Черный дом

Глава 1

После обеда, уже ближе к вечеру, Гоша, плотно поевший и отдохнувший, вышел из дому, рассчитывая встретить во дворе своих приятелей, с которыми он планировал приятно и весело провести остаток дня.

Остановившись у подъезда, он медленно, чуть прищурив глаза, огляделся по сторонам. Не заметив вокруг ничего интересного – всё было как всегда, – вздохнул и устремил прямо перед собой томный, скучающий взгляд. Там, в глубине двора, через редкие просветы в густой зелени палисадника виднелись чьи-то стремительно двигавшиеся, мелькавшие то тут, то там фигуры и почти беспрерывно слышались резкие, отрывистые возгласы, пронзительные крики и громкий, заливистый смех. Эти разнообразные звуки, то и дело сливавшиеся в один общий оглушительный гам, сопровождались частыми гулкими ударами мяча о стены сараев и заборы, огораживавшие палисадники, из чего нетрудно было заключить, что там, на обширной площадке между сараями и зелёными насаждениями, был в самом разгаре «большой» футбол.

Послушав несколько мгновений сумбурные, не утихавшие ни на миг звуки невидимой для него игры, Гоша качнул головой и слегка нахмурился. Он сразу же определил, что там, за плотной завесой пышной листвы, гоняют мяч не его друзья, а малышня. Его же приятели, по-видимому, обретались в настоящий момент где-то в другом месте, возможно даже, за пределами двора, и их нужно было ещё поискать.

Чуть пожав плечами и бросив косой взгляд на небольшую группу старушек-соседок, сидевших неподалёку на лавочке и, едва он появился, устремивших на него хмурые, не слишком приязненные взоры, Гоша неспешным шагом, немного вразвалку, двинулся в сторону соседнего дома, продолжая озираться кругом в поисках тех, кто мог бы составить ему компанию и рассеять скуку, начинавшую одолевать его всякий раз, когда он чересчур долго оставался один.

Поиски его не увенчались успехом – возле соседнего дома тоже никого не было, кроме ещё одной группки пожилых обитательниц близлежащих подъездов, также посмотревших на Гошу не очень дружелюбно, если не сказать враждебно. А вот тех, кого он желал бы увидеть и кто наверняка встретил бы его куда более радушно, не было и в помине.

Между тем именно здесь он более всего ожидал повстречать своих товарищей. Тут, в укромном уголке, образованном окаймлявшей палисадник приземистой изгородью, в сумрачной, особенно приятной в летнюю жару тени высоких развесистых деревьев, не пропускавших сквозь свои мохнатые раскидистые кроны солнечных лучей, было обычное место их встреч и времяпрепровождения. Здесь стояли две скамейки и столик, а рядом – беседка, небольшое, довольно ветхое деревянное строение, похожее на избушку, окрашенное бледно-синей, уже изрядно поблёкшей и кое-где облупившейся краской, с чёрной покатой кровлей и занавешенными, грязно-серыми от толстого слоя пыли окошками.

Тёплыми, погожими вечерами Гоша и его приятели (если не было других, более важных дел) обыкновенно коротали время в этом уютном, живописном уголке – болтали о том о сём, обменивались новостями, обсуждали текущие события, а когда иссякали темы для разговоров, предавались азартным играм или просто дурачились и бесились. В непогоду делали почти всё то же самое, но уже в беседке.

Всё ещё надеясь встретить кого-нибудь из своих друзей на этом традиционном месте их вечерних сходок, Гоша постоял минуту-другую возле беседки, дёрнул для верности ручку запертой двери и заглянул внутрь через запылённое, треснувшее поперёк оконное стекло, в узкую щель между неопрятными мятыми занавесками. Лицо его при этом хмурилось и мрачнело всё сильнее, постепенно утрачивая выражение ясности, довольства и ожидания чего-то хорошего и приятного, с которым он вышел из дому. В отсутствие обычных партнёров по играм и развлечениям ничего подобного, вероятнее всего, этим вечером не предвиделось.

Однако окончательно терять надежду ему не хотелось, и он, насупив брови и глухо бормоча что-то себе под нос, продолжал поиски.

Они закончились безрезультатно. Тех, кого он искал, нигде не было, они как в воду канули. Гоша обошёл весь двор, заглянул во все его, даже самые дальние и укромные углы и закоулки, но товарищей своих нигде не обнаружил. То ли они все отсиживались дома, что было маловероятно; то ли спонтанно, не договорившись заранее, отправились куда-нибудь всей компанией, попросту позабыв о Гоше; то ли, наконец, – как стало нашёптывать ему его раздражённое, подозрительное воображение, – приятели отнюдь не случайно, а намеренно, вполне обдуманно оставили его одного, решив таким не слишком остроумным способом подшутить над ним, заставить его рыскать по окрестностям в бесплодных поисках и теряться в догадках.

Но Гоша был не из тех, кто готов терпеть подобные дурацкие розыгрыши и на потеху кому бы то ни было участвовать в них. Убедившись в тщетности своих поисков, он сделал резкое, досадливое движение, пробормотал сквозь зубы короткое ругательство и, бросив последний угрюмый взгляд на широкие просторы двора, где ему сегодня больше нечего было делать, решительным шагом двинулся на улицу.

Выйдя за пределы двора, он на несколько секунд остановился на краю тротуара и мельком огляделся вокруг, словно, несмотря ни на что, всё ещё питал смутную надежду увидеть своих неизвестно куда подевавшихся друзей, различить знакомые фигуры и лица среди двигавшихся по улице прохожих. Но, не заметив никого даже отдалённо напоминавшего его пропавших товарищей, тряхнул головой и, по-прежнему чуть слышно ворча что-то невразумительное, медленно побрёл вперёд, сам не зная куда и зачем, в полном смысле слова куда глаза глядят.

Ушёл, впрочем, недалеко. Пересёкши тротуар и проезжую часть – невзирая на отсутствие здесь пешеходного перехода, – он задержался возле находившегося на другой стороне улицы, рядом с автобусной остановкой, продуктового ларька, пестревшего бесчисленными яркими упаковками выставленных за стеклом товаров. Некоторое время неспешно водил по красочным, забитым сверху донизу всякой всячиной витринам безразличным, рассеянным взглядом, очевидно совершенно не интересуясь тем, на что были устремлены его глаза, и даже не думая ничего покупать. Затем, широко открыв рот, звучно зевнул, передёрнул плечами и тронулся дальше.

Однако почти сразу же вновь приостановился, обратив внимание на единственного сидевшего на остановке человека – грязного, растрёпанного пожилого бомжа, одетого так, словно на дворе была не середина лета, а поздняя осень, – в длинную полурасстёгнутую куртку, свитер с высоким горлом и массивные стоптанные ботинки огромного размера. Излишне говорить, что всё это подобранное явно не по сезону облачение было поношенным, измятым, засаленным и источало к тому же не слишком приятный запах, который Гоша почувствовал, едва приблизился к бродяге.

Тем не менее, хотя и брезгливо морщась и скорчив презрительную гримасу, он остановился в нескольких шагах от ссутулившего спину и уронившего седую косматую голову на грудь – по-видимому, задремавшего – бомжа и некоторое время смотрел на него со смешанным выражением любопытства и гадливости, как смотрят на редкое, отвратительное на вид насекомое, перед тем как раздавить его. И в голову ему внезапно пришла мысль – не сыграть ли со старым бродягой одну из тех жестоких шуток, которые он и его друзья не раз проделывали с подобными субъектами, доставляя себе тем самым немалую потеху, чего совсем нельзя было сказать о тех, над кем они подшучивали. С этим намерением и с ехидной ухмылкой, появившейся при этом на его губах, Гоша, недолго думая, шагнул к спящему, ничего не подозревавшему бомжу…

И тут же пожалел об этом. В нос ему ударила такая ужасная, невыносимая вонь, что он не отважился приблизиться к зловонному старику больше ни на шаг, не говоря уж о том, чтобы прикоснуться к нему. Неожиданно подвергшись такой мощной химической атаке и мгновенно позабыв о задуманной им шутке, Гоша, как ошпаренный, отшатнулся от бомжа, окутанного, точно земля озоновым слоем, густым тяжёлым смрадом, не подпускавшим к нему никакого врага и надёжно защищавшим его от любой опасности.

Покинув отравленную зону, Гоша вернулся к прежней неторопливой, расслабленной походке и снова двинулся в неизвестном ему самому направлении. Путь его пролегал теперь по широкой, обсаженной ровными, аккуратно подстриженными кустами аллее, ведшей к центру небольшого тенистого сквера, под огромными ветвистыми деревьями которого в этот знойный предвечерний час, спасаясь от жары, собралось немало народу, в основном молодых мамаш с маленькими детьми. Эти дети, за исключением разве что тех, что ещё лежали в колясках, вели себя чрезвычайно активно и шумно, находясь в беспрерывном хаотическом движении и оглашая окрестности несмолкающим многоголосым гомоном. Они с весёлыми криками и гиком бегали друг за дружкой по просторным, затенённым пышной листвой дорожкам, катались на сдававшихся напрокат детских автомобилях, визжа от восторга, прыгали и кувыркались на большом надувном батуте, раскинувшемся чуть поодаль, на краю сквера.

Но больше всего отдыхающих, и детворы и взрослых, было на центральной площадке сквера, куда сходились с разных сторон все его дорожки и аллеи. По краям её стояли красные металлические лавочки с невысокими спинками, а в середине находился обнесённый резным каменным бордюром фонтан, выбрасывавший вверх чистые прозрачные струи и обдававший тех, кто приближался к нему, прохладной, освежающей водяной пылью.

Однако даже он не мог охладить пыл разгулявшейся ребятни, весёлой беспорядочной гурьбой носившейся вокруг него и оглашавшей воздух пронзительными воплями и смехом. Её жертвой едва не стал Гоша, в задумчивости подошедший к фонтану и не обративший внимания на близившуюся опасность. Остановившись возле бордюра и чуть склонив голову набок, он устремил безучастный, немного грустный взгляд на воду, взмывавшую ввысь, дробившуюся на тысячи мельчайших брызг, ярко вспыхивавших в солнечных лучах, проникавших сюда через редкие просветы между купами деревьев, и с мягким монотонным плеском падавшую вниз.

Но пребывал он в этом меланхоличном, созерцательном состоянии совсем недолго, спустя несколько мгновений выведенный из него шумной, неудержимой ватагой расходившейся мелюзги, с диким визгом и хохотом налетевшей на него и едва не сбившей его с ног. Никак не ожидавший этого внезапного нападения, Гоша пошатнулся и, не без труда удержав равновесие, ошеломлённо огляделся кругом. И, увидев, что неуёмная вопящая орава, ни на секунду не притормозившая и как ни в чём не бывало понёсшаяся дальше, совершает очередной – который уже по счёту – забег вокруг фонтана и вновь стремительно приближается к нему, он не стал испытывать судьбу и поспешил отойти в сторону, благоразумно уступив дорогу буйной и дерзкой молодости.

Метнув ещё один взгляд вокруг и обнаружив, что все лавочки заняты – на каждой сидело по три-четыре человека, – Гоша недовольно насупился, сердито буркнул что-то и направился прочь из сквера.

Глава 2

Однако покинуть эти края так скоро и в одиночестве ему было в этот день не суждено. Он уже почти оставил сквер позади, достигнув того места, где крайняя его дорожка вливалась в широкий уличный тротуар, – и вдруг резко замедлил шаги и остановился как вкопанный. Обернувшись, он впился внимательным, заинтересованным взглядом в то, что заметил поначалу лишь краем глаза, мимоходом, но что, по-видимому, так мгновенно и властно привлекло его внимание, что он оказался не в силах не остановиться и не рассмотреть это как следует.

«Этим» была одинокая миловидная девушка, сидевшая на крайней лавочке, поодаль от основной массы отдыхающих. Одета она была в… Впрочем, одежды на ней было так немного, что правильнее было бы сказать, что она была скорее раздета, чем одета. На ней были лишь коротенькие шорты, больше похожие на трусы, такая же короткая розовая маечка, или, вернее, узкий лоскут тонкой полупрозрачной ткани, едва прикрывавший грудь, да лёгкие, почти невидимые на ступне босоножки. Дополнением к этой не слишком обременительной сбруе служили многочисленные и разнообразные ювелирные украшения – серёжки, кольца, цепочки, браслетики, – усыпавшие тело девушки с головы до ног и как бы оттенявшие и подчёркивавшие её яркую, соблазнительную наготу. Особенно выделялся довольно крупный гранёный камешек в виде сердечка, висевший у неё на шее на золотой цепочке и то и дело ослепительно вспыхивавший на солнце.

Замерев на месте, мгновенно позабыв о своём намерении поскорее покинуть чересчур людный и шумный сквер, Гоша пристально, не отрываясь и почти не мигая, как заворожённый, смотрел на полуголую, блиставшую драгоценностями незнакомку – и никак не мог насмотреться. Он понимал, что такое настойчивое, довольно бесцеремонное разглядывание глупо и неприлично и может вызвать вполне оправданное недовольство той, на кого оно было направлено. Но ничего не мог с собой поделать и продолжал, застыв на месте и не в силах пошевелиться, пожирать её широко раскрытыми, словно в изумлении, всё более разгоравшимися глазами, точно узрев перед собой какое-то дивное, чудесное видение, от которого невозможно отвести взор, на которое можно смотреть, упиваясь и пьянея, до бесконечности…

Однако девушка оказалась на удивление снисходительной – или, скорее, равнодушной – к выказываемому ей упорному, граничившему с наглостью вниманию. Вероятно, она уже привыкла к то и дело устремлявшимся на неё выразительным мужским взглядам и воспринимала их как должное, как естественную и законную, положенную ей дань восхищения её яркой, неординарной красотой. А потому она лишь однажды скользнула беглым, рассеянным взором по застывшей в нескольких шагах от неё остолбенелой, напрягшейся Гошиной фигуре и больше уже не смотрела в его сторону, будто его и не было рядом.

Гоша же спустя минуту-другую спохватился и сообразил наконец, что ведёт себя смешно и нелепо, что он не может и дальше торчать здесь неподвижным безмолвным истуканом и пялиться на эту аппетитную полуобнажённую девицу (которая неизвестно что может о нём подумать, а возможно, уже и думает), что он должен, и немедленно, сделать одно из двух: либо подойти и заговорить с ней, попытаться познакомиться, либо повернуться и уйти – и, скорее всего, никогда больше не увидеть её.

Но последнего он никак не мог допустить. Сама мысль об этом была ему противна. Он не в силах был покинуть это место, точно пригвождённый к нему какой-то неведомой силой, которой он не в состоянии был – да и не имел особого желания – сопротивляться.

Он ещё продолжал рассуждать обо всём этом сам с собой, не зная, на что же в конце концов решиться, а его ноги между тем, словно независимо от его воли, или, вернее, непроизвольно подчиняясь его тайному, невысказанному стремлению, сами понесли его вперёд, к лавочке с сидевшей на ней прекрасной незнакомкой. И ему, оказавшемуся через мгновение прямо перед ней, не оставалось ничего иного, как взять себя в руки и открыть наконец рот.

– Не помешаю? – приглушённым, чуть хрипловатым голосом произнёс он, уткнувшись глазами в землю.

Девушка немного удивлённо, будто только что заметив его, взглянула на него и, ничего не сказав, слегка пожала плечами.

Гоша, то ли не уловив это её лёгкое, неопределённое движение, то ли не поняв его значения, вскинул на неё глаза и, чуть повысив голос, повторил свой вопрос другими словами:

– Я присяду? Ты не против?

Она вновь едва заметно шевельнула плечом и равнодушно, точно нехотя, обронила:

– Пожалуйста.

Он тут же воспользовался позволением и опустил своё по-прежнему несколько напряжённое, как будто слегка онемелое тело на лавочку, по левую руку от незнакомки, но на некотором расстоянии от неё. Усевшись, протяжно выдохнул, точно сбросив с себя давившую его тяжесть, и провёл ладонью по разгорячённому, раскрасневшемуся лицу.

– Ф-фу… Жарковато сегодня! Прям пекло какое-то…

Сказал – и тут же оборвал сам себя, справедливо рассудив, что начинать разговор с незнакомой девушкой с замечания о погоде – это никуда не годится. К тому же, вопреки его утверждению, сейчас, под вечер, да ещё здесь, в сквере, в тени густых раскидистых деревьев, было не так жарко, как на окрестных, раскалённых за день улицах. А значит, постепенно разгоравшийся и усиливавшийся внутренний жар, который он всё явственнее ощущал последние несколько минут, с того мгновения, как увидел неизвестную красавицу, был, по всей видимости, совершенно иного, отнюдь не погодного, происхождения.

Выдавив из себя эту первую, не слишком удачную реплику, не вызвавшую, как и следовало ожидать, никакой ответной реакции со стороны соседки, Гоша на некоторое время умолк, не зная, что сказать ещё, не находя подходящей темы для разговора. Он вздыхал, отдувался, покашливал, отирал выступившие на лбу мелкие капельки пота, рыскал глазами вокруг, напряжённо соображая и всеми силами пытаясь отыскать так необходимые ему слова.

Но всё было без толку. Нужные, приличествующие случаю фразы не находились, упорно ускользали от него, в последний момент соскакивали с языка и забывались. А вместо них в голову отчего-то лезли и буквально просились на язык совсем другие речи – посторонние, случайные, совершенно не идущие к делу.

Гоша был близок к отчаянию. Такое, на его памяти, с ним происходило едва ли не впервые в жизни. Обычно в подобных ситуациях – при знакомстве и общении с девушками, даже очень красивыми и неприступными – он не терялся, не лез за словом в карман и не ударял в грязь лицом, держался спокойно и уверенно, порой даже нагловато (что, как правило, приносило положительный результат). И вот вдруг ни с того ни с сего такое позорное фиаско! Прям хоть под землю проваливайся от стыда.

Растерянный и сконфуженный, мгновенно утративший свой всегдашний боевой задор, так часто толкавший его на всевозможные сомнительные подвиги и авантюры, он сидел как на иголках, почти не шевелясь и не смея взглянуть на свою соседку, опасаясь увидеть на её лице надменно-презрительное или – что, пожалуй, ещё хуже – снисходительно-жалостливое выражение – и то и другое, увы, вполне заслуженное им. Он лишь сопел, пыхтел и потел, то и дело смахивая рукой бежавшие по его красному, пышущему жаром лицу тоненькие горячие струйки и слегка поматывая, точно китайский болванчик, внезапно отяжелевшей, будто наполненной туманом головой. И всё пытался вспомнить так хорошо известные ему, часто и не без успеха употреблявшиеся им в похожих случаях, обычно буквально отскакивавшие от языка выражения и обороты, уместные при первой встрече и попытке сближения с незнакомыми девицами.

Наконец, потеряв надежду отыскать нужные слова, которые могли бы спасти положение, отчаявшийся и униженный, Гоша подумывал уже сделать то, чего, кажется, никогда ещё не делал в подобных обстоятельствах, а именно: спастись бегством, покинуть поле боя, где он, не сделав ни единого выстрела, потерпел сокрушительное и постыдное поражение.

Однако в самый последний момент, когда он, так и не произнеся ни звука и угрюмо уставившись в землю, собирался молча встать и убраться отсюда не солоно хлебавши, совершенно неожиданно пришла помощь, причём оттуда, откуда он её совсем не ждал. Возле его уха внезапно раздался негромкий, чуть низковатый грудной голос, от которого у него по телу пробежала лёгкая дрожь:

– Хочешь сигаретку?

Чуть вздрогнув от неожиданности и слегка покосившись на нежданно-негаданно подавшую голос незнакомку, Гоша с трудом проглотил застрявший в горле комок и глухо, будто не своим голосом, пробормотал:

– Нет, спасибо… Не курю…

– А что так? – с тонкой усмешкой спросила она, доставая из своей сумочки пачку «винстон» и зажигалку. – Спортсмен, что ли?

Гоша качнул головой, в очередной раз смахнул со лба капельки пота и с запинкой произнёс:

– Д-да, типа того… Балуюсь немного.

Девушка щёлкнула зажигалкой, закурила и, впервые с некоторым интересом, без прежнего равнодушия и холодности, окинув взглядом его крепкую подтянутую фигуру, полюбопытствовала:

– А каким спортом занимаешься?

– Ну-у… раньше боксом, – вполголоса, чуть растягивая слова, ответил он. – Теперь плаванием.

– А с боксом что же? Бросил?

Гоша, под благотворным влиянием своей собеседницы понемногу приходя в себя после недавнего оцепенения и постепенно обретая свою обычную непосредственность и уверенность в себе, решился наконец взглянуть на неё в упор и, стараясь придать голосу твёрдость и силу, проговорил:

– Да, с боксом пришлось расстаться. После боя с одним товарищем, который закончился для меня нокаутом и сотрясением мозга, я понял, что это не моё. И занялся более безобидным спортом… Впрочем, Кличко из меня, скорее всего, всё равно бы не вышло. Так что и жалеть не о чем. – Прибавив это, он вздохнул и немного погрустнел, словно, вопреки своему заверению, всё же жалел о чём-то.

Незнакомка затянулась, выпустила изо рта длинную струю ароматного дыма и, метнув на Гошу ещё один, более внимательный и продолжительный, взор, снова поинтересовалась:

– Ну, а с плаванием как? Есть успехи?

Он пожал плечами.

– Да так, плаваю потихоньку. Ко дну, слава Богу, пока не пошёл.

Она опять, чуть прищурив глаза и затаив в уголках губ едва уловимую усмешку, посмотрела на него и слегка тряхнула своей изящной, как у статуэтки, головкой с густыми каштановыми волосами, туго стянутыми и собранными на затылке в плотный узел.

– Мне нравятся пловцы. У них такие красивые, мускулистые фигуры.

Глаза у Гоши вспыхнули. «Ого!» – подумал он, мельком, как бы невзначай, оглядев себя и тут же с ещё большим вниманием и как будто ожиданием чего-то воззрившись на соседку. – «Да это намёк! И довольно прозрачный… прозрачней некуда. Последним дураком надо быть, чтобы не понять этого!»

И его ожидания не были обмануты. Вновь затянувшись и окутав себя клубами белесого пахучего дыма, девушка устремила мечтательный взгляд вдаль и медленно, делая небольшие паузы между словами, промолвила:

– Я тоже люблю поплавать… На диком пляже… Без купальника.

Гошины глаза широко распахнулись и заблестели ещё ярче. От владевших им только что робости и заторможенности не осталось к этому времени и следа, он вновь обрёл куда более свойственные ему самоуверенность, бесшабашность, настойчивость в достижении поставленной цели. Правда, цель эта до последней минуты была ему не вполне ясна. Но после откровенных, интригующих признаний незнакомки всё сразу встало на свои места, всё будто прояснилось и обрело перспективу. Он мгновенно уразумел, что ему нужно, к чему стремиться и как этого добиваться, и, придвинувшись поближе к соседке, прошептал в её маленькое розовое ушко, на которое ниспадала тоненькая непослушная прядь, выбившаяся из узла на затылке:

– Хотел бы я случайно оказаться на том пляже, когда ты там…

Она покосилась на него с неопределённым – не то насмешливым, не то одобрительным и даже, в чём он попытался уверить себя, ободряющим – выражением и, ничего не сказав, снова обратила взгляд вдаль, в глубь широкой оживлённой улицы.

Он же, восприняв её взгляд и красноречивое молчание как благоприятные для него знаки, почти как согласие и безмолвный призыв действовать в том же духе, воодушевлённый и слегка возбуждённый, придвинулся к незнакомке ещё ближе, практически вплотную, и впился в неё горящим, пронзительным взором.

А посмотреть и впрямь было на что – у неё была тонкая, грациозная, словно выточенная искусным резцом из слоновой кости, фигура с плавными изгибами и соблазнительными округлостями, гладкая, слегка тронутая ровным золотистым загаром кожа, не очень длинные, но стройные и красивые ноги с крошечными, как у ребёнка, ступнями идеальной формы и, наконец, мягкие, правильные черты нежного овального лица, на котором выделялись полные алые губы и огромные зеленоватые миндалевидные глаза, опушённые продолговатыми, загнутыми кверху ресницами.

И именно в эти изумрудные кошачьи глаза, взгляд которых то задумчиво устремлялся в пространство, то искоса, с чуть заметной лукавой усмешкой обращался в его сторону, Гоша глядел пристальнее всего, чувствуя, как проваливается в их тёмный омут всё глубже. Но ему нравилось это, он наслаждался теми ощущениями, что переживал в эти мгновения. По его телу понемногу разливалась приятная расслабляющая истома, сердце билось чаще и взволнованнее, голова, как при лёгком опьянении, наполнялась мутным колышущимся туманом. Эти ощущения обострялись и усиливались исходившим от соседки тонким сладковатым ароматом, который он с удовольствием вдыхал; в этом аромате слились запахи её тела, духов, которыми она была надушена, и терпкого сигаретного дыма, окутывавшего её лёгкой прозрачной пеленой…

Спустя пару минут, сообразив, что молчание чересчур затянулось и что пора наконец действовать, ковать железо, пока оно горячо, он решил, не медля, перейти к делу и воплотить в жизнь нехитрый план, стихийно сложившийся в его голове за то время, что он любовался прекрасной незнакомкой. И в качестве первого шага к этому он протянул ей руку и представился: