Черный дом

– Та-ак, – протянул Руслан, шаря рукой по стене возле двери, – и где же тут выключатель? А то эта темень напрягает меня.

– Слышь, Руслан, – тихо промолвил Жека, уже некоторое время принюхивавшийся к чему-то и тревожно хмуривший брови, – тебе не кажется, что здесь чем-то воняет? Псиной, что ли?

Руслан, прервав свои бесплодные поиски, тоже потянул носом.

– Ну да, – согласился он, уловив резкий, не слишком приятный запах, – вроде того… Странно…

– А мне показалось, что там, за шкафом, какая-то возня, – подал не очень твёрдый голос Юрчик, указывая рукой вперёд. – Слышите?

Все трое прислушались и, действительно, почти сразу же различили доносившиеся из-за шкафа приглушённые звуки – шорохи, прерывистое дыхание, тихое повизгивание.

Остатки всегдашней улыбки медленно сползли с лица Руслана. Он насупился и вперил острый, напряжённый взгляд в глубь комнаты, откуда продолжали доноситься подозрительные звуки.

– Надо сваливать отсюда, – прошептал дрожащим голосом Жека, неотрывно глядя туда же. – Мне что-то не нравится это…

– Да, пожалуй, – пробормотал Руслан, пытаясь разглядеть что-то в тёмном углу между окном и шкафом, где по-прежнему раздавались и даже усилились непонятные звуки и где, как ему показалось, он уловил какое-то смутное, едва различимое движение.

Он уже отступил было назад и потянулся к дверной ручке, как вдруг заметил, что в углу за шкафом, от которого он не отрывал пристального, сосредоточенного взора, обеспокоенный обозначившимся там странным шевелением, что-то задвигалось более явственно. И одновременно там раздалось глухое злобное рычание и блеснули яростные, сверкающие глаза.

– Собака!.. – только и смог вымолвить Руслан и отшатнулся к двери, увидев, как из тёмноты, наполнявшей дальний угол комнаты, отделилась крупная чёрная фигура и стремительно ринулась в его сторону.

Всё произошло так молниеносно, что он успел лишь чисто инстинктивно выставить руки перед собой, как бы защищаясь от неведомой угрозы. Но это не помогло. Мощная тяжёлая масса, вихрем налетевшая на него, сильно толкнула его в грудь, едва не сбив с ног, – он устоял лишь благодаря тому, что, резко подавшись назад, упёрся спиной в дверь. И сразу же вслед за этим острые, как бритва, зубы вцепились ему в горло и вырвали большой кусок плоти и костей.

Руслан пошатнулся, коротко кашлянул и, выпучив глаза, будто в изумлении, огляделся кругом. Потом машинально поднёс руку к груди и почувствовал, что она тут же стала влажной, залитая густой тёплой жидкостью, хлеставшей из его разорванного горла. У Руслана волосы встали дыбом: он понял, что это кровь. Его кровь! Он судорожно прижал руки к большой чёрной яме, зиявшей на его шее в том месте, где мгновение назад был кадык, тщетно пытаясь остановить или хотя бы задержать бившую оттуда фонтаном кровь.

Это было последнее движение, которое он оказался в силах сделать. Он всхлипнул и захрипел, захлебнувшись кровью; дыхание его пресеклось; перед глазами разлилась кромешная тьма. По его телу пробежала слабая судорога, ноги подкосились, и он, теряя сознание, как сноп, рухнул на пол, уже обильно залитый его кровью.

Жека и Юрчик ненадолго пережили своего товарища. Недоумение, непонимание того, что в считанные мгновения произошло у них на глазах, смертельный ужас, сковавший их, не позволили им вовремя сориентироваться и выскочить из комнаты, несмотря на то что они стояли у самой двери. Хотя, пожалуй, даже если бы они и успели опомниться от шока и попытались спастись бегством, их противники, гораздо более ловкие, проворные и осведомлённые о том, что происходит, не дали бы им этого сделать.

Едва лишь уже бездыханный Руслан распростёрся на полу в луже собственной крови, его убийца, клацнув зубами, с хриплым низким рычанием бросился на Жеку, вновь применив только что опробованный наиболее быстрый и эффективный способ убийства: вцепившись жертве в горло. И хотя Жека попытался оказать сопротивление, запоздалое и слабое, это лишь на несколько секунд отсрочило его смерть и к тому же сделало её более мучительной: разъярённый пёс не только разорвал ему горло, но и, пока он был ещё жив, начал грызть его лицо…

В то время как страшная, точно вырвавшаяся из самого ада собака расправлялась с его друзьями, Юрчик, полуживой, обезумевший от страха, но всё-таки сумевший сообразить, что только немедленное бегство – единственный путь к спасению, сделал отчаянную попытку открыть дверь и вырваться наружу.

И, наверное, ему удалось бы это, если бы его противником была только собака. Однако, едва он взялся за ручку двери, кто-то вдруг резко схватил его за плечо, и тут же острое холодное лезвие полоснуло его по горлу. Он недоумённо обернулся и тускнеющим взором увидел перед собой красивое женское лицо с огромными блестящими глазами и кривой усмешкой на губах. И это было последним, что он видел в своей жизни: в следующее мгновение в глазах у него померкло и он, жалобно простонав, упал ничком под ноги своей убийце.

Алина, с весёлой, озорной улыбкой на устах, слегка возбуждённая происшедшей только что короткой схваткой, или, точнее, кровавой расправой, учинённой ею и её псом, некоторое время стояла неподвижно, гордо и победительно возвышаясь над простёртыми у её ног безжизненными телами. Облизывая свои полные чувственные губы и чуть помахивая длинным ножом с широким лезвием, на кончике которого застыла капля крови, она деловито, по-хозяйски оглядела застывшие в разных позах, ещё тёплые трупы, наступила на один из них, Русланов, маленькой изящной ножкой и, едва сдерживая смех, одёрнула собаку, продолжавшую, чавкая и урча от удовольствия, терзать Жекино лицо, уже лишившееся черт и превратившееся в жуткую кровавую маску:

– Ну, ну, Мэнсон, угомонись! Не увлекайся! Ты, конечно, молодец и вполне заслужил свой ужин, но не торопись. Это только начало. У нас впереди ещё много работы. Там, внизу… Так что соберись и покажи своей любимой хозяйке, на что ты способен. А ты ведь способен на многое, мой дорогой зверюга!

Она ласково потрепала пса по загривку, и тот, хотя и без особого желания, вынужден был повиноваться и прервать свою ужасную трапезу. Он ткнулся окровавленной мордой в нежную ручку хозяйки и, чуть приоткрыв пасть, уставился на неё, ожидая дальнейших указаний. Они не замедлили последовать: Алина осторожно, стараясь не скрипеть, отворила дверь и, приложив палец к губам, промолвила, словно разговаривая с разумным, способным понять её существом:

– А теперь вниз, на подмогу папуле! Только тихо, не спеша. Нельзя вспугнуть их раньше времени. Их гораздо больше, чем нас, и внезапность – наше основное преимущество. Вперёд!

Собака, точно в самом деле понимая свою хозяйку, почти неслышно проскользнула за порог и, ни на шаг не отходя от неё, не отставая и не обгоняя, двинулась по коридору, а затем вниз по лестнице. Как только они стали спускаться, Алина, видя растущее нетерпение пса, для верности взяла его за ошейник и, склонившись к нему, прошептала:

– Спокойно, спокойно, Мэнсон! Не спеши. Начнёшь действовать только по моему знаку. Будь готов!

Судя по решительному настрою Мэнсона, он, если бы обладал даром речи, наверняка ответил бы: «Всегда готов!» Но ввиду отсутствия названной способности он ограничился выразительным взглядом, брошенным на хозяйку, щёлкнул зубами и глухо заворчал, точно в предвкушении близкого и желанного для него сражения.

Глава 11

Когда лестница, ведшая на второй этаж, заскрипела под чьей-то неторопливой крадущейся поступью, Стас и остальные, по-прежнему лениво бродившие по кухне в поисках неизвестно чего, тут же устремили взгляды в направлении шагов, ожидая увидеть возвращавшихся товарищей. Но вместо Руслана и двоих его спутников увидели мощного мускулистого боксёра с горящими глазами и окровавленной, хищно оскаленной пастью, из широкой груди которого вырывалось прерывистое хрипловатое дыхание вперемежку с приглушённым рычанием, и державшую его за ошейник невысокую ладную девицу в коротких облегающих шортах и розовой майке с глубоким вырезом, сжимавшую в правой руке длинный нож с запёкшейся на лезвии кровью.

Приятели остолбенели. Несколько секунд они стояли неподвижно, не отрывая округлившихся, немигающих глаз от странной пары, остановившейся на лестнице словно перед решающим прыжком, и ещё не вполне соображая, что произошло и что произойдёт сейчас, хотя и начиная уже понимать, что случилось что-то непоправимое.

Сразу же уразумел всё только Гоша. При первом же взгляде на свою вчерашнюю знакомую, представшую перед ним в новом образе – с ножом в руке и в сопровождении огромного пса, он понял, что его друзья, отправившиеся несколько минут назад на второй этаж, убиты и такая же участь, скорее всего, ожидает в ближайшие мгновения их всех и его в первую очередь. Он понял, что, явившись сюда, они попали в нехитрую ловушку, расставленную им хозяевами дома, для которых жизненно важно сделать так, чтобы ни один из непрошеных гостей не ушёл отсюда, чтобы страшная тайна чёрного барака не покинула его стен.

Но не только эти соображения возникли у него при взгляде на Алину. Едва он увидел её – её стройную точёную фигурку, которую она не имела привычки чересчур скрывать, рассыпавшиеся по плечам пышные шелковистые волосы, красивое выразительное лицо с идеально правильными чертами, полные ярко-красные губы, как обычно, тронутые тонкой усмешкой, и особенно – большие блестящие глаза с поволокой, от взгляда которых его всякий раз бросало в жар, – он уже не в силах был отвести от неё взор. Он отлично понимал, что сейчас произойдёт, какая страшная угроза нависла над ним и его приятелями, что нельзя терять ни секунды и необходимо немедленно что-то предпринять, как-то спасать себя… Но он ничего не предпринимал. Он просто стоял и, не отрываясь, едва не раскрыв рот, оцепенев и затаив дыхание, смотрел, как на какое-то диво, на ухмылявшуюся красавицу с заляпанным кровью ножом в руке.

Всё понял и Стас. Однако, в отличие от Гоши, он не стал бессмысленно пялиться на миловидную незнакомку и млеть от невыразимых, томных ощущений. Его изумление и замешательство длились лишь несколько мгновений, после чего он спохватился и быстро оценил сложившуюся ситуацию. Правда, так и не успел решить, что же предпринять: противник не дал ему на это времени. Алина взмахнула ножом, тускло блеснувшим в слабом свете кухонной лампочки, и, отпустив ошейник, пронзительно крикнула:

– Мэнсон, фас! Рви их! Рви на куски!!!

Собака, из оскаленной пасти которой сочились тонкие струйки розоватой слюны, коротко всхрапнув и щёлкнув зубами, рванулась вперёд и всей своей массой обрушилась на первого, кто оказался на её пути. Это был тщедушный очкарик Тимофей, который, естественно не выдержав такого бешеного напора, даже не охнув, как подкошенный, повалился на пол, смятый мощной рычащей тушей. Его приятели, уже оправившиеся от первоначального смятения, бросились было ему на помощь, но в этот миг прихожая и кухня вдруг погрузились в темноту – Алина, едва выпустив пса, кинулась к выключателю и потушила свет.

В объятом тьмой помещении началось нечто невообразимое. Громкие возгласы, крики, беготня, рычание, звон посуды, грохот опрокидываемой и ломаемой мебели… Внезапно наступивший мрак ослепил присутствующих, они не видели ни зги и метались туда-сюда как полоумные, охваченные паническим, парализующим разум ужасом, не зная, куда бежать и что делать и всем существом, будто самой кожей чувствуя присутствие смерти. Кто-то бросился к входной двери, но она оказалась запертой, и все старания выломать её не дали результатов: дверь стояла как влитая, даже не шелохнулась; кто-то, порезав руки в кровь, разбил окно и попытался вышибить ставни, но также безрезультатно: ставни оказались на удивление крепкими; иные сделали попытку пробиться на второй этаж, однако, встреченные энергичными ножевыми ударами, с проклятиями и матерной руганью вынуждены были отступить.

Димон был одним из немногих, кто в этой жуткой свалке, среди бестолково носившихся, налетавших друг на друга, сталкивавшихся тел, среди диких воплей, стонов и гвалта, сумел сохранить относительное хладнокровие и способность соображать. Быстро оглядевшись вокруг, он подался в сторону, скользнул вдоль стены и юркнул в узкий коридорчик, ведший в глубь дома, – тот самый, на другом конце которого находился подвал, место давешнего Гошиного заключения. Однако, не успел он сделать и нескольких шагов, как из темноты на его голову обрушился мощнейший, сокрушительный удар, и он с проломленным черепом замертво рухнул наземь.

Гоша тоже не остался в стороне от начавшейся суматохи. Едва лишь погас свет и вокруг воцарился хаос, он поневоле вышел из оцепенения, в котором пребывал после появления Алины, и не осознанно, а скорее машинально, подчиняясь властному инстинкту самосохранения, забился под кухонный стол и, точно это могло помочь, зажмурил глаза и заткнул уши. Но это слабо помогало: перед глазами продолжали носиться страшные, не менее яркие, чем наяву, картины резни и кровопролития, творившихся рядом, а слух чутко улавливал душераздирающие крики его гибнувших товарищей. Крики, становившиеся постепенно всё приглушённее, всё тише, крики, понемногу превращавшиеся в стоны и предсмертные хрипы.

Среди всеобщей сумятицы, безумия и паники Стас оказался единственным, кто не пытался бежать, не ломал дверь и не вышибал ставни, а искал возможность оказать сопротивление и нанести врагу хотя бы минимальный урон. Он выхватил свой нож и, крепко сжав его в руке, напрягшись и стиснув зубы, резко поворачивался то в одну, то в другую сторону, каждый миг ожидая нападения невидимого противника и не решаясь пустить своё оружие в ход вслепую, чтобы не ранить кого-нибудь из приятелей, беспорядочно метавшихся вокруг. Враг же, будто нарочно, не спешил атаковать его, словно решил оставить предводителя компании напоследок и расправиться с ним как-нибудь по-особенному.

Но, наконец, Стасу улыбнулась удача. Его глаза, более-менее привыкшие к темноте, различили прямо перед собой неясные очертания огромной собаки, накинувшейся на кого-то из его друзей и пытавшейся, по своему обыкновению, вцепиться ему в горло. Стас не колебался ни секунды: опрометью кинулся на остервенелого, опьяневшего от запаха и вкуса крови пса и всадил нож ему в шею.

Раздался пронзительный, визгливый вой. Собака, почувствовав тяжёлое ранение, оставила свою жертву и бросилась на нового врага. Но Стас опередил её: быстрыми, практически неуловимыми для глаз движениями, явственно изобличавшими его умение и опыт во владении холодным оружием, он несколько раз по рукоять вонзил лезвие в грудь и брюхо пса. Тот жалобно взвизгнул, обмяк, отрывисто, хрипло задышал. Затем в горле у него забулькало, и из пасти хлынула горячая чёрная кровь.

И в тот же миг помещение залил свет, озарив ужасающую картину кровавого побоища. Тимофей и Димон были убиты, Макс и Влад ранены, Гоша в страхе забился под стол и глядел оттуда на происходящее расширившимися, остекленелыми глазами. И только Стас неподвижно, точно изваяние, стоял посреди разгромленной, забрызганной кровью кухни, хмуро глядя на издыхавшую у его ног собаку-убийцу.

– Он убил Мэнсона! – раздался истошный, истерический крик. – Моя собачка… бедненькая!.. Замочи его, папка! Порви эту тварь!

Стас поднял глаза и спокойно, даже как будто равнодушно взглянул на ту, с которой ещё совсем недавно так хотел познакомиться, – на остервенелую, дрожавшую от ярости Алину, стоявшую у стены возле выключателя и потрясавшую ножом. Вперив в него ненавидящий, метавший молнии взор, она осыпала его ругательствами и проклятиями и продолжала призывать «папку» расправиться с убийцей Мэнсона, испустившего к этому времени дух.

Услышав за своей спиной тяжёлые шаги и сиплое дыхание, Стас обернулся и увидел в паре метров от себя могучего, обнажённого по пояс, разрисованного затейливыми татуировками атлета, державшего в руке толстую увесистую дубину и угрюмо, из-под низко нависших бровей глядевшего на него. Стас сразу же понял, кто перед ним, чуть усмехнулся и даже, будто здороваясь, слегка кивнул мощнотелому «папику», взглядом специалиста окинув его впечатляющую, необычайно развитую мускулатуру и отметив про себя, какая, должно быть, силища таится в этом громадном, бугристом, точно обломок скалы, теле. И сразу вслед за этим у него возникло ещё одно, довольно тревожное соображение, от которого по коже его пробежала лёгкая дрожь, а в сердце, словно холодная ядовитая змея, вполз страх. Он понял, что, как бы силён ни был он сам, этот огромный, татуированный, как папуас, громила с застывшим бездумным лицом и тупым, бессмысленным взглядом пустых мутных глаз неизмеримо сильнее его и предстоящая схватка, вероятнее всего, закончится для него печально.

Эта мало обнадёживающая мысль, молниеносно промелькнувшая в его мозгу, заставила его нахмуриться и невольно отступить на шаг. Когда он шёл сюда, полный самых смелых и дерзких планов, окружённый десятком друзей, спокойный и уверенный в себе, ему и в голову не могло прийти, что все его планы так стремительно и бесславно рухнут и он в конце концов окажется с глазу на глаз с грозным безмолвным «папиком», которого им так ярко описал Гоша. Один на один! Только он и этот мрачный звероподобный верзила с выдающимися надбровными дугами, квадратной челюстью, необъятной выпуклой грудью и длинными, как у обезьяны, мощными ручищами, в одной из которых была зажата тяжёлая продолговатая бита, способная раскроить любой, даже самый крепкий череп. Да ещё бешеная, пылавшая к нему лютой ненавистью девица, не спускавшая с него глаз и, очевидно, ждавшая лишь подходящего момента, чтобы вонзить свой уже омоченный в крови нож ему в спину.

Он ещё додумывал эти сумрачные, смятенные думы, когда хозяин перешёл в наступление: быстро шагнув вперёд, он замахнулся дубиной и, по своему обыкновению, попытался опустить её на голову Стаса. Тот увернулся и, почувствовав прилив суровой, отчаянной решимости, которую всегда ощущал в экстремальных ситуациях, взмахнул ножом и резанул противника по руке. «Папик» взревел от боли и ярости и с удвоенной энергией, вновь вскинув дубину, бросился на врага.

На этот раз Стасу не удалось избежать удара: он пришёлся ему по запястью и заставил его невольно разжать кулак и уронить нож. На несколько мгновений пострадавшая рука онемела и утратила способность действовать. Однако Стас в драке одинаково искусно мог орудовать обеими руками: потеряв ненадолго правую, он не растерялся и левой нанёс противнику мощнейший прямой удар в челюсть.

«Папик» вздрогнул и отшатнулся. Дубина выпала из его руки. На его бесчувственном каменном лице показалось что-то похожее на удивление и растерянность. В какой-то момент могло показаться, что он сейчас потеряет равновесие и грохнется наземь. Но он устоял. Смахнув выступившую на разбитых губах густую тёмную кровь и выдавив из себя что-то невразумительно-угрожающее, он весь напрягся, напружинил свои железные мышцы, ставшие от этого ещё более рельефными и внушительными, как бы собрав все силы в комок, и, склонив голову, точно бык, бросающийся на красную тряпку, с глухим утробным рычанием ринулся на соперника.

Стас сумел избежать столкновения с рассвирепевшим громилой. Он резко уклонился в сторону, схватил валявшийся на полу стул и обрушил его на голову неприятеля. Стул разлетелся на куски. Голова же «папика», по-видимому, такая же крепкая, как его дубина, нисколько не пострадала. Он лишь на мгновение замешкался, тряхнул ею, выпучил мутные, налитые кровью глаза и, вновь набычившись и сжав пудовые кулаки, с утроенной яростью кинулся на врага.

И теперь Стасу уже не удалось увернуться. И хотя он смог устоять перед этим могучим, бешеным напором, он сразу же понял, с каким серьёзным и грозным противником столкнула его судьба. Огромные стальные лапы «папика» сжали его, будто тиски, и медленно, но неудержимо сдавливали в нерасторжимых, медвежьих объятиях, из которых не было никакой возможности вырваться. Стас, напрягаясь всем телом, обливаясь холодным потом, изо всех сил пытался разомкнуть их, но каждая такая попытка заканчивалась неудачей, лишь ещё больше изматывая его, лишая последних сил и, что было опаснее всего, постепенно лишая его надежды не только на победу – он с самого начала не очень-то рассчитывал на неё, – но и на избавление от гибели, которая всё более начинала казаться ему неизбежной. И чем сильнее эта мысль овладевала им, тем меньше воли и сил оставалось у него для борьбы, тем менее активно он сопротивлялся, тем большее смятение и отчаяние охватывали его…

Тем временем тяжело раненный, истекавший кровью Влад, лежавший почти под ногами у сцепившихся насмерть противников, увидев своим уже потухавшим взором, что его друг проигрывает в неравной схватке, попытался прийти ему на помощь. Последним отчаянным усилием он подполз к дерущимся и вонзил зубы в ногу «папика».

Тот взвыл благим матом и на секунду ослабил свою мёртвую хватку. Но только на секунду. Без труда стряхнув с ноги изнемогшего, полумёртвого Влада, он вновь охватил Стаса, не успевшего воспользоваться этой слишком короткой паузой, своими звериными объятьями и стиснул его в них ещё сильнее, так что у Стаса заняло дух и потемнело в глазах.

Влад же дорого поплатился за попытку помочь товарищу. Алина, зорко следившая за всем происходящим цепким горящим взглядом, тут же жестоко наказала его за этот благородный порыв. Бросившись на него, как ястреб на мышь, она с явным наслаждением, даже слегка высунув от удовольствия язык, несколько раз погрузила нож в его живот.

Схватка «папика» и Стаса между тем подходила к концу. Ручищи «папика» после непродолжительной борьбы сомкнулись вокруг шеи Стаса и стали понемногу сжиматься. Тот уже не в силах был оказывать сопернику сколько-нибудь серьёзного сопротивления: он лишь беспорядочно и беспомощно махал ослабевшими, постепенно немевшими руками, упираясь ими в широкую грудь противника в тщетных попытках оттолкнуть его и хотя бы немного отдалить роковой момент, близость и неизбежность которого он ощущал всё явственнее.

Сознание его начало мутиться. В ушах стоял шум, сквозь который глухо, будто издалека, долетал ликующий смех Алины и её подбадривающие крики: «Давай, папка, давай! Сделай его! Раздави его, как жабу! Отомсти за нашего Мэнсона!» Перед глазами разлилась серая, постепенно густевшая пелена, в глубине которой угадывалось непроницаемое, каменно-безразличное лицо убийцы, не выражавшее никаких эмоций и переживаний даже в тот момент, когда он убивал.

Стаса охватила тяжкая, мучительная тоска. Он понял, что умирает. Понял, что спасения нет. Что в его распоряжении остались считанные мгновения. В памяти в один миг промелькнули события сегодняшнего дня, с той минуты, когда он решил идти сюда и повёл за собой остальных. Повёл, как оказалось, на смерть. Горькое запоздалое сожаление о принятом тогда сгоряча безумном решении сжало его сердце…

Через секунду его шейные позвонки хрустнули под стальными пальцами «папика», глаза заволокла тьма, а тело, выскользнув из разжавшихся наконец объятий убийцы, распростёрлось на грязном полу.

Глава 12

Всё это происходило на глазах у Гоши. Сидя под столом, не смея высунуть оттуда носа, он видел последний бой Стаса, бой, который едва ли мог закончиться его победой: силы противников оказались слишком неравны. И хотя Гоша понимал, что ему сейчас в первую очередь следовало бы подумать о своей судьбе, которая была весьма туманна, он не мог не отдать должное отваге и стойкости предводителя их уже не существовавшей компании, не отступившего перед убийцами ни на шаг и бившегося как лев. Понимал он и то, что с поражением Стаса его собственные шансы на выживание будут равны практически нулю, а потому наблюдал за схваткой с замиранием сердца, почти не дыша, искренне радуясь первоначальным успехам товарища и с горечью и страхом отмечая его последующее ослабление и конечное поражение. О том же, чтобы покинуть своё укрытие и помочь изнемогавшему в напряжённой борьбе другу, он даже не думал: ни сил, ни мужества для этого у него не было.

Пока Стас сражался, в Гоше теплилась слабая, робкая надежда на спасение; когда же Стас, буквально раздавленный в смертоносных объятиях «папика», со сломанной шеей повалился на пол, вместе с ним умерла и Гошина надежда. Он понял, что теперь его очередь. Что сейчас его выволокут из-под стола и сделают с ним то же, что сделали только что с его несчастными друзьями. И это ещё в лучшем случае. А в худшем – он будет умирать долго и страшно, чем грозила ему вчера на этом самом месте хозяйка дома. А в том, что она способна и готова осуществить свою угрозу, он не сомневался ни минуты. После всего случившегося с ним вчера и сегодня он знал твёрдо: она способна на всё!

Знал он также и то, что бежать ему в общем-то некуда, да ему и не дадут такой возможности. Но сидеть под столом и ждать, пока его выудят оттуда, обомлевшего и полуживого от ужаса, он тоже не собирался. Страшная, но по-своему величественная и даже героическая гибель Стаса заставила и Гошу, хотя и с запозданием, вспомнить о мужестве и чувстве собственного достоинства, сплошь и рядом изменявшим ему за последние сутки.