Инферно – вперёд!

Текст присяги они зубрили уже более недели, несмотря на то, что тот содержал всего три дюжины и три слова. Каждый из них сдавал зачёт, результат которого заносился в расчётную книжку. Они бы смогли повторить эти слова, отпечатанные в их мозгу кованой подошвой сержантского ботинка, даже много лет спустя. Сбои и дурацкие выходки исключались; тем не менее, военная полиция, отвечавшая за их подготовку, не желала давать разного рода «случайностям» ни малейшего шанса. Стволы снятых с предохранителей пистолетов-пулемётов изготовились открыть огонь при первом же признаке неповиновения.

– Клянусь тебе, мой отец, моя мать, моя Родина, мой Король, в том, что останусь верным своему долгу, отважным и дисциплинированным, стойко перенесу все невзгоды, буду храбро сражаться против бесчисленных вражеских орд – и одержу сокрушительную победу. Слава Эзусу и Айлестеру!

Наиболее достойные из числа новобранцев, гордо именовавшихся теперь солдатами, получили назначения на должности командиров отделений и взводов. Должности эти, сокращённо КО и КВ, именовались «тактическими» и не сопровождались присвоением обычных в таких обстоятельствах капральских и сержантских званий, в то время как «дисциплинарное командование» продолжало сохранять свои тиранические права. Впрочем, всё это мало кого интересовало, даже если учесть тот малоприятный факт, что, докладывая военным полицейским, КО и КВ вменялось в обязанность униженно представляться: «Ко-ко-ко такой-то, Ква-ква-ква такой-то…». Главным всё-таки следовало считать то, что их рота получила зачатки самоуправления.

Праздник, начавшийся тотчас же после возвращения в казарму, с первых же секунд превратился в форменный шабаш: командиры отделений и взводов, усевшись на плечи рядовым, устроили «кавалерийский бой», а затем, приказав всем подчинённым стать на корточки, награждали их пинками в мягкое место.

Пожалуй, единственное исключение составляло отделение бывшего капитана Глайниса, в которое поспешил «перевестись» Норс; едва ли стоит добавлять, что остальные «ко-ко-ко-ква-ква-ква» оказались сплошь дружками Глиндвира.

Сам Глиндвир, держа в руке неизвестно откуда взявшуюся бутылку джина, распивал спиртное прямо из горла, стоя на втором ярусе одной из коек. Одновременно он дирижировал развернувшимся у его ног «действом», достойным театров самого низкого пошиба, если бы в таковых, конечно, разрешали постановку написанных душевнобольными пьес садистского содержания. Дортег и Каддх, устроившись, наряду с Норсом, в самом тёмном уголке помещения, куда не обращал свой взор «тактический командир роты», испытывали противоречивые чувства.

– Я привык верить в то, что возможно изменить существующий порядок, верил в демократию, как в рай на земле, который обязательно настанет, – сказал вдруг Каддх. – Особенно я верил в неё последние месяцы, когда надо мной измывался Хокни; сейчас, в эти минуты, я понимаю, что верил в какой-то глупый набор слов. Людям нужно пребывать в скотстве.

Норс подумал, что не смог бы сказать лучше; Дортег пробормотал в ответ что-то одобрительное.

Ферсат, впрочем, рассуждал иначе.

– Демократия – и есть скотство. Реализовав врождённое право каждого встать на карачки, армия к тому же выдала этим свиньям хлев. Так реализуется мечта о равноправии и справедливости.

– Глоток! Глоток тому, кто позволит мне снизойти к вам с небес! – изрёк Глиндвир. Усилиями его подпевал немедленно выстроили живую лестницу из тел рядовых, услужливо подставлявших плечи, руки и спины. Сойдя на пол, Глиндвир указал на стоявший под одной из коек картонный ящик.

– Джин, ребята! Храброе воинство Айлестера, вперёд! Выпустим из тела бутылок всю жидкость до последней капли! – Джин мгновенно наполнил жестяные армейские кружки и, провожаемый счастливыми воплями, вскоре исчез в ненасытных солдатских глотках. Картина всеобщей радости оказалась настолько привлекательной, что четвёрка друзей, ранее сторонившаяся всяких проявлений коллективного безумия, поторопилась присоединиться к пьянке.

– Мне только одно невдомёк: откуда взялась выпивка? – поражался Ферсат. Их КО Глайнис промолчал и отвернулся в сторону, предпочитая не обсуждать данный вопрос, в то время как художник Каддх, захмелевший с первого же глотка, не выдержал и разразился ругательствами.

– Проклятье на твою голову, Ферсат! Как можно быть таким идиотом? – прошипел он. – Глиндвир и его сообщники получали курево и выпивку всё это время непосредственно из рук Хокни! Или ты думаешь, что они действительно сидели в карцере, когда их туда определяли?

Норс застыл как громом поражённый. Словно разверзшаяся пропасть, ему открылась страшная правда о том, какими способами в армии насаждается дисциплина. Бывший редактор посмотрел на бывшего капитана сухопутных войск. Выражение лица последнего, напоминавшее о скаковой лошади, которую вдруг перепродали пьяному извозчику, свидетельствовало о том, что худшие из подозрений насчёт подноготной воинской службы соответствуют истине.

– Они одевали штатское и выходили куда-то в город, раз за разом… – Каддх, всё это время мывший полы в казарме и подсобных помещениях и многое видевший собственными глазами, несомненно, не лгал. Глиндвир и его уголовные дружки, конечно, осуществляли какие-то расправы над «неблагонадёжными» из числа штатских.

– Корону! Корону – командиру-помазаннику! – провозгласил, подражая герольдам двора, один из командиров взводов. Немедленно выстроили две коленопреклонённых шпалеры, между которыми проследовал, также на коленях… Глайнис!

Бывший капитан нёс на одеяле, свёрнутом наподобие используемой в таких церемониях подушки – корону! Изготовленная из золотистой фольги, в которую обычно заворачивают шоколад, и проволоки, она казалась и жалкой и прекрасной одновременно. Мастерство, с которым сработали украшение, исключало разночтения: автором данного шедевра мог быть только Каддх. Норс, несказанно удивившись, бросил любопытный взгляд на художника; тот в ответ лишь виновато потупил взор.

Два командира взводов дули в картонные рупоры, имитируя игру фанфар; они стояли в шаге от восседавшего на стуле Глиндвира в тот достопамятный час, когда его короновал бывший капитан Глайнис. Последний по сему торжественному случаю получил милостивое позволение встать с колен и занять почётное место одесную от монарха. Те, кому посчастливилось стать свидетелями сего коронационного празднества, пронесли память о нём сквозь годы, наполненные огнём разрывов, стальными ураганами и свинцовыми дождями; даже испытывая нечеловеческие жажду и голод, они помнили о величии и щедрости властителя, по воле небес в одночасье ставшего помазанником бога войны.

Нужно добавить также, что праздник, разразившийся в рядах 1-го, на штатах роты, ОПУДР, закончился так же внезапно, как и разразился. В тот же день их погрузили в армейские грузовики с брезентовым верхом и доставили на какой-то железнодорожный полустанок. Вагон с окнами, забранными решётками, стал их жилищем. По какой-то причине долго не подгоняли паровоз – вероятно, шло формирование состава, – а когда это, наконец, случилось, их поезд проторчал, не двигаясь с места, почти сутки.

Никто из бойцов ОПУДР не знал о том, что пути забиты эшелонами с войсками, пушками, танками, боеприпасами, консервами, сухарями, униформой, ботинками, шанцевым инструментом, массмилями телефонного кабеля и колючей проволоки и тому подобными незаменимыми на войне грузами.

Хмель быстро сошёл и сменился раздражением; на смену явились голод и жажда, всё так же сменённые, словно в некоем безмолвном хороводе, отчаянием и скукой. Нужду они справляли в одном из углов, где имелась специальная дыра в полу; на второй день явился Хокни и передал им бачок с водой и судки с горячей пищей. Изголодавшиеся солдаты жадно набросились на еду. Один лишь командир отделения рядовой ОПУДР Глайнис, знавший армейские порядки получше прочих, впал в мрачное настроение.

– Хорошо кормят, видимо, нас отправляют в действующую армию. – Словно в подтверждение его слов, едва ёмкости из-под пищи вернули дисциплинарному командному составу, поезд тронулся с места. На тормозной площадке раскачивавшегося из стороны в сторону вагона занял пост военный полицейский с пистолетом-пулемётом наперевес, его фигура, если заглянуть в щель между досками, то и дело попадала в поле зрения. Это резко снижало шансы на успех побега, надумай солдаты решиться на столь отчаянный шаг.

Переезд, затянувшийся на несколько суток, запомнился Норсу лишь частыми остановками и на удивление медленным ходом; казалось, их поезд еле-еле тащится.

Дважды за это время их кормили. Путешествие едва ли отличалось комфортом, по любым меркам: лежачие и сидячие места в вагоне, переделанном из товарного, как таковые отсутствовали. Спать приходилось прямо на полу, а там, где потеснее – сидя.

Наиболее престижными участками, за которые немедленно разгорелись нешуточные бои, считались углы вагона, исключая тот, в котором находился туалет. Видимо, излишне добавлять, что постелей и чистого белья им не выдали. Несмотря на наличие шинелей и то, что солдаты ОПУДР грелись, прижимаясь друг к другу, многие заболели – по ночам уже ощущалось леденящее дыхание приближающейся зимы.

Норс, кашлявший и чихавший наравне с остальными, смог по достоинству оценить нехитрый и жестокий расчёт командования: их принудили, вместо мыслей о побеге, испытывать радость оттого, что вагон – их тюрьма на колёсах – предоставляет хоть какую-то защиту от ранних морозов.

Во время поездки, которая, похоже, обещала продолжаться бесконечно, солдаты много говорили, вспоминая о жизни на «гражданке», играли в разнообразнейшие азартные игры и травили похабные анекдоты. Глиндвир, на правах командира роты, установил обязательный сбор с каждой карточной колоды; кроме того, он взимал долю за решение всех спорных вопросов, с которыми обращались к нему и к другим командирам игроки.

Страсть к незаконной наживе, похоже, была у Глиндвира в крови. Деньги, полученные им, шли на покупку сигарет и алкоголя, которые приобретались, за соответствующую мзду, самими же «дисциплинарными командирами». Прогнившая система, приобретавшая в критических обстоятельствах фантасмагорические черты, вызывала тошноту у Норса и ему подобных; остальные, впрочем, находили в ней позитивные черты.

– Играй, не бойся! – сказал ему как-то один из наиболее заядлых картёжников. – Или ты хочешь предстать перед Эзусом с полным кошельком? – Кучка сидевших кругом игроков разразилась громким смехом, прервав на секунду своё излюбленное занятие; Норс полагал, что адреналин, получаемый ими от игры, компенсирует все тяготы путешествия. Ближе к самому концу пути он разговорился с солдатом из второго взвода, который до войны работал инженером на заводе, где разрабатывали и строили подводные паровые крейсера.

– Они задумывались как по-настоящему огромные лодки, самые крупные субмарины в истории, – шёпотом, чтобы не слышали любопытные уши, делился он своей историей. – Только вот нефти, чтобы перегнать её в керосин и заправить, уже не было – как ты знаешь, все заокеанские месторождения давно и безвозвратно утрачены. Тогда какой-то умник и предложил поставить на подлодки паровые турбины – представляешь? Чтоб на поверхности идти под паром!

Норс не вполне понимал, чем плоха паровая турбина, но неуверенно кивнул, выражая согласие.

– Теперь представь себе открытое море, волнение в пару баллов. Идёт волна – и набегает на палубу подлодки, над которой всего на несколько футов возвышается дымовая труба. Вот это зрелище!

Кое-что из сказанного начало доходить до сознания Норса.

– Им стало заливать паровые котлы? – Его собеседник, назвавшийся Фрадом, кивнул. – Авария за аварией: все шесть крейсеров проекта пошли на дно в течение двух лет!

– И тебя арестовали за саботаж? – Фрада, казалось, удивила такая постановка вопроса. – Нет, с чего ты взял? Я честно исполнил свой долг. Меня просто уволили, в связи с закрытием верфи и сокращением штатов. А в «пудру» я уже на призывном пункте попал, за то, что спорил с офицером.

– Настаивал на том, что ты – ценный специалист? – Фрад поразился ещё больше. – Да, а ты откуда знаешь?

Вскоре они приблизились к линии фронта; кто-то, выглянув в крошечное зарешёченное окошко, заорал на весь вагон:

– Свечение! Ланнвудское свечение! – Солдаты, желая увидеть то, на что им предстояло в самом ближайшем будущем, когда они окажутся в окопах, смотреть долгими днями и ночами, бросились к окну. В сгущающемся закатном сумраке отчётливо виднелся горизонт, закрытый циклопической стеной, будто сделанной из красного стекла. По мере снижения эта колоссальных размеров плоскость приобретала ярко-кобальтовый цвет, то и дело нарушаемый частыми многоцветными вспышками.

Несмотря на неестественный характер данного зрелища и исходящую от него смутную угрозу, Норс не мог отказать ему в наличии своеобразной, почти космической красоты. Он словно смотрел на удивительную туманность, полыхающую светом сокрытых внутри бесчисленных звёзд.

– Проклятье! – выругался, не скрывая восхищения, Сабхейл Дортег. – Никогда не видел ничего более прекрасного!

Глиндвир повелел ему заткнуться, впрочем, без особой злости – впечатление, под которым пребывал Дортег, сейчас разделяли практически все солдаты роты. Прошло несколько минут, прежде чем Норс приучил себя спокойно смотреть на высившееся вдали великолепие и смог более трезво оценить увиденное. Теперь он понимал, почему пехотинцы именуют войска противника «лиловыми», а лётчики – «багровыми»: просто таким они видели Дуннорэ-понтский феномен с того ракурса, где находились их точки наблюдения.

Норс вернулся на своё место у стенки и уселся, обхватив руками колени. Фрад, так и не встававший, загадочно улыбался. Когда первоначальный интерес к аномалии угас, и все вернулись к своим обычным занятиям, бывший инженер повернулся к Норсу; выражение его лица скрывали тени – свечной огарок, освещавший шедшую поблизости игру в карты, находился у Фрада за спиной.

– Такова стена, отделяющая наш мир от мира фоморов, – изрёк, наконец, он. – Ты что-то знаешь об этом?

– Только легенды, – ответил Фрад. – Одна из них гласит, что фоморы действительно существовали некогда в далёком прошлом; они являлись одним из человеческих племён, поклонявшихся тем же ветхозаветным богам, что и мы; дело было, как ты понимаешь, ещё до самораспятия Эзуса. Они обитали на цветущем острове, расположенном посреди океана. В их столице, омываемой морскими волнами, всегда звучали весёлые песни, чарующая музыка и шум прибоя. Страна фоморов достигла удивительного развития, и богатство города, о котором слагали легенды, не уступало красоте убранства его храмов и достижениям учёных, равным которым не встречалось в тогдашнем мире. Каждая цивилизация, – с этими словами Фрад печально улыбнулся, – знает свой расцвет, но знает она и упадок. Не стали исключением и фоморы. Время шло, и их обычаи, сперва словно застывшие, начали почти неуловимо изменяться. Трудно сказать, что послужило причиной: интриги жрецов, стремившихся усилить свою власть, или декадентские настроения, поразившие дворянскую среду, а может, и постепенное вырождение, которое всегда имеет место в случаях обособленного существования небольшой группы людей. Так или иначе, но человеческие жертвоприношения, от которых нас отучила искупительная смерть Эзуса, в земле фоморов не только не прекратились, но, наоборот, с течением времени приобретали всё более ужасающий и отталкивающий характер. Научные изыскания, уже почти неотличимые от чёрной магии, имели целью обретение ничем не ограниченного могущества и личного бессмертия. Наконец, было сделано открытие, коренным образом изменившее судьбу фоморов: они нашли путь к достижению своей мечты, хотя многие, испугавшись угрожавшего им вечного холода и забвения, отступились от своих соотечественников: погрузившись на корабли, они расселились по всему свету, включая земли, ныне известные, как Ланнвуд – ведь он расположен относительно недалеко от восточного побережья Северного моря. Призывы с острова, по слухам, давно канувшего в морские пучины или, что более вероятно, в потусторонние миры, преследовали их долгие века, пока они все не вымерли, томимые бесконечной тоской по утраченной вечной молодости. Гонимые представителями малоразвитых народов, они, последние потомки могучего племени, правившего миром в незапамятные времена, влачили жалкое существование.

Голос Фрада будто гипнотизировал Норса; тот, глубоко поражённый открывшимися его воображению образами чудесного города фоморов, был не в силах вымолвить ни слова.

– Всё имеет свою цену, и могущество тоже. Можно лишь предполагать, сколь чудовищную цену запросили высшие силы у фоморов за право жить вечно, среди пения, музыки и плеска волн…

Норс почувствовал, как клюёт носом; голос Фрада убаюкивал его, оплетая, фраза за фразой, подобно липкой паутине… Перед тем, как уснуть, он неожиданно вспомнил, что до последнего часа не знал никого в их ОПУДР, кто бы походил на его нового приятеля.

Жуткий грохот разбудил его в то же мгновение, когда веки сомкнулись, и он начал проваливаться в объятия сна, от которого уже ни за что не согласился бы пробудиться. Слепящий свет фонарей резанул его по глазам – единственная дверь вагона была сдвинута, в проём заглядывал Хокни в синем шлеме с надписью белой краской: «ВП».

– Быстрее, «пудра»! Всем выйти из вагона! Где эта «гусыня»? Все «курицы» и «лягушки» – живее стройте «пудру» на перроне!

Прежде чем Норс успел сообразить, что под этими терминами скрываются какие-то секретные армейские обозначения для должностей тактического командного состава, послышались многочисленные тому подтверждения.

– Кря-кря-кря Глиндвир! Ква-ква-ква Старк! Ко-ко-ко Глайнис!..

Дитнол Норс, рядовой 1-го, на штатах пехотной роты, ОПУДР, застёгивая на ходу униформу, спрыгнул на перрон. Однако Фрад, следовавший за ним, неожиданно возбудил подозрения военных полицейских: на нём скрестились лучи сразу нескольких фонарей.

– Фамилия, имя, взвод?! – Не дожидаясь ответа, штаб-сержант навёл на Фрада какой-то странного вида металлический предмет, зажатый в левой руке. Он заканчивался короткой антенной, которую военный полицейский выставлял вперёд, как ствол оружия; вокруг неё, щёлкая при каждом обороте, бешено вращалась маленькая фазированная решётка-мандала, её покрывали символы, похожие на рунические. К удивлению Норса, его новый друг начал блёкнуть, словно его тело лишили плоти, в конечном итоге оставив лишь один пузырь, наподобие мыльного или пластикового. Издав протяжное «а-а-а-а-у-у-у-о-о-о», наконец, исчез и тот.

– С кем он разговаривал? – спросил Хокни, водя антенной по солдатским рядам в поисках других фантомов. – Я спрашиваю, с кем он разговаривал?

Не менее дюжины человек указало на Норса. Хокни немедленно приблизился к нему, яростно сверкая глазами.

– На допрос бы тебя… – процедил штаб-сержант с нескрываемой ненавистью. – Они всегда выбирают самых ненадёжных, как-то чувствуют их… «Гусыня», ко мне!

Глиндвир подбежал к ним и принял стойку «смирно».

– Да, сэр!

– Присмотри за этим, чтобы не переметнулся на сторону «лиловых».

Холодный взгляд, изучив Норса с головы до пят, вновь уставился в глаза командиру.

– Есть, сэр!

Зная Хокни, можно было не сомневаться – за этими словами кроется нечто, способное обернуться серьёзными неприятностями. Не прошло и минуты, как Дитнол Норс, всё это время наблюдавший за заговорщицкими перешёптываниями Глиндвира с его наиболее доверенными друзьями, осознал: только что огласили его смертный приговор.

Часть

III

. Боевые награды

Глава

XVII

Историк редко получает возможность оперировать достоверной информацией, и в большинстве случаев ему приходится в немалой степени полагаться на собственное воображение; досконально зная суть общественно-политических процессов, он всегда может дописать отсутствующие страницы летописи взамен уничтоженных разрушительным воздействием Времени либо прочесть судьбу давно разрушенного поселения по немногим сохранившимся археологическим находкам.

Наибольшую же ценность представляют собой подлинные официальные документы и свидетельства очевидцев.

Одно из таких свидетельств – аудиозапись интервью тактического командира 1-го, на штатах роты, ОПУДР Идена Глиндвира, о событиях, повлёкших за собой награждение его Золотым Крестом. Сделанная на стальной проволоке, она стала основой для резонансной публикации в «Королевских ежедневных ведомостях» и послужила своеобразной вехой, отметившей переход войны с фоморами на новый, качественно более высокий уровень.

В период, когда магнитофоны и проигрыватели начали выходить из строя, даже те, что несли на себе колдовские руны Бесконечного Действия, содержание всех аудиоархивов в экстренном порядке перенесли на бумагу и приложили к самой, ставшей вскоре совершенно бесполезной, бобине. Упакованные в небольшие контейнеры из нержавеющей стали, некоторые из этих записей, несмотря на очевидные повреждения, стали достоянием Ансгера, сына Колла. Вот содержание той записи, о которой идёт речь.

«ВОПРОС: Вы заслужили Золотой Крест в первом же бою, в котором участвовало вверенное вам подразделение – это большая честь, и, учитывая тот факт, что вас даже не ранило, ещё и немалая удача. Как вы полагаете, действительно ли вам повезло – или же более оправданно говорить о некоем сплаве мужества и армейской выучки?

ОТВЕТ: Несомненно, я не чужд отваги, иначе не пошёл бы в армию, к тому же в часть, что дерётся на передовой. Что до выучки [длительная пауза], то не покривлю душой, если скажу: она в нашей роте отличалась исключительной суровостью. Наши требовательные инструктора из военной полиции…

ВОПРОС: Эти подробности можно опустить, чтобы не лишать нашу молодёжь, многими гроссгроссами56 устремившуюся на призывные пункты, свежести ощущений. Гораздо интереснее нашим славным юношам будет узнать тот факт, что вы дослужились до командира роты в считанные месяцы. А ведь вы начали службу рядовым, без фамильных связей, без протекции и образования…

ОТВЕТ: Да, я помню, что вы мне говорили [вполголоса]. Я быстро вырос в армии, в немногие недели из вчерашнего юнца и бездельника превратившись в мужчину, способного взять на себя ответственность за судьбу товарищей, как моих сверстников, так и тех, кто превосходит меня возрастом и образованностью [громко и отчётливо]. Всем этим я обязан строгим, предельно жёстким армейским порядкам и чётким, внятным приказам начальства, которые научился неукоснительно выполнять. Того же я требую сейчас от моих подчинённых [вдохновенно].

ВОПРОС: Каким именно образом вы заслужили честь быть представленным к столь высокой награде? Отличились лично вы, вся рота? Насколько тяжёлым испытанием стало для вас крещение огнём?

ОТВЕТ: Это сразу несколько вопросов, но я с радостью отвечу на все [смешок]. Награждён не только я, поскольку вся наша рота отмечена в приказе по армии, ей отныне присвоено название «ударной». Конечно, если бы в наши ряды затесались те, кто способен замарать честь мундира трусостью и ха-луп-ни-че-ством… Я верно читаю? [шёпотом]. Если бы кто-то опозорил армию, пытаясь следовать шкурным интересам, а не проявил самоотверженность, грудью защищая родную айлестерскую землю от захватчиков, если бы в трудное мгновение не прикрывал товарища, не поделился с ним последним, то, несомненно, о таких почестях, которых нас удостоило командование, не могло бы быть и речи [громко и отчётливо].

ВОПРОС: Я знаю, что ваша рота в первом же бою попала в самое пекло, и не всем посчастливилось вернуться обратно, на исходные позиции. Не могли ли бы вы рассказать нашим, буквально сгорающим от любопытства, читателям о подробностях этого памятного для вас столкновения?

ОТВЕТ: Проводилась наступательная операция, вернее, локальная атака, осу-ществ-лён-ная силами нашей роты. Ночной бой, ходе которого мы столкнулись с новыми войсками противника, причём врукопашную…

ВОПРОС: Вы одержали блистательную победу, это не подлежит ни малейшему сомнению. Ответьте на ещё один, последний, вопрос: испытывали ли вы страх?

ОТВЕТ: Страху не место на поле боя».

Бой этот, кратко, даже лаконично, описанный тактическим командиром 1-й отдельной «ударной роты», стал настоящим событием в истории войны, положившим начало новому её этапу.

… Первое время на передовой солдаты «пудры» занимались сапёрными работами. Под шутки сновавших взад-вперёд по ходам сообщения фронтовиков они рыли окопы того, чему предстояло стать «второй оборонительной позицией» в постепенно создаваемой эшелонированной системе обороны. Каждая такая позиция планировалась как система полевых укреплений из двух-трёх линий траншей, напичканных глубокими убежищами, «лисьими норами» и огневыми точками. Соединённые сетью ходов сообщения, они дополнялись развитыми проволочными заграждениями и обширными минными полями.