Тепло лютых холодов

– Нет! Но вас ведь проверял заместитель начальника политотдела! И предъявил мне много претензий!

– Это невозможно! Я был в командировке и проверяемое политзанятие не проводил! – ещё больше дерзил Алексей. – Потому те претензии явно не ко мне! – однако Алексей понял, что перебрал. Теперь надо бы осторожно отступить, иначе начнёт свою власть показывать.

– Ну, знаете! – стал выходить из себя замполит. – Я к вам обращаюсь, как к коммунисту!

– Как к коммунисту или к коммунисту? – уточнил Алексей, не выдержав, чтобы дерзко не съехидничать, сам не понимая, зачем так поступает.

– Вы почти сорвали занятие! – разозлившись, принялся глупить замполит.

– Товарищ майор! Я не проводил то занятие! Я десять дней был в командировке!

– Это неуважительная причина, товарищ капитан! – повысил голос замполит.

– А какая причина для вас станет уважительной? Может, моя смерть? – повысил голос и Алексей.

После этого замполит сообразил, что его воспитательная работа зашла в тупик, лишившись конкретности. Потому он решил вернуться в свой образ невозмутимого мудрого наставника:

– Ладно, товарищ капитан! Не горячитесь напрасно! Мы разберемся! Идите!

– Я понял! – ответил Алексей. – Но не знаю, куда идти? Я командира ищу.

– Командир в парке. На технической территории! – подсказал замполит и степенно удалился в свой кабинет.

Алексей зло сплюнул:

– Что умеет, так только настроение испортить! Прямо-таки, воспитал меня и перевоспитал одновременно! Ушинский-Макаренко местного разлива!

Продвигаясь в сторону, откуда в испуге разбегались офицеры и прапорщики, Алексей вышел на командира дивизиона, следующего по технической территории за командиром бригады от бокса к боксу. Кривцов уже имел красное лицо и, издалека заметив Алексея, махнул ему рукой, чтобы шёл далеко и мимо.

«И куда теперь? – подумал Алексей. – Пройдет немного времени, и я опять окажусь во всём и вся виновным! И опять уважительные причины будут восприниматься моими отговорками! И опять мне скажут назидательно, что нужно иметь чувство долга! Как будто с ним сразу появится автомобиль и сами собой оформятся все документы на поездку, хотя командир дивизиона и начальник штаба заняты и видеть меня не желают! Зато командир батареи и зам начальника штаба ждут меня не дождутся, чтобы помешать притянуть проклятый Газон! Картина Репина «Приплыли»!

Алексей остановился рядом с КТП и решил специально попасть на глаза командиру бригады: «Может, хоть он что-то сдвинет с мертвой точки? Мне, разумеется, потом вдвойне достанется… От Кривцова. Но ведь что-то делать необходимо! Как не повернусь, крайним я и окажусь!»

Вышло, как Алексей и предполагал. Когда недовольный осмотром командир бригады направился к своему Уазику, дожидавшемуся его возле КТП, он заметил Алексея и спросил у Кривцова:

– А это что?

Кривцов молчал, соображая, как ответить на столь глубокомысленный вопрос, имеющий в виду, неизвестно что.

– Я вас спрашиваю! Почему офицеры без дела болтаются?

– Это капитан Зотов! Он вчера из командировки вернулся! Теперь готовится ехать за радиостанцией, которую отыскал в Риге!

– Сам вижу, что Зотов! – подтвердил знание вопроса комбриг. – Почему болтается, спрашиваю?

Кривцов не решился объяснить, что утром он собирался лично отправить Зотова за машиной в Ригу, но комбриг неожиданно дернул его сюда… С тех пор дело и стоит.

Ответил комбригу Зотов, как только тот устремил на Алексея свой грозный взгляд:

– Товарищ полковник! Вам командир дивизии из Капсукаса велел передать от него самый дружеский привет! Он говорил мне, когда я радиостанцию искал, что очень вас уважает! А я сразу уеду, как только будет готова машина!

– Не готова? – комбриг зло поглядел на Кривцова, демонстрируя, кто именно завалил важное дело.

– Всё готово, товарищ полковник! – стремительно выпалил Кривцов. – Почти!

– Что значит, почти? – прицепился комбриг. – Почти беременна, что ли? Где машина? Где путевой лист? Кто инструктировал водителя и старшего перед убытием в другой гарнизон? Я во всех делах у вас нахожу беспорядок, товарищ Кривцов. Разбирайтесь тут сами… Когда Зотов вернётся, мне подробно…

– Есть, товарищ полковник! – ответил Кривцов и, играя желваками, направился к Алексею. – Ты всё ещё здесь, на мою больную голову?

Алексей молчал, зная по опыту, что некоторое время после взбучки Кривцов, равно как и любой иной человек, думает совсем не о том, что спрашивает. Надо подождать. Надо выйти пару.

– Почему не уехал до сих пор?

– Машина, которая предполагалась, по утверждению майора Вострухина способна ездить лишь по городу. Часто ломается. Но только она осталась из транспортной группы, как сказал начальник штаба. Все ждут вас; никто решения не принимает!

– А тебе больше всех надо? – задал Кривцов не слишком правильный с точки зрения педагогики вопрос. – Мог меня и дождаться!

– Я рад бы, но меня сейчас куда-нибудь заткнут! В наряд, например. И опять вопрос застрянет на три года! Уж теперь надо до конца дело доводить! Ее и ремонтировать ещё придётся! – напомнил Алексей.

– Это ты правильно говоришь… Ты мне всё больше нравишься, но лучше бы тебя совсем не видеть с твоей проклятой станцией! – опять странно выразился Кривцов.

– Не понял! – вставил Алексей.

– Ступай на обед, раз время подошло, а завтра будет тебе машина. Выезд в четыре утра. Инструктаж и всё прочее – сегодня после обеда. Вопросы? Тогда – действуй, турист!

«Вот и приклеилось!» – чертыхнулся Алексей.

После обеда дела пошли успешнее, только лампочек найти так и не удалось. И когда в этом поиске не помог даже зам по снабжению майор Вострухин, казалось бы, бог в этом вопросе, Алексей вывернул четыре штуки в солдатском умывальнике, поскольку там они оказались на доступной высоте. Потом вызвал дежурного по батарее и предупредил его, чтобы избежать недоразумений:

– Четыре лампочки отсюда вывернул я. К сожалению, на складе их нет, а нашу радиостанцию из Риги без этих лампочек не отдадут. Договор, как говорится, дороже денег. Думаю, здесь достаточно светло и с оставшимися лампочками. Верно я говорю?

– Так точно, товарищ капитан! Я всё понял, а то бы думал, будто украли! – ответил сержант. – Вы сегодня едете?

– Завтра! Рано утром.

– Завидую! Я ведь сам из Риги.

– Понимаю, но к твоему сожалению, до Риги я не доеду. Машина меня дожидается недалеко от Елгавы. А ты, наверное, что-то передать хотел? В следующий раз! Я сразу обратно, чтобы до ночи вернуться!

– Счастливого пути вам, товарищ капитан!

– Спасибо! Видишь, сколько уже счастья привалило? Даже лампочки выкручивать приходится! – посмеялся Алексей.

Глава 19

«Не проехать бы наш съезд с дороги! – опасался Алексей, когда до Елгавы осталось километров пять. – Не забыл ли я то место? При свете фар всё казалось иным. Плохо, что и нынешний водитель не знает, где мы оставили злополучный Газон».

Но мимо они не проехали. Да и видимость оказалась хорошей, хотя потеплело градусов на десять или более того, но обошлось без тумана.

Теперь Алексей с удивлением разглядел то, что тогда не увидел из-за усталости, темноты и колючего мороза. Поселок совсем крохотный, в одну улочку, торчком уходящую от трассы. Однотипные белокирпичные домики. Крыши не под шифером – под железом, аккуратно покрашенные. Одинаковые дворики. На задках виднеются небольшие кирпичные же постройки. Низкорослые кривые деревца под снегом. А дальше – всё поля, поля. Откуда-то потянуло характерным коровьим запахом.

Покосившийся Газон дожидался своей участи на прежнем месте. Алексей через калитку вошёл в знакомый двор и позвал Семёна. К счастью, тот оказался дома и уже одевался, чтобы выйти навстречу подкатившему грузовику.

Здороваясь, Алексей обнял Семёна как старого знакомого. Спросил про дела. Вместе они вышли за ограду, помогли прицепить Газон к Зилу.

– Стой! – Алексей остановил тягач, когда тот, сдавая назад, приблизился к сцепному устройству. – Теперь, Арвид, закрепляй сам! И проволокой закрути, чтобы проушины с крюков не соскочили! – потом Алексей повернулся к Семёну. – Мы готовы! А где же Сауле?

– На ферме… Я сейчас схожу… Обедать будем! – пояснил Семён.

– Жаль, но ждать мы не сможем… Очень задержались! Передавай жене мой привет и вот это. – Алексей вручил Семёну пакетик с лампочками. – Извини, что б/у, но других не нашлось! Счастливо вам здесь жить! Не замерзайте!

Он вскочил на подножку машины, сказал водителю, чтобы медленно протянул – «погляжу, что и как!» – еще раз помахал Семёну рукой и закрыл за собой дверь кабины:

– Помчались… Как думаешь, Арвид, мы до восемнадцати домой вернёмся?

– Никак нет, товарищ капитан!

Алексей посмеялся:

– Объясни мне, почему не просто – нет, а никак нет? – смеясь, уточнил Алексей.

– Не знаю, товарищ капитан! Так научили! Так и отвечаю! А что?

– Я от нечего делать прицепился! Представь себе, более десяти лет служу в армии, а странное словосочетание «никак нет» меня продолжает веселить. Ведь для отрицания вполне достаточно сказать «нет», зачем же этот несуразный прицеп? И ведь никто ответить не может! В лучшем случае, говорят – традиция. Но традиция с кого-то начиналась? Выходит, когда-то говорили не по-русски?

– Я об этом ничего не знаю, товарищ капитан!

– Не напрягайся, Арвид! Мне и не нужен твой ответ! Я – для смеха! Такой ерунды в русском языке – пруд пруди!

– Что же вы еще заметили? – искренне заинтересовался Арвид.

– Если на военную тематику, то скажи мне, например, что такое личный состав?

– Ну, это нас так называют, товарищ капитан!

– Вас, говоришь? – усмехнулся Алексей. – То есть, солдат и сержантов срочной службы? Да?

– Я и говорю! – подтвердил Арвид.

– Отлично! Но почему – состав? И еще интереснее – почему он личный? Кому он принадлежит?

Водитель засмеялся, но долго не отвечал. В конце концов, он пожал плечами и сказал уклончиво:

– Если бы на латышском, то я бы, наверно, разобрался! А по-русски я не совсем точно понимаю… А вы знаете?

– Я и этот вопрос многим задавал… В шутку, конечно! Но ответа не получал! Военнослужащие часто употребляют это словосочетание, и смысл его все понимают одинаково, поскольку все к нему давно привыкли… Но если человек, далёкий от армии, услышит это словосочетание впервые, ведь ни за что не поймет, о чём или о ком идёт речь! Так ведь?

– Наверно! – согласился водитель. – Но мне кажется, что вы ответ знаете…

– Не ответ у меня, а лишь догадка… Это изречение про личный состав пошло, пожалуй, от Петра Первого. У него в юности были так называемые потешные войска. Вообще-то, то были самые настоящие войска. Численностью, с полк, то есть, тысячи три человек! А потешными те войска назывались потому, что существовали они для потехи царевича. Пётр играл с этими солдатиками! Не с оловянными, а с живыми! То были его личные солдатики, которых он на настоящем плацу составлял в шеренги и колонны, как ему вздумается. Составлял… Отсюда и пошло – личный состав! Но разве это не смешно? Получается, будто нашу армию до сих пор тот юный Пётр учит! Неужели не нашлось учителей более авторитетных?

– Я вас понял, товарищ капитан! Теперь и я замечаю, что это странно! Но всё-таки не простой же Пётр юноша! Будущий царь!

– Не только царь… Он себя еще и императором провозгласил! Быть просто царём всея Руси ему казалось мелковато! – подтвердил Алексей.

– А вам, товарищ капитан, Петр не нравится? Верно?

– Да, бог с ним, с этим императором! Что-то в сон меня потянуло! Наездился за последнюю неделю… Если ты не блуданёшь, я немного подремлю…

– Как можно? На такой-то трассе… Хорошие указатели!

Алексей и не думал спать. Просто ему надоело развлекать водителя. Если бы тот возражал или предлагал свои ответы на его вопросы, то время текло бы скорее, а так всё быстро надоело.

Но когда Арвид спросил о его отношении к Петру, вдруг вспомнилась школьная история, в которой Алексей сыграл главную роль. Чтобы воспроизвести ее теперь, давно, казалось, забытую, Алексей и решил закрыть глаза. Решил притвориться спящим. И история постепенно стала вытекать из памяти.

В девятом классе чёрт меня дернул иронизировать над нашей историчкой. Она была ни молода, ни стара. Так себе! Но уроки вела скучно. Удаляться от того, что есть в учебнике, она опасалась. То ли те события были ей по барабану, как тогда говорили, то ли ей по барабану были все мы, ее ученики, сказать трудно. Но почти всем это надоело. Кроме наших тупых отличниц, которым нравится урок или нет, нравится учитель или нет – важно всё подряд заучить и заработать свою пятёрку. Возможно, бывают отличницы и другие, но мне других встречать не довелось.

Так вот! Однажды историчка что-то нам лепетала и с непонятной мне гордостью сто раз повторяла: «Петр Великий, Петр Великий…»

Вот я и спросил, не без лукавства, конечно: «А почему вы его великим называете?»

– Зотов! Опять ты? Нашего Петра еще при жизни все называли Великим! Ясно тебе? – объяснила мне историчка.

– Нет! Не ясно! Почему он Великий? Длинный был, что ли? Я читал, будто его рост к концу жизни составлял два метра десять сантиметров, не знаю, сколько это в пудах! – стал уводить я ее в сторону.

– Зотов! Не срывай нам урок! – выдала убийственный аргумент историчка. – Иначе отправишься к директору!

– Директор этого тоже не знает! – возразил я. – Он ведь литератор, а не историк!

– Зотов! Последний раз тебя предупреждаю! Сейчас отправишься к классному руководителю!

– Мария Аполлинарьевна этого тоже не знает! Она же математик! Я думал от вас узнать, Анастасия Филипповна, потому и спросил. Вы-то историк!

– Зотов, если ты такой начитанный и знающий, может, сам нам и расскажешь? А мы все послушаем! – историчка догадалась воспользоваться избитым педагогическим приёмом, чтобы занять, так сказать, господствующую надо мной высоту. Пусть будет так, подумал я и начал:

– На здоровье! Мне кажется, будто Пётр сам себя великим провозгласил! Как, впрочем, и императором! Или великим его рекомендовали нам называть родственники – они же все немцы. Этих-то немцев величие Петра и возвышало в собственных глазах! А, возможно, уже советские историки чего-то напутали!

– Ну, знаешь! – не выдержала моего нахальства историчка. – Ты что, Зотов, самый умный?

– Я так не думал, Анастасия Филипповна! Но если вы так считаете, то так оно, видимо, и есть!

В это время в игру вступили наши девчонки. Причем все они и даже та, мнение которой мне было особенно дорого, осудили меня и потребовали прекратить «комедию». Я, пожалуй, согласился бы, но и наши ребята не промолчали. Они вступились за меня. Не потому, что разделяли мои взгляды, не потому что им вообще был интересен поднятый мной вопрос, но для того, чтобы затеять бузу, сорвать урок, унизить историчку, показать себя во всей красе и прочее. После их вступления уже не я управлял процессом. Он принялся развиваться самостоятельно.

Со всех сторон посыпались провокационные замечания, вроде таких:

– А что, собственно говоря, Зотов спросил запретного? А почему нельзя обсудить даже столь безобидный вопрос? Или у нас не может быть своего мнения? А если и нам интересно знать, почему Петра называли Великим и обоснованно ли это? И почему вы, Анастасия Филипповна, не объясните нам всем, почему Николай Второй – иуда, а Петр – Великий. Ведь оба они кровь народную пили немерено! Так почему у историков один великим Пётром оказался, а другой никчемным Николашкой?

Мне казалось, будто историчка вот-вот восстановит порядок, но ей даже понравилось, когда девчонки дружно набросились на меня, защищая ее. А когда в драку вступили мальчишки, она вдруг догадалась, что утратила влияние на эту живую бурлящую массу старшеклассников. Да и страшно ей стало оттого, что, возможно, самой придется отвечать на вопросы мальчишек. Потому в классе гул нарастал! В эмоциональных схватках яростно встречались различные мнения и обычное желание похохмить. Так или иначе, но урок и впрямь пошёл наперекосяк, а виной всему, разумеется, оказался один лишь Зотов. Ведь остальные, как многим покажется потом, лишь помогали Анастасии Филипповне восстановить утраченный из-за меня порядок!

Так или иначе, но из общего шума снова выделился первоначальный вопрос: «Насколько обоснованно Петра называть Великим?»

Поскольку никто не хотел рассуждать по существу, то шар инициативы опять оказался в моих руках. В какой-то момент все одноклассники и даже Анастасия Филипповна требовательно уставились на меня. Мол, заварил бучу, сам ее и расхлёбывай!

– Я, конечно, знаю – мне сейчас скажут, будто Петр «прорубил окно»… Скажут, что отвоевал у соседей выход в Балтийское море! Скажут, что Пётр построил флот… Что он постоянно воевал и намного расширил территорию России! Так? Пусть всё именно так! Но лишь до тех пор, пока мы бездумно повторяем, что нам втюхивают! А где моральная оценка всех этих действий? Где их социальная значимость? Почему, говоря о Петре, это всегда забывается? А если речь заходит о Николае Втором, то он обязательно – Кровавый! Он и изверг, он и палач! А разве Пётр не ещё больший изверг и палач? Разве он не кровавый?

Опять все разом зашумели. Кто-то встретил мои слова восторженно, кто-то с осуждением. Но никого они не оставили равнодушными. Это меня воодушевило.

– Давайте копнём чуть глубже! Возьмём к примеру то самое окно… Прорубил он его! Сила есть – ума не надо! Вот стену и испортил! И коль уж прорубил, следовало заглянуть в то окно, разглядеть в Европе самое полезное для себя, да и перенять. Понять, например, что дороги стране жизненно необходимы, как давно это осознали в Европе! Так нет же! Он другим занялся! Благодаря Петру из Европы здесь появился вонючий табак, отупляющая водка, тлетворные кабаки… Народ стал спиваться, а Петр только и знал, что барыши подсчитывал! А еще сюда устремились самые нечистоплотные западные торгаши. Они нам блестящие пряжки и бусы продавали, а вывозили, сколько могли, всякие руды, строевой и корабельный лес, лучшее зерно… Даже сливочное масло! Этому Петру следовало в своих мозгах окно прорубить, а потом что-то в стране менять!

Народ наш оживился, заволновался, захихикал, обсуждая мои слова, но уже никто не требовал, чтобы я замолчал. Анастасия Филипповна незаметно отошла к окну и наблюдала за дискуссией со стороны, будто проводила некий эксперимент с нашим участием. Это возвышало ее над нами и снимало ответственность за всё исходящее от нас, якобы незрелое и неразумное.

– Вот говорят, Петр бороды резал всем подряд. Во-первых, не всем подряд. К крестьянским бородам он остался безразличен. Что с них возьмешь? Разве что, тем крестьянам резал, которые в город на базар приезжали, но таких находилось мало. Богатым же сословиям резал всем. Но и им разрешалось оставлять бороду, если заплатят в карман Петру большую пошлину. Но главная-то суть этой процедуры заключалось в том, что на Руси борода считалась символом чести. Стало быть, Петр лишал людей их чести! А они всё сносили! Видимо, потому, что чести, отродясь, не имели! И Петр это наматывал на свой ус! Делал выводы наперёд! А вот еще интереснее. Богатые русские женщины в то время сидели по домам. Так было принято! Но Петр обязал богатеев регулярно проводить у себя балы и банкеты. Как в Европе! И всех жен да девиц вытаскивать на публичное обозрение. Мелочи? Кто-то из наших девчонок скажет, будто Петр молодец, поскольку нынешние барышни дома тоже сидеть не желают! Им по магазинам побегать охота! А я думаю, что Петр умышленно разрушал русские обычаи, традиции, вековой уклад русской жизни! Представьте, как завтра вас заставят всех постричься наголо, надеть парики, кафтаны и ходить друг к другу в гости, танцевать и вино пить, хотя дома дела не переделаны! Понравится? Или пустяком покажется? Тюфякам и это – всё равно! А нормальные люди возмутятся, станут против новшеств выступать, негодовать! Тогда их придется заставлять силой, то есть, сечь, на каторгу засылать или вешать! Именно так Петр и поступал! Вот для чего он своё окно прорубал! Просто ваш Петр ненавидел Русь и перекраивал ее под любимую им Голландию! И, видимо, из-за своей ненависти ко всему русскому он у нас до сих пор и считается великим! И все поддакивают! Значит, все вокруг – это либо послушные холопы нашего времени, либо идиоты, ничего в жизни не понимающие и чести не имеющие!

Мои одноклассники уже не шумели. Они стали меня слушать. На их лицах появились признаки работы мозга. Они даже холопов на свой счёт мне простили! А меня несло:

– А военные завоевания Петра чего народу стоили? Вы знаете, что свои многочисленные войны он вынужден был прекратить, хотя еще и еще планировал, лишь потому, что всех мужиков на Руси перебил! Призывать в армию стало некого! А ведь мужики – это не только солдаты! Они еще и кормильцы традиционно больших русских семей! Работать стало некому, есть стало нечего. Народ массово голодал и вымирал. Не рождались и детишки, которых Петр надеялся в скором будущем швырнуть в европейскую бойню за интересы своих же европейских родственников! Он тогда наш народ почти уничтожил. Но и это его мало волновало! И чем, скажите мне, он отличался от Шикльгрубера? Я считаю – ничем! Такой же изверг! И, видимо, потому он у нас и числится до сих пор среди великих! И теперь вы будете меня уверять, будто наши историки ничего в этом вопросе не напутали?

Уж не знаю, какое чутьё подсказало мне не использовать широко известную фамилию, а заменить ее другой, но именно это несколько сгладило резкость моих заявлений и даже вызвало параллельный интерес:

– Шикльгрубер… Это кто же такой?

Представьте себе, никто из нашего класса фамилию этого человека не знал! В том числе, и дипломированная историчка. А я сию простейшую для образованного человека информацию сдерживал в себе долго, как мог, но, наблюдая за непродуктивным гаданием целого класса, в какой-то момент сдался:

– Не напрягайтесь, несчастные потомки великих победителей! Это девичья фамилия известного вам Гитлера.

Боже мой, что случилось с нашим классом! Произнесенная мной фамилия не только произвела взрывной переполох, но и перевернула все мои обвинения вверх дном! Теперь со всех парт только и слышалось, будто я сравнил нашего милого Петра с таким ужасным злодеем как Гитлер! Это в глазах многих одноклассников автоматически произвело меня в почитателя Гитлера! Как говорится, приехали! Но возражать было бессмысленно!

Класс бурлил, обращая свой гнев в мою сторону. Я даже подозреваю, что этот гнев был связан с тем, что мои школьные товарищи оказались уязвлены внезапно всплывшим и обидным незнанием. Шокированная историчка молчала, делая вид, будто ждёт правого суда от самих старшеклассников. Я тоже чего-то ждал, поскольку меня уже никто не слушал. Революционную ситуацию разрядил лишь звонок, известивший о конце урока.

Анастасия Филипповна захлопнула классный журнал, сложила свои авторучки и карандаши в портфель и без подведения итогов выплыла из класса. Я сел за парту и, обхватив руками голову, словно защищая ее от больных обвинений, закрыл глаза, продолжая слушать. Наружу вырывались беспочвенные страсти. Все ругались между собой, забыв обо мне и теме спора.

Я незаметно собрал свои вещички и под шумок удалился из школы. Я не знал, чем обернется для меня этот диспут, но смутно представлял, что просто так мне тиражирование подобных мыслей с рук не сойдёт. Одно лишь было ясно – обвинять меня будут в том, в чём я нисколько не виноват. Интересно знать, в какой форме теперь станут меня воспитывать? Неужели решатся линчевать?

Получилось того хуже. Меня не сразу разорвали на куски – меня долго мучили, пытали и запугивали всем тем, что кому-то приходило в голову! Но подробности этого – потом! Меня пинали все, кому не лень! Возможно, я действительно стал козлом отпущения чьих-то грехов. И по законам жанра должен им оставаться до тех пор, когда нашему кровожадному обществу захочется растерзать кого-то посвежее, нежели я!

Мне до сих пор неизвестно, кого именно побудила совесть или ее отсутствие на возбуждение интереса к нашему историческому экскурсу и лично ко мне. Может, историчка стуканула. (Из их исторических факультетов всегда выпускалось подозрительно много так называемых политработников. Точнее сказать, работничков. И все они, пожалуй, стукачи).

Тем не менее, где-то сработало, заскрежетали перья, и на радость любителям публичных расправ меня вызвали на заседание школьного комитета комсомола. На доске объявлений неделю красовалась информация о скором рассмотрении (дата, время, повестка дня) комитетом моего персонального дела.

Во – как! Тут действительно запахло хотя и игрушечным, но расстрелом! Машина мести за наличие собственной точки зрения, заранее не согласованной и не одобренной свыше, стала набирать обороты, чтобы раздавить непокорного. Неужели я и мой вопрос о Петре, почившем три века назад, представлял столь большую опасность для нашей школы и её местечкового комсомола? Или им всем, желающим кого-то за что-то осудить, стало страшно находиться в обществе комсомольцев, не соблюдавших полное однообразие во всём? Прежде всего – в мыслях!