bannerbanner
Анатомия сознания – II. Эссе о свободе воли
Анатомия сознания – II. Эссе о свободе воли

Полная версия

Анатомия сознания – II. Эссе о свободе воли

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 2

Надо заметить, Свендсен пишет красиво и понятно, словно читаешь захватывающий роман; он не кидается через каждое легкое слово трудным и рассказывает сложные вещи легким языком, а вот соглашаться с ними или нет – это дело выбора. Лично меня и позиция автора, и его уважение к своему читателю – очень вдохновляли.

Что значит детерминирован человек или нет?

Если под детерминизмом мы подразумеваем учение о взаимосвязи и взаимообусловленности всех явлений окружающей нас действительности, тогда человек как объект этой действительности тоже обусловлен. Получается я не могла в огромном море литературы не найти книги Свендсена – это было неизбежно. Ладно, эта неизбежность мне нравится: я не возражаю. Однако почему эта книга не попадалась мне, скажем, в середине апреля, в свой день рожденье, когда во мне только родилась идея текста? Почему мне попадались другие книге, одна из которым привела меня в бешенство? Почему вообще во мне родилась идея написать это эссе? Исходя из логики взаимообусловленности человека с окружающим миром, можно сказать: все это было предопределено. Если дальше продолжать в том же духе, то можно договориться о фатуме или роке; о том, что человек – игрушка в руках судьбы или богов; о мире, где все действия наши от рождения до смерти от нас не зависят, и мы обречены прожить некую уже запрограммированную кем-то жизнь – «на роду написанную». Следовательно, человек – детерминирован и несвободен.

Если оставить книгу в покое, то поведение моих детей также обусловлено возрастом, семьей, окружением и так далее, получается, они не могли вести себя иначе. Выходит, и я не могла на них не вызвериться, поскольку в итоге реактивная установка перевесила объективную, заставив забыть, что они просто дети, отчего вся моя учительская этика полетела в тар-та-ра-ры. Ладно, пусть так.

Но как объяснить, что эта группа была, что называется, на подбор? Ну, конечно, не все красавцы, не все богатыри, зато шумливой, глумливой и беспечной дерзости им всем было не занимать. Обычно в группе попадается пара-тройка шумных и дерзких оболтусов, которых приходится жестко осаживать и призывать к дисциплине, в то время, когда остальные быстро привыкают к правилам. Это была зеркальная группа: призвать ее к порядку не представлялось возможным. Получается, что кто-то или что-то собрало всех шумных детей в одном месте, как в анекдоте про пароход и грешников. Скорее да, чем нет.

Почему я так говорю? Моей трехлетней статистики по наблюдению за детьми2, конечно, мало, но все же: за первые два-три месяца в голове каждого учителя обычно складывается некий образ группы, как единого организма, которому присваивается тот или иной эпитет. Потом довольно интересно соотносить свои впечатления с впечатлениями коллег: часто они совпадают, в результате чего появляются «хорошие», «любимые», «адекватные», «ленивые» или «невменяемые» группы. В тот год пришли – звери, но я в своем патриотическом запале и одержимая другой моноидеей, видимо, плохо слушала коллег. Думаю, так было всегда: учась в средней школе, я очень хорошо запомнила фразу своей учительницы по математике о том, что за работу в девятом N нужно молоко за вредность давать. Фраза была брошена мимоходом через смех кому-то ещё – другому учителю, взрослому; я просто проходила мимо, и меня это тоже насмешило, понравилось. Не уходя большим социальным образованиям, где можно проследить законы развития, наверное, и я могу задаться вопросом: кто или что распределяет детей по классам так, что они друг другу весьма подходят по поведению, образу мыслей, интересам? Причем надо заметить, что здесь нет личного вмешательства детей или родителей, так как распределение идет слепым методом по алфавиту, по спискам поступивших, и в девяноста процентах случаев остается неизменным, поскольку переходы из группы в группу не являются массовой практикой. Кто же так хорошо нас слушает: наша судьба или рок?

Можно предположить, например, что ангел-хранитель каждого ребенка приходит в деканат и следит за тем, чтобы его подопечного направили в нужный класс. Это, конечно, бред… но, если бы это было так, то получается, что каждый ребенок говорит своему ангелу о желаемом и тот передает его просьбу таким же ангелам, которые принадлежат сотрудникам учебной части. И эта смешная двойная бухгалтерия, разрушает логику предопределённости и взаимной обусловленности всего и вся: пусть не мы напрямую, но за нас просили и хлопотами по нашим просьбам и желаниям. Выходит, что человек и недетерминирован, и свободен, просто за него хлопочут ангелы-хранители. А если слово «ангел-хранитель» заменить на слово «мысль», «мозг» или «сознание»? Тогда мы получим популярные научные и полунаучные теории о материализации наших мыслей.

Следовательно, поведение детей обусловлено их желаниями, и при желании они могли бы вести себя иначе. И я могла бы не ругаться, если бы не впала в иллюзию о себе самой. А.Д. не поддержал моего тщеславия, а я его. Мы столкнулись на одной мировоззренческой «кочке», и я как более сильная задавила ребенка, восстановив своё самолюбие за счет слабого. Обижать маленьких – это грех. Это мое убеждение, пусть и вложенное воспитанием изначально, но все-таки моё, поэтому «сверху постучали».

«Сверху постучали»: я остановилась, а А.Д. самодовольно решил, что вывел меня из себя. Если бы я изначально отдавала себе отчет в поведении, в каждой своей мысли и не утратила бы объективности, то «зверения» не случилось бы. Однако я оставалась глуха, хотя «сверху намекали» – трижды.

При этом первый раз, когда я только-только возвращалась к своему столу посреди притихших детей, в моей голове пронеслась четкая смешливая мысль: не ребята, а зверята; не воспитание, а дрессура; я укротитель. Это была мысль-картинка на уровне интуиции: четкая, ясная, моментальная. Второй раз я получила весьма серьезное впечатление, когда обнаружила, что человек может произносить слова, но не подразумевать за ними смысла. Это было интеллектуальное удивление. Последний случай пробил меня эмоционально: мне было столь стыдно и неловко перед собой, словно допустила грех зоофилии. Конечно, я так это не классифицировала, но чувствовала именно так. Е.С. был долговязым, прыщавым, полноватым, немытым мальчишкой с глазами навыкат, поэтому от одного представления, чем он занимался, глядя на фотографию, меня перетряхивало от брезгливости.

Однако в самолюбовании я окончательно утратила объективность и не слышала сама себя, когда то ли мой мозг, то ли сознание сначала намекали, а потом – ударили по телу, резко изменив событийный ряд жизни. Конечно, не у всех так радикально решаются ситуации, но со мной именно так. Меня закрыли на неделю в палате, лишив всех дел и детей, чтобы я наконец-таки остановилась и хотя бы просто подумала над своей жизнью. И бог с ней, с метафизической свободой воли, как глобальным концептом бытия для всего человечества, просто над своей личной жизнью и отношением к другим.

Что же с книжкой Свендсена? Получается, что и её мой мозг или сознание держали до момента, когда я стала готова оценить и понять её в полной мере, а до этого тренировали на других авторах, заставляя прояснять мысль. Ну, можно сказать и так, ведь бы я не «поругалась» с Сэмом Хариссом, то, действительно, многое бы могла пропустить и у Свендсена:

«Насколько нам известно, некоторые онтологические уровни скорее детерминированы, а некоторые скорее недетерминированы».

«Некоторые онтологические уровни… некоторое онтологические уровни… некоторые онтологические уровни…» – зацепилась мысль за строчку и стала ее кружить где-то в голове, пытаясь облечь в слово.

Человек явно существо сложное, иначе бы не было вокруг и около него столько споров и рассуждений. Мы живем с ручками, ножками, глазами и ушами во вполне овеществленном мире других вещей – это один уровень; а наши мысли живут еще где-то… ну, явно не совсем в голове, хотя через нее проходят, – это другой уровень. И эти два уровня друг с другом взаимосвязаны весьма сильно, ибо человек без головы – покойник, а без мозга – не совсем человек. И на первом уровне человек получается детерминированным, то есть взаимообусловленным со всем окружающим его миром и от этого нам никуда не деться, а на втором – нет, ибо мысль летает, где пожелает. В философии эти уровни называются: онтологическим – это мир мысли, сознания, бытия; и онтическим – это мир каждой проявленной вещи от какой-нибудь мышки до меня, которая сейчас пишет эти строчки.

Я уже много раз в этой жизни смеялась, говоря, что у Бога прекрасное чувство юмора: он исполняет все наши мечты. Если перефразировать, то на онтологическом уровне человек недетерминирован и свободен, а на онтическом – детерминирован и несвободен, поскольку все, что он придумал в своей голове в итоге так или иначе исполняется в реальности его жизни:

– Ты хотела быть свинаркой: получите – и распишитесь!

– Но постойте! Ведь я же уже передумала?!

Что еще мне понравилось у Свендсена? О, многое. Я полностью согласилась, что о сложных вещах в этой жизни надо думать и додумывать их до конца, иначе можно оказаться в Склифе или стать свинаркой, когда того совсем не ждешь, и посчитать это крутым подвохом по жизни. Правда, у умного человека это звучит как-то так:

«Кроме того, метафизическая свобода воли, похоже, тесно связана с ощущением осмысленности бытия, которое возникает тогда, когда мы верим, что наше будущее и будущее окружающих зависит от наших действий, что мы можем что-то изменить в этом мире».

Однако трактовка «свободы воли» как «свободы действия» заставила меня несколько поерзать, но и это я приняла. Просто в моей голове жила уже несколько иная формулировка: свобода воли – это Слово-Логос, где за греческим словом «логос» я разумела и речь, и мышление, и понятия – сознание, одним словом. В общем, то, что проявилось в ситуации с детьми как послания про «накажут» и «заболеешь» – предупреждения, да что там прямые угрозы, которые я спустила на тормоза и не послушалась. Что это было?

Это было прямое принуждение, как сказали бы ученые от нейронауки, моего мозга, для которого человек – игрушка или предмет манипуляций. Ну, дальше естественно доказывается: манипуляция – это грех, насилие и зло, с которым надо бороться. А с кем бороться? Со своим мозгом, который тебя предупреждает об опасности?

Ох, как таких книжек много сейчас. И спорить-то с ними очень трудно, ведь их пишут умные люди – ученые, а им ведь нельзя не доверять. Дети доверяют родителю, взрослому, учителю, а взрослый родитель и учитель доверяет авторитету – умному взрослому, который не просто много знает, а знает как правильно.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ИНКОМПАТИБИЛИЗМ, Или Слово о детстве

Вчера наступил май. Первый майский день я провела в тишине и спокойствии, в одиночестве и молчании, посвятив его Дику Сваабу и его книге «Мы – это наш мозг». Дик Свааб зашел чудненько, можно сказать, я с ним не спорила, а соглашалась, понимая, что так тоже можно: стоять на твёрдой почве материализма и проводить мысль об усложнении материи, эволюционировавшей от простейших до человека; что все сознательные, бессознательные, психические и прочие спиритуалистические, или духовные, процессы, можно объяснить физически и физиологически; что наш мозг – это наш кукловод, который задает наш образ ещё до рождения в утробе матери, программирует после рождения и во время жизни, а также принимает решения, сообщая нам об этом с задержкой. Вчера я была влюблена в профессора Свааба, и особенным уважением во мне отозвались его идеи и проекты о добровольном уходе людей из жизни, если те слишком больны, беспомощны или просто решили, что их жизнь подошла к финалу.

– Главное – не умереть, а умереть – достойно, – довольно часто в этом учебном году я проговаривала данную фразу своим студентам. Дети слушали, но не слышали. Падала мысль в основном на дорогу да в терние, но возможно где-то и в добрую почву. И прорастет она из гречишного семени лет так через двадцать, чтобы облечься в решение, которое примет за нас наш мозг еще до того, как мы об этом подумаем.

Укладываясь спать, я думала: действительно, мозг наш – это рояль, как говорила Татьяна Черниговская, или фортепьяно, или скрипка, или балалайка, короче, кому как повезет, но кто, собственно, играет на инструменте? Кто исполняет мелодию? Кто музыкант, один словом?

Дик Свааб и все умные люди, на которых он ссылается в своей книге, изучает, по верному замечанию Андрея Баумейстера, либо сломанный инструмент, либо с дефектом. А можно ли по руинам восстановить архитектуру здания? Да, можно, но это будет один из реконструированных образов, восстановленных с учетом культурной традиции, стиля, местности и времени постройки. Образ здания будет находиться в контексте культуры. И если мы находим руины в центре Европы и решаем, что они относятся ко времени пламенеющей готики, вряд ли в реконструированном образе наши камни примут вид первобытной пещеры. Но по какому образу ученые, исследователи-когнитивисты, реконструируют мозг? Проваливаясь в сон, я пыталась выяснить связь между собой и моим мозгом: кто кому из нас принадлежит: я мозгу или он мне?

В книге профессор размышлял о религии и ее установках, приводя одним из частных примеров устаревшую традицию мужского и женского обрезания. Про мужское обрезание я была несколько осведомлена, и поэтому оно меня не заинтересовало; а вот женское… с этим я прежде не сталкивалась, и поэтому решила «погуглить», прояснить для себя схему процесса. Первых трех строчек мне хватило для того, чтобы согласиться с профессором об изуверстве процедуры, но вот я решаю посмотреть картинки. Мне интересно, возможно ли, чтобы вездесущий интернет наглядно представил такое зверство. Соглашусь с Диком Сваабом: мой мозг дал мне команду – посмотри! Это особенность моего мозга: он любопытен, что-то там в нем сложилось таким образом, поэтому ему всегда интересно получить ответ, если он вдруг набредет на вопрос, или с энтузиазмом взяться за новую задачу, которую вдруг подкинет мир. Мой мозг любопытен, и я к этому привыкла.

Соглашусь, дальнейшее поведение тоже было совершенно инстинктивно, я не могла отреагировать иначе. Мне хватило трех картинок, чтобы резко застучать ладонями по столу и, закрыв глаза, глухо замычать, стараясь сдержать крик, который бы перепугал моих соседей. Думаю, тарабанила я секунд пятнадцать, но сдержаться так и не смогла, поэтому, резко схватив полотенце, закрыла лицо и закричала, дав волю слезам. Это была чисто инстинктивная реакция, также заложенная в моем мозгу тем или иным образом, однако эту мелодию страдания я разучивала многие годы, и вот теперь легким и быстрым этюдом проиграла, чтобы, пережив эмоциональный всплеск, вернуться к чтению как ни в чем ни бывало.

Мелодия: кто играл ее? Ее проигрывало мое тело, словно патефон, в который вставили знакомую пластинку: напряжение в мышцах и пальцах рук, сжатые скулы, губы, суженные глаза – физическая память боли; глубокие вдохи и выдохи, но вот слезы, крик, расслабление. Ее проигрывали эмоции: отторжение, неприятие, нежелание впускать в себя страдание неизвестной девочки, память – больно, жестоко, бессмысленно. Думаю, её проигрывал и мозг всплеском активности, которая, наверняка, отразилась бы на томограмме. Однако этого я утверждать не могу, ибо когда я говорила, что у меня шевелятся мозги, то подруга мне обычно отвечала, давление, и советовала попить таблетки. Следовательно, мелодию проигрывали мы с мозгом в «четыре руки». А если сюда добавить моё тело и эмоции, то рук получится больше. Или они тоже принадлежат мозгу?

Я помню, как они – мое тело и эмоции – разучивали эту мелодию, и какофонию, которая у нас получалась, тоже помню. Партитура есть, исполнители есть, инструменты были. И почему мы с мозгом не наслаждались музыкой? Кому она не нравилась: мне, у которой то слезки текли, то нервишки шалили, или мозгу, который утомился взрываться всеми зонами Брока и Вернике? И последнее: кто для нас с мозгом выбрал эту мелодию страдания? Или это мы так сами себе удружили?

Почему я об этом пишу? Потому что сегодня утром, открыла следующую книжку «Свобода воли, которой не существует» Сэма Харисса, и она у меня не просто не зашла, а с первых страниц вызвала стойкое эмоциональное отторжение и интеллектуально-интуитивное неприятие, хотя автор придерживается таких же взглядом, что и Дик Свааб.

Что же вызвало во мне столь сильное противоречие, несмотря на вчерашнее очарование профессором Сваабом? Харрис первым примером тотального диктата мозга и безволия человека привел историю жестокого убийства семьи двумя мужчинами, которые в детстве пережили много бед, поэтому в момент совершения преступления просто не имели «сознательного намерения кого-либо убить»: оно так само вышло. И вновь отклонение от нормы служит для обобщенных выводов, что распространяются и на людей, умеющих задумываться над своими действиями ещё в момент их свершения и наложить право «вето» на дальнейшие действия, как пишут те же ученые о сознании.


***

Когда я была еще совсем ребенком, не могу сказать возраста, то как-то смотрела по телевизору детскую сказку, где Иванушка геройски сражался со Змеем Горынычем. Я помню то чувство страха, которое заставило меня подскочить на диване и спрятаться за широкую спину отца, который сидел тут же. Наверное, я больно в него вцепилось, когда, движимая детским неуемным любопытством, подглядывала за действием на экране. Реактивная установка отца была поистине скорой и впечатляющей: меня отшлепали и поставили в угол, и телевизор не выключили. Вероятно, в моём мозгу тогда много чего активировалось, но снимка компьютерной томографии нет, поэтому я могу описать только внешние и внутренние признаки своего поведения.

Во-первых, мне по-прежнему приходилось подглядывать за битвой Иванушки со Змеем, ибо любопытство – это инстинкт. Во-вторых, страх, который тоже никуда не делся, теперь нужно было стоически переживать в одиночестве, а весь кортизольчик3, что продолжал выделяться, перенаправлялся в отшлепанное место. В-третьих, мое детское сознание, принявшееся за разглядывание угла после того, как отец-таки выключил телевизор на самом интересном месте, то есть в разгар биты, стала тревожить смутная и неявная мысль о какой-то неверности происходящего, но облечь ее в Слово мне не удалось. Вот была бы потеха, если, додумав мысль до конца, я бы повернулась к своему родителю и высказалась не только об абсурдности наказания, но также и о недостаточности уровня его осознанности, поскольку ему следовало бы с понимаем отнестись к моему детскому страху и, объяснив природу его происхождения, рассказать, что с этим делать и как жить. Однако как случилось, так случилось… А как случилось?

Во-первых, на инстинктивном уровне я поняла, если показывать страх, то можно получить и по попе. Во-вторых, страх никуда не уходит, даже если ты уже получил своё, поэтому логично его не показывать – может и не получишь тогда. В-третьих, во мне так и осталась нерешенной задачка: победил ли Иванушка? И это неудовлетворенное любопытство оказалось самой сильной эмоцией, потому что уже в полусознательном возрасте я снова увидела эту сказку, но ровно с того момента, когда Иванушка бился со Змеем и, досмотрев битву до конца, удивилась сама себе: современные Телепузики или Смешарики выглядят куда более устрашающе, чем Змей Горыныч в советской анимации. Однако я также продолжала помнить и свое детское впечатление от Змея, усиленное благодаря страху: он представлялся мне живым и совершенно реальным, то есть настоящим, как и мой страх. В-четвертых, осталось ощущение нечто смутного, что я не сумела выразить: и это была Мысль как одна из первых химический реакций, запечатленных мной на сознательном уровне, Мысль как нечто большее нежели просто – Я. В моей памяти живы фрагменты окна, дивана, ковра на стене, телевизора, Змея, угла, каких-то голубеньких обоев с рисунком, своего пальца, которым я вожу по стене, и чего-то смутного, что не вмещается в меня. Нет, попа у меня тогда не болела, мой отец не садист, я вообще не помню боли, только смутное нечто в грудной клетке, палец, обои… и снова забвение.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Свендсен, Л. «Философия свободы». – М.: Прогресс-традиция, 2016

2

мне не хочется точно считать, поскольку это не имеет большого значения: в среднем новый учебный год начинался со знакомства с двумя сотнями ребят.

3

Кортизол – гормон стресса

Конец ознакомительного фрагмента
Купить и скачать всю книгу
На страницу:
2 из 2