А еще был случай… Записки репортера

Главным, на радость телевизионщикам, оказался первый секретарь обкома. Он стоял важно, он улыбался, он махал приветственно рукой, он говорил с соратниками…

Время дорого. Ленту чайника разрезали на куски. Нашли ленту с прошлогоднего парада – тоже разрезали на куски. И теперь образ «хозяина» перемежался с танками, пушками, мотопехотой, размытой толпой демонстрантов, где нельзя было узнать ни одного лица.

Час настал. Руководитель обкома партии пришел домой после работы, надел тапочки, включил телевизор…

Редкий случай. «Хозяин» на следующие утро лично позвонил руководителю областного телевидения:

– Хочу отметить: твои люди вчера хорошо поработали на праздновании годовщины Великого Октября. Хорошую передачу сделали. Вы уж изыщите у себя возможности. Поощрите всех, кто работал вчера. И передайте благодарность от меня лично.

* * *

Мы рождаемся с криками, умираем со стонами. Остается только жить со смехом.

Виктор Гюго.

Два или три раза я ездил в Калининград к приходу из Антарктиды китобойной флотилии "Юрий Долгорукий".

Зрелище непередаваемое.

Из-за горизонта вырастает огромный, 200-метровый корабль, окруженный пятнадцатью малышами. Они подходят к причалам и теперь их можно разглядеть как следует.

Гигант – это большой перерабатывающий завод на плаву. Китобойная база. Малыши – китобойцы. Небольшие суда, вооруженные гарпунными пушками. Они гоняются за китами по океану, стреляют по ним из пушки и доставляют добычу на базу для переработки.

На флотилии плавал мой старый приятель. В прошлом журналист, перешел сюда за деньгами. В каждый приезд я ночевал у него в каюте и не переставал удивляться масштабам океанского комбината и его трагической истории.

В начале "Юрий Долгорукий" назывался «Гамбургом». Его построили в двадцатые годы и плавал он, как круизный корабль под немецким флагом.

В 1940 году лайнер ставили в польской Гдыне, как базу подводных лодок. А когда гитлеровцам стало совсем худо, «Гамбург» стал транспортом. Перевозил немцев, эвакуировавшихся на родину в страхе перед приближающийся Советской армией.

5 марта 1945 года на борту корабля находилось 10 тысяч беженцев. Налетели английские бомбардировщики и устроили настоящий ад. К счастью, судно уцелело. Через два дня немцы отвели свой «Гамбург» туда, где поглубже, открыли кингстоны на глубине восемнадцати метров. Но корабль не канул в морской пучине – его высота 19,37 метра. Больше той глубины, которую хозяева избрали ему могилой.

Это было в трех милях от порта Засниц. Корабль не сгинул. Восточные немцы подняли его и в ноябрьские праздники передали СССР как дар трудящихся Германии.

Судно перегнали в Антверпен, поставили на реконструкцию и дали новое имя: "Юрий Долгорукий". В честь основателя Москвы.

Его предполагали использовать, как лайнер. С экипажем в 521 человек и с 1149 пассажирами на борту. Но конъюнктура скоро изменилась и корабль перестроили под китобойную базу. A с пятнадцатью боевыми китобоями – в китобойную флотилию.

Для китов – океанских гигантов – это был страшный враг. В первой же экспедиции флотилия добыла 3.484 кита. Их вес – 100561 тонна.

На корабельной фабрике всю эту массу разделывало множество женщин. Кит – ценное сырье. Основная часть – мясо, китина. Оно шло на колбасу. Или просто на китятину – без хитростей.

Во время войны я ел это мясо. У него странные особенности. Жуешь как говядину, волокнистую. А на вкус – натуральная рыба. С непривычки неприятная еда.

В туше много сала – ценного промышленного сырья. Еще китовый ус. Из романов помнятся корсеты, которые барышни накрепко зашнуровывали перед балом. Они делаются из китового уса. А из печени – витамин А. Железы и мозг идут на гормонные препараты. Среди них, например, инсулин.

А еще в пищеварительном тракте кашалота находится твердое, напоминающее воск, вещество, которому цены нет. Это – серая амбра. Фиксатор запахов для парфюмерии. Для изготовления особо дорогих духов.

Из профессионального любопытства я понюхал амбру. Она омерзительно воняла.

Работа на китовой фабрике была тяжелая. Жизнь на базе надоедливая и скучная. Много месяцев в океане. Кругом вода, одна вода.

Под ногами палуба корабля шириной в двадцать четыре метра и длиной в двести со всеми надстройками, которые занимают львиную часть жизненного пространства.

Работницы и команда – мужчины судна придумывали всякие развлечения, чтобы развеять скуку и скрасить время.

Вот одно из них.

Оно, естественно, связано с китом.

Это очень крупное млекопитающее. Самое крупное в океане. Скажем, средний синий кит имеет рост 25 метров, крупный – 33. Его вес 90-120 тонн.

Забуду о скромности, скажу, что у такого гиганта и детородный орган не мелкий. От двух с половиной до трех метров. Для сравнения. У крупного африканского слона – два метра.

Я рассказываю о физиологических особенностях кита вот почему.

На 8 марта, женский день, когда все ложились спать, мужчины разыгрывали свою забаву.

Они брали детородные органы китов, спускались на палубу, где располагались женские каюты, и подпирали ими двери.

Утром девушки отправляясь на работу, пытались открыть дверь, а она не поддавалась. Нажимали посильней, объединяли силы и обнаруживали в коридоре "подарок".

И тут начиналось самое интересное. Они взваливали на плечи китовое приданое и карабкались по крутой лестнице на открытую палубу. Там, под хохот корабельной команды, избавлялись от гостинца.

К счастью для китов, на их добычу был наложен мораторий и в 1975 году китобойную базу списали на слом.

В наши дни за океанскими гигантами охотятся лишь аборигены нескольких стран – без китового мяса они не могли бы существовать.

А я иногда с удовольствием любуюсь игрой океанских гигантов здесь, на восточном побережье США. С каждым годом их становится больше.

* * *

Обществу полезны и оптимисты и пессимисты. Если оптимист изобретает самолет, то пессимист – парашют.

Бернард Шоу.

Женился мой коллега. В просторной профессорской квартире нареченной составили столы. Среди гостей со стороны невесты – ее коллеги из научно-исследовательского института. Со стороны жениха публика собралась горластая, голодная – наша пишущая братия из молодежной газеты.

Мне досталось место на тахте. Рядом оказался мой коллега – весельчак, незатихающий балагур. Он славился тем, что по любому поводу говорил остроумные тосты и слыл большим гурманом. Хорошая еда была для него божеством.

– Ну, посмотрим, что тут самое вкусное, – проворковал он и осмотрел стол взглядом знатока. – Посмотрим, с чего начнем…

И тут коллега замолк на полуслове.

Я покосился в его сторону и не узнал человека. Он сидел словно каменное изваяние. Молча. Наколол на вилку ломоть лососины, открыл рот и… замер. Правда, я тут же понял, что ничего потустороннего с ним не произошло. Просто парня парализовал пошлый страх.

Повернул я голову и увидел на такте, за нашими спинами, огромного и на вид чрезвычайно свирепого эрдельтерьера. Пес стоял, не шевелясь, и хмуро, неотрывно смотрел на руку моего соседа. Ту, в которой была вилка с лососиной. Наш же балагур со страхом смотрел на собаку. Казалось, поднеси он ближе ко рту вилку, пес тут же защелкнет свои чудовищные челюсти на его руке.

Я ехидно хмыкнул: эрдель покусился на самое святое нашего гурмана. Сладострастию противостояла кровожадность.

Из вредности я сделал вид, что ничего не заметил. Наоборот, стал из-под носа парализованного страхом едока таскать самое вкусное. И нахваливать, конечно, при этом.

Кое-кто из редакционных парней обратил внимание на забавный конфликт интересов между человеком и зверем. Они тоже стали дружно разбирать закуску с нашего стола. Это было, конечно, очень жестоко.

На все про все ушло немало времени, пока кто-то из хозяев не согнал добродушного по природе пса с тахты. Мой сосед получил свободу. Бросился на штурм накрытого стола наверстывать упущенное. Но было уже поздно: самое вкусное мы, коварные, успели съесть. Да и невкусного там почти ничего не осталось.

Свадьба вышла веселая. Только один человек на ней оставался грустным. Это был мой неудачливый сосед по пиршеству. Не произнес он, увы, на том празднике ни одного своего тоста. Ни разу не пошутил.

* * *

Так просто быть добрым – нужно только представить себя на месте другого человека прежде чем начать его судить.

Марлен Дитрих.

По ассоциации пришла на память еще одна трогательная история.

Как-то вышла женщина из своей квартиры. Видит – у двери сидит крупная собака. Худая, неухоженная, шерсть клочьями. С печальными глазами. Сидит и смотрит на женщину покорно.

“Бездомная, наверное, – подумала та. – Небось, и голодная.”

Вынесла миску с едой, поставила у двери. Собака вмиг проглотила все, что там было. Поела и ушла, вильнув хвостом.

На следующий день хозяйка выглянула за дверь, а пес уже тут как тут – сидит, ждет. Все с той же печалью в глазах. Женщина забеспокоилась: что же теперь всю жизнь кормить эту бездомную собаку? Но миску еды вынесла. Дождалась, когда та съест, и выгнала побирушку на улицу.

Настал третий день. Женщина – а она теща моего старого друга – вышла в коридор и видит: у двери сидит нахлебница, а рядом – три ее щенка. Сидят, ждут. Вся семья пришла на кормежку.

Это зрелище добило хозяйку. Человек жалостливый, она не могла равнодушно смотреть, как бездомная мать пришла за подаянием ради своих голодных детей.

Судьба дворняги была решена. Щенят рассовали по знакомым, а мамашу взяли в дом. Назвали ее Диной. Скорее всего, эту собаку первый раз в ее жизни позвали по имени. Как положено.

Думаю, пес весь остаток своего века помнил, что сделал для него добрый человек. Помнил и постоянно старался показать это домочадцам.

Несколько лет назад Дина умерла, дожив до глубокой старости. В тепле и сытости. В собственном доме.

* * *

Если хочешь ничего не бояться, помни, что бояться можно всего.

Сенека.

Если уж зашла речь о братьях наших меньших, расскажу еще одну историю.

Однажды мы с приятелем решили отдохнуть от суеты, политики, газет, телевизора и даже радио. Выбрали для себя озеро где-то на стыке Латвии и Белорусии. Называется оно Струсто. Там сейчас туристическая Мекка. А в то время была глушь. Глушь невиданной красоты.

Выбрали мы на озере остров. Переправились. Огляделись. Островок невелик – виден из конца в конец. В противоположных сторонах стоят два крестьянских дома, два хутора.

Приглядели мы себе полянку поближе к воде. Поставили две палатки – для сна и под продуктовый склад. Компания – нас сопровождало несколько человек – развела костер, открыла бутылки. Мы с приятелем установили для себя сухой закон на воде. Так что все спиртное надо было выпить до отъезда друзей восвояси. Словом, погуляли мы в тот вечер прилично.

В какой-то момент одна из девиц отошла от костра к озеру и вдруг заверещала:

– Ой, какой симпатичный ежик!

Я умилился: нетронутая природа… Край непуганых зверей…

Наутро отправили компанию на материк, а сами взялись за весла. Заря была красивая, клев отменный. Вернулись с уловом. Развели костер. Я принялся за уху. Полез в складскую палатку за посудой и в страхе обомлел: из полутьмы шло злобное шипение.

“Змея, – ужаснулся я. – Сейчас ужалит. Уползти не успею…”

Стал пятиться, поднял полог палатки и увидел нечто невероятное.

На куске мяса, выпотрошенного из сумки, стоял передними лапами огромный еж. Ощерившийся еж. Как собака или волк. Но страх у меня прошел – не змея же все-таки оказалась. Взял палку и выкатил его на волю.

“Вот тебе и нетронутая природа”, – съехидничал я мысленно.

Мы посмеялись над приключением, принялись за стряпню. Поели у костра, затянули бесконечный рыбацкий треп. Вдруг приятель в удивлении раскрыл рот:

– Посмотри вокруг…

Стояло светлое время суток. По периметру нашей живописной поляны сидели – или стояли? – ежи. Милые, славные ежики, о которых написано так много трогательных рассказов и сказок. Еще и сейчас помню картинку, на которой еж-вегетарианец наколол на свою колючку розовое яблоко и несет к себе в нору. Трогательно…

Вокруг нас сидели такие же милые ежики. Но было их очень уж много.

Мы подивились, откуда на таком пятачке земли могла взяться целая колония колючих зверьков. Не по воде же они приплыли? Не по льду же перешли?

…Ночью я проснулся от того, что кто-то толкал меня в бок. Толкал через полотно палатки.

“Какой-то зверь, – подумал я. – Интересно, какой?”

В темноте на поляне ничего не разглядишь. Но беспокоиться было нечего – хищников на таком маленьком островке не водилось.

Утром увидели, что кто-то явно похозяйничал в лагере ночью. Большой котел с давешней хорошо наперченной ухой был пуст. Все съедено без следов. Рыба обглодана до самых мелких косточек.

К вечеру снова развели костер, стали кашеварить. Подошли на огонек ближние хуторяне. Хороший, спокойный разговор. Собака подняла тревогу в нескольких шагах от нас. Посмотрели, а там еж. Свернулся в клубок, выставил свои иголки.

Мы рассказали хозяевам о приключении с ухой, оставленной на ночь. Кто бы ее мог съесть?

– А ежи, – ответили гости. – Они все здесь съедают.

И рассказали нам такую историю.

В свое время на островке развелись змеи. Много змей. Опасно стало жить. Как они туда попали – никто не знает. Как бы там ни было, ползучие гады стали выживать людей из их райского уголка. И тогда крестьяне придумали, как победить непрошенных гостей. Привезли они с материка ежей – злейших врагов пресмыкающихся. Пустили на волю. На “пастбище”.

А те в первую очередь стали плодиться. Быстро, с азартом. Потом большой, дружной командой набросились на змей, уничтожили всех поголовно.

И вот тут-то началась трагедия. Ежей на острове было уже видимо-невидимо, а харч кончился. Не осталось тут змей – единственного продукта, на котором выросло поголовье колючих охотников. Голод повел ежей на подвиги. Они атаковали крестьянские дворы, начали душить цыплят, подбирали все, что плохо лежало. Спасу от них не было. Крестьяне подняли курятники нас землей, уберегали цыплят от гибели. Ежи стали пробираться в дома и шарить там по углам в поисках съестного – как лесные бандиты.

Мы попали на остров в кульминационный момент – крестьяне надежно отгородились от докучливых зверьков. Бывшая боевая команда осталась совсем без провианта. На материк уйти она не могла. Кругом вода, ежи в плавании не сильны.

Оставалось одно – естественное регулирование поголовья.

* * *

Боже, сделай меня тем, кем я кажусь своей собаке.

Я. Вишневский.

Я прилетел в Ташкент сразу же, как только в редакцию пришло сообщение о сильном, разрушительном землетрясении. Мотался по городу, писал в блокноты все, что могло пригодиться позже, когда дома сяду за письменный стол.

Город лежал в руинах. Бесчисленные глинобитные домики были разрушены. В городских парках разбили палаточные городки – в них жили люди, лишившиеся крова.

Под палящим солнцем полотно палаток раскалялось чуть ли не до бела и женщины, спасая детей, безустали поливали их из шлангов.

Огромное здание министерства культуры треснуло на три части. В его туалете я увидел наивное объявление: “Галоши мыть в унитазе запрещено”.

При малейшей тревоге люди в панике бежали к дверям и жались в притолоке. В молодежной газете мне сказали, что здесь, в дверях, самое безопасное место.

Троллейбус мягко скользил по асфальту и вдруг запрыгал, как по крупному булыжнику. Я спросил у соседки – что это?

– Землетрясение, – привычно ответила она.

В парке под палящим солнцем сидели два узбека в теплых стеганых халатах. Выпивали. На столе – бутылка водки. На мой взгляд, она уже готова была закипеть.

Много милиционеров. Они находятся друг от друга на расстоянии видимости. Берегут город от мародеров.

Жизнь не останавливается. По узкой полуразвалившейся улочке медленно движется свадьба. Громко звучит карнай – диковинная металлическая труба, напоминающая по звучанию трамбон, длиною в два метра.

Здесь считают, что предвестником очередного толчка землетрясения служит вой собак. Люди прислушиваются.

Очень жарко. На автомобилях-молоковозах заклинило термометры.

…Вскоре в Ташкент для восстановления разрушенного прибыл специальный строительный поезд из Латвии. Он тут же приступил к работе на окраине города, в Чиланзаре. Там же, неподалеку, на землях колхоза имени Ленина, был разбит его палаточный городок.

Днем я пропадал в городе, а вечером приезжал ночевать у строителей.

Однажды руководители поезда сказали мне, что нас приглашает в гости председатель колхоза. Я порадовался – появилась возможность увидеть, как живут узбеки за стенами своих дворов.

Встретил сам председатель. Усадил в парадной комнате на курпачу – изящно вышитую лежанку на полу, познакомил со своим отцом. Женщины стали приносить угощения. За разговорами дело дошло до короля восточных застолий – плова. Восторг! Каждая рисинка лежит отдельно, переливается янтарем. А запах…

После своего походного питания мы готовы были тут же наброситься на плов. Но хозяин медлил, не подавал сигнала приступать к еде. Первым этот сигнал подал отец председателя. Он сложил пальцы лодочкой, стал утрамбовывать в ней пышущий ароматом рис. Не зная местных обычаев, мы с интересом наблюдали за ним. Его черные, заскорузлые пальцы старательно трамбовали плов, пока он не вырос горкой на его руке.

Но вот старик закончил свои манипуляции и стал внимательно приглядываться ко мне. Я вопросительно посмотрел на хозяина дома. Тот объяснил:

– У нас принято подавать рис прямо с руки самому почетному гостю.

– Как это, с руки? Куда подавать?

– Да прямо в рот…

– Не меня ли он собирается угощать?

– Именно вас. Приготовьтесь…

Я почувствовал, как засосало под ложечкой, во рту появился неприятный привкус металла. Представил себе, как горка риса, утрамбованная заскорузлыми, черными, словно только что из навоза пальцами, будет затолкана мне в рот…

В тот момент я не думал о том, что отец председателя мыл перед едой свои руки, что они черны и заскорузлы не от грязи – просто от старости и многолетнего труда под открытым небом в непогоду и зной. Да, я не думал об этом – брезгливость и страх взяли верх над разумом.

Мне становилось дурно. Не пойму, как в таком состоянии меня осенила спасительная идея. Я поблагодарил старика за подношение и сказал:

– Сожалею, но сейчас я не самый почетный гость в вашем доме. Я просто журналист. Вот рядом со мной сидит самый важный человек – он начальник строительного поезда, инженер, ему подчиняется много людей. Мне бы не хотелось, чтобы его обошли вниманием в вашем доме…

Дальнейшие события были полны драматизма. Для краткости скажу лишь, что отец хозяина тут же переключил свое пристальное внимание на моего соседа. Подозреваю, что мысли того мало чем отличались от моих – он тут же с перепугу стал жаловаться на свою язву желудка.

Эстафета на этот раз была передана главному инженеру. Однако, когда он тоже попытался увильнуть от горстки плова, глаза старика засверкали срашным гневом. Он стал выкрикивать по-узбекски что-то, напоминавшее своей тональностью примитивные русские ругательства.

В общем, стрелочником оказался главный инженер. Он принял плов для VIP, как сказали бы сейчас. И потом, на протяжение всего дня, старик оказывал ему всяческое почтение.

* * *

Считать ли это прогрессом, если людоед научился пользоваться ножом и вилкой?

Станислав Е. Ленц.

В разрушенном Ташкенте нещадно боролись с возможным возникновением эпидемии. Даже доктор нашего палаточного городка получил строжайшее предписание. При малейшем подозрении людей отправляли в карантин.

И вдруг у моего фоторепортера возник понос. Сначала он помалкивал. Потом начал рысцой бегать в импровизированный туалет.

К врачу обращаться нельзя – немедленно упекут в карантин неизвестно на какое время. Редакция окажется без важных снимков. Надежда оставалась только на самих себя.

Спрятал я его в одной из палаток – попросил ребят помалкивать. Купил всяких лекарств. На кухне наварили риса – для борьбы с недугом.

Пронесло.

Впрочем, нашему папарацци словно на роду было написано притягивать к себе всякие приключения.

В один из дней поехали мы в горы, в детские лагеря. Присели перекусить на природе. А он подался в кусты – по нужде.

Лежим мы на траве, болтаем и вдруг слышим истошный крик. Приподнялись. Видим – по склону горы мчится вниз наш фотомастер. Мы в машину за ним. Беглец несется с олимпийской скоростью, ухватившись одной рукой за полунадетые штаны, придерживая другой аппаратуру.

Остановился лишь тогда, когда машина перегородила ему дорогу.

– Что случилось?

– Там змея!

– Напала на тебя?

– Не успела.

– Так что все-таки произошло?

– Сижу я, своим делом занимаюсь. Вдруг вижу – среди зелени голова змеи. Смотрит на меня пристально. Думаю: сейчас ужалит. Надо удирать. Схватился – и бегом. А тут вы догнали.

– Не было там никакой змеи. Тебе привиделось…

– Была. Она так на меня смотрела…

– Шипела?

– Нет…

– Поехали назад. Посмотрим – есть змея или нет.

Мы вернулись к точке уединения папарацци. Обшарили большую территорию вокруг – никаких пресмыкающихся не обнаружили.

Позже мой коллега еще не раз возвращался к этому приключению. Доказывал, что кобра было. И что она чуть не отправила его на тот свет.

* * *

У оптимистов бывают мечты, у пессимистов – кошмары.

Бернард Шоу.

Ко мне в кабинет вошла незнакомая женщина.

– Я писатель, – сказала она, назвав свое имя. Мне оно не было знакомо. – Я написала роман о сибирских строителях. Хочу предложить вам для публикации.

– Извините, но мне кажется, вы пришли не по адресу. Я занимаюсь экономикой. А вот прямо напротив нас находится отдел культуры. Книги по их части.

– Нет, я знала, куда шла. Вы занимаетесь экономикой. Значит, и строительством. Вы лучше других поймете, о чем идет речь в произведении.

– Но роман – это литература. В первую очередь, литература. И, знаете, пустил я в ход последний аргумент, мы, в отделе, не решаем вопросы публикации. Решает редактор. Тем более, речь идет о крупном литературном произведении.

Поднимитесь к нему на второй этаж. Он сейчас на месте. Как решит, так и будет.

Женщина ушла. Похоже, не очень довольная.

Через какое-то время позвонила секретарша:

– Редактор вызывает.

Вошел в кабинет к шефу. Перед его столом сидела моя новая знакомая.

– У нас есть рукопись книги, – сказал он. – Будем ее публиковать.

– Я при чем?

– Ты будешь готовить ее к печати.

– Но литература – дело отдела культуры. У нас своей тематики по горло.

– Отдел культуры не потянет. Это роман о строителях в Сибири. О строителях! Да и у тебя, как я помню, диплом издательского редактора…

– Можно его посмотреть?

– Конечно, – засуетилась женщина. – Достала из сумки толстенный «кирпич», протянула мне.

Я взвесил на руке. Тяжело.

– Если мы отдадим под него одну полосу из четырех в каждом номере, потребуется года полтора-два. Выдержит ли это газета?

В глазах шефа я прочел сомнение.

– А если сократить?

– Насколько?

– Сейчас узнаем. – Редактор обратился к авторице:

– Как вы смотрите, если роман будет напечатан в двух подвалах нашей газеты?

Видно было, что мы не первые, куда женщина ходила со своим творением. Теперь она была готова на все.

– Конечно! Делайте, как сочтете нужным.

– Тогда возьмите рукопись и доведите ее до нужного формата.

– Нет, нет! Доведите сами. Вы профессионалы. У вас лучше получится.

– Возьми и подготовь разворот, – решительно распорядился шеф.

– Отдел культуры…

– Забудь. Я поручил тебе, ты и делай.

…Я спустился к себе. Позвал парня из отдела – он был чем-то вроде моего заместителя. Толковый журналист. Показал ему рукопись. Измерил ее толщину, разделил пополам, отдал ему вторую часть и сказал:

– У нас не пойму, какое задание. Надо из этой кучи бумаги сделать два подвала на разворот. Тут – роман. Тебе подходит – ты поэт. Мне сложнее.

Давай сделаем так. Каждый из нас из своего куска соорудит подвал, нижнюю часть газетной полосы – страниц семь-восемь. Потом их сложим и пригладим стиль, чтобы не было разночтений. Согласен?

– А куда деваться?

Я, конечно, злоупотребил своим служебным положением. Взял себе начало романа и потому мне было понятно его содержание. Но все же, по мере того, как я узнавал о персонажах и разбирался в коллизиях, рассказывал об этом коллеге, чтобы тому было легче понимать, куда мы идем.

Долго ли, быстро ли мы «кирпич» растерзали. Свели обе части. Отдали редактору. Тот, недолго думая, поставил бывший роман в текущий номер, даже не согласовав с автором.