Твоя Мари. Воспитание чувств

– Ну, поехали в аптеку, все равно в центр выезжать.

В аптеку он идет сам, приносит целый пакет каких-то порошков, капель и таблеток, кладет мне на колени:

– Вот, держи. Там еще бутылка воды, выпей сразу два парацетамола, тебя отпустит. Мы недолго посидим, я тебя потом отвезу домой, выпьешь горячего и поспишь.

– Спасибо.

– Не за что, – голос у него грустный какой-то.

Раньше, когда мне только-только поставили диагноз, Денис был среди тех, кто поверил в это мгновенно и старался поддержать. Ему, как врачу, все было понятно – и мое тогдашнее состояние, и отсутствие аппетита, и постоянно плохое настроение. И он пытался облегчить мне это все. Когда же все у нас пошло кувырком? Наверное, никто уже никогда этого не вспомнит и не поймет.

Ресторан Денис выбрал японский, меня это вполне устраивает. Но чувствую я себя все хуже, так что даже выбор еды приходится доверить ему.

– Маша, я обещаю, сейчас поедим – и я тебя отвезу. Прости, я думаю, что другого шанса у меня не будет, да и настроения, пожалуй, тоже.

– Говори, я тебя слушаю, – на самом деле мне хочется одного – в спальню, под одеяло, и штору опустить.

Дэн молчит как-то подозрительно долго, я наблюдаю за ним, хотя он у меня почему-то расплывается. Я даже не замечаю, в какой момент сознание меня покидает, и открываю глаза только спустя какое-то время на заднем сиденье джипа.

– Куда… куда мы едем? – с трудом ворочая языком, спрашиваю я, и меня вдруг пронзает догадка – а ведь я в его машине! И черт его знает, куда он меня везет…

– Домой я тебя везу, ты в ресторане сознание потеряла, – поворачивается Денис с переднего сиденья. – Если ты меня подозреваешь в некрофилии, то зря.

Мне становится стыдно – действительно, почему я вдруг решила, что он собирается со мной что-то сделать? Чувствую-то я себя действительно плохо…

– Машка, послушай меня… у тебя жар, тебе нельзя одной оставаться… может, ты хоть к родителям, а?

– Нет… – бормочу я, представив, как мама начнет лечить меня народными средствами, и снова теряю сознание.

На сей раз прихожу в себя в квартире Дениса. Лежу на большом сером диване, укрытая теплым пледом, а сам хозяин сидит на полу возле.

– Ну, и зачем?

– А что прикажешь делать? Как бы я тебя, бездыханную, к тебе домой-то телепортировал? Отлежишься и пойдешь, силой же не буду удерживать. На вот термометр, посмотрим, сколько там, – он протягивает мне прибор, я сую его в подмышку и закрываю глаза.

Пищит он буквально сразу, и цифра там ого-го.

– Так, Машка, все, хватит. Останешься у меня, – решительно говорит Денис, забирая градусник. – И не спорь со мной. В таком состоянии тебе одной дома делать нечего. Я сейчас принесу майку, переоденешься – и лежи. А я за продуктами смотаюсь, у меня холодильник пустой.

Я не успеваю ничего возразить, как уже держу в руках его майку, а входная дверь хлопает. Черт… самое ужасное, что я не могу уйти, потому что не могу встать – меня сразу шатает и заваливает обратно на диван, перед глазами круги, и очень тошнит. Вот это я прогулялась… Закрываю глаза, подумав, что сейчас вот полежу еще чуть-чуть, мне станет полегче, и я пойду домой, и незаметно засыпаю.

–…Маша… Маша, проснись… – моего лба касается чья-то рука, и я с трудом открываю глаза.

Надо мной склоняется Денис, и я не сразу понимаю, что это не сон и не мой обычный ночной кошмар, а вполне себе реальность. Первая реакция – вскочить и бежать, но нет сил, совершенно нет сил…

– Т-с-с, не надо так резко, – его руки укладывают меня обратно. – Маша, надо укол сделать, температура не падает, нельзя так долго держать. Если хочешь, я «скорую» вызову.

– Не надо… сам сделай…

Он приносит откуда-то две ампулы, показывает мне названия препаратов, хотя я с трудом их разбираю, набирает в шприц и спрашивает:

– Куда колоть будем?

– О, господи… – тяну я, стараясь повернуться на бок. – Ну, помоги, что смотришь?

Ситуация так себе, конечно, но выбора нет. Укол он делает мгновенно, совершенно безболезненно, прижимает ватный диск со спиртом, и я сразу плюхаюсь обратно на спину.

– Мне домой надо… Олег будет звонить.

– Я ему сейчас позвоню сам и все объясню.

О, могу себе представить…

– Дай мне телефон, – прошу я. – И, пожалуйста, выйди.

Его лицо кривится в ухмылке, но Денис все-таки выходит в соседнюю комнату. Я набираю номер Олега, и тот отвечает почти сразу:

– Да, Мари, слушаю.

– Олег…

– А что с голосом? – мгновенно реагирует он на мою легкую хрипотцу.

– Я простыла, у меня температура… но дело не в этом… я у Дениса.

– Что ты делаешь у Дениса? – и ни единой эмоции в голосе, никакого намека на то, что он удивлен, рассержен, раздражен или еще что-то. – Я ведь просил – где угодно, но не у него дома.

– Дослушай, пожалуйста… я потеряла сознание в ресторане, потом – в машине, у меня температура сорок, и не падает. Я не могу даже встать, хотя готова ползком отсюда выбираться. Ты что – не веришь мне?

Олег молчит, и это молчание, пожалуй, самое худшее, что вообще могло сейчас случиться. Лучше бы он орал…

– Олег, пожалуйста…

– Мари, зачем ты пошла к нему?

– О, господи! Ты что – вообще ничего не слышал?

– Слышал. Но посмотри на ситуацию моими глазами. Ты бы поверила?

Аргумент убойный, потому что я бы не поверила. Со стороны вся ситуация выглядит неправдоподобной и абсурдной, как, собственно, почти все в моей жизни. Я не могу потерять его вот так глупо, из-за простуды, температуры и Дениса, оказавшегося рядом…

– Что ты молчишь, Мари?

– Я не знаю, что сказать.

– Тогда я скажу. Ты так уверена во мне, что делаешь все, что захочешь. Нет, Мари, так не будет.

– Олег…

– Я же сказал – не перебивай меня. Ты не будешь делать то, что хочешь – во всяком случае, если ты по-прежнему моя нижняя. Ты не будешь отмахиваться от моих просьб. И ты… ладно, это потом. В общем, у тебя появилась масса свободного времени, чтобы обдумать, кто мы друг другу, и решить, как мы будем жить дальше – вместе или отдельно. Спокойной ночи, Мари. Не перезванивай, я не отвечу, – и он кладет трубку так быстро, что я даже не успеваю ничего сказать.

Сука Денис, опять все испортил… зачем я вообще села к нему в машину? Надо было на такси ехать, не было бы проблем. Да, простыла бы так же, но хотя бы не пришлось выслушивать от Олега то, что он мне сейчас сказал. Это практически разрыв… Я вдруг представила, что его больше нет в моей жизни, и мне стало так тошно, что я взвыла, вцепившись зубами в запястье.

– Маш, ты чего? – возникает в дверном проеме Денис, и я изо всех сил запускаю в него телефоном:

– Это все ты!

Он успевает уклониться, и телефон, ударившись в стену, разлетается на запчасти.

– Сдурела? Что случилось?

– Не подходи ко мне! Просто не подходи ко мне, слышишь?

– О, понятно! – тянет он. – Верхний не оценил моего врачебного порыва? Ну, ничего, приедет – накажет, и помиритесь.

– Да пошел ты! Почему, как только появляешься ты, в моей жизни все идет кувырком?!

– Наверное, потому, что ты подсознательно все еще со мной?

– Ты больной, Дэн! Больной, и не лечишься!

– Зачем? Мне и так хорошо.

Господи, ну, почему я такая?! Я, жесткая и в принципе малоэмоциональная, всякий раз ведусь на собственную жалость, стоит ему заговорить со мной нормально, без подколов, а с ноткой раскаяния в голосе. Это повторяется с завидной регулярностью – и всегда приводит к таким вот последствиям. Почему я его жалею?! Его не за что жалеть! Он меня в психушку загнал, потом чуть вообще не угробил, а я всякий раз надеюсь, что в нем что-то изменилось.

Нет, ничего не изменилось, он – все тот же эмоциональный садист, которому нравится причинять мне боль и наблюдать за тем, как я корчусь от нее, потому что он знает – боль физическая для меня всего лишь удовольствие, а вот эмоциональная – настоящее мучение. Все, я больше не могу…

Сделав над собой нечеловеческое усилие, я встаю с дивана и выхожу в прихожую, сую ноги в туфли, стягиваю с вешалки плащ, подбираю с пола сим-карту, оставив обломки телефона, кладу ее в карман и, накинув на плечо ремень сумки, выхожу из квартиры. Меня трясет, но я собираю в кулак все силы, какие только есть сейчас в моем организме, и выхожу на улицу. Снова идет дождь, я стою под козырьком подъезда и понимаю, что либо надо сейчас же делать шаг и идти, либо упасть прямо тут и лежать. До моего дома – метров пятьсот, но я чувствую, что не смогу дойти, просто не смогу. И я решаю идти к Олегу, благо, ключи у меня есть.

Силы заканчиваются ровно в прихожей, хорошо, что я успела захлопнуть дверь. Съезжаю по стене на пол, тяжело дышу и закрываю глаза. Не знаю, имела ли я сейчас право приходить сюда, но выбора у меня не было – до дома не дошла бы точно, оставаться у Дениса совершенно невозможно.

Отсидевшись, встаю и иду в спальню, снимаю с крючка на двери домашнее кимоно Олега, сбрасываю свои вещи на пол, заворачиваюсь в него и ложусь в постель, натянув одеяло на голову.

Я провожу в квартире Олега три дня. Сил нет ни на то, чтобы выйти из квартиры, ни чтобы приготовить что-то, поэтому пью чай с японскими чипсами, курю и почти все время плачу. Даже не пойму, это от температуры или от общего душевного раздрая. Все эти дни я хожу в кимоно Олега, сплю на его подушке, и от этого мне становится чуть легче. Температура немного снизилась, но общее состояние все равно не очень.

И, самое главное, я не имею ни малейшего представления, как исправить то, что случилось. Мне нужно будет уйти отсюда до того, как вернется Олег, и даже сделать вид, что меня тут не было. Это не сложно. Сложно другое… сложно представить, что делать дальше. Я даже позвонить ему не могу, даже если бы он не запретил мне делать это – телефон разбит, а второй аппарат дома, куда еще нужно дойти. Но у меня нет сил, и сил уже не физических – моральных.

Мне кажется, что, стоит мне выйти из этой квартиры, и все, больше уже никогда я сюда не вернусь. Ну, почему с Денисом всегда так? Вроде бы человек хотел сделать доброе дело, но вышло у него все, как обычно – то есть с ущербом для меня. Я всегда оказываюсь между ними, и всегда оказываюсь крайней. Мне иногда кажется, что они все время проверяют, в какую сторону я сделаю шаг, если они начнут тянуть меня каждый к себе. И в этой ситуации мне никак не понять поведение Олега. Казалось бы – ну, ему-то все это зачем? Я с ним…

Бутылка вина с символичным названием «Domina» заканчивается куда быстрее, чем угрызения совести. Вторую открыть, что ли? Нет, наверное, не стоит, я и так уже пьяная – три дня ничего не ела. Но удержаться, понятное дело, уже не могу, достаю вторую, это уже какое-то японское вино, но черт с ним, какая разница, чем задурманивать голову и обманывать ноющую от боли душу?

В итоге засыпаю в «норе», устроившись на обтянутой кожей кушетке для порки. Тоже символично, чего уж… Это, кстати, первая мысль, которая приходит в мою похмельную голову утром.

Преодолев кое-как тошноту и головокружение, берусь за уборку, ликвидируя последствия вчерашнего запоя. Олег прилетает сегодня ночью.

Но к вечеру я вдруг понимаю, что не могу уйти отсюда – это равносильно признанию вины, которой нет. Я не изменила ему, ничего не сделала. Я невовремя заболела, и сейчас еще не совсем здорова. И я ложусь спать в его спальне, так и не сняв кимоно.

Утром открываю глаза и вижу Олега, лежащего у меня в ногах с книгой. Почувствовав мое движение, он сразу вскидывается:

– Лежи, не вскакивай.

– Я выспалась… – я выныриваю из-под покрывала. – Иди ко мне.

Олег перебирается ко мне, обнимает, обеими руками прижав к себе.

– Прости меня, – шепчу я, глотая слезы. – Я клянусь, что ничего не было…

– Я все знаю, Мари. Не надо плакать. Если ты думаешь, что я сомневался в тебе, то зря. Я привык доверять – ведь ты доверяешь мне куда более важное. Не плачь. И температуру бы измерить, ты горячая.

Но я не хочу его отпускать, мне нужно поплакать – я устаю быть железной бесчувственной Мари, которая всегда себя контролирует.

– Прости, что я тут… не смогла уйти…

– Ну что ты… я обрадовался, когда понял, что ты здесь. Открыл дверь, а в прихожей твоими духами пахнет. Смотрю – висит плащ, туфли стоят… это хорошо, что ты здесь.

Он целует меня, не обращая внимания на возражения, и мне становится немного легче – вроде как тучу пронесло, возможно, не последует продолжения. Хорошо бы…

– Ты действительно не сердишься? – и этот вопрос оказывается лишним…

Лицо Олега делается жестким, чужим. Он чуть прищуривает глаза и цедит:

– Мне что – расписаться кровью? И чьей – своей или, может, твоей, а? Зачем ты задаешь вопрос, на который уже получила ответ?

– Не сердись, пожалуйста… Просто… мне показалось, что ты как-то слишком уж спокойно отреагировал. Представь, что я должна была подумать после всего, что ты по телефону наговорил…

– Ты должна была не думать, а доверять! – отрезает Олег, садясь и протягивая руку к мундштуку кальяна, который, оказывается, стоит у кровати заряженный. – Доверять – есть такое слово, не знала? Почему ты постоянно меня провоцируешь? А потом еще и ищешь подвох в моих словах и поступках?

Я перебираюсь ближе к нему, просовываю голову под руку, в которой зажат мундштук, разворачиваюсь на спину и устраиваюсь так, чтобы смотреть Олегу в лицо.

– Я не ищу подвоха, господин. Прости, если я тебя обидела. Дай мне затянуться.

Он сует мне мундштук и смотрит куда-то в стену, и я понимаю, что действительно его сейчас очень сильно обидела своими словами. Сажусь напротив, поджав ноги, и смотрю ему в лицо.

– Убей меня, если не можешь простить. Ты, я думаю, прекрасно понимаешь, почему я так делаю. Я много лет провела с человеком, который врал мне на каждом шагу, который говорил одно, а делал часто другое. Который научил меня не верить никому и всегда оглядываться. И даже то, как он познакомил нас с тобой – помнишь? Я считала, что ты делаешь скидку на это, но нет – ты у нас самурай до мозга костей! Ты сказал – и все! И все должны слепо верить твоему слову! Я не могу так!

– Тогда что ты делаешь здесь, в этой квартире, в этой постели? – спокойно спрашивает он. – Если даже спустя столько лет ты не веришь мне и не можешь с этим ничего сделать?

Я вскакиваю и бегу в ванную – плакать. Но запертая дверь не может явиться препятствием для разъяренного здорового мужика, даже если внешне он совершенно спокоен, я понимаю это буквально через три минуты, когда Олег вырывает дверную ручку, что называется, «с мясом». Он хватает меня на руки, начинает как-то слишком уж сильно целовать, не давая даже опомниться, выдохнуть, вытереть слезы.

– Господи, какое же ты чудовище, Мари… – говорит он, чуть задохнувшись от эмоций. – Просто невыносимое чудовище… Неужели нельзя просто сесть и сказать – Олег, давай поговорим?

– Почему ты такой непробиваемый, бесчувственный? Я бьюсь лбом в твою броню, у меня уже вмятины на черепе – но никак не могу пробиться. Я хочу хоть раз человеческих эмоций, понимаешь – человеческих! – ору я сквозь слезы, и тут он отвешивает мне такую пощечину, что звенит в голове.

– Таких эмоций хотела? – тяжело дыша, спрашивает он, разворачивается и выходит из ванной, а я, оглушенная ударом, остаюсь сидеть на бортике, даже не пытаясь подняться.

Он обещал не бить меня вне экшена – обещал, потому что однажды вывихнул вот такой пощечиной челюсть, зарекался… Но в этот момент я понимаю, что сама, сама выпросила это – ему нельзя говорить таких вещей, нельзя – потому что в принципе это все неправда. То, что он не выражает эмоций словами, ни о чем не говорит. Он выражает их действиями. Господи, да хоть бы причина была для ссоры – нет же, Дэн! Черт его раздери!

Я выхожу и натыкаюсь на Олега, сидящего прямо на полу в коридоре.

– Я устал ругаться с тобой, Мари. Я люблю тебя, как ты не понимаешь этого? Может, я в словах не очень – но разве… – я мешаю ему договорить, тоже сажусь на пол, целую, прижавшись к его губам, отдающим табаком. – Ну, вот как с тобой, а? – выговаривает он, мягко освободившись от моих губ. – Как только пахнет жареным, ты тут же подставляешь мне то рот, то грудь – и я затыкаюсь, потому что противостоять не могу.

– Н-да? – я вожу пальцем по его груди и смотрю в глаза, чуть прижмурившись.

– Увы! – со смехом констатирует Верхний. – Ты прекрасно понимаешь свою власть и умеешь ей воспользоваться, когда тебе надо.

– Так не ведись.

– А как же! Все, я пошел готовить завтрак, иначе умру от голода. Тебе-то ничего не надо, как обычно!

Но в кухню он идет далеко не сразу – сперва как следует распинает меня прямо здесь, на полу в коридоре.

Экшн перед моим отъездом получился быстрым, но слишком сильным эмоционально. Я впервые в жизни так рыдала…

Началось с того, что Олег вдруг решил делать все жестко, чем несказанно меня удивил и обрадовал. Единственное, чего, может быть, мне не хватало, так это звуков его голоса – он все делает молча, заставляя подчиняться жестам и движениям. И было все это настолько грубо и одновременно сладко, что я не успевала следить за ходом экшена, не понимала, что и как он делает, откуда появился кляп, не дающий даже звука издать. Спина уже не рабочая, вся исполосована, на груди тоже ярко-красные длинные полосы от «кошки». Олег задирает мою голову и внимательно смотрит в глаза – ищет в лице намек на остановку экшена. Не находит. Продолжает пороть, убрав зажимы. Две красные дорожки остаются на груди и животе. Раньше я всегда боялась крови – не потому, что я ее боюсь в принципе, нет – просто собственная кровь на теле всегда вызывала у меня какие-то негативные эмоции. Но с Олегом – в который уже раз – я перестала их испытывать, и вид крови не пугает, а возбуждает даже.

И боль такая во всем теле, что сердце заходится.

– Мари… ты еще здесь? – я вижу, как Олег делает последний замах плетью, расслабляю тело и двигаюсь вслед за полетом ее хвостов. – Возвращайся, Мари, возвращайся…

Он бросает плеть в угол, кладет обе ручищи мне на грудь, сжимает так, что из просечек снова начинает сочиться кровь. Олег стирает ее, смотрит мне в глаза и подносит окровавленный палец к губам, облизывает медленно-медленно. Мне становится жутко на какую-то долю секунды, но потом я вдруг перестаю бояться, хочу, чтобы он еще мучил меня, хочу боли из его рук. Хочу плакать…

Олег это очень хорошо чувствует, ему не надо говорить или просить. Воск с толстой красной свечи капает на тело, застывая островками и причиняя боль. Он грубо целует меня в грудь, я чувствую, как она вздувается. Рука проникает внутрь, я выгибаюсь и постанываю – вернее, мычу, кляп мешает.

– Сейчас уберу, потерпи. Потерпи…

Какое тут «потерпи», когда все разрывается внутри от боли, и хочется орать во все горло, а не мычать, как недоенная корова… Убери этот чертов кляп, я тебя умоляю, дай мне поорать вволю.

Когда рука Олега вытаскивает кляп, из моего горла вырывается такой пронзительный крик, что он невольно отшатывается, а потом улыбается довольно, поглаживает меня по бедрам:

– Вот так… кричи, кричи, Мари, хорошо…

Крик сменяется слезами, слезы – истерикой. Олег даже не ожидал, кажется, что я так бурно отреагирую, и, чтобы скрыть свое удивление и легкую растерянность, уселся в кресло и потянулся к кальяну. Я же вволю порыдала, выплеснула все эмоции, накопившиеся во мне за эти дни.

– Все? – невозмутимо посасывая мундштук кальяна, спрашивает Олег. – Снимать?

– Да…

Он переносит меня на диван, укутывает, как обычно, пледом, приносит из кухни чашку зеленого чая. Выпиваю почти залпом, с трудом удерживая чашку в трясущихся руках. Олег наблюдает за этим, чуть покачивая головой:

– Нет, Мари, так все-таки нельзя. Ты слишком глубоко уходишь, потом тебе сложно и плохо.

– Олег… все хорошо. Мне хорошо… – я облизываю губы и возвращаю ему пустую чашку.

Плед сползает с груди, обнажая запекшиеся кровавые дорожки, и Олег морщится:

– Да? Погоди-ка…

Он уходит в кухню и возвращается с флаконом спирта и ватой, садится рядом со мной и начинает вытирать засохшую кровь. Не удерживается, понятно, касается соска языком, и я подаюсь к нему всем телом, обхватываю руками шею.

– Олег… Олег – еще…

– Нет уж! – смеется он, снова плотно укутывая меня пледом и усаживая к себе на колени. – Посиди вот так.

Я прижимаюсь к нему и затихаю. Ощущение от его тела после сессии просто потрясающее, даже словами не могу это передать – оно успокаивает меня, заглушает всю боль. Могу сидеть вот так часами и не шевелиться, чтобы не потерять возникшую между нами связь. Осторожно беру его руку и подношу к губам. Мне нравится целовать его руки, не знаю, почему, но вот нравится, хотя сам Олег относится к этому без восторга и всегда напоминает мне, что я не обязана делать этого. Да, не обязана – я вообще всегда делаю только то, что хочу сама. Денис со своей страстью к Д/с очень долго пытался приучить меня к подобному ритуалу. Я подчинялась, но неохотно, не сразу и не всегда. Никак не могу понять, почему мне теперь так хочется делать это с Олегом.

Он вызывает во мне желание подчиняться.

Все-таки уравновешенный и психически неподвижный Верхний – это счастье. Счастье, что Олег зачастую напоминает мне железобетонный столб – потому что только такой человек и смог справиться со мной, с моими комплексами, страхами, внутренними противоречиями и слишком сложным устройством мозга. Взрывному и легковозбудимому Денису это никогда не удавалось, собственно, потому я и не с ним.

Олег же… Я не знаю, как он делает это, как умудряется, не произнося долгих речей, настоять на своем так, чтобы я при этом не почувствовала себя униженной или сломанной. Он умеет управлять мной без применения насилия в любой его форме – будь то физическое или моральное. Особенно – последнее. Меня довольно длительный опыт в Теме сводил с разными людьми, приходилось общаться с такими экземплярами, в существование которых даже поверить иной раз сложно.

Я видела нижних, психику которых наглухо повредили Верхние – это страшно. Была одна женщина, вышедшая в конце концов замуж за своего Верха, родившая ему ребенка, но на этот семейный «союз» смотреть без внутреннего содрогания было невозможно. Он – пошарпанный, совершенно непригодный к жизни мужичонка лет около пятидесяти, уверенный в своей неотразимости и «тематической» привлекательности – и она…

Я впервые видела человека, который не говорит, а кричит. Все время, постоянно, даже рассказывая о том, как спит ее ребенок – кричит, натужно выпучив глаза, кричит, не замечая этого, и вздрагивает, едва муж входит в комнату. Он говорит тихим голосом, а она только кричит. У нее постоянно дергается глаз, кривится в сторону рот, пальцы совершают суетливые движения в воздухе – как будто она режет что-то невидимыми ножницами. Самое страшное, что это он ее такой сделал в попытках воспитать идеальную сабу. Ну, говорят, как саба она идеальна, только вот теперь к жизни совершенно не годна – и муж это подтверждает в первых рядах. Я не видела более страшного зрелища, если честно. Даже не помню уже, каким ветром нас с Денисом тогда занесло в гости в этот дом, но, выйдя, я твердо сказала:

– Если бы я была нижней Мука, я бы его зарезала.

– Он бы тебя и не взял, – фыркнул тогда Денис, еще не оставивший попыток воспитать и из меня что-то годное в дээсном плане.

– Поверь – это ему же только на пользу.

Если честно, я даже знать не хочу, в чем там было дело, но те, кто знал эту пару до всего, в самом начале их отношений, говорят, что нижняя была абсолютно нормальной. Напрашивается вывод…

Денис тогда мне сказал, что если она живет с ним, то ее все устраивает, а значит, все практики, что он применяет, не являются для нее травмирующими. Я же подумала – а что там уже травмировать? Все, что можно, он сломал и исковеркал. Нет, это не моя Тема, как ни крути.

Я пыталась как-то обсудить это с Олегом, он, конечно, отказался, сославшись на то, что не знаком ни с ним, ни с ней, но потом обронил, что в любом случае нельзя заставлять человека перешагивать через то, что ему перешагнуть не под силу. У каждого есть этот порог, предел, за который никак нельзя выталкивать насильно, иначе будет как раз подобное – невроз, расшатанная психика, что угодно. Адекватность Верхнего как раз и определяется умением увидеть этот предел.

-…Олег, мне надо, понимаешь?

Я слышу умоляющие нотки в голосе Дэна – телефон Олега стоит на режиме громкой связи, сам он, взгромоздившись на стремянку, вкручивает в потолок «норы» большой крюк для подвеса.

– Не сегодня, – цедит он. – Я занят.

– У тебя Мари, я знаю… она нам не помешает.

– Зато ты помешаешь ей, – усмехается Олег, проверяя крюк на прочность – берется за него рукой и отбрасывает в сторону стремянку, повисая над полом. – Все, годится, не вырвешь, – это он мне.

– Что не вырву? – переспрашивает Денис.