Белокурый. Король холмов

Внезапно волынки выдали несколько тактов «Хей, Армстронг!» – и Джон Гилноки вышел вперед, к помосту Босуэлла. Лорд Болтон лихорадочно пытался сообразить – зачем именно, кроме как для оскорбления или смуты, ведь Армстронги не собирались подтверждать свою лояльность… ему не хотелось верить, что Черный Джон открыто затеет свару, но наглости тому было не занимать, и…

– Не подавай ему руки! – шепнул Болтон племяннику, – они не присягнут!

Но Патрик, разумеется, тут же сделал все наоборот.

Лэрд Лиддесдейл протянул обе руки навстречу именитому налетчику.

У лэрда Гилноки было несколько секунд, чтобы принять эти братские, хотя и ритуальные, объятия Босуэлла, но он не шелохнулся. Еле уловимый холодный огонек мелькнул в глазах Белокурого, и ровно за мгновение до того, как этот повисший жест стал бы нелепым, левая рука графа, выполнив изящную дугу, опустилась на пояс, а правая – на рукоять даги… Никто, кроме непосредственных участников сцены, так и не понял – предложил ли Босуэлл вначале дружбу Армстронгам или сразу выдал предупреждение.

Джонни Армстронг из Гилноки улыбнулся, низко поклонился лэрду Долины, развернулся к нему спиной и вышел в сопровождении своих людей.

Джон Максвелл, наблюдая все это, мрачнел с каждой минутой.

В обозримом будущем намечалась резня.

– Не вижу Армстронгов, Маршаллов, Эллиотов, – хмуро перечислял Болтон. – Вот тебе и ответ, чем надлежит заняться в ближайшие дни…

Лорды-братья переговаривались над головой своего лэрда, словно между собой, но он-то знал, что разговор ведется непосредственно для него.

– Армстронги – они же «конченые», – возразил Ролландстон, – с чего ты ждал, что они появятся? Да еще в присутствии Троих Больших – Бранксхольма, Максвелла и Фернихёрста… Гилноки поводил носом да и был таков. Чуть не оконфузил нашего лэрда на присяге. Маршаллы от века якшаются с Армстронгами со Спорных земель, понятно, почему их нет. И мастер Лохвуд, сукин сын, уже увел добрую часть своих, оставил только три десятка соглядатаев за Максвеллами.

– Эллиоты, между прочим – копьеносцы Бранксхольма, могли бы и приехать, раз сам сэр Уолтер здесь.

– Ну, кое-кто из них тут был, положим, – отметил лорд Уильям. – Я видел младшего из троих братьев Эллиотов, тех, что из Парк-тауэр… шнырял тут в толпе, потом исчез из виду незнамо как. А вот Керр Кессфорд не приехал, хотя ведь зван был, скотина.

– Вестимо, раз Скотт Бранксхольм здесь… они же кровники, тут бы и перемирие не спасло. Фернихёрст прибыл – и того довольно.

– Постой, дядя Болтон… – вмешался на конец в их беседу сам граф, – если Керры кровники к Скоттам до такой степени, что им и на перемирие плевать, то почему Керр Фернихёрст все-таки здесь?

– О! – отвечал Болтон с усмешкой. – Во-первых, Фернихёрст как-никак – бывший хранитель Марки, он не мог не прибыть, надо же подтвердить свою лояльность королю… да и на тебя поглядеть ему любопытно. А во-вторых, две эти ветки Керров, Кессфорды и Фернихёрсты, даже с друг с другом-то бывают в кровной резне… Левши – такие черти, что их и родство не смущает.

– Зато есть незваные гости… – сказал вдруг Ролландстон, – смотри-ка…

– Кто? – переспросил Белокурый.

– Хоумы прибыли, вот кто.

– Интересно, – приподнял бровь хозяин дома, вглядываясь туда, где от входа в холл толпу расклинивали люди, облаченные в то же сине-серое сукно, что и плащ у его сестры Джен. – Интересно, зачем им это понадобилось…

Джордж Хоум, четвертый лорд Хоум, был младший брат покойного отчима Патрика, Александра, и, соответственно, дядя Дженет Хоум, так давно отданной на попечительство матери, что собственная семья едва ли вспоминала о ней. Видный, довольно красивый мужчина лет тридцати пяти, но красота его была глуповата, а выражение лица – неприятно своей надменностью. Также он славился тем, что его, как всякого Хоума, заносило в спорах, в результате чего лорд Джордж почти постоянно пребывал хоть с кем-нибудь, да во вражде. Поначалу он довольно любезно привествовал хозяина дома, был также любезно принят графом, на том дело и кончилось. Более того, его люди с готовностью поучаствовали в сборе команд для игры в ба. Присяга была завершена, за ней должны были последовать относительно мирные развлечения, по своей интенсивности слабо уступающие военным действиям – для Приграничья, впрочем, дело вполне обычное. Желающие размять застоявшиеся мышцы делились на две команды сообразно вкусам и предпочтениям, зеленые или синие повязки на рукаве, «Вереск» или «Чертополох». Размер команд был ограничен только численностью желающих, и сошлись, в основном, два больших рода – Максвеллы против Скоттов, все прочие выбрали команду, исходя из собственных симпатий к этим двум. Пока шел разбор игроков, мужчины беззлобно задирали друг друга и обменивались шуточными тумаками. Несколько настоящих тумаков тут же были отмечены и пресечены зорким Оливером Бернсом, и драчунов, чтоб охолонули, просто выкинули с берега в заводь Килдера на Хермитейдж-уотер. Патрик, глядя на всю эту подготовку, ощутил зуд в ногах – он здорово устал, изображая из себя неподвижный символ власти, и с удовольствием присоединился бы к играющим. Но на всякий случай уточнил у Болтона:

– Графу положено принимать участие?

– А ты хочешь? – удивился Болтон. – Вообще-то эта штука для простолюдинов… мы с Уиллом гоняли ба только среди своих, и то нечасто, чтоб лица не уронить. Мы же все-таки сыновья великого лорда-адмирала Шотландии…

– Ну, это меня пока мало беспокоит. У меня еще столько лица не наберется, чтоб бояться его ронять.

– Послушай, Патрик, хотя бы не сегодня. Если ты не хочешь, чтоб тебе разбили рожу при всем честном народе и трех Хранителях Марок…

– Ну, ладно, дядя, ладно! Но что мне делать-то тогда на поле для хендба?

– Судить!

– Отлично. Какие правила?

– Вообще-то тут одно правило – хватай мяч и беги. И вали тех, кто тебе мешает это делать.

– Очень жизненно. А как вы считаете очки?

– Голы, – поправил лорд Болтон. – Значит, так. «Вереск» получает гол, если проведет мяч за вторую линию рвов, за берег Зеленого ручья. «Чертополох» получает гол, если ему посчастливится закинуть мяч за стену овчарни на берегу Хермитейдж-уотер…

– Так ведь там нет овчарни!

– Так в том и закавыка! Но она там была, вон, посмотри, еще ямы от стенных столбов видны…

– Отлично, – повторил Патрик со смешком. – Доколе считать?

– Ну, – Болтон чуть поразмыслил. – Думаю, что до десятка пленных с каждой стороны, и пять-шесть сломанных ног – тоже вполне достаточно! И следи, чтоб смертоубийства не было… могут попытаться, под шумок-то. Особливо Керры…

И с этим жизнеутвердающим предсказанием, оставив графа с выражением изрядного изумления на лице, дядя отправился открывать игру.

– Ребятки, готовы? – нестройный рев был ответом бывшему хранителю Хермитейджа. – Начали!

Высоко в небо, поброшенный его могучей рукою, вылетел небольшой кожаный мяч, набитый шерстью, украшенный цветными ленточками, чтоб было видно издалека. И справедливость дядиной просьбы «только не сегодня» лезть в игру граф оценил, когда Патрик Болтон, далеко не хрупкой комплекции, рослый, крепкий, почти грузный в теле тридцатишестилетний боец, с неожиданной прытью, петляющими бросками, как заяц, стал уходить от огромного комка тут же сбившихся в свалку за мяч игроков. А ком все нарастал – рейдеры запрыгивали на спины друг друга, ныряя сверху в кипящую человеческую лавину, перекатывающуюся от одного конца поля на другой. Над схваткой летали такие метафоры, что становилось понятно, почему эти люди всю жизнь живут под церковным отлучением, нисколько его не боясь. Время от времени муравейник выплевывал кого-нибудь – с вывихнутой рукой или разбитой челюстью, особо ретивых ухватывали покрепче и относили за кромку поля, в «пленники». Граф Босуэлл, стоя на гребне оборонительного вала, старался окинуть взором всю картину игры, но обстоятельства боя за мяч менялись каждое мгновение. В ходу были обманные ходы и уловки – к примеру, один из Скоттов, спрятав мяч под курткой, довольно долго крался в сторону невидимой овчарни, пока его не разоблачили, попутно наградив проломленной головой… Болтон, Ролландстон, Джон Бинстон и Оливер Бернс по четырем сторонам поля следили за тем, чтоб не было бесполезных, неигровых драк.

– Уордлоу! Гол! – неистово орали болельщики Максвеллов. – Гол Скоттам за Зеленый ручей! Гол «Чертополоху»! Эй, где ваша луна?!

– Скотты вышли! – вопили им в ответ с не меньшим воодушевлением. – Лорды-судьи, гол «Вереску» – был бросок за овчарню!

Перевес по очкам клонился то к тем, то к другим. Обе фамилии славились умелыми и жесткими игроками и стояли насмерть – как-никак, ба позволял выпустить пар совершенно мирным образом, не считая легких телесных повреждений. Тяжелыми повреждениями, как после пояснил Болтон, считались только несовместимые с жизнью. И, насчитав с десяток сломанных ног и шесть разбитых голов, пятнадцать пленников у Максвеллов и двенадцать у Скоттов, лэрд Лиддесдейл подал голос к окончанию хендба:

– Победа «Вереска», ребята! Остановились! С этой минуты тумаки не в зачет!

И одобрительный гул голосов над полем смешался с разочарованным.

Ближе к концу игры внимание Патрика привлекла явная свара, разгорающаяся на конце поля, откуда лорд Джон Максвелл наблюдал за успехами своих людей. Рядом с цветами отчима он разглядел серо-синий плащ Хоума, и неприятная догадка посетила его… широкими шагами, перепрыгивая через рвы и дренажные канавы, граф Босуэлл направлялся к спорящим. И успел вовремя. Лорд Джордж уже отвечал криком на увещевания сдерживающегося из последних сил Хранителя Восточной марки…

– Скажите прямо, вы придерживаете у себя девчонку, чтобы прибрать к рукам ее денежки и выдать замуж за своего! А, может, уже и подложили кого к ней в постель? Этого вашего похотливого мальчишку? Чтобы порченый товар точно остался при вас?!

Лорд Максвелл хватанул воздух ртом и побагровел:

– Да вам же не было дела до Дженет все эти годы! Вы отказались от нее еще при рождении, так извольте держать однажды данное слово, милорд!

– Ах, вы сомневаетесь в моем слове!.. – и клинок Хоума вылетел из ножен, независимо от того, что противник был безоружен и вряд ли успел бы обнажить меч.

Но прежде, чем Хоум успел выйти в замах, тяжелая, цепкая лапа легла на его предплечье в такой захват, из которого он не мог вырваться, как ни старался. И молодой голос, мягкий, полный одновременно холодного презрения и глубокой иронии, произнес:

– Мне кажется, вы забываетесь, драгоценный лорд Хоум. Вы обнажаете меч в присутствии королевского лейтенанта, в день перемирия на присяге семей лэрду Лиддесдейла… говорили мне, что Хоумы ног под собой не чуют в запале, но чтоб настолько!

– А, Босуэлл! Вы вовремя! Объясните этому чертову упрямцу, что леди Дженет Хоум наконец должна последовать за мной в свой настоящий дом, которым она столько лет пренебрегала! Ей пора обрести достойного мужа, и решать, кто им станет, могу только я, как самый старший ее родственник со стороны отца!

Спорящих настиг уже и лорд Болтон, поставив распоряжаться выносом тел с хендба уравновешенного Уилла Ролландстона. Но не стал вмешиваться, только лишь наблюдая за происходящим. Патрик, меж тем, смотрел на лорда Хоума несколько сверху вниз с непроницаемым выражением на челе. По скулам графа прошли желваки, а после он сказал спокойно и очень веско:

– Или я, как ее ближайший родственник со стороны матери. Не вижу повода для Дженет немедленно покидать дом моей матери и отчима, достойнейшего лорда Максвелла. Если желаете, я извещу вас о времени и месте ее свадьбы, с тем, чтобы род Хоум мог приветствовать дочь и наследницу своего покойного третьего лорда, как полагается.

– Известите? Да не много ли вы на себя берете, Босуэлл?!

– Не слишком. По праву и по должности. Известно ли вам, милорд, чем я был занят в Эдинбурге этой весной?

– Говорят, что вы были любовником Его величества.

Лорд Максвелл ушам своим не поверил – дядя Дженет впрямую нарывался на кровничество с ее братом Босуэллом… говорят, что все Хоумы чуточку полоумны – но не до такой же степени. И не до такой степени велико приданое Джен, чтобы был повод рисковать жизнью.

Однако Белокурый и ухом не повел, хотя внутри у него все кипело от бешенства.

– Дугласы? – уточнил он у собеседника с пониманием. – Питтендрейк? Понос, узнаваемый по запаху. Вот поэтому я и отказался от Танталлона, который Его величество предлагал мне в дар… не жить же в отхожей яме.

И, пока тот переваривал новость, дружелюбно поделился с ним новым соображением:

– Вот самое занятное людях, Хоум, это, на мой взгляд, недальновидность. Если ваше предположение верно, подумайте, как скоро король подарит мне ваш замок? Теперь, после ваших слов… А если ваше предположение ошибочно, дела, увы, обстоят еще хуже. Отрубленные головы Алекса и Уильяма, ваших братьев, не научили вас, что ссориться с Хепбернами накладно?

История со штурмом собора Святого Андрея в Сент-Эндрюсе, после которой старый Джон Хепберн, приор и настоятель, из мести подвел двух братьев Хоум под топор палача, случилась задолго до того, как Патрик мог в полной мере оценить прадедово коварство, но воспользовался сейчас Белокурый древним козырем с огромным удовольствием.

– Боже, куда я попал… это же притон воров и убийц! – сузив глаза, выплюнул лорд Хоум в лицо хозяину.

– Выбирайте выражения, милорд, – обаятельно и открыто улыбнулся Белокурый. – Это Хермитейдж-Касл, вы не ошиблись! – и тон его разговора вдруг поменялся так, что у лорда Джорджа, в два раза старше графа, мгновенно пошли мурашки по хребту. – А теперь проваливайте, любезнейший, подобру-поздорову! Я объявил перемирие, и сдержу слово, в противном случае вы уже пошли бы на корм воронам…

И прежде, чем успел обуздать свой минутный страх, лорд Хоум уже поневоле отступил на шаг под этим свирепым ледяным взглядом. Белокурый же, долго посмотрев на противника, с полным пренебрежением развернулся к нему спиной и, сопровождаемый Джоном Максвеллом, отправился через поле к замку.

– Патрик, – прошипел лорд Джордж, глядя ему вслед с бессильной злобой, – скажи ему хоть ты, что я в своем праве!

Болтон первым браком был женат на сестре Джорджа и, хотя Николь рано умерла, оставив ему двух таких же хилых, как она, отпрысков, воспоминания о ней он сохранил самые лучшие, и потому положил Хоуму руку на плечо:

– Остынь! Босуэлл привязан к сестре, а ты слишком грубо попытался предъявить свое право. Да еще пятнадцать лет спустя – вам же не нужна была девчонка все эти годы? А теперь понадобилось пристроить ее денежки? Остынь, Джордж, она не стоит кровной вражды.

– Это как поглядеть… – процедил сквозь зубы лорд Хоум, запахивая плащ, направляясь к своим. – Ну, я еще припомню ему сегодняшнюю игру в мяч!

Болтон нагнал племянника уже возле входа в Караульню.

– Убрался? – спросил граф у Болтона.

– Ну да, – отвечал тот. – Вот согласись, полезная же это штука – власть… только ты, похоже, с ним теперь на крови.

– После того, что им устроил старый Джон Хепберн, приор, – философски возразил граф, – мы с ними давно уже на крови, разве нет? Убрался – и слава Богу, меньше вони. Хоумы все-таки родня, хоть и дальняя, не резать же их только за то, что лорд у них без мозгов…

Граф Босуэлл не поскупился на то, чтоб приветить своих гостей – пиршественные столы занимали оба холла замка, зал для лордов и ближних, и зал для кинсменов помянутых лордов, и столы стояли на берегу Хермитейдж-уотер, под открытым небом, под первыми звездами в летнем небе Приграничья. Кто не был сыт – был пьян, и наоборот, однако, сытых и пьяных одновременно было больше всего. Пол, устланный тростником, был также покрыт уже и объедками, и телами павших в сражении с добрым виски. Тот, кто не храпел – братался с соседом, но дружба эта не проживет дольше похмелья. А с кухонь все наплывали и наплывали новые блюда, кувшины эля, огромные свежие хлеба… Над головами усталых, объевшихся, хмельных гостей в холле для лордов плыли первые звуки музыки – флейты, волынки и барабаны, и еще нежный подголосок фиддлов. Кто еще мог стоять на ногах, горели желанием растрясти еду перед вторым заходом обжорства и пьянства. Белокурый скучающим взором окинул зал, обратился направо:

– А танцевать мне тоже не положено, дядя Болтон?

Старший родич оторвался от крупной говяжьей кости, которую выловил из рагу – лорд Болтон был на редкость трезв, прекрасно понимая, что у него впереди еще бессонная ночь, и брал свое едой. Волокна мяса застревали в его густой бороде, лоснящейся от жира, и кое-где свисали с усов, хотя он деликатно утирал рот полотенцем, лежащим на коленях. Вот потому, отвлеченно заметил про себя Патрик, и следует бриться начисто, по примеру епископа Брихина и самого Цезаря… и потер шершавящийся подбородок.

– Это уж как твоя графская светлость изволит, – отвечал Болтон, проглотив кусок, препятствовавший разговору. – Но даму выбирай с умом, Патрик. Тут четыре фамилии кровников, которые только из уважения к твоему титулу и своре Хермитейджа попрятали ножи на двое суток. Если ты выберешь девицу Скотт – не поймут Керры, хотя Фернихёрст с Бранксхольмом, в отличие от Кессфорда, пока что не на крови. Если ты выберешь одну из Максвеллов – лохвудские Джонстоны тебе это потом припомнят, хоть и сидит их тут только два десятка соглядатаев, не больше… да и все остальные за своих дочерей порвут горло. И почти каждая из девиц, кого ты позовешь в пару, решит, что ты ее зовешь и в постель… и замуж. Оно тебе надо, сейчас жениться?

– Ничего себе, – хмыкнул Белокурый. – Да у вас тут посложней, чем при дворе, как я погляжу.

И он спустился с помоста, направляясь к столам, стоящим по правую руку от хозяйского, все-таки туда, где обосновались Максвеллы, неторопливо прошел несколько шагов, прекрасный, равнодушный к похвале и хуле, к восторгу и поношению, в этом своем темно-кровавом бархате, переливающемся золотым отсветом при движении – словно внутренний огонь Белокурого пробивался изнутри, из души, на поверхность платья – и все с той же мягкой, сдержанной грацией сильного парня, воина и наездника, затем остановился, почти не глядя, протянул открытую ладонь в пространство… волынки уже начинали его любимую тему хорнпайпа, но для парадного случая ничего, лучше паваны, пока не придумано.

Патрик знал, чья рука ляжет в его собственную еще прежде, чем он позовет. Леди Дженет Хоум поднялась со своего места, полная достоинства и неоспоримого права быть рядом с ним – до того, как любая из девиц Максвелл поняла, что происходит. Лорд Джон Максвелл заметил нестерпимую досаду на лицах племянниц и усмехнулся в бороду – девчонкам придется подождать…

– Потанцуешь со мной, сестренка?

– Как вам будет угодно, ваша светлость, господин брат мой…

Серые глаза Джен искрились весельем, когда он вывел свою даму на середину зала.

Роберт Максвелл метнул на сводного брата такой взгляд, что Белокурый задумался, а нет ли уже у Дженет нареченного… Роб – не худший вариант, но сестра графа Босуэлла, любимца короля, явно заслуживала жениха породовитей и поближе к столицам. И почти все молодые леди в зале отравились черной желчью, утешив себя только тем, что хилая худая стерва – единоутробная графская сестрица. Ничего, они своего часа дождутся – на сестрах не женятся, и с ними не спят, будь ты хоть трижды Дивный граф.

Они прошли в танце с десяток па в молчании, улыбаясь, искренне любуясь друг другом, двигаясь так согласованно, словно тела их связывала невидимая нить кукловода. Дженет смотрела на него почти завороженно, как если бы облик брата был для нее светлее солнца.

– Патрик, ты такой красивый…

– Ты тоже, моя малышка, ты тоже, – это было не совсем правдой, потому что Джен сейчас напоминала лебеденка, серого, незрачного, являющегося еще только мечтой о лебеде, но мечтой, которая непременно сбудется. – Но говори со мной не об этом. Времени подумать у тебя – до конца паваны. Я выставил вон твоего дядюшку, но, может, ты хотела бы в самом деле вернуться к Хоумам?

– С какой это стати? – удивилась Дженет.

– Максвелл не принуждает тебя выйти замуж за кого-нибудь из своих?

– Нет, и разговора не было…

– Договоримся: ты скажешь мне, если это случится. Независимо от того, будет ли наша мать на стороне мужа или нет, ты мне скажешь, если брак будет тебе не по душе.

Это не было просьбой, это было приказом. Джен Хоум по крови не принадлежала к роду старшего брата, и не была в его власти, как лэрда, однако с готовностью приняла его волю над своей… по любви, и потому что он в самом деле ослеплял собою ее полудетский взор.

Граф Босуэлл остановился посреди холла, когда умолкла павана, поцеловал узкую руку и затем – высокий белый лоб леди Дженет Хоум. И девочку бросило в жар не от ласки, а от того, что она очевидно дорога его сердцу.

Хермитейдж-Касл, жилые покои лэрда, Лиддесдейл, Шотландия

По стенам зала горели факелы, отбрасывая причудливо пляшущие тени, но за стенами Хермитейдж-Касла стояла глухая ночь. Завершился пир, и подошел к концу день присяги, когда в Караульню съехались лучшие из лучших в Долине, именитые лорды Границы, чтобы засвидетельствовать свое почтение молодому графу Босуэллу. Большинство из гостей разместилось в шатрах вокруг Караульни, самые ближние к хозяину по крови или по узам дружбы занимали покои в замке. Снаружи еще раздавался вой волынок – еще гуляли рейдеры, еще горячи были песни и ругань, и еще метали бревно, ревом приветствуя самых умелых, и звуки рила плыли под ясными летними звездами, смех и визг бойких девушек Хермитейджа, азартные уговоры парней…

Лэрд Лиддесдейл, уже в дублете нараспашку, разгоряченный долгим днем, собственной неоспоримой и впервые примененной властью, изрядно хмельной от выпитого за день – хотя умел пить, не валясь с ног и сохраняя приличную ясность сознания – прошел через двор, где трезвыми стояли в карауле только люди Бинстона, а гости спали вповалку, завернувшись в пледы, миновал холл для кинсменов, вошел во второй холл, где кое-кто еще сидел за столами, хотя служанки и прибирали объедки, и подтирали лужи вина и эля. Граф Босуэлл замер на мгновенье, прищурясь, наблюдая за их работой, решая, не стоит ли умерить разборчивость именно сегодня, когда со стороны кухонь скользнула мимо какая-то тень в юбке… молодая женщина успела бы пройти незамеченной, если бы не порыв сквозного ветра по стене, который бросил на нее пятно красноватого света от чадящего факела. И тотчас Белокурый схватил ее за руку – она слабо ахнула, оказавшись лицом к лицу с красавцем-хозяином, и уронила на пол кувшин молока, который несла наверх, в господские покои. Белое пятно поползло лэрду под ноги, но впиталось в затоптанный к вечеру тростник, измятую таволгу.

Она была юна и довольно миловидна, глаза расширены скорей от внезапности его жеста, чем от страха, большие, слегка овечьи голубые глаза, густые пшеничного оттенка волосы… какая, в сущности, разница? Патрик Хепберн возвышался над ней больше, чем на голову, стоял так близко, что она чувствовала исходящее от его разгоряченного молодого тела тепло; от лэрда ощутимо несло виски, руки его прошлись от талии дамы и выше, уверенно легли ей на плечи…

– Ты… как тебя звать? Ты меня хочешь?

– Мэри… конечно, ваша милость!

Это «конечно, ваша милость» сопровождало его еще и следующие четверть века, и здорово испортило ему самомнение, разумеется, но, видит Бог, по молодости он же еще их спрашивал! Мог бы просто завалить на спину.

– Ты девица?

– Н-нет… ваша милость.

Поутру оказалось, что она – камеристка и воспитанница грозной леди-бабушки, и старая графиня Босуэлл отбыла домой в ярости, но это и поутру не сильно-то волновало Белокурого, не то, что уж теперь. Теперь его разрывало на части от похоти, голова слегка кружилась от выпитого, и он прижал молодую женщину в нише стены, целуя грубо, почти жестоко. Она не сопротивлялась даже для виду, напротив, была тепла и податлива, несмотря на невинное личико, и граф едва не приступил к делу тут же, где и настиг добычу. Но обернулся не на звук, а, скорей, на присутствие живого существа – по залу и до сих пор бродило изрядное количество нетрезвых гостей, и большая часть из них была занята тем же, что и хозяин – укрощением доступных служанок Хермитейджа… Он обернулся и поймал спокойный взор отчима, увидел мелькнувший край плаща матери – Максвеллы провожали своих женщин в гостевые покои Караульни, в Южной башне – Роб Максвелл ухмыльнулся ему паскудно, с пониманием, и блондинка быстро укрылась на груди у Босуэлла… а потом глаза сестры резанули его по лицу, широко распахнутые серые глаза, полные такой глубокой обиды, почти боли, что он даже слегка протрезвел… надо будет спросить Джен завтра, что стряслось, кто посмел ранить ее словом ли, делом… но мать и сестра, взмахнув юбками, быстро исчезли, поднимаясь по лестнице, а граф взял свою случайную даму за руку, потянул за собой наверх, в покои хозяина. Огромное преимущество быть лэрдом – не приходится приглашать свою избранницу в темные кусты или сырую канаву, чтобы получить хоть видимость уединения в минуту нежного союза. К моменту, когда они преодолели все эти бесчисленные ступеньки, множащиеся особенно быстро, когда ты нетрезв, лэрд был уже каменный до боли в том месте, которым следует доставлять удовольствие даме, а потому, не церемонясь, нагнул Мэри над постелью, закинул юбки ей на пояс, не утруждаясь ласками, распустил шнуровку гульфика и вторгся в женщину, которая вскрикнула от неожиданности натиска и от величины орудия… о да, вот оно… Господи, благослови их всех, и шлюх, и добродетельных, и девиц, и вдов, и неверных жен, и праматерь Еву – в первую очередь, за то, что сделала познание добра и зла столь сладостным… виски еще туманил сознание, жар в крови возрастал, Патрик проникал в любовницу размеренными, острыми, сильными выпадами, до самой женской сути, та вздыхала, кусала губы и поскуливала так, словно ее драли черти в преисподней: