А еще был случай… Записки репортера

Через пару дней после Нового года на камбуз зашел судовой радист и протянул радиограмму.

– Только что получил. Передал твой приятель. Попросил вручить побыстрее.

Я прочел:

– Поздравляю с днем рождения. Лучшие пожелания.

– Когда день рождения?

– Сегодня.

– Тогда и от меня поздравление!

…По судовой трансляции сказали:

– Капитан просит корреспондента срочно зайти к нему.

Я безнадежно осмотрел себя – переодеваться некогда. И побежал.

Открыл дверь в каюту капитана, а она вся в золотых шевронах до локтей. Остановился у двери растерянный.

– Входи, входи, – сказал капитан.

– А что мне здесь делать? Тут полное офицерское собрание. Пойду к боцману…

– Ладно, ладно, не валяй ваньку. К тебе люди приехали.

Я вошел. Все дружно расхохотались, глядя на мой комбинезон. Я развел руками – дескать, что имеем, то и носим.

Поздоровались, пообнимались. Я сбегал в каюту, переоделся. Капитан достал заветную бутылку, но тут обнаружилось, что у каждого гостя оказался свой заветный чемоданчик.

Вызвали всех, отвечающих за еду на судне – пошла речь о приличном столе.

Пока они решают вопросы, связанные с организацией банкета, расскажу, в чем дело.

На одном из кораблей перехватили дружескую радиограмму, адресованную мне. Ту, где меня поздравляли с днем рождения. Радист отнес ее капитану. Тот связался с коллегами на судах, которые стояли в тот день в Роттердаме. И вот – сюрприз.

В присутствии всего офицерского собрания мастер осободил меня от работы на тот день и пир пошел горой. Гостей я знал хорошо. Некоторые из них были моими друзьями. Так что отпраздновали мой день рождения на чужбине отменно.

Вечером я стоял на палубе и с грустью смотрел, как шлюпки с капитанами уплывали в разные стороны огромного порта. Уплывали на исправных моторах. Маас им не мешал.

Да, впрочем, и нам пора было отправляться в путь. Мы вышли из устья Мааса и пошли на запад, удаляясь от родных берегов. Прошли Северное море. Вышли в Английский канал. В школе на уроках географии его называли Ла Манш. Оживленный морской путь между Англией и Францией. Достаточно длинный – около 600 километров.

Глядя на встречные и попутные суда, я вспомнил, как осенью 1959 года отслеживал в диспетчерской пароходства движение одного очень важного корабля. Из порта Балтийск, расположенного поблизости от Калининграда, отправился в плавание турбоэлектроход “Балтика”. На нем на сессию ООН плыла делегация Советского Союза во главе с Никитой Хрущевым.

Я отслеживал маршрут корабля, погоду на его пути, любые детали, которые могли пригодиться для очередной публикации в нашей морской газете. Для нее эта тема считалась главной.

“Балтика” была заслуженным судном. На первых порах она называлась “Вячеслав Молотов”, затем, после смерти Сталина, ее переименовали.

В начале Отечественной войны она вместе с другими кораблями вывозила из Таллина четыре тысячи раненых советских бойцов. В пути конвой терял суда. Людей подбирали в море и переправляли на “Балтику”. До тех пор, пока мина не взорвалась у ее борта и не разорвала его. Раненный корабль на буксире притащили в Кронштадт. После ремонта и окончания войны он плавал на Черном море, затем во Владивостоке. Пока снова не попал на Балтику.

Мы знали, что турбоэлектроход тщательно готовили к походу в Америку. Готовили не только сам корабль, но и команду. Каждого человека чуть ли не просвечивали насквозь. Многих заменили на более надежных. Экспедиция должна была пройти без эксцессов.

“Балтика” благополучно миновала берега Европы, пересекла Атлантический океан, вошла в Нью-Йорк. Начался визит.

Все было бы замечательно, если бы не одна неприятность. После того, как Никита Сергеевич сошел на берег, судно покинул человек, не входивший в правительственную делегацию.

Политического убежища у американских властей попросил второй механик “Балтики”. Человек, которого проверяли-перепроверяли. Секретарь комсомольской организации экипажа, надежный во всех отношениях.

Большая неприятность. Но и она может показаться мелочью на фоне того, что произошло дальше.

Хрущева пригласили на американское телевидение. Там он получил возможность высказать свои идеи по насущным проблемам в беседе с ведущими комментаторами.

Но вот незадача. В передаче время от времени возникали паузы и в них включалась точно такая же по форме беседа, но со вторым механиком “Балтики”. Мы можем догадаться, о чем говорил молодой человек, попросивший политическое убежище у американцев.

Я могу предположить и то, почему у Хрущева было плохое настроение и почему он стучал ботинком по столу на заседании Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций.

* * *

В этом мире неверном не будь дураком:

Полагаться не вздумай на тех, кто кругом.

Твердым оком взгляни на ближайшего друга —

Друг, возможно, окажется злейшим врагом.

Омар Хайям.

Мы вышли из Ла Манша. Берем курс на юг – нам для начала надо зайти в Италию. Идем через Бискайский залив. Здесь из-за особенностей рельефа дна часто возникают штормы и ураганы. Еще с древних времен это место считалось у моряков гиблым. Кладбищем кораблей.

Мы миновали его благополучно, хотя была зима – самое опасное время в Бискайском заливе.

Переход по Атлантическому океану вокруг западной оконечности Европы был коротким. Когда слева по борту оставался португальский Лиссабон, мне вспомнилась одна удивительная история. Она произошла с двумя моими знакомыми моряками.

Они плавали по морям и океанам в чинах капитана и старшего механика. Отечественная война застала их в Лиссабоне – судно стояло там на ремонте. Корабль был арестован, выведен из порта на рейд. Подальше от берега. Экипаж с помощью Красного креста переправили в Скандинавию, потом на родину. А два человека остались на борту. Капитан и дед – так называют моряки старшего механика. Они остались, чтобы сберечь пароход. Чтобы его не могли посчитать брошенным командой. Иначе он мог стать призом того, кто поднимется на его пустую палубу.

Пищи не было. Помогал, правда, Красный крест, но его продуктовые передачи были каплей в море. С них и ноги протянуть было недолго.

Спасение от голодной смерти было найдено самим “экипажем” корабля. Капитан с дедом устроили в одном пустом трюме огород. Выращивали всякую зелень. В другом стали разводить кроликов – они быстро размножаются. Кормили их собственной травой. А сами питались мясом. Почти только мясом. Благодаря ему и выжили.

Четыре года два моряка берегли свой корабль. Без перерывов, выходных, больничных листов, отпусков, праздников несли бесконечную судовую вахту. Двенадцать часов через двенадцать. Полсуток дежурство, полсуток отдых на огороде или у загонов для кроликов. День за днем четко, по моряцки вели судовой журнал.

Спаслись сами. Спасли и корабль.

Я встречал этих робинзонов в коридорах пароходства. Они ходили, понурые, из кабинета в кабинет. Показывали свой судовой журнал – главный документ на корабле. Показывали большим чиновникам и мелким. И никак не могли получить свою зарплату с доплатой за огромную сверхурочную работу.

Я читал их вахтенный журнал. В нем – вся жизнь на пароходе и обстановка вокруг него. Никаких капитанов Немо для этих приключений не потребовалось бы.

* * *

Стремись не к тому, чтобы добиться успеха, а к тому, чтобы твоя жизнь имела смысл.

Альберт Эйнштейн.

Вообще-то, когда началась война, где-то за границей оказалось несколько латвийских судов.

Одно из них – самый крупный грузовой “Герцог Екаб”.

В тот день, когда Латвия стала советской, теплоход шел в Тихом океане к берегам Перу, в порт Кальяо. Получили сообщение и решили изменить курс – идти на родину. Но трезвые головы подсчитали, что ни горючего, ни воды, ни провизии на такой переход не хватит.

Пошли по прежнему курсу, в Перу. Но там моряков встретили нелюбезно. Поставили на борту вооруженную охрану, завели речь об аресте корабля. Экипажу запретили сходить на берег.

Большинство команды было за то, чтобы любым способом уйти из этого порта. Но кое-кто решил остаться – им не нравилась советская власть в родной стране.

Глубокой ночью вооруженную охрану силком затолкали в шлюпку. Потушили все огни. Крадучись, в темноте выбрались из порта и взяли курс через весь Тихий океан – во Владивосток.

…Вот что рассказали мне моряки во время одной из командировок.

В Лондоне на их судно пришел какой-то человек. Говорил по-русски. Попросил пустит на корабль.

Команда подумала, что он попрошайка – натащила с камбуза всякой снеди. Но гость возразил, что не голоден и не нищий.

Он рассказал о теплоходе “Герцог Екаб”. О том, как его товарищи спаслись от плена, а он остался. Что все эти годы скитался по миру, переходя с корабля на корабль. Нет, он не беден. Хорошо зарабатывает. Ни в чем себе не отказывает. Но болит душа – он как бы предал товарищей и остался одинок.

…А теплоход, как мы помним, под покровом темноты ушел из Перу. На подходе к Владивостоку экипаж поднял красный флаг и вошел в новую жизнь.

Но его судьба, на мой взгляд, сложилась не лучше, чем у того отщепенца. Корабль получил новое имя – “Советская Латвия”. В годы войны он перевозил военные грузы по ленд-лизу. Но когда наступил мир, теплоход передали “Дальстрою”. Я уже писал, что это был страшный спрут. Ему принадлежали миллионы советских заключенных, которые пилили лес, строили железные дороги, добывали золото в нечеловеческих условиях. И умирали в лагерях.

Позорная миссия выпала на долю бывшего “Герцога Екаба” – он перевозил зеков из Владивостока и Находки на Колыму. На муки.

Через много лет я был в командировке во Владивостоке. Попытался найти следы этого корабля. Мне сказали, что его уже нет на свете. “Герцога Екаба”, как говорят моряки, разрезали на гвозди.

* * *

Грязь блестит пока солнце светит.

Иоанн В. Гёте.

Мы – у входа в Средиземное море, в Гибралтарском проливе. Это место само по себе прекрасно, но оно еще овеяно мифами и легендами древнего мира.

Вход и выход этих морских ворот стерегут по древним сказаниям Геркулесовы столбы. Горы. Одна из них, северная, – Гибралтар. О ней я рассказывал. Другая Абила, южная, расположенная рядом с Сеутой, на северном побережье Африки.

Античное сказание говорит, что в ходе своего путешествия на запад древнегреческий герой Геракл отметил самую дальнюю точку своего пути – две горы, возвышавшиеся на горизонте. Эта точка и служила границей для мореплавателей в античную эпоху. Вот почему в переносном смысле Геркулесовы столбы – это край света.

Был теплый солнечный день, когда мы входили в пролив. Я спросил ни к кому конкретно не обращаясь:

– Столбы Геркулесовы, а открыл их Геракл. Почему такая путаница?

Неожиданно отозвался матрос на руле:

– Геркулес и Геракл – одна личность. Просто грека Геракла итальянцы звали Геркулесом.

Судно шло мимо Гибралтарской скалы. Я с уважением смотрел на нее и мечтательно сказал:

– Зайти бы на несколько часиков… Там столько истории…

– Это очень легко сделать, – отозвался дед, зашедший в ходовую рубку.

– Как? – Обрадовался я.

– Пойди в яму, – так на морском сленге зовут машинное отделение – возьми горсть песка и насыпь в машину. Мы пойдем в Гибралтар на ремонт, а ты погуляешь по скале денька три.

Пошутив, мы вышли в Средиземное море и взяли курс на север Италии. На счастье, погода выдалась великолепная. Штиль. Ласковое солнце в январе. Стайка дельфинов, которых я видел впервые в жизни, плыла наперегонки с носом корабля в буруне. Временами они весело выскакивали из воды и снова шли поводырями впереди судна.

Безмятежное плавание, солнечные зайчики на воде и веселая игра дельфинов навевали разные воспоминания. На память пришла и такая история. Рассказал мне ее мой хороший приятель, судовой радист.

Они пришли в польский порт. Стоянка предвиделась короткая, но достаточная для того, чтобы сходить в город.

Их было трое. Пошатались они по магазинам, пофлиртовали с симпатичными польками в сквере… Не заметили, как день прошел. Поторопились в порт. Поднялись по трапу – вахтенный и говорит:

– Из-за вас на два часа отход задержали. Идите в столовую команды – там собрание будет.

Ребята со страху не знали, что делать. Мало того, что отход задержали, так еще на судне с ними в рейс пошел инструктор парткома пароходства. Значит, расправа будет самой суровой.

У входа в столовую их увидел первый помощник капитана.

– Все трое ко мне в каюту!

Там уже был представитель парткома. Он укоризненно посмотрел на парней и сказал первому помощнику:

– Сейчас никаких разборок. Проведем подписку на заем, потом подумаем о их судьбе.

Пока шли в столовую, один из троицы прошептал:

– Делайте то, что я. Больше ничего.

Экипаж был в сборе. Инструктор парткома сразу же приступил к делу. Он говорил о патриотизме, родине, сплоченности вокруг партии, борьбе за мир и о том, что советские люди всегда поддерживают свою страну деньгами, заработанными собственным трудом.

– А теперь, – сказал он, – давайте приступим к подписке на государственный заем.

В столовой возникла заминка. И тогда руку поднял один из проштрафившейся троицы, заводила.

– Моряки всегда были в первых рядах патриотов родины. Я решил подписаться на заем на три месячных оклада. Это будет мой вклад в развитие страны.

Руку поднял мой приятель, радист:

– Я поддерживаю это решение и тоже подписываюсь на три оклада.

Тут же выступил третий приятель:

– Конечно, моей семье придется потуже затянуть пояса, но и я подписываюсь на три оклада. Призываю всех членов экипажа следовать этому примеру.

Зал молчал. Команда смотрела на троицу глазами побитой собаки.

Государственные займы были бичом народа. При низких заработках люди жили бедно и голодно. А тут каждый год на них навешивали тяжелый оброк. Да что там – формально они навешивали его на себя сами.

Хорошо бы если б государство обратилось к своим гражданам:

– Мы в тяжелом финансовом положении. Помогите, кто сколько может!

И люди несли бы деньги – кто много, кто поменьше. Ну, а экстремисты и вовсе подписывались бы на три оклада.

Но в нашем случае сумма никак не зависела от людей. Руководители предприятий и общественных организаций стремились перещеголять соседей и выбиться в передовики района или города.

В коллективах создавали истерическую обстановку при подписании на заем – в ней стыдно было брать на себя оброк меньший, чем другие.

Подписка шла на ура один день, а остальные дни года семья должна была отказываться от масла, мяса, хлеба, сладостей для детей.

Под сумму займа выдавались красиво напечатанные бумаги. Они назывались облигациями. Государство как бы брало у меня деньги в долг и выдавало мне расписку, облигацию. Обязательство, что долг вернет. Потом шли годы, менялись деньги, облигации дешевели, превращались в ничто.

У меня, как и у других была пачка этих красивых, ничего не стоящих расписок. Сейчас не помню, куда они делись. Скорее всего, выбросил на помойку.

…Когда подписка на заем окончилась, троицу нарушителей вызвали в кают-компанию. Там уже сидели капитан, представитель парткома, первый помощник капитана.

– Вы сегодня серьезно нарушили дисциплину, – сказал парткомовец. – Два часа простоя судна дорого обойдется пароходству. Но наравне с этим я не могу не отметить высокий патриотизм, который вы проявили при подписке на государственный заем.

Я думаю, капитан разделяет мое мнение и простит вам на первый раз опоздание к отходу судна.

– Так оно и случилось, – закончил свой рассказ приятель. – Мы были прощены. За два-три рейса привезли достаточно хороших вещей. Продали их в комиссионках и вернули деньги, потерянные в чрезвычайной ситуации.

* * *

Клятвы, данные в бурю, забываются в тихую погоду.

Уильям Шекспир.

За размышлениями-воспоминаниями прошло время. Мы швартуемся в Савоне – на севере Италии. Город – один из крупнейших в районе Лигурии. Еще в середине бронзового века здесь находилось селение Саво. Так что это заслуженный ветеран. А еще здесь жили родители Христофора Колумба. Позже они перебрались в Геную.

…Капитан спросил:

– Не сходить ли нам кофе попить?

Я охотно согласился. Мы пошли втроем: я, капитан и дед. Походили по чистому, приятному городу, зашли в бар. Обычный бар – стойка, два-три стола, длинное, как пенал, помещение. В дальнем конце стоял джук-бокс, музыкальный автомат. Около него – стайка проституток.

Мы сели за барную стойку – капитан и дед по краям, я между ними. Заказали кофе, капитан вдобавок рюмку выпивки – накануне он позволил себе лишнего.

И тут от группки товарок отделилась смазливая девица, направилась в нашу сторону. Подошла к капитану, попросила закурить. Тот молча показал трубку. Девица обошла нас и попросила закурить у деда. Стармех сказал, что не курит.

Тогда она протиснулась между дедом и стойкой, добралась до меня, села на колени, обняла одной рукой и попросила закурить.

Я ощутил влечение прекрасного женского тела, но в то же время мысленным взором увидел, как медленно закрывается семафор. Это означало, что мне закрывают визу. Я представил себе, что завтра в местных газетах появится мой снимок с проституткой на коленях на фоне полок с разноцветными бутылками. Спасения не будет. Хорошо еще, если только визу закроют.

Дрожащей рукой я протиснулся под попкой девицы, залез в карман брюк, вытащил смятую в комок пачку “Примы” и протянул ей. Кокотка брезгливо выправила пачку, достала одну сигарету, понюхала, встала с моих колен, протиснулась на волю, сказала презрительно:

– Но америкэн… – и ушла к джук-боксу.

Сердце мое успокоилось. Опасность миновала.

* * *

Черный крест на груди итальянца,

Ни резьбы, ни узора, ни глянца, —

Небогатым семейством хранимый

И единственным сыном носимый…

Молодой уроженец Неаполя!

Что оставил в России ты на поле?

Михаил Светлов.

Команда нашего теплохода была огорчена: в Савоне не торговали коврами. И впереди, по курсу, не было мест, где можно было бы выгодно истратить валюту.

Но тут пришла хорошая новость: в Генуе – до нее полсотни километров – магазин с товарами для советских моряков держит донна Мария. Она готова прислать автобус с гидом и перебросить нас в свой город. Бесплатно.

Капитан дал добро. Повар приготовил сухой паек. Вахтенные остались на корабле. Я со всеми тронулись в путь вдоль морского побережья на север, в Геную.

В Италии по воскресеньям запрещена торговля промтоварами. Мы приехали как раз в такой неудачный день. Вход в магазин донны Марии был закрыт, но жалюзи приподняты на половину человеческого роста. Мы крадучись вползали в эту дыру и перед нами распахивалось море ковров. На любой вкус, по любой цене.

Спасибо донне Марии – после того, как моряки истратили свою валюту, она согласилась задержать автобус на весь день, чтобы мы могли там побродить.

Генуя – красивый, полнолюдный город. На рейде виднелась громада американского авианосца. На берег сошло множество американских моряков. Куда ни посмотришь, всюду в толпе виднелись их белые шапочки. Да и наших, похоже, здесь тоже всегда хватает. Во всяком случае мне закричали из группы итальянцев:

– Морячок, продай фотоаппарат!

Я думаю, тут след оставили ребята из черноморского пароходства – завсегдатаи итальянских портов.

Мне очень хотелось побывать в двух местах – у дома, где родился Колумб и на одном из самых знаменитых кладбищ мира – Стальено.

Двухэтажный дом Колумба нашелся у старинных городских ворот Porta dei Vassa. По-русски это просто-напросто Коровьи ворота. Тут неподалеку была улица мясников – вот к ним через ворота и направлялись стада на корм горожанам.

Колумб родился тут в 1451 году. Невзрачный домишко с той поры постарел, его разрушили французские пушки, потом восстановили и он снова постарел.

Тем не менее, сюда постоянно стекаются толпы почитателей славного мореплавателя. Один раз в год, в День Колумба, 30 октября, их пускают внутрь в скромный музей.

Вокруг места рождения Колумба идут вековые споры. Португальцы утверждают, что родина открывателя Америки – на их земле. Генуэзцы предъявляют свой увитый плющом пострадавший от времени домик Колумба.

А теперь о другом.

Я давно хотел побывать в мемориальном комплексе Стальено, потому что это неописуемое собрание прекрасных мраморных надгробий-статуй.

Он расположен на склоне холма площадью в квадратный километр. Тут шестьдесят тысяч могил и на каждой – мраморное надгробие, скульптура.

Здесь побывали Ги де Мопасан, Антон Чехов, Фридрих Ницше, Марк Твен и множество других великих людей планеты.

У меня нет таланта, чтобы описать здешние скульптуры. Их надо видеть, постоять около них, подумать.

Расскажу только об одной из них. Я наткнулся на нее случайно.

На своей могиле полулежит солдат в итальянской военной форме. На шинели и шапке искусно создан мраморный снег. Текст сообщает, что этот итальянский воин погиб в России во Второй мировой войне.

* * *

Лучше дважды спросить, чем один раз напутать.

Шолом Алейхем.

Теплоход, как одинокий странник, неторопливо шел по пустынному морю к родным берегам. Впереди – Мраморное море. Позади – Тунис, портовый город Сфакс. По величине он – второй в своей стране. В нем живет около трехсот тысяч человек.

Тунис в свое время принадлежал Франции. Мы ходили по улицам Сфакса и убеждались – колонизаторы ударно поработали здесь, чтобы оставить после себя неплохое наследие.

Широкие улицы, застроенные современными зданиями и усаженные пальмами. Виллы, одна другой необычнее.

А неподалеку – восточный базар. Это не традиционная площадь. Это улицы в древнем городе. Если два человека раскинут руки. – получится ширина базарной улицы. И что только на ней не умещается! Тут ремесленники чеканят прелестные украшения. Торговцы раскинули свой товар – от инструментов, упряжи, орудий для обработки земли, домашней утвари, платков, бурнусов до изделий из золота, серебра, сделанных искусными руками.

Неторопливо движется толпа покупателей и зевак. Вместе с ними протискиваются и ослы.

У меня было предубеждение. Я ужасно боялся заразиться в такой плотно сжатой толпе трахомой, проказой или еще черт знает какой нечистью.

Арабы взмахивали руками, кромка бурнуса скользила по моему лицу и я с ужасом представлял себе, как мириады микробов впиваются в мою кожу и оставляют на ней неизлечимую заразу.

Однажды, когда я уже работал в другой газете, мне пришлось побывать в районе лепрозория – единственного на большой регион. Там местные жители понарасказывали мне столько ужасов, что их историй мне хватило на всю жизнь.

А тут я оказался в части света, где проказа не изолирована в специальной лечебнице, а разгуливает себе в рыночной толпе.

Вечером, когда мы вернулись на корабль, я поспешил к доктору:

– У вас есть какая-нибудь карболка?

– Что случилось?

– Я был сегодня на восточном базаре. Боюсь заразиться…

Доктор улыбнулся:

– Мы все ходим на восточные базары. Никто еще не заразился, – но пошел все-таки греметь своими банками и склянками.

Как вы понимаете, зловредные микробы меня тоже не достали.

Мы благополучно вышли из Сфакса. Нас немного потрепал шторм в Средиземном море и вот теперь наше судно входит в канал Босфор.

Он невелик, этот канал. Всего тридцать километров. Очень оживлен. Туда и обратно движутся большие корабли, остальное пространство занято неисчислимым множеством лодок – турки ловят на удочку рыбу. Я пытался в бинокль рассмотреть, что они вытаскивают из воды, ничего разглядеть не удалось. Скорее всего, это были кефаль, бычки или еще что-то, прижившееся в канале.

На Босфоре очень интересно. По обоим берегам – Стамбул, бывший Константинополь. Всюду минареты и город, взбирающийся на возвышенности.

У входа в пролив видны боны – плавучие заграждения. Они служат защитой от вражеских кораблей. Но мы люди мирные, торгаши. Беспрепятственно входим в Черное море и берем курс в сторону болгарского города Варна.

Надо сказать, что с этим городом я был уже знаком. Правда, заочно.

Когда в железном занавесе проковыряли малюсенькую дырочку, в социалистические страны стали выпускать по большому отбору наших людей. В их число попал и мой тесть. У него были все данные “за”. Фронтовик, орденоносец, воевал в Латышской дивизии. Мастер на производстве – заслуженный мастер республики. В порочащих связях замечен не был и т. д. по известному фильму.

Где его только ни утверждали для этой поездки – на парткоме, бюро райкома парти, всяких комиссиях. Всю группу, отправляющуюся за рубеж в болгарский город Варну, специально инструктировали: руками с тарелок не хватать – для этого есть вилка, с ножа не есть, не чавкать и не рыгать, громко не разговаривать, уступать дорогу женщинам… Не на хутор к тетке Матрене едете – в Европу. Родину представлять будете.