Суждено выжить

Лесные покосы, когда-то зеркало крестьянина, не косились, зарастали. В колхозе на заработанные трудодни почти ничего не давали. А если и причиталось в конце года, то не более 100-150 грамм зерновых отходов. Все зерно с тока увозилось в госпоставку, под контролем чрезвычайного уполномоченного райкома ВКП(б). Немного засыпалось в неприкосновенный семенной фонд.

Суровы были военные законы не только для солдата, но и для крестьянина и рабочего. Смерть и голод летали над народом. Но он жил, живет и не сдается никаким невзгодам. Сурово провожает голодные и холодные дни. Надеется на светлое будущее, но пока не только огонька – даже искры не видно.

Как хорошо дома после пятилетней отлучки! Мне казалось, что дом стал ниже, как бы врос в землю. Все вещи, знакомые с детства, стали миниатюрными, уменьшились в своих размерах. Серым и тусклым сейчас выглядело все, что наполняло избу, дорогое крестьянину имущество: стол, закопченные полки, старые лавки вдоль стен, давно потерявшие окраску. Самое близкое, самое дорогое – это русская печь. Немало приключений она оставила с детства в моей памяти. Много раз я на нее падал, не раз угорал. Она грела и кормила горячим. В порыве нежности ко всему окружающему я рад был все расцеловать, но сдерживался, стыдясь отца и матери.

Наша небольшая деревня стоит на склоне равнинной, слегка холмистой местности. Со стороны склона сплошной стеной подступает еловый лес. С остальных сторон расположены поля разной конфигурации, которые тоже окружены лесом. Кругом лес: ни конца ни края. Чередуется болотами, заросшими низкой чахлой сосной, борами с глухариными токами и еловыми раменями.

Более 200 лет назад, еще во времена Петра Первого, сюда пришли первые жители. Повалились на землю двухсотлетние вязы и сосны. Заполыхали костры. Застучали топоры братьев. Появилась первая, а затем вторая изба, надворные постройки. Появился скот, домашняя птица. Расширялись поля, чистились сенокосы. Братья свой хуторок назвали деревней Забоковая, по расположению небольшой речки Боковая, которая протекала от деревни на расстоянии 2,5-3 километров, опоясывая ее с двух сторон. Деревня росла и приобрела форму буквы "Т". Позднее ее стали называть Боковская, как бы приближая к речке Боковая.

Нелегкий был труд землепашца. Много сил требовалось срубить и выкорчевать двухсотлетний вяз или сосну, разработать поле примитивной деревянной сохой и бороной. Но люди делали, делали ежедневно годами, десятилетиями. Вели неустанную борьбу с дремучим лесом. Лес не выдерживал, отступал. В то же время лес кормил мясом, грибами и ягодами, снабжал пушниной, обувал и одевал.

Спустя 150 лет с момента поселения деревню снова переименовали, навсегда ее назвали Заболотяна, по расположению рядом топкого чистого болота с редкой чахлой древесной растительностью и с учетом того, что речка Боковая от деревни далеко и течет своим руслом, не приближая его к деревне.

Трудолюбивый народ еле сводил концы с концами. Своего хлеба хватало только до Рождества. Самые экономные, рачительные мужики с трудом дотягивали до Пасхи. С раннего детства все жители деревни знали цену ржаному душистому хлебу. Белый хлеб был лакомством и появлялся на столе в особо торжественные праздники. Хлеб – это жизнь. Хлеб – это богатство мужика.

В войну хлеб был особенно дорог. Ели лепешки из гнилой картошки, клевера, лебеды. Хлебом это никак нельзя было назвать. Но народ ласково называл хлебом.

До меня в деревню прибыло четверо по ранению. Среди них два Ивана. Иван Гришин с ампутированной ногой выше колена. Иван Николаев с повисшей, как плеть, правой рукой, перебитой в плече и около локтя. Васька Махачихин ходил на приделанной к ноге деревяшке. Нога его была цела, но не сгибалась в коленном суставе. Злые бабьи языки говорили, что он не захотел возвращаться на фронт, приделал себе деревянную ногу, а свою испортил от ходьбы на деревянной. Лучшее ранение было у Николая Васина: пуля прошла рядом с голеностопным суставом. Он мог бегать. Работал председателем колхоза.

Мы, все пять жертв войны, собирались вечерами. Вели разговор о войне, о последних известиях на фронтах и делились своими планами на будущее. Иван Гришин окончил первый курс Брянского лесного института, который был эвакуирован в Советск, это в 80 километрах от нашей деревни. Иван Николаев устраивался в Котельнич судебным исполнителем. Васька Махачихин – хлебороб, работал в колхозе. Один я был пока не при деле. О деле говорить было рано, так как сначала нужно поправить свое здоровье.

Наши с Иваном Гришиным дома были напротив. Из нашего дома можно было не только видеть соседей, но и слышать разговор в их доме. Отец Ивана, Григорий, жил всю жизнь одним днем. Что лучше, то и первым на стол. Он никогда не задумывался о завтрашнем дне. В период Первой мировой войны в 1915 году попал к немцам в плен. Вернулся уже в 1918 году, снова фронт. Участвовал в боях против Колчака, в карательных операциях в Средней Азии. Домой вернулся живым и здоровым в 1922 году. В 1928 году в Троицу напали на него хулиганы. Избили до бессознания и выбили левый глаз. Он любил читать. Выписывал все время областную газету. Устраивал громкие читки. По газетам отлично знал международное положение. На международные темы мог говорить часами, за что в мае 1941 года, в канун войны, был арестован с пятью неграмотными мужиками деревни. С момента ареста не было никаких вестей. Все шестеро погибли в сталинских концлагерях, не дождавшись конца войны.

Мать Ивана, Матрена, всю жизнь работала, не разгибая спины, от переживаний за мужа очень быстро состарилась. Кроме Ивана у нее трое детей – дочь Маруся, сыновья Николай и Петр. Каждый день над ними нависала угроза голодной смерти, и все же спасли их подножный корм, бережливость и, главное, борьба за жизнь.

С Иваном мы стали неразлучные друзья. Воевал он мало, всего три дня под Москвой, в районе Иерусалима получил тяжелое ранение в ногу. Госпиталь, ампутация ноги, на этом закончилась его военная фортуна. Ходил он на протезе, очень медленно, однако мы с ним уходили за 7 километров в соседние деревни на вечеринки и возвращались обратно. Ходили в лес, а больше – на посевы гороха в колхозе. Человек, выросший в степи и попавший в другую среду, всю жизнь с любовью вспоминает о степной жизни. Для человека, проведшего все детство и юношество в бескрайних лесах, лес становится второй матерью. Иван поступил в Брянский лесной институт по направлению Котельнического лесхоза, имея за плечами два курса Пищальского лесохимического техникума. Успешно, с некоторой скидкой на инвалидность сдал вступительные экзамены и окончил первый курс с отличными оценками.

Я учиться не мечтал. Хотел поступить работать на железную дорогу билетным или товарным кассиром. На крайний случай весовщиком. После двухнедельного пребывания дома поехал в Киров, в отделение железной дороги, с целью разведки, устройства на работу. Начальник отдела кадров, симпатичная, стройная женщина, работу мне предложила сторожем на частные огороды железнодорожников. Это предложение настолько меня унизило, я собирался что-то ответить, но во рту мгновенно пересохло. Заикаясь, выдавил из себя: «До свидания». Не чувствуя боли в ноге, я выскочил из двухэтажного здания отделения железной дороги, поспешил на переполненный голодным народом вокзал. Домой приехал удрученный, в плохом настроении. Отец и мать отлично поняли меня и ни о чем не спрашивали. Мать говорила: «Ты не спеши, живи дома. Поправь свое здоровье, а работа сама тебя найдет». Она предлагала остаться в деревне, жениться и работать в колхозе. Отец больше молчал. Он гордился мной и знал, что я должен выбрать себе дорогу в жизни сам. На это у меня силы воли достаточно.

Поступление на железную дорогу дало мне большой толчок. Я стал задумываться, не пойти ли мне учиться, но куда? Документ об образовании в семь классов, курсы коммерческих ревизоров при управлении Омской железной дороги в 1937 году не в счет. Незаконченный рабфак при том же управлении ничего почти не дал. Справка об окончании рабфака, подписанная сердобольной рукой, безвозвратно осталась у немцев при обыске еще в 1941 году. Другую такую получить безнадежно. Общая эрудиция самой жизнью повышена, но грамотность – нет.

Своей мечтой я поделился с Иваном Гришиным. Он на мгновение задумался и, улыбаясь, сказал: «Я тебе помогу». «Но как?» – вырвалось у меня. «Я видел у тебя складной многопредметный нож. На время дай его мне, постараюсь сделать штамп и печать Брянского лесного института и написать тебе справку, с которой ты поступишь учиться. Поступай в Ленинградскую лесотехническую академию, которая эвакуирована в Киров».

Работа закипела. Иван за неделю на резинке, вырезанной из толстой автомобильной камеры, сделал штамп и печать. Съездил в Котельнич, напечатал на машинке справку, что я действительно являюсь студентом первого курса Брянского лесного института, но ввиду оккупации города немцами личного дела не сохранилось, поэтому прохождение дисциплин и сдачу экзаменов по отдельным предметам подтвердить нельзя. Подпись директора института. Лучшего нельзя было и придумать.

Собрав нужные документы, я поехал в Киров. Сдал документы в приемную комиссию и тут же получил ответ, что допущен до приемных экзаменов на лесохозяйственный факультет. Заведующий приемной комиссией доцент Самойлович Георгий Георгиевич глубоко извинился передо мной, что принять без экзаменов не может, так как с момента поступления в Брянский институт прошло четыре года. «Но помощь к поступлению вам окажем, – сказал он. – Конкурса у нас нет, ожидается недобор. Экзамены начнутся 10 сентября. Начало занятий – 10 октября».

До 10 сентября оставалась одна неделя. За это время подготовиться было не только трудно, но и при всех дарованиях невозможно. За эту неделю надо было окончить три класса средней школы – восьмой, девятый и десятый. Я высказал свои сомнения Ивану. Он ответил: «Главное, не вешай головы. Все будет в порядке. Неделю мы с тобой позанимаемся здесь, на экзамены поедем вместе». Начали с математики, тригонометрии я совсем не знал. Геометрию кое-как. Алгебру – на два. Я старался много запомнить, разобраться, но из этого ничего не получалось. Быстро переутомлялся. Отдыхал, собирался с новыми силами и снова учил. Иван подбадривал меня, говорил: «Главное – напористость, вера в себя и уверенность в сдаче экзаменов».

Неделя пролетела быстро. Мы с Иваном поехали сдавать экзамены. Он в качестве болельщика, а я – ответчика. Иван переживал больше моего. Ему очень хотелось, чтобы я поступил учиться и из меня получился специалист.

Из нашей деревни добраться до железной дороги, не имея исправных ног, было большой проблемой. Разъезд Иготино расположен в 6 километрах, но надо было преодолеть чистое болото шириной более километра, идти по узкой тропинке по колено в черной торфяной холодной жиже. Иван на протезе по болоту идти не мог. Шоссейная дорога проходила в 3 километрах от деревни, где нужно было садиться на попутную машину, ехать до Котельнича по разбитой дороге.

9 сентября мы с Иваном поехали сдавать экзамены. Три километра шли до Щенниковского кордона пешком, сели на попутную автомашину, автобусы вообще не ходили, и приехали в Котельнич. В Киров прибыли рано утром.

По дороге Иван познакомился с симпатичной женщиной и под предлогом поиска жилья на время сдачи экзаменов отправился к ней на квартиру. В академии появился на третий день.

Я сдал первый экзамен по русскому и литературе. Преподаватель сказала: «Материала ты не знаешь, но, учитывая пролетарское происхождение, тройку поставлю». Конституцию с основами марксизма-ленинизма я сдал на "пять". Принимала тоже женщина, еврейка. Увидев у меня на груди партизанский значок, попросила меня зайти в свободное время на беседу. Оставались математика и химия. Химию я знал плохо, но достался легкий билет из общей химии. На все три вопроса с помощью соседа написал ответы. Преподаватель, полуслепой еврей, дополнительных вопросов не задал, куда-то спешил и поставил "четыре".

Иван радовался за меня больше моего. Он говорил: «Как можно не верить в себя, ты же гений». «Обожди радоваться, самый трудный экзамен впереди», – дразня его, говорил я. До сдачи экзамена по математике оставалось три дня. Иван уехал домой, в день сдачи обещался приехать.

Слово свое сдержал, в 9 часов утра, скрипя протезом, появился в коридоре учебного здания. Он о чем-то громко говорил с высоким сухощавым парнем. Я подошел к ним. Парень отрекомендовался: «Павел Овчинников». Иван без предисловия начал: «Вы пойдете сдавать вместе с Павлом. У него имеется много шпаргалок на билеты. Может, тебе повезет».

У дверей аудитории толпилось много девчонок. Мы не успели подойти к дверям, как объявили: «Заходите шесть человек». Девчонки боялись идти, поэтому шарахнулись от дверей в сторону, и мы оказались в центре внимания. Кутенов, небольшой юркий преподаватель математики, приглашенный из средней школы, улыбаясь, сказал: «Заходите, молодцы. Приятно на настоящих мужчин посмотреть. Сегодня еще ни одного не видел из экзаменуемых». Мы невольно оказались почти первыми. Кутенов павлиньим хвостом развернул билеты: «Ну, ребята, тащите на счастье, на радость папам и мамам». Я вытащил билет с самого низа. Павел Овчинников взял из середины. Сели мы с ним рядом. Кутенов ушел к дверям приглашать пугливых девчонок. Четверо из них вошли.

Мой билет оказался счастливым, Павел положил мне шпаргалку с готовыми ответами на все вопросы. Я сделал задумчивый вид, переписал со шпаргалки на лист бумаги. Шпаргалку положил в карман брюк. Первым пошел Павел. У него билет тоже оказался счастливым – нашлась шпаргалка. Кутенов бегло просмотрел его решения. Негромко проговорил: «Хорошо». И задал дополнительную задачу. Павел справился, еще одну он не решил и получил "четыре".

Кутенов подошел ко мне, положил руку на мое плечо, сказал: «Как ваши дела?» Я ответил: «Решаю». Старался по памяти вывести незнакомую формулу, прикрывая листок с решениями. Кутенов внимательно посмотрел на мой листок: «Все правильно, думай дальше». Мне не оставалось ничего, кроме как пропустить вперед всех девчонок, то есть тянуть время. Иначе преподаватель мог меня раскусить. Девчонки решали долго, затем одна из них осмелела и подошла сдавать, следом остальные, все сдали. Две – на "четыре", еще две – на "три". Очередь моя. Я подошел, подал листок с решением. Кутенов внимательно проверил, посмотрел на меня и сказал: «Все правильно. Можно бы поставить "пять", но вы туговато соображаете, хватит "четыре"».

Я выскочил сияющим. Переживавший Иван заулыбался и крепко пожал мне руку, затем спросил: «Что поставил?» «Четыре», – ответил я. Нас окружили со всех сторон переживавшие девчонки. Я постарался успокоить их. Сказал, что принимает экзамен очень легко, и не заметил вышедшего Кутенова. Он произнес: «Что с вас требовать. Ваш ум направлен не на учебу, а на еду. С 500 граммами хлеба в сутки могут и мозги пересохнуть. Заходите, девчата, не стесняйтесь».

Экзамены позади. В тот же день к вечеру я узнал, что зачислен в студенты. Мы с Иваном отправились на вокзал, но билетов на пригородный поезд нам не досталось, пришлось ехать на крыше старого двухосного пассажирского вагона времен Николая Второго. На станции Лянгасово милиция с крыши согнала, но мы успели втиснуться в тамбур. «Контроль!» – закричали бабы. На перегоне Оричи-Быстряги контролер шел в сопровождении милиционера и двух проводников. Мы с Иваном снова влезли на крышу и проехали благополучно.

Иван через два дня уехал в институт, второй Иван работал судебным исполнителем. Я остался один. Нога у меня крепла, ходил без боли. Я целыми днями бродил с ружьем по лесу. На заре в шалаше поджидал тетеревов на чучело. Другом и товарищем по охоте стал Виталий, семнадцатилетний здоровяк. С 15 лет он работал трактористом в МТС. На тракторах ЧТЗ-НАТИ работали в две смены, поэтому неделю он трудился по 18-20 часов в сутки, потом неделю отдыхал.

В нашей области в сентябре гроза – редкое явление. Однако настоящая гроза нас с Виталием застигла в 7 километрах от деревни. В лесу стоял неописуемый шум. От ветра гнулись и ломались деревья. Высокие куполообразные облака не спеша закрывали солнце. Поднялся ураганный ветер. В лесу стало темно. Молнии разрезали матово-черное небо. Раскаты грома достигали оглушительной силы. Я прятался под кроной ели, прижавшись к стволу. Виталий стоял на открытом месте, подставляя свое могучее тело ветру, а затем дождю. Ветер внезапно стих. Ударил крупный дождь с градом. Виталий настойчиво простоял на открытой поляне, промокнув с головы до ног.

Гроза как внезапно пришла, так и кончилась. Появилось яркое солнце. Воздух наполнился озоном. Дышать стало по-особому легко. Тяжелые темно-синие тучи ушли на восточную половину неба. Их сопкообразные бока и спины украшала радуга. В тучах все еще ворочалось и стонало. От этого кучевые облака меняли свою причудливую форму. На поверхности земли и дороге появились зеркальные лужи. Тысячами бриллиантов они отражали красивое голубое небо. Последние лучи уже заходящего солнца бежали по мокрой земле и деревьям, догоняли уходящие тучи, взлетали на них и, казалось, пробегали по ним. От этого все на земле и в небе загорелось ярким светом. Алела дорога и ее обочины. Кострами горели деревья и кустарники.

Так сказочно все выглядело в этот день в лесу после грозы.