Инферно – вперёд!

Нетрудно догадаться, что работа, которую выполняла рота ОПУДР, грозила стать не просто титанической, но и вовсе бесконечной, ведь укрепления, то и дело приходившие в негодность или оставляемые под ударами противника, нуждались в постоянном обновлении. «Пудру» просто использовали, ведь особая нашивка на локтевом сгибе выдавала их принадлежность к солдатам «последнего сорта». Порой она жгла Норса, как клеймо.

Время тянулось однообразно: днём они отсыпались в палатках на тыловом рубеже, а ночью брали сапёрные лопаты и шли работать. Тёмное время суток, заполненное тяжёлым физическим трудом, за производительностью которого зорко следили военные полицейские, проходило под аккомпанемент несмолкающей артиллерийской канонады.

– Наши ребята задают им жару, – разъяснял Хокни. – Эти чешуйчатые клыкуны, куадрофут57 в холке, то и дело пытаются прорваться, но заградительный огонь нашей артиллерии отрезал их от подкреплений. Всё, что вырывается из зоны ДПФ, уничтожается. Их немного осталось, поверьте мне.

Норс привык к тому, что штаб-сержант Хокни, а в его лице – и командование, неизменно лжёт им. Например, из последнего сообщения следовало, что противник достиг заметных успехов: на отдельных участках ему даже удалось прорвать оборону 1-й армии.

Впрочем, и фоморам крепко доставалось от огня айлестерской артиллерии. Непрерывный гул, привыкнуть к которому оказалось весьма непросто, давил на мозг, как грузовой автомобиль, то и дело подпрыгивающий на извилинах серого вещества. Каждый залп расположенной неподалёку батареи шестидюймовых58 гаубиц соответствовал попаданию этого перегруженного автомобиля в ухаб: оглушённые солдаты, чьи лица посерели от страха, на мгновение застывали как вкопанные, прежде чем вернуться к работе.

К счастью для них, огонь вёлся поочерёдно несколькими батареями, с тем, чтобы «поддерживать непрерывное огневое воздействие», и паузы между раскатами шестидюймового грома являлись достаточно продолжительными, чтобы «пудра» не утратила рассудок окончательно.

Хокни и других военных полицейских этот грохот, казалось, совершенно не беспокоил – они пользовались затычками для ушей.

Красный занавес Ланнвудского свечения, у основания окрашенный в жёлтый цвет разрывами тысяч снарядов, представлял собой незабываемое зрелище. К его прискорбию, Дитнол Норс, как и, пожалуй, все его сослуживцы, не имел ни малейшей возможности тратить своё время на созерцание «этой электромагнитной аномалии», как назвал ДПФ Хокни.

– Вы не должны бояться этой большой витрины, – говорил он небрежно, делая паузы для того, чтобы прокрутить во рту жевательную резинку. – Там в ней находятся красивые вещички, и это гораздо важнее. Представьте себе, что вы на ярмарочном аттракционе: попал в мишень – и игрушка твоя.

Тем не менее, им так и не выдали винтовки. Это знаменательное событие состоялось лишь на третий день после перевода с земляных работ на передовую.

Норс, как положено, оттянул затвор и заглянул в казённик: тот был пуст.

Хокни, с радостной улыбкой, пообещал, что патроны они получат перед боем.

Норс, с нескрываемой ненавистью глядя на штаб-сержанта, подумал, что эта предусмотрительность, пожалуй, не является излишней: сам он с превеликим удовольствием испытал бы свою меткость на прикрытой стальной каской голове Хокни. «Интересно, они громко звенят, когда их пробивают пули или осколки?», – подумал бывший редактор. Ответ на этот вопрос ему предстояло получить в самое ближайшее время.

Вечером они выдвинулись в окопы первой линии: отсюда уже было рукой подать до фиолетово-красной стены; от полевых укреплений 1-й танковой дивизии её отделял лишь гроссфут59 открытого пространства и линия невысоких деревянных столбов с натянутой между ними колючей проволокой.

Самым удивительным оказалось то, что сюда порой залетали снаряды. Когда Норс и его товарищи впервые увидели разрыв вблизи, их это попросту шокировало. Сам фонтан взметнувшейся в воздух земли представлял собой, скорее, эффектное, нежели устрашающее, зрелище, однако, разумеется, возмущало то, что артиллеристы стреляют по своим. Они поделились своими впечатлениями с пехотинцами 35-й бригады, но ветераны ответили им невесёлым смехом.

– Я и сам так поначалу думал, – ответил один солдат; его усы были так же густо посыпаны пылью, которую раз за разом здесь поднимали в воздух разрывы, как и табаком. – Мы с ребятами собирались даже устроить нашим пушкарям хорошую взбучку. А присмотрелись – оказалось, снаряды летят с той стороны.

– С той стороны? Это невозможно, – возразил Глайнис, присутствовавший при разговоре.

– Все так говорят. А посмотри сам – увидишь, что оттуда. Это называется «ланнвудский рикошет», – усатый пехотинец сплюнул себе под ноги.

Глайнис, однако, проявил упрямство, отстаивая более чем очевидную истину:

– Воздух не может пружинить и отталкивать наши снаряды. И у противника нет артиллерии. Значит…

Пехотинец не стал дослушивать оппонента. Сделав шаг вперёд, он угрожающе посмотрел на Глайниса сверху вниз.

– Слышь, умник, помолчи-ка, когда с кадровым солдатом разговариваешь. Что ты вообще об армии знаешь? – Военнослужащие «пудры», только что получившие боевые патроны, подняли недовольный ропот, и, казалось, спор вот-вот перерастёт в кровавую схватку.

Самым поразительным и комичным в этих обстоятельствах оказалось то, что ранее служивший в этой самой дивизии бывший капитан Глайнис решил приоткрыть собеседнику тайну своей личности. Достав из кармана сигареты и спички, он чиркнул одной, добывая огонёк. Лицо его на мгновение осветилось. Уставив в собеседника взгляд налитых кровью глаз, он начал делать частые затяжки; сигарета, сгоравшая удивительно быстро, позволила пехотинцу хорошо рассмотреть черты лица Глайниса.

– Господин капитан! – Потрясённый солдат был готов провалиться сквозь землю от раскаяния.

– Бывший капитан, – ответил Глайнис, но усатый его будто не расслышал. – Господин капитан, простите, что не признал вас… Прервав сыпавшиеся, словно из рога изобилия, многословные извинения, Глайнис подвёл своё отделение к ступеням, высеченным прямо в земле.

Один за другим, то и дело скользя и спотыкаясь, они взбирались на бруствер и, согнувшись в три погибели, шли в направлении прохода в заграждениях из колючей проволоки. Там, на ничьей земле, им предстояло заниматься самым унизительным, по меркам фронтовиков, делом: собирать и выносить трупы солдат, погибших в предыдущие дни, для захоронения. Об угрожающей их жизни опасности можно было судить уже по тому, что «дисциплинарный командный состав», вооружённый пистолетами-пулемётами, залёг на бруствере, предпочитая не соваться на территорию, где в любой момент мог появиться противник.

Норс, сжимая в руках винтовку, из которой ему ещё ни разу в жизни не приходилось стрелять, шёл вперёд по испещрённой воронками местности. Когда рядом пролетал снаряд, он испугано вздрагивал и пригибался. Полы его шинели постоянно норовили зацепиться за какие-то угрожающего вида стальные обломки, торчавшие из земли. Снаряды, «возвращаемые» обратно какими-то неведомыми свойствами ДПФ, проносились мимо со зловещим свистом и разрывались вдали.

Несмотря на то, что он внимательно смотрел под ноги, предательское освещение ДПФ то и дело дезориентировало Норса, принуждая оступаться на перепаханной разрывами почве.

Трупы айлестерских солдат, изуродованных клыкунами и воздействием артиллерийского огня, попадались всё чаще. Наконец, вдалеке показались контуры траншеи, безуспешные попытки отбить которую, видимо, и привели к столь значительным потерям. В этих окопах уже закрепился противник, и командование, оставив, наконец, бесплодные контратаки, сейчас попросту разрушало свои бывшие позиции планомерным артиллерийским огнём.

Приближаться к окопам, то и дело скрывающимся в султанах земли, поднимаемой в небо артиллерийскими разрывами, им строжайше воспрещалось. Норс, однако, сомневался в том, что в их подразделении могли найтись смельчаки, способные отважиться на подобное. Даже полный идиот догадался бы: там, впереди, затаилась смерть.

Вскоре по цепи пробежала принёсшая невыразимое облегчение команда: «Стоять!». Разумеется, никто не собирался маячить на виду у врага, выпрямившись во весь рост, и «пудра» немедленно залегла.

Норс, занявший одну из воронок, высунулся наружу; не зная, что делать дальше, он стал оглядываться по сторонам. Зрелище, открывшееся ему, казалось более чем странным: солдаты ОПУДР, собираясь в группы по два-три человека, копошились вокруг каких-то холмиков, вероятно, трупов, которых здесь валялось особенно много.

Бывший редактор осмотрелся в поисках ближайшего мертвеца, и, ещё не зная, что с ним делать, приблизился к телу ползком. Это был уже основательно разложившийся покойник. Он разбух и источал такое зловоние, что Норса чуть не вывернуло. Нашарив в кармане в носовой платок, он обмотал его вокруг нижней половины лица; вонь ослабела. Однако что делать дальше, он себе не представлял.

Попытка оттащить тело к позициям, занимаемым солдатами 1-й танковой, закончилась фиаско: после того, как Норс, потратив немало сил, кое-как протащил тело на расстояние дюжины шагов, у того отвалились ноги. Это случилось, когда покойник – капрал Ауэрман, если верить документам – зацепился за огромный, с зазубренными краями, осколок артиллерийского снаряда.

После усилившегося на несколько секунд, наполненных отчаянными усилиями Норса продвинуться дальше, сопротивления, Ауэрман неожиданно стал легче, в то время как зловоние возросло до угрожающего уровня. Всё это сопровождалось настолько определённым чавкающим звуком, что, даже не глядя за спину, Норс догадался: он только что добился того, чего не смогли ни клыкуны, ни гаубицы – разорвал Ауэрмана пополам.

Обернувшись назад, Норс застонал – именно так всё и обстояло: ботинки покойного капрала виднелись подозрительно далеко от головы, возлежавшей сейчас на его плече. Вонь, от которой слезились глаза, вынудила Норса вспомнить о противогазе. Хотя это изобретение, более пригодное для пыток вроде учений по химической защите, намного усложнит продвижение, теперь его ноша станет полегче – в конце концов, ноги можно оставить, едва ли покойник на это пожалуется. Отсутствие каких-либо претензий, диктуемых угрызениями совести, со стороны командовавшего «боевой операцией по эвакуации с поля боя вооружения и тел убитых» Хокни являлось гарантированным.

Приняв такое решение, Норс уже собирался нахлобучить противогаз, когда к нему подбежал Ферсат.

– Что ты делаешь, глупец? – яростно прошептал он. – Куда ты его волочёшь?

Единственного напряжённого взгляда хватило, чтобы убедиться в правоте памфлетиста: никто, кроме Норса, и не думал тащить мертвецов к своим окопам. Тем не менее, ему оставалось невдомёк, чем это все так заняты – оживлённая возня облепивших покойников солдат «пудры» отдавала каким-то скрытым, зловещим смыслом.

Понадобилось не более мгновения, чтобы догадаться: его взгляду предстали сцены мародёрства.

– Они обдирают трупы? – Норс не верил своим глазам.

– Как ты заметил? – с деланным удивлением спросил Ферсат. – Я сам слышал разговор Хокни с Глиндвиром: тот обещал нашему «тактичному» командиру Золотой Крест в обмен на три фунта золота.

Норс, до войны читавший статью об этой награде в энциклопедии, знал, что Золотой Крест делают из чистого золота, а вес его равен одной тридцать шестой фунта; произведя в уме нехитрые расчёты, можно было сделать очевидные выводы о пропорциях.

– Дорога ты, воинская честь Айлестера, – только и смог выдавить он.

– Давай побыстрее, – Ферсат тем временем уже начал обшаривать карманы убитого в поисках золотых часов. – Сойдёт всё: золотые кроны, цепочки, часы, обручальные кольца, зубные коронки…

В подонке, из уст которого вырывались эти кощунственные слова, было трудно узнать одного из талантливейших айлестерских писателей, о чём Норс не преминул тут же заявить.

– Да ты с ума сошёл! – ответил Ферсат. – Ты что, думаешь, Хокни сам всё это выдумал? Так живёт вся армия! Или, по-твоему, ты какой-то особенный? О тебе, кстати, Глиндвир уже говорил, и ты сам должен делать выводы – теперь, когда нам выдали патроны, и мы находимся вне расположения наших войск…

В голосе Ферсата недвусмысленно прозвучала угроза. Норс, на которого нежданно-негаданно обрушилась отвратительная правда об армии, понял, что ему следует как можно скорее внести коррективы в свои моральные ценности.

Ферсат тем временем торопливо вводил его в курс дела:

– Бери документы – их отправят родственникам. Потом нароем могил, понаставим над ними крестов – и нормально, никто ничего не заметит. Едва ли найдутся сволочи, которые полезут раскапывать могилы…– Он злобно рассмеялся. – Эти услуги не бесплатны: забирай себе золото и рассчитывайся им с начальством!..

– С начальством? За что?

– Как за что? Святая невинность! За то, что нас с тобой в настоящий бой не послали…

В словах Ферсата слышался здравый смысл, однако нравственные устои Норса оказались сильнее. Они явно отказывались капитулировать перед лицом неприглядной действительности.

– Ладно, я согласен, я буду… Но коронки…

– Боишься? – В темноте виднелись лишь белки глаз Ферсата, излучавшего сейчас одну только ярость по отношению к своему, вдруг оказавшемуся таким неженкой, приятелю. Ярость и презрение.

– Боишься ударить кадрового капрала? – ещё раз спросил Ферсат. – А я не боюсь!

Со всей ненавистью к армии, накопившейся за три месяца безжалостной муштры, он обрушил приклад своей винтовки на лицо покойного Ауэрмана. Череп, размякший от гниения, поддался, как яичная скорлупа. Не обращая внимания на Норса, который вытирал лицо от забрызгавшей его гадостной жидкости, писатель начал ковыряться во рту мертвеца.

Бывший редактор, более не способный сдерживать рвотные позывы, отвернулся в сторону и позволил содержимому своего желудка выплеснуться наружу. Он чувствовал себя так плохо в этот момент, что уже не мог более сердиться на Ферсата, нашедшего столь извращённый выход своим эмоциям. В конце концов, сейчас все солдаты «пудры» занимались тем же.

Вскрик, неожиданно донёсшийся откуда-то с правого фланга, содержал столько страха и невыразимого отчаяния, что Норса немедленно проняла дрожь. Каким-то неизвестным ещё науке чувством он осознавал, что крик этот, оборвавшийся на самой высокой ноте, являлся предсмертным, и причиной его стал отнюдь не недавний разрыв снаряда. Второе, в чём он испытывал абсолютную уверенность, это в несомненной связи данного вопля с только что осуществлёнными ими действиями по осквернению тел усопших.

Жёлто-красная вспышка винтовочного выстрела, сопровождаемая сухим, как удар кнута, щелчком, возвестила о начале первого боя их роты. Вскоре последовали другие – и отчаянные предсмертные крики.

Норс и Ферсат залегли, целясь в неясные тёмные фигуры, атаковавшие их товарищей. Внешним видом те подозрительно походили на людей в униформе, а иногда и в касках, однако в сложившихся обстоятельствах «пудре» было не до выяснения истины. Они просто стреляли в тех, кто напал на них.

К удивлению Норса, нажать на спусковой крючок и послать в сторону противника смертоносный заряд свинца оказалось гораздо легче с психологической точки зрения, нежели заставить себя изувечить мертвеца в поисках золотых коронок. Расстреляв весь магазин, он потянулся за новой обоймой; содержавшие по шесть третьдюймовых патронов, те размещались попарно в матерчатых подсумках на поясе. Что-то помешало ему; ругаясь, Норс начал высвобождать руку, зацепившуюся, судя по всему, за какую-то колючку.

Из окопов, где их с нетерпением сребролюбца ожидал Хокни, в ночной воздух взмыла осветительная ракета, затем ещё одна и ещё. В их белом свете всё стало видно, как днём, и Норс, потрясённый неестественным зрелищем, застыл, словно парализованный: со всех сторон к ним приближались мертвецы. Иные, вооружённые винтовками, даже вели прицельный огонь, прочие же предпочитали пользоваться штыками и тем, что осталось от их конечностей. Ответная стрельба солдат «пудры» не производила значимого эффекта: те, кто однажды уже расстался с жизнью, крайне неохотно возвращались в загробный мир.

Всё ещё не в состоянии вытянуть обойму, Норс не знал, что лучше в такой ситуации: богохульствовать или молиться Эзусу. Сомнения его разрешил Ферсат, сделавший и то, и другое.

– Господь всевышний! – выкрикнул он. – Эта долбаная гниль вцепилась в тебя!

Норс, подсознательно уже более нескольких секунд подозревавший нечто подобное и всё откладывавший под разными предлогами миг, когда ему придётся обернуться, на сей раз решился. В лицо ему дохнуло зловонным тленом омерзительнейшее существо из тех, что ему доводилось видеть, не исключая и штаб-сержанта Хокни. Вцепившись в свою жертву костедробительной хваткой, мертвец тянулся к лицу Норса. Из его разбитой головы текла густая чёрная жидкость, смешанная с кусочками чего-то серого, очевидно, с остатками головного мозга.

Зрелище собственной униформы, забрызганной этими тошнотворными субстанциями, как ни странно, вернуло Норсу утраченное самообладание и принудило действовать. Сказывалось бесчеловечное обучение под началом Хокни: никто, за исключением военных полицейских, не имел права пачкать мундир «пудры». Воскресше-покойный капрал Ауэрман в одно мгновение растерял остатки доброго к нему расположения и, получив несколько ударов прикладом, практически прекратил сопротивление. Вставив обойму, Норс передёрнул затвор и разрядил своё оружие во всё ещё подающего признаки жизни мертвеца. Свирепому выражению, словно высеченному на его лице, мог бы позавидовать любой из тех, кого потом назвали героями. Ферсат, обернувшись к нему, широко улыбнулся.

– Из нас с тобой получились славные вояки, брат.

В тот же момент он погиб. Его убило разрывом шестидюймового гаубичного снаряда, который ДПФ отразил, вынудив срикошетировать самым необъяснимым образом.

Норс, находившийся более чем в дюжине шагов, наблюдал за происходящим со странным отвлечённым любопытством, словно его самого происходящее ничуть не занимало. События, длившиеся доли секунды, в его сознании растянулись на гораздо более продолжительное время, и он, по странному капризу господствовавших в этом уголке мира «психофизических» сил, смог наблюдать смерть Ферсата в мельчайших подробностях.

Взрыв не разорвал писателя на куски, как бы того следовало ожидать – нет, ударная волна, разорвав внутренние органы и ткани, будто вышибла их из кожаного мешка, удерживаемого униформой и шинелью.

Зрелище, свидетелем которого едва ли хоть кто-нибудь становился в предыдущие времена, оставило неизгладимый след в душе Норса. Всё ещё потрясённый, он ощутил тупой удар в левую половину груди, но не придал значения такому пустяку. Лишь некоторое время спустя, когда его тело, лёгкое, как пушинка, понеслось куда-то, сбитое порывом горячего ветра, он начал ощущать странное жжение, перешедшее вскоре в боль.

Все звуки исчезли самым таинственным образом: он оказался в мире немых.

Лёжа на земле, оглохший от полученной контузии, он судорожно пытался встать и найти куда-то запропастившуюся винтовку. Из раны сочилась кровь, с каждым ударом сердца лишая его сил; Норс понял, что должен любой ценой, даже если его отдадут под трибунал, добраться до окопов, где ему предоставят необходимую медицинскую помощь. Не слыша ничего и не обращая внимания на происходящее вокруг, он побрёл обратно.

Глава

XVIII

Кусок стали, раздробивший ему ключицу и едва не оторвавший левую руку начисто, имел более терцдюйма60 в длину; этот осколок удалили ещё в полевом госпитале, куда Норс прибыл в бессознательном состоянии. Операцию, как и последовавшие за ней часы, раненый помнил смутно: всё казалось наполненным слепившим глаза ярким светом – и практически невыносимой болью. Ему то и дело кололи морфий, и он то засыпал, то просыпался, испуская страдальческие стоны.

Норс ещё не мог самостоятельно подняться с койки, когда его отправили в тыл. Той частью сознания, которая не пребывала в состоянии наркотического дурмана, он понимал: всё, что случилось с ним, по-настоящему хорошо. Он выживет, так как уже способен перенести путешествие, и его увезут подальше от фронта на достаточно долгое время, чтобы он смог поправиться, возможно, даже комиссуют по ранению.

Санитарный поезд, шедший в южном направлении, похоже, полз ещё медленнее, чем тот, что вёз «пудру» на фронт. Причиной тому, как оказалось, стало то, что обе колеи использовали для движения военных грузов в северном направлении, в то время как обратный путь опустевшие составы преодолевали, широко использую боковые ветки; нередко случались и заходы в «отстойники».

Насколько Норс мог судить, поезда шли в тыл порожняком, за исключением санитарных и тех, в которых ехали счастливчики-отпускники. Последние, впрочем, пребывали в катастрофическом меньшинстве.

Он быстро поправлялся и даже начал вставать; для большего удобства его уложили рядом с туалетом, и всё время, проведённое в пути, он имел сомнительную радость вдыхать ароматы самого «утончённого» свойства. Попытка самостоятельно распахнуть окно привела к тому, что открылась рана, и Норс потерял сознание; к счастью, гораздо более плачевной участи, в случае удачи этой сумасбродной затеи, удалось избежать – холодный ноябрьский ветер моментально вверг бы его в лихорадочное состояние, угрожающее ураганным воспалением лёгких и смертью.

Наконец, их поезд, разрисованный красными крестами, замкнутыми в кольцо – символ Эзуса, – на белом фоне, свернул куда-то на юго-восток и остановился в городе под названием Калдервон. Судя по хорошо оборудованному вокзалу и тому, что Норс уже где-то слышал данное название, население составляло не менее дуазгросса61 человек. Впрочем, с автотранспортом, даже после мобилизации такового для военных нужд, здесь, как и в Дуннорэ-понт, оказалось негусто.

Таких же, как он, больных и раненых, собралось более трёх дюжин. Подъехала одна автомашина, затем другая. Наконец, Норс дождался своей очереди; преодолев с помощью санитара путь к небольшому полутонному62 грузовичку, он забрался в наспех приделанный к кузову фанерный короб защитного цвета. Последний будто бы превращал эту таратайку в «военный фургон». Кашлянув несколько раз, мотор «полутонки» взревел, положив тем самым начало затяжной, полной болезненных ударов, поездке. Вскоре они выехали за город.

Каждую рытвину на разбитом шоссе Норс отмечал стоном или вскрикиванием. Товарищи его по несчастью слали проклятья шофёру и строили планы расправы.

Пытка их усугубилась, когда «фургон» свернул на просёлок.

Когда, наконец, сие затяжное и малоприятное путешествие закончилось, их встретили санитары и санитарки. Пожилая женщина в пропахшем карболкой халате и белом чепчике помогла Норсу выбраться наружу и, подставив плечо, провела к санаторию. Водитель, небрежно сдвинув фуражку на затылок, курил; он глядел на своих исстрадавшихся жертв с откровенно подлой ухмылкой. Норс ещё успел разглядеть, что санаторий располагается в сосновом бору, прежде чем предательская слабость лишила его сознания в тот самый момент, когда он улёгся в койку.

Время, проведённое, калдервонском санатории, несмотря на плохую, лишённую холестерина, протеина, острого, сладкого, солёного и даже калорий пищу, оказалось лучшим за весь период армейской службы Норса. Врачи, носившие под халатами военную форму, считались их начальством, однако порядки здесь не отличались излишней строгостью – нетрудно было заметить, что весь персонал, проработавший здесь долгие годы, ещё вчера относился к «гражданским лицам». Раненым выдавали одинаковые пижамы светло-жёлтого цвета, которые не позволяли определить их звание. Офицерский состав, впрочем, располагался, независимо от полученных ранений, в палатах, обеспеченных собственными умывальниками и радиоприёмниками, а питание «господ офицеров» пребывало на заоблачном, по сравнению с нижними чинами, уровне.

Когда Норс поправился достаточно, чтобы начать самому ходить в столовую, то имел возможность вдыхать сводящие с ума запахи тушёного мяса, исходившие от блюд, которыми здесь потчевали офицеров. С трудом прожёвывая свою, политую диетическим соусом, перловую кашу, он сквозь зубы проклинал командный состав и мечтательно вздыхал при мыслях о столь близких – только руку протянуть – и одновременно столь далёких тарелках, заваленных свежими фруктами. Не менее бурные эмоции он замечал и на лицах соседей: многие из них лишились зрения, руки или ноги, защищая право дворян по рождению и далее именоваться «господами».

Тем не менее, Норс вполне отдавал себе отчёт, что оказался в куда более благоприятных для существования человеческого организма условиях. Перемены, коснувшиеся его статуса, проявились прежде всего в визите штаб-сержанта военной полиции Хокни. Этот демон, носивший теперь парадную форму со знаками различия военной контрразведки, едва войдя в палату, с первого же взгляда безошибочно определил, где находится кровать Норса.