Сны под стеклом. Бортжурнал капитана Зельтца

Настя клялась, что парализованный Щука подпрыгнул минимум на полметра и завыл. К Настиному удивлению, её не уволили после этого.

Кроме того, Щука любил принимать горячий душ (попробуйте, попарьтесь в обуви и в одежде в душевой, вместе с чужим дедушкой). А после душа Щука любил, чтобы его натирали массажным маслом, а между пальцами ног нужно было прокладывать ватные шарики. Уверяю вас, всё это – невинные мелочи по сравнению с тем, чем занимаются армейские психиатры.

Линия третья, о которой я расскажу в следующей главе.

Глава 7, в которой я совершаю головокружительный карьерный скачок

Во время ночных бдений в больнице, рядом с дедушкой Щукой, я познакомился с медбратом Эди. Эди пришёл на ночную смену. Он угостил меня кофе и беседовал со мной «за жизнь». Буквально на второй день нашего знакомства Эди загорелся идеей «устроить» меня на «ставку» в больнице.

– А чё тебе? Работаешь в помещении, с кондиционером, жрачка, зарплата нормальная…

По израильским законам, даже если ты дважды профессор медицины – медбратом ты работать не можешь. Врачом я работать тоже не мог – чтобы работать врачом, нужно было сдать госэкзамен, который, разумеется, я сдать не мог. Нужно было время – посидеть с учебниками и разобраться, что к чему. Поэтому трудоустроиться в больнице я мог только в качестве санитара. Эди, как бы между прочим, «выловил» старшую сестру больницы, и мне устроили собеседование тут же, у постели Щуки, без всяких проволочек. Так началась моя карьера санитара.

На следующий день, я с удовольствием сообщил своим коллегам по кирке и лопате о моём грядущем увольнении. Был уже конец месяца и все согласились, что лучшего времени для увольнения не найти. Мне повелели ждать у конторы. Вскоре прикатил на шикарном авто подрядчик. Одетый в шёлк и бархат, как венецианский негоциант, упитанный мужчина лет сорока выписал мне и Роману чеки на 1000 шекелей каждому. К моему сообщению об увольнении подрядчик отнесся мужественно, без истерики.

Роман поведал мне, что текучесть кадров у них очень высокая, и что молодняк, вроде меня, дольше двух недель обычно не держится. Эта моя ремонтно-строительная история не уникальна. Позже, я познакомился с историком, выпускником университета из Венгрии, который около года отпахал на настоящей стройке. Историк, таская по этажам вёдра с песком и цементом, приобрёл нечеловеческую силу в кистях рук и в ногах. Врач Дима драил по ночам полы в универмаге, другой врач Дима работал сторожем, врач Боря упражнялся в малярном ремесле, доктор Семён потрудился на укладке кабеля, ещё один доктор (ортопед) около двух лет работал столяром. Некоторые мои знакомые приехали в Израиль с дипломами врача и поняв, сколько времени и сил нужно «положить» ради подтверждения диплома, переквалифицировались на медбратьев (и сестёр), предпочитая реальную жирную синицу в руке, но сегодня. Среди таких оборотней был доктор, который переучился на трудотерапевта, а потом двинул из Израиля в Канаду. Известный профессор из мединститута (где обучался ваш покорный слуга) по приезде в Израиль ухитрился устроиться лаборантом в гематологической лаборатории при больнице, да так и остался на должности лаборанта. Случаи, когда «русский» врач приехал в Израиль, быстренько сдал госэкзамен и начал работать врачом также известны, но они составляют, скорее, исключение.

Глава 8, в которой рассказывается о бойцах невидимого фронта, а автор задумывается о Боге

После интервью со старшей сестрой больницы я был приглашен приступить к работе в звании санитара (в буквальном переводе с иврита – «вспомогательная сила»). Уже не помню – было это сразу после интервью или через пару дней. Для меня эта работа была очень важна, ибо чтобы худо-бедно начать «продвигаться», нужно было скопить деньжат. Я планировал вызвать в Израиль жену и пятилетнего сына, и селиться с ними в «вороньей слободке» мне казалось неподходящей идеей. Съём отдельной трёхкомнатной квартиры требовал в те сказочные времена 400—450 баксов в месяц, не считая налогов и питания. Доллар стоил около 3-х шекелей.

Чтобы подтвердить лицензию врача, нужно было засесть за учёбу и положить все силы на экзамен.

«Все силы» – это значит деньги (которых у меня не было), всё свое личное время и всю силу воли, не отвлекаясь ни на что. Если у тебя во время подготовки будет рожать жена – ты будешь продолжать учиться. Поздравишь её по телефону и будешь учиться дальше.

А пока ты учишься – надо на что-то жить. Но, допустим, каким-то чудом я сразу же, «сходу» сдал бы экзамен. Тут начались бы новые заморочки: без знания и официального, и разговорного иврита мне было бы нечего делать с этим прекрасным результатом.

Короче говоря, меня ждали во втором терапевтическом отделении в 7.00. Я вышел из дома почти за 40 минут – решил сэкономить на автобусе и пошёл пешком. Тогда я ещё очень плохо ориентировался в городе, прочитать названия улиц занимало время. Ни тебе улицы Ленина, ни проспекта «20 лет ВЛКСМ»… Всё какие-то Герцли да Вейцманы. Или ещё почище – Шешетаямим. И всё на нерусском языке написано. На одном из перекрёстков я задержал взгляд на названии улицы, при этом продолжая двигаться вперёд быстрым шагом. Повернув голову в направлении движения, в сантиметре от своего носа увидел фонарный столб. В далёком прошлом я играл в регби, и поскольку масса у меня неплохая, да и двигался я быстро – сносил защитников легко, даже крупных. Но вот со столбом я явно оплошал. Столб не дрогнул, а я припечатался к его серой твёрдой поверхности лицом, очки мои отлетели куда-то, и у меня заняло несколько минут, чтобы найти сначала очки, а потом найти правильное направление. Лучше бы я занимался боксом – был бы шанс увернуться от столь подло напавшего на меня фонаря. Из рассечённой брови вытекло немало крови, и в отделение я пришёл с залитым кровью лицом. Доложил старшей сестре отделения о готовности приступить к своим обязанностям. Она ахнула, подвела меня к зеркалу, очевидно, чтобы я полюбовался своей неотразимой внешностью. Я, правда, ничего не рассмотрел, потому как очки тоже были заляпаны кровью и залапаны грязными руками. Меня за ручку отвели в приёмное, дежурный доктор заштопал мне морду лица и меня отправили домой, пообещав, что если я приду завтра целым и невредимым – начну работать. На следующий день я был внимателен, обходил столбы аккуратно и добрался на работу без приключений.

Меня закрепили за вёртким молодым йеменцем, который считался неформальным лидером санитаров. Впрочем, кроме него в отделении самцов не было, да и он вызывал подозрения. Я плохо понимал нюансы его вербальных интеракций с другими коллегами, но звучало это так, как будто между ними происходят постоянно какие-то базарные склоки. Кроме того, мой инструктор постоянно пытался трогать меня за плечо, за руку и чуть ли не поглаживать, пришлось в ответ на такие проявления симпатии так же по-дружески хлопнуть его пару раз по спине. От души и с улыбкой. После этого попытки физического контакта прекратились.

Работа санитара в терапевтическом отделении сильно отличается от работы санитара в России. На втором курсе я поработал санитаром, и мне было с чем сравнить. Не буду углубляться в профессиональные тонкости, скажу лишь, что за смену удавалось присесть только на 15-минутный обеденный перерыв, и ноги у меня всё время болели, особенно первый месяц. Я приходил домой, задирал ноги на стену и лежал часок, пока не утихнет боль в пятках. Старшая сестра носилась по отделению с сигаретой в зубах, успевая контролировать всех (и врачей, и медсестёр, и санитаров, и уборщиц). Говорят, особо въедливые адмиралы во время инспекций на кораблях проводят пальцем в белой перчатке в разных эротических местах (в стволе пушек, под койкой у юнги). Старшая открывала парализованным старичкам подгузники, заглядывала им в глотку за гланды. И если находила где-нибудь грязь – экзекуция следовала незамедлительно.

По неопытности, я пришёл на работу в белых летних туфлях. Не то, чтобы у меня был выбор. Была у меня пара элегантных полуботинок и вот эти вот летние белые полусандалеты-полумокасины.

Утро началось так: меня завели в восьмиместную палату с парализованными старичками и предложили прокатить их всех по очереди в душ. Потом – переодеть, разумеется, и рассадить по креслам. Всё это предполагалось сделать быстро, и даже ещё быстрее.

Вам не приходилось поднимать из кровати парализованного 80-килограммового дедулю? И сажать его на кресло, а потом, влажненького (потому что есть места, которые вытереть в душе нереально), да, влажненького, пересадить на другое кресло?

Первый же дедок проделал мне тест на концентрацию внимания. Я высадил его на душевое кресло (на колесиках и с дыркой в сиденье), и мы резво помчались в душевую. Только в дýше я заметил, что мои белые штиблеты густо заляпаны экскрементами, которые, судя по изученным мною позже следам, на протяжении всего маршрута щедро валились через отверстие в сиденье прямо мне на ноги.

Этот небольшой инцидент повлиял на мою походку – придал ей эдакий морской стиль. Ноги на ширине кресла, переставляются по параллельным линиям. Кроме того, я понял, что когда лежачих больных резко переводят в вертикальное положение – жди сюрпризов. Были и другие сюрпризы. Были дедки, которые вдруг могли треснуть тебя здоровой рукой – тут, опять же, главное не зевать, понимать клиента с полувзгляда и со здоровой стороны к нему не подходить. Больше хлопот доставляли, однако, молодые пациенты (те, кому ещё не было 80-ти и которых ещё не стукнул «кондратий»). Те истошно орали по поводу и без повода, взывая к санитару, или же упорно названивали в звонок вызова.

Пролетели первые 2 часа беготни по отделению. Начинается следующий обязательный номер программы: «Раздача харчей».

По отделению, преодолевая угловое ускорение Земного Шара, ползёт буфетчица Сусанна. Бесформенное существо, со смуглым квадратным лицом. Сусанна толкает перед собой металлическую конструкцию с подносами. На подносах – одноразовые тарелочки с диетической пищей. Весь этот буфет медленно и громоздко двигается по отделению, а вокруг вьются санитары – хватают подносы и разносят пациентам, возвращаются… Со стороны это напоминает кадры из «Звездных войн» – «Звезда Смерти», и вокруг неё снуют истребители.

– Санитар!

Бежишь на уже ноющих (после утренней помывки) копытах. Прибегаешь.

– Чего изволите?

– Что сегодня на завтрак?

Буфетчица Сусанна слышит этот вопрос и начинает бурно ржать.

– Я уже 20 лет здесь работаю, каждый день здесь на завтрак одно и то же!

На завтрак – омлет с грибами и пармезаном, салями, паштет из гусиной печенки с орехами, жареные в меду перепела, и недорогое 20-летнее «Шардоне».

Ну, я чуточку преувеличил, конечно.

Значит так: 20-граммовая баночка крем-чиз, малюсенькая баночка маргарина, хлеб, варёное яйцо и, в одноразовой тарелочке, нечто напоминающее манную кашку.

Сьюзи похожа на упитанного деревенщину-батрака, но общается с клиентами на 4-х языках, а ещё – ухитряется раздавать пищу, не отделяясь от буфета – за счёт умелой манипуляции санитарами.

Мне быстро объяснили, что манипулирование себе подобными – разновидность местного спорта. Поначалу, я не хотел конфликтовать даже с последней уборщицей, и мне пришлось побегать. Уже скоро по отделению гремело только мое имя. Правильно – кого будет звать клиент? Того, кто с большей вероятностью примчится на зов родного голоса.

После раздачи завтрака Старшина отсылает меня на подмогу в палату ИВЛ.

Там тихо. Там скучает медсестра и посапывают аппараты искусственного дыхания. На койках три трупа. Через электронные капельницы им дают жидкость и лекарства. Им закачивают питательные смеси через зонд прямо в желудок. За них дышит машина. Моча сливается по трубочкам в пакетик под кроватью.

Иудейская вера запрещает отключать покойника от аппарата ИВЛ, пока бьётся его сердце. А когда сердце устаёт – прибегают посланники господа (или сатаны?), привозят с собой электрическую адскую машину, бьют мертвяка электричеством – и вот, он уже снова попадает под категорию «живой». Хотя, по сути, он обычный зомби. Несколько раз возвращённый из ада и насильственно удерживаемый в Сансаре организм.

Я помогаю медсестре ворочать, обмывать и намазывать кремом разбухшие от отёков тела. На телах остаются углубления – следы от наших пальцев, и в них моментально набирается жидкость. Иногда тела начинают поносить, и они буквально плавают в смрадной жиже. В комнате становится трудно дышать, но мы, сдерживая рвотные спазмы, обмываем их и меняем им бельё. Впрочем, есть ещё одна, не менее экстремальная процедура – обработка пролежней.

Я поворачиваю тело на бок и удерживаю его. Сестра снимает зловонные бинты. Открывается серо-зелёная глубокая рана. Практически, дыра, в которую можно спрятать кулак. Хирург невозмутимо кромсает гнилое мясо. Я стараюсь не дышать, потому что, боюсь, такой невыносимой жуткой вони мне не выдержать, и меня вырвет прямо на операционное поле.

И богохульные мысли посещают меня: если кто-то действительно верит, что Господь милосердный всё видит и всё знает – нужно бы привести его на денёк в эту палату, в хранилище живых трупов. Нужно бы показать ему милосердие Господа во всей его неумолимой, всесильной и беспощадной мощи.

Образ нейрохирурга овеян славой и возвышен в глазах публики. Но мой герой – рядовой и безликий общий хирург, который каждый день обрабатывает пролежни, задыхаясь от невыносимого смрада, и не получая за это признания, регалий, дорогих красивых бутылок. Его пациенты безмолвны. Его подвиги будничны, рутинны и безвестны.

Как-то раз, вместе с обдристанным бельём некой старушки я выбросил, не подумав дважды, и её запачканный калом чепчик. На мою беду, через несколько минут к бабушке пришли посетители. Не увидев на челе вегетативной своей бабушки чепчика, они пришли в ярость. Они кричали, размахивали руками и хватали меня за рубашку.

Бабушка уже несколько месяцев молчала, не двигалась, не моргала и только распухала от отёков. Видимо, моё деяние с чепчиком было расценено как надругательство над телом. Тщетно я пытался объяснить, что чепчик был обкакан – родня отказывалась верить таким басням.

– Она же чистая! Как она могла накакать до чепчика?

Я мог бы предложить им несколько возможных объяснений, но не успел. Пришла Старшина и грозно отправила меня в прачечную – разыскивать чепчик. А семью ласково увела к себе в кабинет. В прачечной меня ждали эвересты ещё не постиранного белья. Скользнув взглядом по этим не столь романтичным вершинам, я понял, что чепчик потерялся безвозвратно. О чём и доложил начальству.

А с бабушкой этой произошёл ещё один забавный инцидент.

Мы, персонал отделения, только уселись поужинать, как вдруг заверещал монитор, сигналя о чём-то нехорошем. Мы помчались в палату ИВЛ. Кто-то бросился за адской машиной, кто-то начал вызывать врача. Мы с сестрой влетели в палату и увидели, что монитор выключен из розетки, вместо него воткнуто зарядное устройство мобильника, а хозяин мобильника, внучек, тут же трещит по телефону и не может понять, что это за беготня и суета вокруг его драгоценной бабули.

Глава 9. Страх и мерзость, но не в Лас-Вегасе

И всё-таки есть в жизни светлые моменты! Кто-то передал мне целую кучу ношенных шмоток. Всякие футболки, джинсы, рубашки. Часть вещей была просто в идеальном состоянии, и я носил их ещё несколько лет. И самое замечательное и невероятное – среди вещей оказался кассетный плеер с наушниками. Я раздобыл кассету «Крематория» – «Танго на облаке» и сборник «Кино», и ходить на работу в «Дом скорби» стало веселее.

Осталось переобуться. Белые мокасины абсолютно не подходили для моего рода деятельности – при помывке больных они сразу промокали, а к концу смены, после многочасовой беготни по отделению, невыносимо болели копыта. Поэтому в один прекрасный день я отправился на рынок, где, по словам знакомых, находился самый дешёвый в городе обувной магазин.

– Продавец там – перс, с ним надо торговаться. И можно реально сбить цену! – уверял меня пророк Гена.

Легендарный магазин оказался размером с маленькую комнату. Всё было заставлено коробками, оставляя тесные проходы для посетителей. Гирлянды обуви свисали с потолка, ящики с беспорядочно сваленной в них обувью разных фасонов и размеров громоздились прямо на земле перед входом.

Уверяю вас, что фильм «Хищник» запросто можно было бы отснять в этом магазине. Без малейшей вероятности, однако, что Шварц смог бы отыскать там кого-то.

Дверь в магазин отсутствовала. В ящике с тапками энергично копошились какие-то тётки, продавца нигде не было. Остановившись на пороге, я осматривал эти кучи и гирлянды ботинок, тапок, кроссовок, сандалет, и дивился, как же хозяин бросил весь этот обувной клондайк на произвол судьбы.

Хозяин же, всё это время стоял неподвижно, на расстоянии вытянутой руки, слившись со штабелем полуботинок и наблюдая за своими жертвами.

Я вздрогнул, когда вдруг встретился с ним взглядом и осознал, что всего в метре от меня стоит живой человек. Человек этот был мал ростом, смугл, кучеряв и темноволос (а блондины, вообще, встречаются в Израиле нечасто). Поняв, что его «засекли», он немедленно отделился от своего товара и… я ожидал, что он бросится к кассе с криком «тук-тук за себя!», но он начал буквально извиваться вокруг меня и тараторить без умолку со смешным персидским акцентом. В руках у него появлялись всё новые экземпляры обуви, которые он совал мне под нос, демонстрируя подошву, шов, окрас, каблук, шнурки… Как истинный «совок», под натиском продавца я испытал инстинктивное сопротивление и сильное желание уйти со сцены. Но мне нужны были кроссовки. О чём я и сообщил продавцу. Мне немедленно были предложены кроссовки за 500 шекелей. Сумма на тот момент астрономическая, для меня, разумеется. Заметив моё удивление, перс моментально извлёк другой экземпляр, очень похожий на предыдущий.

– 100 шекелей! Отличный ботинок! Крепкий! Новый! Смотри, какой шов! Я своему брату такие купил!

Торговаться я никогда не умел, но выложить за пару кроссовок целых 100 шекелей? Я просто не мог себе позволить такого расточительства. Чувствуя сильнейшую неловкость, я уже готов был ретироваться.

Но отделаться от перса было не так-то просто.

– Так что ты хочешь, получить кроссовки бесплатно? Я брату своему вот такие же кроссовки купил! Так и быть, забирай за 80! Просто ты мне понравился!

За 80 мне тоже было дорого. Цена снизилась до 60. Я вышел на улицу и побрёл в сторону «вороньей слободки».

Перс вырос передо мной как из-под земли.

– Забирай за 30! Всё! Последняя цена. Даром отдаю, терплю убытки! Я брату своему вот такие же точно кроссовки купил! Так и быть, забирай за 30! Просто ты мне понравился! Разорил меня! Оставил без гроша! Ты мне как брат, за 30 забирай – и всё!

С кроссовками подмышкой я отправился домой.

В салоне было практически безлюдно. Только за широким столом сидели люди, человек 10, не больше. Было уже около 4-х часов дня, на столе стояла полупустая двухлитровая бутыль «Белый орёл».

Шахматист Фима, стопроцентный кошерный иудей, рубал желтоватое сало, прикрывая шматок левой ладонью. Или он хотел скрыть свое деяние от взора Господа, или не хотел пробуждать излишних аппетитов у присутствующих. Атлет Лёха рассказывал, как он продавал папины «жигули» перед отъездом в Израиль.

– Пацаны узнали от кого-то, что я уезжаю и продаю тачку. Приходят ко мне двое в кожанках и в белых носках. Оба здоровые, как слоны. (Тут нужно заметить, что сам Лёха по габаритам не уступал Шварценеггеру). Ну, давай, говорят, посмотрим твою тачку. Один сел за руль, я рядом, спереди. Второй «братан» сзади. Погнали. Скорость – 90, 100, 120… «Братан» крутит руль одним пальцем. Я уже обоссался конкретно, думал: «Скорей бы это закончилось!».

А он так позёвывает и говорит:

– Ну… и сколько ты за неё хочешь?

Я назвал цену, а он говорит:

– Многовато… Ты подумай, братан, подумай…

Короче, забрали за бесценок…

– Да ладно – тачку! – подхватил мотив Фима. – У меня квартиру так же точно братки купили! «Купили» – почти даром забрали! Пришли «посмотреть». Человек пять быков в кожанках. Походили по квартире и говорят:

– Ага, утюг ты ещё не упаковал. Это правильно.

Потом уселись у меня в салоне и сидели, несколько часов объясняли мне, что жадничать нехорошо, что от жадности всякие неприятности бывают. Несчастные случаи в семье, родственники пропадают… Меня после этого визита мандражило день и ночь. Мандражило, пока в «Бен Гурионе» не приземлились.

– А меня по-другому развели! – вступил кто-то из гостей. – Мне кто-то сказал, что в Израиль лучше везти не деньги, а ковры. И электродрели. Ну, я половину бабок вложил в электродрели и ковры. Всё это богатство – в контейнер. Приехали. Я туда-сюда… Никто на мои ковры не кидается… Дрелей в магазинах полно, самых разных. «Бош» и всё такое. Я начал их в подарок друзьям раздавать. У кого день рождения – так я ему дрель или ковер… На Новый год, на Пасху… Всех одарил, да на балконе у меня до сих пор ещё несколько ковров гниёт…

Советское прошлое не отпускало нас даже на Святой Земле. Совковое прошлое дышало в затылок и наступало на пятки.

Но что же это я – всё о грустном да о грустном.

Наш общий друг, для конспирации назовем его Прометей (а для краткости – Митей), был одним из немногих обладателей автотранспорта. Кроме того, он был горазд на выдумки, и энергия его иногда зашкаливала за рамки обычного трёхмерного мироздания. Он не входил, но влетал в квартиру, швыряя ключи от машины в одну сторону, бумажник в другую, не пребывая в покое ни мгновения, что то выдумывая, модернизируя, мастряча. Уходя, метался по квартире в поисках бумажника и ключей.

Когда бы он не появлялся в «слободке», последствия чаще всего были экстраординарными. Так, пророк Гена, увидев воткнутый в дверной косяк нож, вяло замечал:

– А… Митяй приходил…

В тот день Митяй ворвался вольным ветром, разметав вялое застолье. Художнику Якову он пообещал найти покупателей на картину или заказчиков на портрет. А всему остальному населению слободки было предложено отправиться на пляж.

– Только бы жена не начала меня разыскивать – заметил Митя. К счастью, мобильные телефоны в те годы были БОЛЬШОЙ редкостью.

Обычный седан рассчитан на пять пассажиров средней комплекции. В седан Митяя в тот вечер набилось всё население «вороньей слободки» вместе с гостями, минус печальный плиточник Наум, минус свободный художник Яков, плюс две девицы без определенной профессии. Итого 12 человек. Авто рвануло с места. Жена Митяя поливала цветочки на балконе, когда прямо перед её безмятежным взором пронесся знакомый седан, из открытых окон которого торчали разнообразные члены, то есть части разных тел. На светофоре седан круто развернулся и помчался обратно, снова мимо изумлённой супруги.

– Кошелёк у вас забыл, – объяснил Митя. Поиски кошелька в квартире оказались безрезультатными.

– Погоди… – вспоминал Митяй. – Я вошёл в квартиру… и вышел на балкон… Точняк! Я их на балконе оставил!

На балконе тихо покрывалась коррозией стиральная машина. К ней-то и направился пружинистым шагом наш герой.

– Вот оно! – Митя торжественно ткнул пальцем в иллюминатор машинки.

– Блин, только Митяй мог бумажник в стиральную машинку забросить, – восхитился кто-то из зрителей.

Очень быстро выяснилось, что иллюминатор заклинило.

– Чья это машинка?

– Ленки…

– Прости, Ленка!

Прежде чем зрители успели осознать зловещий смысл этой короткой реплики, в руках у Митяя оказался топор, которым, ни секунды не медля, наш герой расколошматил несчастный иллюминатор…

Неизвестно, как бы отреагировали народные массы на подобное событие в другой ситуации, но в тот день пассионарность масс достигла критической точки, цель была ясна, Митяй стремительно мчался впереди с бумажником в руках. Зрители ринулись за ним, на бегу выкрикивая разнообразные междометия.

Супруга Митяя имела удовольствие  созерцать проносящееся мимо семейное авто в третий раз.

Далее события напоминали фильм «Страх и мерзость в Лас-Вегасе». Пассажиры седана пили тёплое пиво, потом теплую водку. Что-то кричали невинным англоговорящим туристам. Купались голышом в свете луны. Познакомились с группой каких-то молодых людей из Новосибирска. Карабкались по крутым склонам, цепляясь за чахлые растения и скатываясь кубарем по песку вниз. С кем-то собирались подраться или в действительности подрались, но слово «в действительности» было бы неуместным.

Когда же Митяй снова обнял штурвал своего авто, начался прилив, и в борт седана била чёрная ночная волна. Седан заводиться не желал и гордо начал погружение.

Дома я оказался в 4 утра.

В 6.30, не приходя в сознание, мой организм поднялся и отправился на работу. На работе я старался на сотрудников не дышать, хотя предосторожность эта была излишней. Повальное пьянство в те годы в Израиле было в новинку, и даже врачи-израильтяне частенько запах перегара принимали за запах ацетона и ставили поступающим в приёмное отделение алкашам всякие экзотические диагнозы.