Суждено выжить

Мы с Морозовым, вооруженные немецкими автоматами и нашими гранатами Ф-1, легкими бесшумными шагами пошли к складу. Он находился в 200 метрах от лагеря и в 50 метрах от дома, где жил комендант.

Склад был закрыт легким замком, который я открыл гвоздем. В погребе висело четыре окорока по 12 килограмм. Мы с Морозовым забрали все четыре и напрямую вышли к реке, где нас ждали товарищи. Темляков со вздохом сказал: «А я думал, вас поймали, так долго вы ходили». За время нашего отсутствия они все семеро переправились на плоту на другой берег. Плот поднимал только двоих, поэтому мы переправились с Морозовым на нем, а Темлякову пришлось прицепляться и плыть за нами.

Не широкая, но глубокая река Веронда форсирована. Окорока разрезаны и ровными частями разложены по вещевым мешкам.

Мы двинулись в глухие дебри Новгородской области к берегам Шелони, в края партизан. Шли небыстро, чувствовали себя не беглецами, а хозяевами русской земли, так как при случае могли дать карателям хороший отпор.

За ночь мы прошли не менее 15 километров и устроили в лесу привал. Командиром отряда единогласно был избран я. Старшиной и экономом – Саша Морозов. Все продукты были взяты на строгий учет, решено их расходовать экономно.

Глава двадцать пятая

Исчезновение девяти военнопленных при загадочных обстоятельствах было бы большой сенсацией. Главное, что побег совершен сразу же после посещения лагеря большими особами.

Коменданту Кельбаху, его помощнику Шнейдеру и начальнику эстонской охраны обер-лейтенанту пришлось бы болтаться на виселицах. Немецкое командование сурово обращалось с подчиненными.

Поэтому обер-лейтенант и комендант утром нашли общий язык. Решили побег пока держать в секрете. Убежавших людей в отчете списать умершими. Утром сразу же после получения хлеба, но без горячей воды они тщательно пересчитали всех выстроенных. Здоровых отправили на работу. Обошли все углы лагеря, сосчитали больных, не хватало девяти человек.

Для успокоения совести и небольшой надежды обнаружить беглецов комендант вызвал карательный отряд, распространив ложные слухи, что за рекой на опушке леса видели четырех вооруженных человек, что подтверждал и эстонец обер-лейтенант.

В два часа дня каратели с собаками прочесали близлежащий лес, но никого не нашли.

Побег первым обнаружил повар Хайруллин Галимбай. Утром комендант Кельбах доверял ему бросать в котел с кипяченой водой порцию зеленой сухой травы вместо чая. Галимбай приходил за полчаса до раздачи травяного навара и бросал траву. Утром по уже отработанной привычке он пришел с очередной порцией травы в бумажном мешке. Открыл деревянную крышку котла – вода холодная. Печь не затоплялась. Он подумал, что я проспал и продолжаю спать. Взял тонкое полено, предвкушая удобный случай произвести отменный удар по моим костям, как кошка за мышью, на цыпочках двинулся к топчану, где я всегда спал. Вместо меня там спал его брат. Удар, произведенный от души по широкой спине Изъята, с глухим хлюпаньем огласился в пустом сарае. Разбуженный татарин сначала взметнулся вверх ногами и, упершись руками, на мгновение оказался висящим в воздухе. Затем взревел, как бык при ударе ножа, вскочил на ноги, прищурив раскосые черные глаза, наотмашь со всей силой двинул правой рукой Галимбаю в скулу. Тот, как футбольный мяч, отлетел к дощатой стене сарая, уткнувшись в нее, со стоном упал. Братья снова ринулись с кулаками друг на друга, но тут появился Мельников. Митя с изумлением крикнул: «Вы что, белены объелись?» Сверкая черными глазами, братья разошлись. Галимбай по-татарски попросил у брата прощения. Он сказал, что принял его за другого. Он по-русски спросил: «Где Илья, и как ты попал сюда?» Изъят ответил: «Илью не видел, я еще ночью обнаружил свободное место, на котором так удобно спать, лег и сразу же уснул». В побег Галимбай не верил. О моем исчезновении и, главное, о неподготовленном кипятке доложил своему другу Юзефу Выхосу. Переводчик в приказном порядке сказал: «Найти».

Искать кинулись Митя, Галимбай и Изъят. При тщательном осмотре всего лагеря меня не обнаружили. Выхос доложил коменданту Кельбаху. Галимбай за неподготовку горячей воды был избит комендантом Кельбахом. Комендант и эстонская охрана злобу срывали на военнопленных. Они без причины избивали каждого, кто попадался на глаза.

Исчезновение из лагеря девяти человек хотя и не распространялось за пределы эстонской охраны и немецкого коменданта с помощником, но виновников в побеге найти пытались. Шкурники-предатели из лагеря поодиночке вызывались к коменданту, и с них снимались допросы.

В помощи беглецам комендант Кельбах подозревал Меркулова, но Сатанеску эти подозрения развеял. Он доказал Кельбаху, что Павел к побегу не причастен, так как Меркулов нужен был ему каждый день как специалист и как верный охранник его богатств.

Леньку никто не подозревал. Утром Кулак хвалился обер-лейтенанту, что стоял на посту две смены с Яном Миллером и Ленькой. Когда было объявлено, что ночью сбежали девять человек, Кулак слезно просил Леньку, чтобы он говорил, что стояли на посту вместе. Обер-лейтенант выстроил всю охрану, начались разбирательства. С 22 до 24 часов стояли Кулак и Ян Миллер. С 0 до 2 часов – Кулак и Ленька. С 2 до 4 часов был Ян Миллер вместо Клехлера, который нанял его за десять марок. С 4 до 6 часов стояли Лехтмец и один новичок.

Обер-лейтенант сделал резюме. Побег совершен в дежурство Яна Миллера, который уснул на посту. Тот невнятно говорил, что на посту не спал, зорко охранял лагерь, в его дежурство не мог никто убежать. Его слова были как глас вопиющего в пустыне.

Егор после ночной работы был приведен в лагерь утром. О побеге он узнал от Меркулова еще на электростанции. В лагере Егора допросили переводчик Юзеф Выхос и повар Хайруллин Галимбай, но ничего путного не добились.

Вечером все живое лагеря было выстроено. Военнопленные стояли в строю по стойке смирно. Немцы и эстонцы злобствовали. Без причин били кулаками и пинали ногами беззащитных людей. Комендант Кельбах не говорил, а кричал. Переводил его крик Сатанеску, артистически подражая интонациям. Юзеф Выхос, Хайруллин Галимбай, врач Иван Иванович – все впервые за весь период существования лагеря стояли в строю.

Кельбах выкрикивал: «Вы все русские не только свиньи, но и коммунисты. Я напоминаю всем, при попытке к бегству, неподчинении и непослушании немецким властям – расстрел. С сегодняшнего дня всех людей распределяем по три». Он вывел из строя переводчика Юзефа Выхоса, мертвецки побледневшего, и приказал ему всех переписать по три. «Кто из трех сбежит – двое будут расстреляны за то, что вовремя не доложили немцам о побеге товарища».

Придя в себя, Выхос начал записывать всех столбиком, выделяя троих, объявляя каждой тройке, кто за ней закреплен.

Снова появилась нитрокраска светло-голубого цвета. На гимнастерках, кителях немец грубо писал порядковый номер и ниже ставил буквы "Kgf.".

Запись по тройкам и рисование на спинах давно закончились, от стоявших пахло краской, но людей не распускали по непонятным причинам. Немцы и эстонцы кого-то ждали.

Глава двадцать шестая

Первая половина августа в средней полосе России – самое благоприятное время года для утоления голода. Поспела картошка – заменитель хлеба. Вызрели фрукты и все овощи.

В лесах при частых, но кратковременных дождях было изобилие грибов. Красные гроздья брусники лежали на мягком влажном мхе. Клюква, начинающая алеть, украшала болотные кочки, как женщин ожерелья и бусы. Поспели малина и смородина.

На второй день после побега мы вышли на лесной берег реки Шелонь. До войны многие из нас не только не знали, но даже и не слыхали, что по древней новгородской земле несет свои воды обрамленная лесами и болотами Шелонь. Она берет свое начало на Псковщине небольшим ручейком. Вытекает из торфяников, покрытых глубоким слоем мха дегожского болота. Бежит, журча, чистая прохладная вода сначала на запад в направлении псковского Голубого озера, как бы просясь в его объятия. Но у города Порхов круто поворачивает на север, а затем на северо-восток через Сальцы и Шимск.

В ночь уходящего лета, еще теплую, я лежал на твоем невысоком берегу, прислушиваясь к твоему говорливому течению, всплеску рыб. Еле заметные небольшие волны, напоминающие волнистость на лице рябого человека, с легким плеском ударялись о глинистые берега, покрытые тонким слоем крупнозернистого песка и гальки.

Мы с Темляковым внимательно рассматривали изрядно потрепанную карту Ленинградской области. Голубая нить Шелони начинается в лесах между высотами 104-108 в лесной глухомани. Нам нужно пробраться сквозь немецкие гарнизоны, кордоны и заставы в одну из небольших лесных деревушек Глотово или Ухотино, а оттуда в Острую Луку. Наши предположения и мечты о встрече с партизанами должны сбыться. Встречу ли я кого-либо из старых знакомых – Струкова, Арсеньевича или старого лесника Артемыча? При встрече не примут ли они меня за провокатора?

Жизнь моя в течение целого года проходит кувырком как в сказке, а главное, как у заколдованного от смерти. Законы партизан жестоки. Жестокости их учила сама жизнь. При встрече вряд ли они примут нас с распростертыми объятиями, да возможна ли еще сама встреча. Ее они постараются избежать, так как лес кишит провокаторами разных мастей. Здесь и бежавшие из плена, и бродячие солдаты еще из 2 ударной армии, и деревенские парни, которым угрожала казнь. Надо всех распознать, отсюда нужна бдительность.

Я прислушивался к всплескам воды и шелесту листьев деревьев, в голову невольно лезли разные мысли и воспоминания. Много трупов и крови унесли твои воды, Шелонь, в Седой Ильмень, а еще больше похоронено на твоих берегах безвестных героев – русских солдат.

Упорные бои с неравными силами немцев вели наши солдаты на твоих берегах. Немногим удалось остаться в живых. Не впервые река принимает в свои объятия жертв войны. История сохранила воспоминания, как более 400 лет тому назад при объединении Руси войска царя Ивана III на берегу Шелони нанесли поражение новгородцам. Шелонская битва стала крутой ступенью подъема русского государства. Не раз берега реки оглашались разрывами снарядов и мин, стонами и молитвами умирающих людей, дикими криками врагов.

Шелонь, как Волга, Кама и Ока, чисто русская река. Сейчас в тылу врага течешь ты грандиозно, величественно, непокорно. Не случайно немцы боятся твоих берегов, как черт ладана.

Ночь окутывала мраком землю, от реки чувствовалась прохлада. Сидевший рядом со мной Темляков прервал мои мысли, проговорил: «Не пора ли нам продвигаться дальше».

Мы снова не спеша пошли дальше лесными дорогами и просеками навстречу неизвестности. Привалы для отдыха решено было устраивать днем. Места менять каждые сутки. Мы представляли собой людей вне власти и вне закона, то есть беглецов, для которых закон – тайга, прокурор – медведь. Хозяевами старались быть все. На мое старшинство многие пытались плевать.

Продукты, которые принес для нас Мирошников, и украденная ветчина в течение двух дней у большинства исчезли.

Братья Лалетины на мое замечание, что надо бережно расходовать продукты, и они принадлежат не одним им, раскричались и стали грозить уходом в неизвестном направлении. Назревал полный крах и распад. На пост часовыми становились только после долгих уговоров.

На третье утро в момент приготовления завтрака из накопанной за ночь картошки, а также грибов я предложил поговорить по поводу укрепления дисциплины и принятия воинской присяги. Лалетин Алексей с отпущенной рыжей бородой стал возражать. Он говорил, что мы не армия и нечего зря тратить время на этот разговор. Он уговаривал Шишкина примкнуть к нему с братом, бросить оружие и идти пристраиваться куда-нибудь в глухую деревню, там ждать исхода войны.

Темляков, Шишкин и Морозов меня поддержали. Я попросил внимания, достал из вещевого мешка школьную тетрадку, химический карандаш и объявил: «Собрание бежавших из плена и вооруженных бойцов Красной Армии считаю открытым. Кто за это предложение, прошу поднять руку». Все, кроме Лалетина старшего, подняли руки. Он злобно сказал: «Какое же собрание может быть из девяти человек». На его реплику я промолчал и продолжил: «Прошу избрать председателя и секретаря собрания».

Председателем избран был я, секретарем – Темляков. Я вытащил скрепки из тетради, из середины взял большой лист бумаги, подал его Темлякову и сказал: «Пиши протокол». Объявил повестку собрания: «1. Выборы командира. 2. Укрепление дисциплины. 3. Принятие присяги».

Командиром снова единогласно был избран я. Даже Лалетин старший без колебания поднял руку.

По второму вопросу я сказал: «Если вы меня вторично выбрали командиром, то дайте мне клятву, что будете выполнять все мои распоряжения и приказы». Все повторили: «Клянемся». Я заставил Темлякова записать в протокол.

Последний вопрос – присяга, текст которой набросали в протоколе. Все повторили хором: «Мы, воины Советского Союза, клянемся мстить фашистам за наших замученных и погибших товарищей, за миллионы советских людей. Клянемся бить немцев везде, где бы они ни встретились. Мы готовы в любой момент отдать свои жизни Отечеству, Родине, России». Под присягой в протоколе все расписались.

После собрания дисциплина заметно наладилась, и мой авторитет как командира возрос. Люди без пререканий выполняли все мои распоряжения. Дни проходили медленно, сменялись ночами. С момента побега прошло пять дней. Мы топтались в небольшом 10-километровом квадрате леса. Партизаны нам не встречались. На проселочных дорогах встречали местное население, от которого знали сведения о количестве немцев в деревнях, но о партизанах никто ничего не знал.

В деревни Глотово и Ухотино нам не советовали ходить, говорили, что в них стоят крупные немецкие гарнизоны, а партизаны ушли все на Псковщину и Смоленщину. Нам приходилось верить разноречивым рассказам и советам местного населения. Многие из нас, например, братья Лалетины и Морозов, начали сожалеть, что зря убежали из лагеря. Рано или поздно немцы все равно поймают, тогда о пощаде просить будет поздно, говорили они.

Во второй половине августа дни стояли жаркие, но ночи стали уже прохладными. Росой покрылась не только трава, но и низкорослые кустарники. Осень ночами стала дышать прохладой. Насыщенный влагой воздух проникал сквозь одежду. Влажная одежда прилипала к телу, и становилось невыносимо зябко. Только встреча с партизанами – наше спасение. Малочисленная группа из истощенных людей, не имеющая связи с местным населением, существовать не могла.

Переход через линию фронта вслепую, не зная расположения основных сил противника, давал не более десяти процентов успеха.

Партизаны встречи с нами остерегались. По внешнему виду мы походили больше на дезертиров из немецкой армии или на полицаев-провокаторов. Одежда на Морозове, братьях Лалетиных, Темлякове, Смирнове, Грушенкове и Гаврилове – бельгийская солдатская форма, похожая по структуре на немецкую. На мне и Шишкине – наша русская, изрядно поношенная и потрепанная. Мы с Шишкиным со стороны походили на взятых немецкими дезертирами заложников на случай встречи с партизанами. Поэтому перед всеми была поставлена задача: при первом удобном случае переодеться в форму советского солдата.

Были попытки достать ее в деревнях. Напуганный народ, трудно сказать, за кого нас принимал, но только не за красноармейцев. Нас боялись чуть ли не больше немцев.

Учитывая сложную опасную обстановку, мы решили выбрать по карте крупный близлежащий лесной массив с большими болотами, изрезанный многими реками и речушками, где можно было обосноваться на длительное время, создать запасы продовольствия, в любой момент напасть на немцев и скрыться от них.

С целью добычи боеприпасов решено было сделать несколько вылазок на ближайшую проселочную дорогу. Наблюдения показали, ежедневно по ней проезжают десятки автомашин с солдатами и мотоциклисты.

19 августа была устроена засада с участием всей группы. Был выбран прямой 300-метровый участок дороги с хорошей маскировкой на обочине из ели и пихты. Найдена прочная 3-миллиметровая железная проволока. Один конец ее был привязан к толстой кудрявой ели чуть выше одного метра от земли. Другой лежал на противоположной стороне дороги в зарослях пихты и ели.

Саша Морозов сделал на конце удобную петлю для прочного держания руками, как блок использовал рядом стоявшую ель. Сучок на нужной высоте поддерживал проволоку. Все было учтено. Натянутая проволока поднималась над проезжей частью дороги по грудь сидящему за рулем мотоциклисту. Замаскированная на земле и дороге ржавая проволока была почти не заметна. Все девять хорошо замаскировались в кюветах, заросших молодой елью и пихтой, с большим обзором и с неплохой маскировкой отхода на случай бегства. Мимо нас на больших скоростях друг за другом с небольшими интервалами проскочили три мотоцикла с люльками. На каждом сидели два вооруженных автоматами солдата и водитель, автомат которого висел за спиной. Гул мотоциклов далеко распространялся по лесу и был слышен за 10-12 минут до появления.

Снова раздался треск одиночного мотоцикла. При его появлении Морозову был подан знак поднять проволоку. Мотоцикл по прямому не грейдированному участку шел со скоростью курьерского поезда – 60 километров в час. В 3 метрах от него внезапно появилась натянутая проволока. Водитель сначала неуклюже повис на ней, а затем упал на землю. Сидевший сзади с большой скоростью пролетел около 5 метров и распластался на дороге. Руль мотоцикла подвернулся. Тяжелая машина перевернулась через себя два раза и снова встала на три колеса. Сидевший в люльке, как мешок с квашеной капустой, с бульканьем сначала вылетел до 3 метров вверх, потом упал на утоптанную дорожную землю.

Немцы лежали все трое неподвижно и кричали. Мы мгновенно выскочили на дорогу, утащили искалеченных немцев и мотоцикл в лес за полкилометра от места происшествия. Мотоцикл тщательно замаскировали вместе с его хозяевами.

Из вооружения у нас появилось три автомата с десятком запасных заряженных кассет и один парабеллум. У немцев было найдено более 5 тысяч рублей русских денег, а также сигареты, галеты и пять банок консервов, два компаса и карта Ленинградской области с немецкими надписями.

Проволоку с дороги убрали. Следов аварии было не заметно. Однако надо было спешить. Немцы могли быстро спохватиться и устроить прочистку леса карателями с собаками. Судя по движению, где-то недалеко стояла воинская часть.

Мы сделали бросок в 7 километров, обошли опушкой леса одну деревню. Встретили мужчину средних лет, готовившего дрова из сухостоя ели. Чтобы отвлечь его внимание от всей группы, я подошел к нему и спросил, как называется деревня и как лучше пройти в деревню N. Он охотно рассказал мне, что через 300-400 метров будет слабо наторенная дорога, по которой ездят только зимой на лошадях. «Пройдете по ней 6-7 километров, выйдете на лесные луга. На одной из полян стоит большой деревянный сарай, от него поверните по дороге направо, которая и выведет в деревню N. Немцев ни в нашей деревне, ни в деревне N нет». Он очень внимательно разглядывал меня и временами кидал свой острый лукавый взгляд на скрывшихся в лесу ребят.

Я поблагодарил его и предупредил, чтобы он крепко держал язык за зубами. В знак согласия он кивнул мне и улыбнулся кривой злобной улыбкой. Я догнал своих товарищей, сокративших наполовину шаг, и повел их по намеченному пути, но не обозначенному на карте. Слова и приметы мужика сходились полностью. Мы медленно шли по тропинке болотом по колено в воде. Миновав суходол, достигли лесных сенокосов. Быстро обнаружили сарай, манивший своим уютом усталых людей.

Пошел мелкий дождик. Он моросил, пробивая своими микроскопическими каплями одежду. Тяжелые пепельно-серые облака низко ползли над землей, кое-где образуя небольшие просветы. Усталость брала свое. Без предварительного разговора первым вошел в сарай Саша Морозов и сказал: «Гостиница первого класса». За ним вошли все. Крыша во многих местах сгнила, было видно небо, но защита от дождя была обеспечена. Притом сарай на четверть оказался набит сеном, спать в котором – большая роскошь. Решено было всем по очереди стоять на посту. Саша Морозов и Лалетины говорили, что сегодня можно никого не опасаться, так как далеко от деревень и вдобавок идет дождь. Остальные молчали. Я повторил, что стоять будем все, и первым заступил на пост.

Сарай находился посередине лесной поляны площадью около 5 гектаров. Поляну со всех сторон окружал молодой лиственный лес и кустарник. Среди него, как гиганты, возвышались невысокие с пышными кронами одинокие сосны. Сенокосом был неосушенный торфяник, в который вкрапливалась большая возвышенность суходола. На этом суходоле возвышался сарай, как грачиное гнездо на одинокой березе.

Я обошел сарай кругом и встал за дверью, спасаясь от дождя. В голове у меня, как при нервном потрясении, вертелась одна мысль. Перед глазами лежали немцы, упавшие с мотоцикла и затем утащенные в лес. Беспомощные, с переломами и ушибами, слезно просившие о помощи. Война есть человеконенавистничество и человекоубийство. Большая часть лежавших на мягком сене в сарае не спала и думала о том же, то есть о немцах.

Стоять договорились по полтора часа, и сменить меня должен был Саша Морозов. Часы у нас были одни, отобранные у немца, которые должны переходить от часового к часовому. Правильности их хода никто не знал, и проверить было негде. Поэтому стояние на посту было на совести стоящего, так как стрелки часов крутились хорошо и их можно было поставить на любую цифру.

Наступление вечера приближалось не только по часам, это чувствовал весь организм человека. Чувствовали деревья, кустарники, травы и весь населяющий лес живой мир, несмотря на пасмурную дождливую погоду.

Сменил меня Саша Морозов. Вернее, пришлось его разбудить. Я зарылся в холодное пыльное сено, скоро согрелся и мгновенно уснул. Морозов простоял только 25 минут, он услышал шорохи, шаги многих людей в лесу и разбудил меня.

Я внимательно прислушался, слух мне никогда не изменял. Были слышны треск веток и чавканье сапог, кто-то шел и не один. Я поднял всех по тревоге и расставил по сараю на круговую оборону. Строго предупредил беречь боеприпасы. Из винтовок стрелять только одиночными выстрелами. Морозов и Шишкин пристроились под самой крышей сарая на настиле из жердей. Все остальные были внизу, использовали как ниши все щели и дыры. Из леса вышел вооруженный автоматом человек, озираясь, как преследуемый стаей гончих волк, он медленно шел в направлении сарая. Не доходя 100-120 метров, остановился и закричал: «Люди, находящиеся в сарае, выходите. Вы окружены со всех сторон. Сопротивление бессмысленно, оно погубит вас. При добровольной сдаче немцы гарантируют вам жизнь».

В кричащем я узнал мужика, который рассказывал мне дорогу и упоминал об этом сарае. «Провокатор», – крикнул в ответ я. Он что-то еще собирался крикнуть. Я его перебил, подставив ко рту ладони: «Смерть изменнику Родины». Иван Грушенков прицелился, раздался выстрел. Мужчина взмахнул руками для полета живым на небо, но вместо поднятия в воздух грузно упал на землю. Автомат выпал из рук и лег рядом с хозяином. Со всех сторон по деревянному бревенчатому сараю затрещали автоматные очереди. Пули пищали, визжали и стучали о сухие бревна. Мы не стреляли, в сарае стояла могильная тишина. В лесу поднялись две ракеты: красная и зеленая. Я крикнул: «Держись, братцы, начинается, берегите патроны и берегитесь сами».

Из леса медленно стали выходить немцы, в накинутых на плечи плащ-палатках, стреляя на ходу из автоматов по хорошо видимой крупной мишени – сараю. Я приказал стрелять пока только из винтовок. Стрельбу из автоматов начать, когда противник подойдет до 100 метров.

Меткими одиночными винтовочными выстрелами заставили противника вернуться обратно в лес, оставив на лугу более десяти убитых и раненых.

Снова в небо взвились две ракеты: зеленая и красная. Снова со всех сторон к сараю двинулись немцы, строча из автоматов, не жалея патронов. «Не психовать, братцы», – крикнул я. Одиночные, но меткие винтовочные выстрелы многих навсегда прижимали к земле.

Подгоняемые офицерами немцы шли. Им казалось, что победа близко, но не тут-то было. Заговорили автоматы. Ряды немцев дрогнули, большинство побежало, показав спину, часть залегла. Залегшие были хорошей мишенью. Вернуться обратно в лес никому из них не удалось.

Вместе с трескотней автоматов и винтовок слышались стоны и крики. Влажный воздух наполнился запахами порохового дыма и крови. Опушка леса становилась расплывчатой и походила на фантастическую стену. Отдельные деревья стали неразличимы. Медленно надвигались сумерки.

Стрельба из автоматов по стенам сарая не ослабевала, а усиливалась. Пули, попадая в щели, с визгом пролетали, ударялись о другую стену, рикошетили. Наше положение было критическим, при большой экономии патронов оставалось мало. Мы ждали полной темноты, только она могла спасти нас бегством. Прорвать немецкое кольцо было нетрудно, так как в топком болоте, которое вкрапливалось в угол сенокосной площади, врагов не было совсем.