, в Москве. Вряд ли вы поедете туда на похороны. Родители могут не отпустить… Давайте договоримся так. Я покажу вам его не полностью. Без лица. Идёт?

Я напряжённо кивнула. Голова моя сделалась внезапно чугунной. Кажется, в тот момент я согласилась бы на что угодно вплоть до смертной казни для себя любимой. Недосыпание и стресс периодически вырывали меня из действительности и уносили неведомо куда.

Сергей Борисович велел мне ждать, отвернувшись к двери в коридор, а сам ушёл к дальнему стеллажу в углу помещения. Он довольно долго возился там, но я не испытывала нетерпения. Напротив, меня охватил страх от предстоящей встречи с мёртвым телом любимого. «Пусть он возится подольше!» – Подумала я о долговязом докторе.

– Всё готово, идёмте, – негромко позвал он, и я подошла на подгибающихся ногах к стеллажу с выдвинутыми носилками.

На них покоилось обычное мужское тело. Сергей Борисович закрыл простыней его голову и деликатно прикрыл какой-то тканью в мелкую звёздочку интимную зону. Мог бы и не делать этого, но откуда ему было знать, в каких отношениях я состояла с этим парнем при его жизни? Деликатность видавшего виды медика, судя по всему, была воистину безграничной.

Если бы не восковая бледность кожи и не та каменная неподвижность, о которой я уже писала, можно было бы принять лежащего на носилках человека за спящего. Это так и было с той лишь разницей, что от такого сна не просыпаются. Интересно, мёртвые видят сны? Может быть, то, что привиделось мне накануне в медсестринской, и было сном Юры, который каким-то непостижимым образом передался мне?

– Юра… Юрочка… – Сдавленно прошептала я, беря его за руку.

Рука на ощупь была похожа на кусок пельменного теста, положенного зачем-то в холодильник. До меня дошёл весь смысл жутких слов Вадима о том, что тело, лежащее на столе в прозекторской, уже не человек, которого ты знал, а просто труп. О том, что случится с ним через неделю, месяц, год, думать совсем не хотелось, но эти мысли сами закружились в голове стаей наглого, изголодавшегося воронья.

– Сергей Борисович! – Позвал из коридора простуженный мужской голос. – Можно вас на минутку?

– Побудьте с ним немного, если хотите, – бросил мне на бегу доктор. – Только без глупостей, ладно?

– Без глупостей… – Повторила я эхом в удаляющуюся длинную спину, задрапированную поношенной тканью не совсем белого халата.

Я стояла, сжимая руку, принадлежавшую когда-то любимому мужчине, а из коридора доносились голоса медиков, совещавшихся о чём-то непонятном. Немного помедлив, я решилась.

Отпустив правую руку Юры, на безымянный палец которой мне никогда не надеть уже рифлёного обручального кольца, я двинулась в сторону изголовья носилок. «Каким же он был огромным!» – Мелькнула нелепая мысль. На самом деле рост любимого равнялся ста восьмидесяти сантиметрам. Чуть выше мужского среднего. Тогда же мне показалось, что его тело длиной метра три, не меньше.

Ноги подгибались и не слушались. Моё тело отчаянно бунтовало против того, что я задумала, но ему некуда деваться, покуда я в нём хозяйка. Приблизившись вплотную, я ухватилась двумя руками за простыню, прикрывавшую лицо Юры, и начала медленно отворачивать её вверх.

Обнажилась шея с острым юношеским кадыком, усыпанная тёмными точками пробивающихся щетинок. Мягкий, широкий подбородок с выраженной подгубной ямкой. Красиво очерченные губы, превратившиеся из гранатовых по цвету в синевато-белые. Они были сложены в самую горькую на свете складку. Видимо, на лице любимого застыло выражение скорби от того, что происходило в квартире на момент его страшной, нелепой смерти. Цвет и вид хорошо знакомых губ ввёл меня в ступор, и я замерла, перестав поднимать ткань старой, застиранной простынки.

«А что ты здесь ожидала увидеть, дура? – Спросила я себя со злостью. – Персиковый румянец? Радостную улыбку?»

Наплевав на душивший меня запах мертвецкой, я вдохнула, выдохнула и тихонько потянула края простынки дальше. Показалась резкая носогубная складка. Она не была такой при жизни. Напротив, эта складочка была очень мягкой и едва заметной. Я слышала, что смерть обостряет черты лица, но чтобы до такой степени!..

Кончик небольшого, аккуратного носа Юры стал похож на остриё птичьего клюва, но я запретила себе удивляться и возмущаться этому. Я уже поняла, что любимого лица больше нет. Я не увижу его… Никогда… Нигде…

«Так надо ли смотреть, что там дальше? – Спросил напряжённый внутренний голос. – Доктор сказал, ведь, что половина лица…»

Тут я чуть не упала в обморок от охватившего меня животного ужаса. Хорошо, что посетила дамскую комнату перед тем, как отправляться сюда, иначе лужа на полу была бы обеспечена. Дело в том, что посреди моих страшных манипуляций и скорбных раздумий кто-то тихо подошёл сзади и обхватил меня со спины твёрдыми, тёплыми руками.

– Отпусти простынку! – Тихо скомандовал мягкий голос над ухом. – Вот… Правильно… Умница… А теперь поворачивайся ко мне лицом… Вот, так. Пойдём отсюда.

Глава 10

Минут через двадцать, вдоволь наревевшись под мягкие, ненавязчивые нотации Сергея Борисовича, я сидела за столиком в уголке отдыха для сотрудников морга и сжимала в руках чашку горячего чая. Её жар был приятен, как никогда.

Напротив расположились двое медбратьев, молоденький Артур и пожилой, как мне тогда показалось, Виктор. Думаю, ему было в то время слегка за тридцать. Сергей Борисович тоже присоединился к нам, и мы пили чай с конфетами вчетвером. То есть, по-настоящему пили чай медики, а я только делала вид, что пью, а на самом деле наслаждалась немного обжигающим теплом чашки и обществом живых людей.

До этого момента своей жизни я не представляла, насколько все живые красивы и грациозны! Даже пухленькие, как Виктор, даже угловатые, как Артур, даже длинные и нескладные, как Сергей Борисович!.. Вот, что делает с человеком экскурсия в царство мёртвых тел!

Мы говорили на отвлечённые темы, и я была благодарна за это доктору и медбратьям. Ещё я была невыразимо благодарна Сергею Борисовичу за то, что удержал меня от крайне неумного шага.

– Там почти нет человеческого лица, – мягко увещевал доктор, когда я начала постепенно отходить от шока, который сама же себе и устроила. – Как будущий медик и как разумный человек ты должна понимать это. Сейчас ты удовлетворишь своё глупое любопытство, а потом… Ты знаешь, что будет потом?

– Что будет… ых.. ых… п-п-потом? – Прохлюпала я, заикаясь.

– Потом нечто, в которое превратился после смерти твой добрый знакомый, будет являться тебе в кошмарных снах до конца жизни! Люди покрепче нас с тобой сходят с ума от подобных вещей! Тебя посадят на снотворное, антидепры, амфетамины!.. Тебе это надо?

– Н-н-нет! – Покачала я сквозь слёзы головой.

– Вот, и выброси свои фантазии из головы! Просто запомни его нормальным, живым человеком. Продолжай относиться к нему так же, как и при жизни, только помни, что вы теперь в разлуке. Если верующая, поставь за него свечку в храме, помяни в годовщину. Всё. Больше ничего не надо, иначе умом тронешься!..

Он ещё немного поговорил на эту тему и, видя, что я успокоилась, повёл пить чай. Вскоре к нам присоединился вернувшийся из института Вадим. Увидев мои заплаканные глаза, он так на меня зыркнул, что я чуть снова не разревелась. С трудом взяла себя в руки, приняв необходимость рассказать потом ему всё, как данность. Он, ведь, не отвяжется, пока не расскажу.

Около девяти вечера мы с Вадимом покинули гостеприимную саратовскую больницу и отправились на остановку.

– Ваша больница единственная в городе? – Спросила я, втайне надеясь на отрицательный ответ, который не заставил себя ждать.

– Ты что? – Спросил Вадим обиженно. – У нас в городе населения почти миллион! Как здесь может быть одна больница на весь город?

– А какие ещё есть? – Начала я откровенно морочить Вадиму голову, чтобы он как можно дольше не приставал ко мне с расспросами о том, что я делала в его отсутствие.

Пусть Сергей Борисович завтра сам ему расскажет. Я буду уже далеко, и это избавит меня от поучений Вадима.

Увлекательнейшего рассказа о больницах родного города моему другу хватило почти до дома. Я внимательно слушала и время от времени задавала наводящие вопросы, чтобы он говорил как можно дольше.

– Куда мы идём? – Вежливо поинтересовалась я, подходя вслед за Вадимом к подъезду кирпичной девятиэтажки, расположенной почти в самом центре.

– Ко мне, – ответил Вадим буднично.

Я растерялась. По правде сказать, я думала, что он устроит меня на ночлег к Оле, Ире или Свете. После того, что они для нас сделали, им, думаю, ничего не стоило приютить меня на ночь.

– А это удобно? – Засомневалась я. – У тебя, ведь, наверняка есть девушка да, и родители…

Горький смех Вадима прервал моё «выступление».

– Больше всего мне понравилось слово «наверняка», – объяснил он свою реакцию спустя примерно минуту. – Наверняка ударил однажды снаряд в походный палаточный госпиталь…

Он замолчал, уставившись своими огромными глазами куда-то в темноту около подъездного палисадника.

– И, что? – Спросила я с нетерпением, за которое ругала себя потом последними словами очень долго.

– Ничего, – выдохнул Вадим устало. – Ничего, кроме того, что там в это время трудились мои родители. Они оба были военными медиками. Дело было в Чечне.

Надолго воцарилось молчание, изредка нарушаемое шумами соседних улиц и домов.

– Вадюша… – Позвала я его, в конце концов, решившись. Вадим резко повернул голову в мою сторону. Вид его был настолько несчастным и усталым, что я едва не бросилась парню на шею с сопливыми утешениями; с трудом сдержалась. – Прости меня, Вадим, – произнесла я отчётливо, ловя взглядом его чёрные с фиолетовыми отблесками глаза. – Я ничего не знала о твоей семейной ситуации. Ты не рассказывал.

– Мы, саратовцы, не трепливы! – Бросил он с гордостью.

– Да, это правда, – согласилась я.

Действительно, ни Вадим, ни девочки, ни Сергей Борисович со своими медбратьями ничего о себе не рассказывали. Они в основном либо говорили по делу, либо задавали вопросы. Бесчисленное множество вопросов.

– Я живу с бабушкой, – выдал вдруг Вадим.

– А как она отнесётся к тому, что ты привёл девицу, на ночь глядя?

– Нормально отнесётся. У меня нередко кто-то из друзей ночует. Бабушка переживает, что у меня кукуха съедет от горя и переутомления, и никогда мне ничего не говорит, что бы я ни сделал. Впрочем, ничего дурного я не делаю. Я же не скотина. Пойдём.

Бабушка Вадима – стройная, пожилая дама с кипенно-белым каре – встретила нас в прихожей так, словно ночной визит молодой девушки в их дом – самое обычное дело.

– Валентина Петровна, – представилась она.

– Илона, – ответила я, сжавшись внутренне.

Слишком свежи ещё были воспоминания о реакции её внука на моё имя.

– Эстонка? – Невозмутимо поинтересовалась Валентина Петровна.

– Нет, русская, – ответила я, краснея. – Папа был латыш. Наполовину…

– Был? – Переспросила пожилая дама сочувственно.

– Да, – ответила я. – Недавно умер. В Краснодаре. У меня и справка имеется… Показать?

– Нет, ну, что вы, деточка! – Замахала на меня руками бабушка нового друга. – Очень сочувствую вам, но зачем мне ваша справка? Вадим, покажи гостье квартиру, мойте руки и идите ужинать. Там всё на плите. Я смотрю «Клон»… Извините, очень уж интересный сериал! – Завершила она с улыбкой, похожей на отблеск ноябрьского Солнца, и отправилась в свою комнату.

Я обратила внимание, что одета Валентина Петровна в длинный, до пола, велюровый тёмно-бордовый халат с поясом. Он очень красиво подчёркивал её осиную талию. Это выглядело живописно и аристократично. В Саратове женщины одеваются хорошо и со вкусом, многие даже дома.

Мы с Вадимом обошли всю просторную четырёхкомнатную квартиру. Он показал гостевую комнату, в которой мне предстояло провести ночь. Она была похожа на кабинет учёного или писателя. Ещё Вадим ознакомил меня с расположением санузлов и кухни, спросил, удобно ли мне будет спать на диване, а не на кровати. Конечно, я ответила утвердительно. Не хватало ещё капризничать в гостях у этих замечательных людей!

– Зря ты так с этой справкой! – Неожиданно выдал Вадим, когда мы уселись ужинать картофельным пюре с восхитительными домашними котлетами и соленьями.

– Прости! – Я опустила голову, уткнувшись взглядом в чистую светло-зелёную клеёнку с цветочками. – Я не знала, что говорить, вот, и ляпнула первое, что пришло в голову.

– Когда у тебя умирает близкий родственник, последнее, что хочется делать, это получать какие-то справки, а тем более демонстрировать их всем и каждому! – Резко произнёс Вадим, но тут же сам себя одёрнул. – Извини, Илонка. Я сегодня очень устал.

– Понимаю, – протянула я. – Ты забегался: учёба, работа, криминальные… Тут ещё я накачалась тебе на шею…

– Ты не накачалась, – ответил вдруг Вадим с жаром. – Благодаря тебе я понял сегодня многие вещи. Они свербели в мозгу, не давали покоя, а ты появилась, и всё стало на свои места. Давай ужинать. Приятного тебе аппетита.

Два раза упрашивать меня не пришлось. Я и сама не подозревала, насколько была голодна.

Глава 11

Вкусный домашний ужин, как ни странно, не нагнал сна, а, напротив, пробил нас на разговоры. Я вызвалась помыть посуду, а Вадим рассказывал мне о своих родителях и других родственниках, в основном, тоже покойных. Он говорил о них обо всех без боли, так, словно они уехали куда-то на время, и скоро должны вернуться.

Оказалось, Вадик рос в семье потомственной интеллигенции. Он медик в пятом поколении. Ещё в их роду были архитекторы, музыканты, поэты. Все они многое сделали для родного города на Волге.

Вадим признался, что тоже иногда пишет стихи.

– Почитаешь? – Спросила я зачарованно.

Парень смутился.

– Они вряд ли тебе понравятся.

– Почему ты так думаешь?

– Ну, девушки обычно любят стихи о чувствах, о природе, о голубках каких-нибудь. В общем, что-то красивое.

– А твои стихи о чём?

– О жизни.

– Мне кажется, что это гораздо интереснее, чем о сердечках с голубками и о любви с цветочками, – возразила я.

– Хорошо. Тогда я прочитаю тебе своё стихотворение, но только одно. Идёт?

Я согласилась, и Вадим около часа читал мне свои стихи. Одним, конечно, дело не ограничилось, целый творческий вечер получился.

Я слушала стихи своего двадцатилетнего друга, и мне казалось, что писал их очень зрелый человек. Вадиму пришлось рано повзрослеть.

Одно стихотворение особенно запало в душу:

Хоть во лбу семь пядей,

Хоть в спине семь жил,

А иметь ты будешь

То, что заслужил.

Хоть кулак пудовый,

Хоть сажень в плечах,

Всё равно терзают

Боль тебя и страх.

Хоть виски в сединах,

Хоть бы жизнью бит,

Но не факт, что будет

Ум тобой нажит.

Хоть ума палата,

Знаний пусть полно,

Если сердце пусто,

Человек… бревно.

Хоть в осколки сердце,

В пар горячий кровь,

А с другим уходит

Тайная любовь.

Хоть все чакры настежь,

Хоть четвёртый глаз,

Всё одно сокрыта

Истина от нас.

Хоть ты энергичен,

Как лесной олень,

Нападут однажды

Сплин хандра и лень.