Любовный лабиринт Тонки

Зачем? Зачем тогда всё это было? А что было? – ничего не было!

Как на американских горках он покатился вниз – и впереди не было видно, чтобы рельсы поднимались вверх!..

Ноги вынесли его туда, где они вчера простились – но лишь редкие прохожие брели откуда-то (или куда-то) мимо, держа в руках кружки с сосками на ручках.

Он сел на скамейку и тут только заметил огромный дуб напротив с табличкой перед ним на лужайке: «Уважаемые отдыхающие! Не давайте белкам много сладкого. От этого они могут умереть!»

По стволу дуба спускалась вниз белка. Из-за ствола за ней следила ещё одна.

По дорожке к ним бежал мальчик лет трёх-четырёх с шоколадкой в руке.

За дубом на поляне стоял памятник Чюрлёнису. Он смотрел куда-то в сторону Немана и белки с мальчиком его интересовали мало.

У памятника стояла Милка и улыбалась ему!

Антон оглянулся по сторонам – никого! Значит —ему!? Или мальчику?

– Привет, Тонка! – она радостно замахала ему рукой и побежала навстречу. Он встал. И она с разбега попала к нему в объятья!

– Можно тебя поцеловать?

– А если кто-то увидит?

– Теперь можно!

– А вчера?

– А вчера ещё было нельзя!

На Милке был летний голубой сарафан. Её тело блестело на солнце. Волосы вновь были свиты в тугой узел наверху и под своей тяжестью оседали. Одна прядь выбилась и щекотала ей нос.

– Пойдём куда-нибудь?

– Куда?

– А, всё равно! Лишь бы с тобой!

Они пошли тропинкой вдоль Немана, которая увела их из Друскининкая и вывела на просёлочную дорогу, тянущуюся вдоль поля.

Антон набрал горсть ярко-красной малины, росшей у дороги, и протянул её Милке.

Она подставила ладошку. Из-под ресниц поглядывая на него, осторожно брала губами ягоду за ягодой, пока не сьела всю.

Дорога свернула в небольшой приречный лес – сосны, поросшие кустарником. Он скрыл оставшийся позади кемпинг и горевшую желтизной палатку. Люди отсюда казались маленькими, движенья их расплывчатыми.

Они оказались на крохотной полянке возле воды :

– По-моему, мы пришли, Милка! Жарко – давай искупаемся?

– Здесь? – только и спросила она. – Но, глянь: вон, на том берегу, дом. И лошадь пасётся. Нас увидят… Хотелось, чтоб вообще никого!

– Но там нет никого. А лошадь – она ничего не увидит, она слепая.

– Откуда ты знаешь?..Лодка! – радостно воскликнула она.

И побежала к реке, где на отмели стояла рыбацкая посудина.

– Как здорово, Тонка, смотри! – она села на её край, подняв сарафан выше колен и болтая ногами в воде.

– Здорово, – ещё раз произнесла она, – иди сюда.

И протянула ему руку, привстав. Он подал ей свою, когда она вскрикнула :

– Ой!

– Что случилось, Милка?! Что с тобой?

– Нет, ничего, – морщась ответила она, – это всё колено моё. Я ведь в детстве занималась гимнастикой.

Одной рукой она держалась за ногу, а другую оставила у Антона :

– Это связки. Они часто меня подводят… Это сейчас пройдёт. Не бойся, глупый!

Она стала выпрямляться, прогнувшись в талии. И, наконец, поднялась, выдохнув :

– Уф, всё! Всё уже нормально, Тонка. Всё хорошо. Пошли загорать!

Они стояли друг против друга и медленно раздевались: сарафан мягко спал с её плеч и лёг у ног. Она стояла перед ним в таком же, как и сарафан, голубом купальнике. И тесёмки уходили из-под подмышек за шею и скрывались в густых волосах, струившихся по плечам. Он снял джинсы и рубашку, не отрывая от неё взгляда.

Её рот был приоткрыт, она тоже смотрела на него не отрываясь.

– Давай загорать! – решительно произнесла она и легла на расстеленное полотенце.

По небу плыли облака: воздушные, невесомые и прозрачные, как летняя паутина. Они струились тончайшими нитями, не закрывая солнца, а переливаясь в его лучах. От реки исходил приятный холодок, от травы – пьянящий запах. На стремнине вода бурлила и шумела. На противоположном берегу лошадь опустилась на колени… и завалилась на сено, заржав. По руке медленно ползла божья коровка, розовая в желтых пятнах, со сложенными крыльями. Он поднял руку – она взобралась на самый верх и, подумав, улетела.

Антон посмотрел на свою руку, перевёл взгляд на Милку и пальцем коснулся её кожи. Она вздрогнула, но не подняла головы. Он погладил её – от прикосновения причёска её рассыпалась, и некоторые пряди скользнули подмышки, обнажив корни волос и узелок купальника.

– Милка, – позвал он, – Милка…

– Что, Тонка? – также тихо ответила она.

– Пошли, искупаемся, – он коснулся губами её плеча.

– Жарко… Пошли.

Встала и пошла, не оглядываясь, прошептав перед собой: « Ты мне нравишься «… Слышал ли он это?

Подойдя к воде, она смело зашла по щиколотку и повернулась :

– Что же ты?

Антон потрогал ногой воду и поёжился.

– Какой же ты трусишка! – рассмеялась она. – Иди же!

И плеснула на него водой.

– Что ты делаешь, Милка?!

– Ну, иди же сюда!

– Ты мне лучше не мешай, хорошо? Я – сам.

– Ладно. Только ты побыстрее, а то я замёрзну.

Набравшись смелости, подняв плечи, он зашагал вперёд, надувая щеки.

Течением их гнало навстречу, они сталкивались, находили руки друг друга – и кружились, кружились, кружились в этом водовороте.

Потом она сидела на корме лодки, а он легко раскачивал её. И волны уходили по реке вдаль. А она задумчиво бросала камешки, глядя на расходящиеся круги.

Выбравшись на берег, она легла на полотенце животом. С капельками на ресницах, он присел возле и погладил её волосы, шепча :

– Милка, Милка…

Она молчала.

Он целовал её спину, волосы, руки; она ёжилась, притихнув, затаившись, боясь пошевелиться.

Рука Антона коснулась узелка на её шее – и потянув за конец шнурка, он распустил тесёмки купальника.

Она подняла голову :

– Зачем, Тонка?

– Зачем ты его развязал?

– Ах, этот узелок, – он улыбнулся, – у тебя останется белая полоска – ты будешь некрасивой…

– Тонка, – только и сказала она, прикусив губу, но не отвернулась.

– Милка, можно я тебя поцелую?

– Нет, нельзя.

– Почему?

– Нельзя. И всё.

Она потянулась ртом к нему – их губы слились, руки сплелись. Он приподнял её – и она легла к нему на грудь.

Она повела плечами и вжалась в него.

Затем отстранилась и, закрывшись руками, вновь легла на полотенце.

Антон взял её за плечи и перевернул на спину. От неожиданности и от стеснения она приподнялась и, обвив его шею руками, уткнулась носом ему в грудь.

Он отстранил её – губы у неё были приоткрыты :

– Эта лошадь …всё время подсматривает за нами, – прошептала она, – вот и сейчас смотрит!.

– Пускай смотрит! Я же говорил, она – слепая!

– Мне стыдно…

– Я видел, как старый литовец выводил её… А один раз, когда бросил и ушёл, она заржала и замотала головой, не зная, куда идти.

– Мне кажется, что ты врёшь…

Они сидели на коленях друг перед другом, и она смотрела на него из-за волос своих, как из-за ширмы. Её груди раздвигали этот поток, и он касался губами этих розовых глаз её тела… и немел. А она гладила его волосы и шептала :

– То- о- нка…

И текла вокруг них вода Леты, вода Времени, вода Лета. Они стояли под этим потоком и замирали под его холодными струями.

«… – Д о т е х п о р, п о к а л ю д и б у д у т л ю б и т ь д р у г д р у г а… к л я н у с ь т е б е …»

Он сказал это или показалось, что сказал?

– А знаешь, Тонка, всего две недели назад я целовалась с другим…

– !?

– Я ведь не знала, что встречу тебя …Тебя не было на этой земле! Понимаешь!? Даже в моих мыслях. Ты – как воробей, свалился на голову…

– Кто он?

– Его зовут Мишка. Он хороший. Мы познакомились в Минске в Доме Кино. Ходили компанией на « Сталкера». Он пошёл провожать меня… Сто лет до этого его знала, а тут почему-то поцеловались.

– Что же теперь?

– Теперь есть ты!.. Я не знаю, – она закрыла лицо руками, – я здесь даже не вспомнила о нём ни разу…

– А когда вернёшься в Минск, опять будешь встречаться с ним… и целоваться?

– Я не знаю…

– А я? Я ведь есть теперь! Или исчезну? Останусь маленькой тёплой точкой в памяти: нажмёшь – будет приятно – даже если и не вспомнишь…

– Это зло… Я – не такая. Не говори так!

– Я один знаю, какая ты!

– Между нами и не было ничего – только тот поцелуй… Я ему скажу, он поймёт.

– Ему будет больно…

– А тебе?.. Всегда кому-то больно… Я тебя увижу после Друскининкая?!

– А ты захочешь меня увидеть?

– Я даже не представляю, как мы расстанемся!.. Со мной никогда так не было. Вседа было легко, просто и приятно, никогда ничего внутри не болело. Какая-то волшебная приятная боль… Словно появилась ещё одна я… и, знаешь, она лучше! Она не может жить без тебя!

– И ты меня не забудешь?.. курортный роман..

– Я объясню ему… и не буду больше целоваться. Может, ему и не будет больно…

6

Скрипач играет самозабвенно.

Он уселся у обрыва на длинные и узловатые корни огромной сосны, которые образуют подобие кресла. Она словно держит его на ладони и шевелит пальцами. Создаётся впечатление: оторви его от этих корней – и он перестанет играть, не сможет!

Это – молодой еврей. Спутать невозможно. В смокинге. Его длинные курчавые каштановые волосы треплет ветер, помогая ему играть. На макушке проглядывает лысина. Глаза закрыты, хотя сбоку стоит пюпитр с нотными листами. Правда, ветер разбросал их по земле рядом. Но одна пожилая пара подобрала и бережно держит в руках, ожидая, когда он закончит играть.

Внизу бурлит и пенится мутная вода Немана.

Милка стоит, прижавшись спиной к Тонке, иногда задирая голову, чтобы посмотреть на него. Он прижимает покрепче её к себе за талию.

Скрипач последний раз делает взмах смычком – и пронзительный звук срывается со струн и улетает на реку к острову в тумане. Там, словно в ответ, мигают два огонька у самой воды.

Раздаются аплодисменты. Он встаёт, кланяется смущенно и нагинается, чтобы поднять упавшие страницы.

– Вот ещё, возьмите, – протягивает седая женщина ему несколько листиков и жмёт ему руку, – вы играли чудесно, спасибо вам!

Он уходит. За ним расходятся и остальные.

Милка с Тонкой остаются одни.

– Давай сядем туда, где только что сидел он? – предлагает она.

– Давай! – соглашается он.

И тут они замечают среди корней сосны ещё один нотный листок. Антон достаёт его, а Милка говорит :

– Надо ему его отдать!

– Его нет! Я даже не знаю, куда он пошёл?

– Что же делать?

– Я думаю, – говорит Тонка, – он ещё сюда придёт – и мы его ему отдадим.

– А если он придёт тогда, когда нас здесь не будет?

– Тогда давай засунем его туда, где он и был. Если он ему дорог, он его там и найдёт!

– Ты – молодец, Тонка!

– Милка, а что это за остров виднеется там в тумане? Видишь, даже огоньки мигают. Я заметил. они мигали и тогда, когда он играл.

– Это – Остров Любви, Тонка …Я совсем забыла! – она хлопает себя ладонью по лбу. – Ты ведь не знаешь Чюрлёниса.

– Мы поплывём на этот остров?

– Наверное, нет, Тонка. Это Остров Любви Чюрлёниса, что нам там делать?

– Но кто-то ведь разжигает огни там у воды?

– И что?

Антон пожимает плечами: « как ты хочешь..»

– Тонка, а почему ты никогда не называешь мамой жену своего отца? Ведь она тебе не мама?

– Нет, Милка. Я приехал сюда с ними, потому что обещал. Он меня столько раз звал с собой!.. Они сюда ездят уже лет пять подряд. Здесь, говорят, вода лечебная…

– Ты не знал?! На всю страну известный курорт. Моя мама лечит здесь желудок. Тоже уже лет пять как…

– Почему я не приехал раньше?

– Они разошлись, Тонка? – спрашивает она неуверенно, словно боится перейти черту, грань, за которой может быть больно.

– Да, – отвечает он, – это было так давно… Мне был год или два… Так давно, что я не помню этого.

– Почему, Тонка?

– Я не знаю… Зачем-то это остаётся в памяти, а другое стирается… Даже не стирается, вообще не записывается. Ты прожил этот кусочек своей жизни, может быть важный для тебя (ты же не знаешь) …и всё. Словно его и не было. Я пытаюсь вспомнить… но- нет. Что я чувствовал, о чём думал?.. И кто виноват из них – не знаю. Каждый до сих пор утверждает, что прав он, а виноват другой… Но я больше верю маме.

– И всё-таки ты его любишь…

– Да – люблю. А за что – не знаю. Наверное, не за что.

– Он тебе всё же отец…

– А только за это любят?

– Это тяжело?

– Сейчас уже не так. Когда был маленьким, это рвало меня на части. Я ведь жил то у мамы, то у отца. А потом… – он задумался. – А потом я, видимо, повзрослел. У меня появилась своя жизнь… Нет, не то, чтобы это ушло куда-то в сторону. Просто я стал относиться к этому спокойнее, что ли. Я много раз пытался помирить их, но это было выше моих сил… Таких сил вообще не существует в природе! И до сих пор они не говорят всего, всё ещё злы друг на друга. Похоже, будут злиться до конца жизни… Но отцу лучше сейчас и легче: у него жена, с которой ему хорошо. А у мамы всё наоборот: она всегда жила для других. Поначалу – для отца, потом -ради меня, теперь появился Санька, мой младший братишка. Я бы отдал ей всё, – он взял её за руку, глаза его горели болью, – но что у меня есть? Даже то, что могу – я не делаю. Я – плохой, Милка. И не спорь. Я часто бываю с нею не прав. Думаю только о себе …А когда уезжаю куда- нибудь, она становится ближе… Почему так?

– Тонка, у тебя здесь седые волосы, – коснулась она его виска, – почему?

– Видно, уже пора. Это – моя память.

– Они мягкие и белые-белые… Седой Тонка, – улыбнулась она грустно, нежно глядя на него, – Тонка?

– Что, Милка?

– Можно, я тебя поцелую?

– Можно, Милка, – улыбнулся он.

– …Знаешь, – проговорила она, отстранившись, – а я жила хорошо! У меня есть старший брат. Он всегда защищал меня, он вытащил меня в институт, всегда помогал мне.

– С братом лучше… Вдвоём всегда лучше.

– И мама с папой всегда были дружны, сколько их помню. Они – всегда вместе. Ни разу не видела, чтобы они не только ругались, а даже голос друг на друга повышали!..

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – —

Поздним вечером они возвращались к её дому. Они шли, обнявшись, по пустынной алее, и деревья из тумана пытались своими ветвями дотянуться до них, дотронуться.

Вдруг справа, со стороны оврага, послышался шорох …и писк!

Милка от неожиданности отшатнулась и чуть было не упала :

– Что это, Тонка?!

Он подхватил её :

– Не знаю!.. Давай, посмотрим!?

– Давай! А, может, не надо?.. Давай!

И они, острожно ступая по траве, дошли до дерева и в темноте разглядели это « что-то».

Присев, Милка воскликнула :

– Тонка – смотри! – ёжик.

Ёж, высунув влажный нос, смотрел храбро на них чёрными поблёскивающими бусинками глаз и кряхтел.

Милка сняла кофту, обернула ежа, взяла на руки и вынесла к фонарю :

– Слушай, он такой хороший! Тонка, погляди!

– Милка, а вдруг он бежал домой и хотел удрать от нас, увидев, что мы его заметили?

– Но ведь мы же его отпустим…

Она перевернула ежа на спину – тот неуклюже разогнулся и нелепо заболтал крошечными лапками. Но тотчас же изловчился, свернулся в клубок и затих.

Мимо них прошли мама с дочкой. По-видимому, они гуляли перед сном – вечер был тихий и тёплый. Такой, когда слышно, как шевелится лист на дереве, как стучит сердце, как отдаётся в голове каждый шаг.

– Покажем его им? – предложила Милка.

– Давай.

– Смотрите, что у нас есть! – подбежав вместе с Антоном, протянула Милка колкий комочек девочке.

– Ой, мама, ёжик! – всплеснула та руками. – Где вы его взяли?!

– Правда, красивый ёжик? – наклонилась к дочери мать.

– Красивый, красивый! – захлопала та в ладоши.

И тишина разнесла эхо по улицам.

– Давай возьмём его себе, ма?!

– Нет, нельзя, доча. Ему тоже нужно домой. Он ведь спешил к своим деткам. Они не уснут, пока он не вернётся.

– …Тогда давайте отпустим его, – подумав, согласилась она.– Где вы его нашли?

Антон и женщина остались на дороге одни. Они переглянулись – и она улыбнулась.

– Мама, мама, – послышалось из темноты, – он убежал! Он ведь побежал к себе, правда?

– Ну, куда же ещё! – и женщина ещё раз улыбнулась ему.

Милка с девочкой вынырнули из тумана на аллею, и девочка тут же вцепилась в руку матери.

– Хочешь домой? – наклонилась та к ней.

– Да, – с дрожью в голосе произнесла девочка.

– Спасибо вам! Храни вас Бог, – сказала женщина.

И они ушли.

– Тонка, за что она нам сказала спасибо?

7

…

На улице,совершенно чужая,вдруг улыбается мне навстречу.Я тоже смеюсь,как восьмилетний мальчик,у которого за плечами лишь солнце.Хотя абсолютноне стоюдаже этой улыбки.Это любовь?

– Тонка! – Милка машет Антону рукой и смеётся счастливо.

На ней этим утром всё белое: белые брюки, белая кружевная рубашка, на шее – бусы из белых камней, на ногах – белые матерчатые туфли.

– Ты что- то говорил?

– Тебе показалось! – он заражается её смехом.

На нём – джинсы и белая индийская рубашка из хлопка.

– Я же видела!.. Ты знал?!

– Что?

– Тонка, сегодня мы пойдём к Чюрлёнису!

– ?!

Они идут по узкой асфальтированной дороге вдоль небольших одноэтажных домиков.

– Милка, мы же тут были, когда ездили на озеро! – он берёт её за руку.

– Узнал? И даже не догадывался, что здесь совсем рядом Чюрлёнис!

Впереди они замечают очередь. Это довольно удивительно здесь – очередь! Люди, их не много – может, человек двадцать, – стоят друг за другом на узком тротуаре.

– Это так недалеко от кемпинга, Милка, – говорит Антон.

– Тут всё недалеко, Тонка!

Они встают в очередь и медленно двигаются вперёд почти синхронно со всеми остальными ко входу.

Рядом со входом сидит пожилой литовец и продаёт яблоки. Лето, и приезжие их охотно берут. Поэтому каждый раз к открытию он выносит скамейку, садится и ждёт. И наблюдает.

Среди пришедших есть и литовцы: это старенькая бабуля с внучкой. Их нетрудно отличить по внешнему виду Даже со спины.

Время от времени старушка оборачивается и смотрит на них и улыбается, а потом что-то бормочет рядом стоящей внучке. Та оглядывается на них.

– Лаба дена, – говорит Антон.

Старушка отводит глаза, а девчонка фыркает!

– Ты что?! – дёргает его за руку Милка.

– Я здороваюсь, – отвечает Антон.

– Ты говоришь « добрый день!», а нужно « доброе утро – лабас ритас!»

И вот они внутри маленького домика. В прихожей стоит седой литовец лет сорока и показывает, куда нужно идти, где начинается экспозиция.

Сбоку от него стоит пианино, за которым собирается играть девушка лет двадцати в национальной литовской одежде. Интересно, но волосы у неё седые. Или она так покрасила их?

Фотографии: Друскининкай, Варена, Варшава …Родители, жена, дети…

Музыка, как и его картины, возникает неожиданно :

…Из ничего появляется огромная полупрозрачная изумрудная волна, и на самой её бледно-розовой верхушке качается рыбацкое судёнышко с парусом, наполненным ветром, напрягшееся изо всех своих последних сил навстречу поднимающемуся урагану. Музыка нарастает и… ухает вниз, разбрасывая блестящие снопы искр, брызг. А внизу, в подводном замке, на самом краю пропасти стоит полуангел – получеловек и простирает крылья навстречу звёздному пути, параллельному жизненной линии; и одна из звёздочек, сверкнув алым, катится в невиданные цветы в деревьях, распустившихся на глазах из звуков и нот.

И нёсётся чёрный ангел, демон, сложив крылья, ввысь, оставляя полосы темперы за собой, подняв голову так, что его острый подбородок почти заслоняет лицо… Остро очерченный полукруг…

Остро очерченный полукруг голубого шара, на который, словно огромные голубые лучи, несутся глаза памяти и добра от кручи лба, расходясь из двух точек под надбровными дугами.

И в полной темноте, освещая загадочными, сказочными бликами лицо, вырываются искры-светляки – и снопом уносятся вверх; снопом, зажатым ладонями перед собой…

Истина разливается по чёрному, беззвёздному небу, уходя за пределы, где висит огненный шар, протянутый в знак дружбы в двух руках. И летит лицо в этих ладонях, светится хрустальный шар, горят глаза, кружатся вихри, музыка… замолкает.

Стрелец целится в орла, стоя на вершине горы, внизу которой текут тёплые реки…

И стоит Лев и ловит в мутных потоках Галактики Двух Рыб, которые скользят меж его когтей и ласкают подушечки лап.

А из-за башни, осыпанной, как разноцветным снегом, знаками зодиака, из левой глазницы вырывается яркий луч, расходясь всё шире и шире и растворяясь в безбрежности.

Что там, за этим проёмом, за этой стеной? Прошлое? Возврат?..Но к прошлому не может быть возврата…

«Все забывают… Нет. Просто не хотят возвращаться к этому, заново вспоминать…»

Покой. Стоит пошевелиться – и облетит пух с одуванчиков… Мальчик склонился над ними, сидя на освещенной лужайке и заслоняя тишину от распростёршегося орла.

Розовая тишина-буря…

И вот из утреннего тумана вырастает остров – Остров Любви. Горят на его берегу два огонька, бросая тени-лучи, лучи-тени на поверхность воды, сгущая зелень, голубя даль.

Музыки почти нет, звук повисает над головой… и рассыпается в ладонях двух склонившихся над ним королей: блестят короны, озарены их лица, а вокруг шумит дикий незнакомый лес…

Анданте…

И врывается на смену сну – Весна! Нити струн рвутся от напора взбухшего снега, талой воды…

1901 – 1935…35 лет… Сказка королей продолжается даже после того, как короли просыпаются. И рассказывают они друг другу детские стишки, читают полустёршиеся надписи, вспоминают забытые тайны…

А весенняя вода брызгами летит в глаза, разбрасывая дивные шары-пузыри. Стоит только дунуть – и они лопнут… И исчезнут там, вверху, у подножия стройного ряда звёзд: М…К…Ч…

И плывут облака, тёмно-грязные снизу – и озаренные золотистым светом сверху, как корабли, приплывающие из далёких загоризонтных стран; они плывут над стеной с ослеплённым глазом, и стекает с их боков нежная задумчивая музыка… Звук зависает и падает каплей на остров – Остров Любви.

А облака плывут (их не остановить) – и расходятся из недостижимой точки за шаром белые лучи-мысли, озаряя и низ облаков золотистым светом…

Истина… Покой… Дружба… Любовь… Тишина…

Глаза – как тихий изумрудный океан… и вот он – Остров! Он лежит, как Сфинкс, и в то же время, стоит подуть северному холодному ветру – и он разлетится, как одуванчик, во все стороны. С двумя еле заметными огоньками у берега – огоньками-глазами.

А струны уже порвались, валятся обессиленные пальцы на клавиши, а музыка звучит! звучит!! звучит!!! Это уже и не музыка – это цветной сон забытых, оставленных только двоим, тайн…

А в крохотном дворике стоит его бюст – и всё!

А как передать остальное?

А что остаётся?!

На постаменте, на котором стоит бюст Чюрлёниса, внизу кто-то написал фломастером: « Юля + Витя = любовь»…

Когда они выходят, старая литовка с внучкой всё еще стоят у входа. Тонка с Милкой покупают яблоки у деда и предлагают им. Бабка берёт их и подносит к лицу. Вдыхает их запах и говорит им :

– Ачу!

Внучка переводит :

– Спасибо.

За эти слова можно умереть – живите вечно…

– Тонка, тебе понравилось? – шепчет Милка, прижавшись к нему плечом. Её волосы перетекают и на его плечо.

– Да, Милка, – отвечает он.

– И всё?

– А больше нет слов, Милка… У меня таких слов нет…

«…Есть особые мгновения, они не повторяются дважды в жизни… Мне не хочется, чтобы они прошли напрасно. Для того, чтобы выразить их, наиболее подходят короткие по форме песни, которые можно создавать быстро… Я пишу такие песни потому, что люблю жизнь…»

«…Хрустальный шар – вот всё, что я хочу! Чтоб был передо мной большой хрустальный шар, когда я думаю о людях…»

«…Так и есть, счастлив не буду…»

«…Ты не представляешь, как я горд, что мы, ты и я, находимся в положении, когда можем кое-что дать людям…»

«…Смеяться над мечтами своей юности не буду, они не были смешными…»

(Миколоюс Константинас Чюрлёнис)

– Тонка, нам нужно расстаться!

– ?!

– Фу… извини! Мне нужно сходить к маме часа на два, вот что я имела в виду.

– Я так ничего и не понял…

– Это хорошо, что ты пока ничего не понял…

Вездесущие старушки и хозяйки снуют по улицам, отдыхающие, любящие свежий воздух (полезный!), то и дело попадаются ему по дороге в кемпинг. Но на полпути он останавливается и возвращается к её дому.

Антон смотрит на окна её квартиры. Она – за ними, но ничего не видно. Он прислоняется щекой к афише и ждёт…

Она выбегает из подъезда: на ресницах блестят капельки воды. И тонкие пряди прилипли к мокрому лбу.