Анатомия сознания – II. Эссе о свободе воли

Анатомия сознания – II

Эссе о свободе воли

Маргарита Каменная

© Маргарита Каменная, 2019

ISBN 978-5-0050-7848-3 (т. 2)

ISBN 978-5-0050-7849-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПРЕДИСЛОВИЕ, или О чём этот текст

Здравствуй, дорогой читатель!

«Здравствуй, дорогой читатель…» – написала я и зависла в пространстве, потому что не знаю, как продолжать дальше…

Первые строчки, первые слова, первые буквы… всегда затруднительны: высказать мысль, значит задать ей рамки, вложить в строгое русло формы. Однако мысль всё равно заживет сама по себе, побежит всё дальше, дальше и дальше, каждый раз стремясь нарушить границы заданной темы.

О чём я хочу написать – отражено в названии, но получится ли – большой вопрос, но я всё же рискну. Риск – дело добровольное, любопытное, хотя и не безопасное, потому что, когда доберусь до искомого, искомое может мне совсем не понравиться, однако деваться от него уже будет некуда. Что послужило толчком к данному тексту? Этот вопрос будет более верным.

Всю неделю до своего дня рождения я слушала лекции Андрея Баумейстера о метафизике сознания и стяжала свою бездарность, поскольку другой c потрясающей легкостью говорил о предметах моих нелегких дум на заданную тему. Зачем? Мне было интересно. Уж, очень красиво говорил другой!

И вот в свой день рожденье, в тишине и спокойствии утра, дослушивая последнюю – итоговую – лекцию, я сильно зависла в пространстве. Не пытаясь пересказать лектора, суть её заключалась в том, что классические воззрения признают за человеком свободу воли, а следовательно, вместе и ответственность за свои поступки, за которые следует наказание или поощрение. Неклассические – современные – воззрения не признают за человеком свободы воли, а следовательно, и ответственности за поступки тоже не признают, а где нет ответственности – нет и наказаний с поощрениями, хотя про поощрения речи не шло. Иллюстрация тезиса была следующая.

Представьте, живет семья из трех человек: папа, мама и шестилетний сын. И вот у мамы день рождение. Папа с сыном покупают пирожное, которое вечером станет украшением праздничного стола, но днем ребенок не может избежать искушения и съедает все сладкое, затем красиво завязывает коробку и ставит ее в холодильник в надежде, что никто ничего не заметит. Однако папа, придя с работы, что-то ставит в холодильник и обнаруживает недостачу.

Действия папы? Действия папы могут развиваться по двум вариантам: классическому и неклассическому.

В качестве параллельного примера лектор привел пример из своей жизни, когда он бы солдатом срочной службы. Товарищи по службе оставили ему на хранение коробку пахлавы и вечером обнаружили стопроцентную недостачу. Действия товарищей? Тут события развивались без вариантов, как говорится, старая добрая классика: «Ах, какой же ты нехороший человек, Андрюша! Мы хотели чай со сладостями, а теперь придется пустой пить. Нехорошо это, Андрюша, нехорошо». Это были, видимо, очень продвинутые молодые люди, потому что, максимально минимизировав свои реактивные установки, они простили виновника, однако пообещали пахлавы на хранение больше не оставлять.

Что же наш молодой отец, обнаруживший пропажу пирожных?

Вариант первый. Следуя классическим воззрениям на свободу воли, отец должен проявить реактивную установку и как-то наказать своего маленького сына: отправить спать, лишить гаджетов или сладкого на целый месяц, воззвать к совести – одним словом, провести воспитательные работы. Вариант второй. Следуя неклассическим воззрениям и помня, что ребенка искушала любовь к сладкому, которой он противится не в силах, наш продвинутый отец сдерживает свою реактивную установку и предлагает сынишке снова отправиться в магазин за пирожными, то есть просто решить проблему, ибо без пирожных праздник будет неполным.

Это была легкая и смешливая иллюстрация к серьезным проблемам, над которыми ломают головы умные люди. Продвинутый папа идет с ребенком в магазин, потому что знает: свобода воли – это иллюзия. Продвинутые солдаты тоже это знают, поэтому лишь красочно описывают последствия и вытекающие из них следствия за «тихушничество»… и тут я рассмеялась.

Я долго смеялась. Я несколько раз принималась смеяться, когда вдруг в моей голове впервые в жизни возникла картинка альтернативного прошлого: «Милый, ты мне изменил? Ну, конечно, я все понимаю: это был не ты, это все твой мозг устроил. Свобода воли – это иллюзия…» О, как это было весело! Я очень пожалела, что не была столь продвинутой когда-то, ибо лишила себя такого веселья: «Что теперь нам с тобой делать, малыш? Идем в магазин за матрешкой! Не хочешь матрешку? Тогда мартышку? И мартышка не по душе! Скажи мне, мальчик, кого приготовить мне на обед?» Эта картинка от души повеселила меня, поскольку сама в себе содержала спасение: «милый» носил эпитет бывшего, поэтому мне было весело представлять его бывшую физиономию, с которой разговаривала «Я» -настоящая.

Однако пора было собираться на работу, и мысль, так насмешившая меня, осталась недодуманной, затем в дороге потерянной, но где-то по пути вспомненной. Ситуация «милого» требовала додумывания.

Было утро. Суббота. Путь на работу, но думалось мне совсем не о ней. И я позволила себе роскошь: моя свобода воли за счет свободы выбора другого, отчего, зайдя в класс, тут же напутствовала «детей»:

– Я правильно понимаю, суббота, у всех свои дела, заботы? Короче, у вас есть десять минут, чтобы решить, чем мы сегодня занимаемся – своими делами или… работой?

Через десять минут я поднялась в аудиторию с кофе, чистыми листами бумаги, ручкой, карандашом, ластиком и, открыв окно, села за рабочий стол додумывать мысль. Суббота мне подарила выходной, дети – свободу, а день рожденье – мысль к обдумыванию.

Кто мне подарил через смех такую трудную мысль и зачем? Это нам предстоит, читатель, узнать с тобой вместе, когда доберемся до заключения. Мысль – штука тонкая: не думать – нельзя и думать – нельзя, если не готов к последствиям; думать плохо – дважды нельзя, думать хорошо – всегда должно, но очень трудно. А кто решает: что – хорошо, что – плохо? А кто решает: что – должно, а что – нет? Полагаю, это лишь первые вопросы, за ними потянется – вереница.

Рассуждать, читатель, мы станем теоретически, а вот иллюстрировать теорию мне придется практически – ситуациями из жизни как сданными в архив, так и текущими. Свои случаи ты подберешь и подставишь сам. Смею надеяться, что ты пойдёшь со мной до конца. Обещаю стараться и не позволять тебе скучать. Однако должна предупредить, нам предстоит весьма опасное путешествие: я не знаю куда уведет нас мысль и как это отразится на жизни. Мы идём туда – не зная куда, идём за тем – не зная зачем, найдём то – не зная что. Мы обязательно куда-нибудь да придём, что-нибудь да найдём, а вот сколько, что и кого потеряем в пути – это вопрос, большой вопрос. И чтобы нам легче было продвигаться в дебрях долгих рассуждений, позволь мне представить героев – иллюстрантов повествования и сказать пару слов о себе.

Я начала этот текст в первый день сорок первого года своей жизни за столом в одном из частных московских колледжей, где работаю преподавателем русского языка и литературы. Поэтому часто в повествование будет вплетаться слово «дети» – детям от шестнадцати и выше. Также будет встречаться слово «сын» – этому герою двадцать два. Будет пробегать слово «подруга»: и это либо моя Юлька, школьная подруга, наперсница дней суровых, ставшая врачом, либо Джана – человек, которого подарил мне мир, когда я потеряла для себя Юльку. Слова «папа», «мама», «сестра» – это моя семья. Все остальные герои – ситуативно.

Теперь о героях трудных. Слова «мозг», «сознание», «тело», «культура», «миф» – эти мои любимцы будут чаще иных гулять по строчкам текста, они не жуткие, но очень – трудные. Я постараюсь быть точной употребляя их. Слов, которых не понимаю, постараюсь избегать. Умные люди пишут очень умные книжки, и мой мозг часто ломается, отказываясь их понимать, и в моей голове – каша. Ох, уж мне эти умные люди – ученые! Какие жуткие и трудные слова они знают, а как легко ими жонглируют! Прости, читатель, я не умный человек, поэтому как дурак, всё познающий на своих ошибках, могу прицепиться к какому-нибудь очень «тёмному» для меня слову или мысли… и мучить тебя и себя этим. Прости заранее…

Какая у нас цель? Решить вопрос: есть ли свобода воли у человека или нет? Зачем?

На этот вопрос у меня пока нет ответа…

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ДЕТЕРМИНИЗМ, или Слово о детях

Почему родилось «Слово о детях»? Потому, что в умной и хорошей книжке Ларса Свендсена «Философия свободы», мне вычиталось:

«В Средневековье был проведен целый ряд судебных процессов над животными. Одним из наиболее известных примеров является случай во французском городе Савиньи, где в 1457 году свинья была осуждена за „преднамеренное и безжалостное“ убийство пятилетнего мальчика. Более того, на скамье обвиняемых оказалась не только сама свинья, но и шесть ее поросят. В соответствии с принятой практикой судопроизводства, свинье и поросятам был назначен адвокат, произносивший речь в их защиту. Спасти свинью ему не удалось, однако поросята были оправданы несмотря на то, что их застали на месте преступления перемазанными в крови жертвы. Смягчающим обстоятельством послужил их юный возраст и тот факт, что они пошли на преступление под влиянием матери. Надо отметить, что на других подобных процессах обвиняемым часто выносился обвинительный приговор в числе прочего и потому, что они громко хрюкали и проявляли всяческое неуважение к суду. Количество подобных судебных процессов достигло кульминации в начале XVII века, однако они продолжали совершаться еще многие десятки и даже сотни лет: последние примеры относятся уже к XX веку».1

Могла ли я этого не прочитать? Могла, так как книг по теме свободы воли очень много: и в этом море литературы можно утонуть. Однако эту я открыла после двухнедельного перерыва моих штудий на данную тематику, что называется, по случаю. Это было в последний день мая, когда, счастливо простившись с учениками, я наконец-таки могла полностью посвятить все свое время желанными занятиям. В этом двухнедельном промежутку мысль моя, конечно, все равно, так или иначе, кружилась вокруг свободы и разных понятий с ней связанных: воля, сила, мозг, сознание, интеллект, инстинкт и так далее. Почему? Я решала для себя вопрос о свободе воли, а заодно проверяла теории – практикой.

Могла ли я этого не прочитать? Нет, не могла! Беглый просмотр книги привел меня в возбужденное состояние: наконец-то мне встретился автор, чьи мысли о свободе воли были приятной мелодией, поскольку в них я нашла подтверждение своим, то есть, проще говоря, я подсознательно искала информацию, которая бы помогла мне укрепиться в своей точке зрения: мне нужна была апелляция к авторитетному мнению, и я ее нашла. Во мне все встрепенулась к радости, когда я прочитала:

«Насколько нам известно, некоторые онтологические уровни скорее детерминированы, а некоторые скорее недетерминированы. Мы не имеем ответа на самый важный вопрос: детерминирован или нет человек. Вследствие этого мы не можем отдать предпочтение одной из описанных концепций свободы».

– Ну, да… точно… так оно и есть… – однако этому воплю согласия предшествовало долгое думание над одной из своих жизненных ситуаций, но вот в такое красивое и емкое слово весь её смысл облек другой.

***

Это случилось в прошлом учебном году, осенью, в третий год моей работы в колледже; мне было тридцать девять с половиной.

Это была группа ХХХХ мальчиков программистов. Это была очень тяжелая группа, где все дети оказались как на подбор с огромным фрейдистским эго и напрочь отсутствующим сознанием, то есть они очень много о себе мнили и мало смыслили, однако я поняла это далеко не сразу. Здесь со мной шутку сыграла моя некая априорная установка: все люди – это человеки, все дети – это люди, но некоторые из них еще недовоспитались до человеков. Патриотического пафоса к жизни мне никогда было не занимать, и в тот год жизнь предоставила мне широкое поле для довоспитания.

Впервые я заподозрила, что что-то не так на уроке литературы, когда, поотбирав телефоны, неимоверным усилием воли заставила детей молчать и слушать себя. И вот в короткий момент тишины, когда мне удалось добиться внимания к предмету, дверь в аудиторию отворилась, и какая-то женщина попросила выйти на пару слов. Я подошла и, встав в простенке, поинтересовалась, что ей нужно, параллельно наблюдая за начинающим волноваться морем детских затылков: женщине нужен был список литературы для одного из моих нерадивых прошлогодних учеников. Я сослалась на занятость и попросила ее подойти на перемене, но она оказалась неприятно настойчива, поэтому мне пришлось быстро проговаривать основные произведения классиков, понимая, плакала моя дисциплина. И тут я краем глаза замечаю, что одни из учеников – Е.С., улучив момент, стал продвигаться на полусогнутых к преподавательскому столу за своим телефоном:

– На место! На место я сказала! Сидеть! Быстро!

Стекла в аудитории дрогнули, дети вжали головы в шеи и затихли, Е.С. от неожиданности присел, у пришедшей подкосились колени, а я офигела сама от себя и перевала взгляд на мамашу:

– Да-да… я понимаю… я позже… на перемене… потом… как-нибудь зайду… да-да… зайду… – залепетала просительница.

Кивнув, я закрыла дверь и направилась в полной тишине на место, страшно гордясь собой: о, как могу!

Второй раз странное случилось на уроке русского, когда двое оболтусов – уже известный Е.С. и А.Д. – наперегонки изощрялись в дурном словоблудии, но не просто так: они блудили словами, смысла которых не понимали, но в своей непосредственной обжорливой радости множили мерзость запустения. Это тоже была моя вина: не оценив уровень умственного развития группы, я задала домашнее задание, которое позволяло при желании давать пошлость трактовок. Что за задание?

Обычная скучная тема синонимов и антонимов в русском языке становилась куда веселее, когда дети, получив классический анекдот про Ольгу и отца Онуфрия в окрестностях Онежского озера, вставали перед необходимостью придумать максимальное количество синонимов к словам «очаровательная» и «отвратительная», которыми я заменяла слово «обнаженная». Победителю обещались две пятерки, за пятьдесят синонимов – автомат в семестре, за продолжение истории еще одна оценка при условии, что все слова будут на «о» и сюжет некрамольный. Два года это задание вызвало бурный и смешливый отклик, все были счастливы.

И вот на третий год я сталкиваюсь с пошлостью, которая осознается моими оболтусами как достоинство и умение быть душой компании. Впрочем, шок я испытала, когда поняла, что в слово «отростóк», которым отец Онуфрий охаживал Ольгу, А.Д. вкладывали смысл «молодого побега растения», однако функции он выполнял совсем не растительного содержания. В этот момент во мне все смешалось – люди, кони: резко осадив А.Д., я не стала прояснять смысла действий отца Онуфрия и сменила тактику в группе, перестав заниматься импровизациями в рамках заданных тем.

Третий раз странное случилось на перемене: ко мне подошел Е.С. и, показав фото на телефоне, спросил:

– Это же вы?

Я взяла телефон и, бегло взглянув на фотографию, согласно кивнула. Это была моя давняя аватарка из Контакта: там молодая женщина, закрыв глаза, счастливо улыбалась солнечному свету, пробивающемуся сквозь молодую зелень сибирского парка.

– Я так и думал, – ответил он и, забирая телефон обратно, инстинктивно, то есть неосознанно от слова «совсем», сотворил в пространстве излюбленный жест Майкла Джексона, отчего в моей голове тут же пронеслась картинка из какого-то комедийного сериала с участием Кортни Кокс.

Этот жест у Е.С. был инстинктивный и уже давно неприятно резал мне глаз, порой так и хотелось язвительно посоветовать детенышу читать побольше, а рукоблудить поменьше, но его преданный взгляд, попытки к разговору и желание понравиться смягчали, заставляя снисходительно терпеть излишне впечатлительного мальца: я умела впечатлять, так что это была моя вина.

Е.С. ушел, а я несколько дней гасила с себе отчаянный смех с горечью негодования: конечно, приятно ощущать себя желанной, но не таким же способом. Высыпав тазик пепла на голову и обругав себя, как только можно, я перестала смешливо улыбаться всем и особенно Е.С.. Подобная мерзость в моей практике случилась впервые. Что я чувствовала? Унижение, и чем больше времени проходило, тем сильнее оно становилось и, разрастаясь, словно раковая опухоль, пересиливало не только мой горький смех, но и дурное самодовольство, ибо как бы я не хотела себе в том признаваться, но Е.С. был моим наказанием за Ванечку… и никакое самоотрицание мне не помогало.

Это было последнее третье предъявление того, что надо остановиться и подумать хорошенько над происходящим, но я не прислушалась к этим сигналам. Почему?

Вот записи из моего дневника того периода:

«25 сентября. О работе… Пошла третья неделя. Устаю, но счастливо и плодотворно. Третий год: моя беспрестанно шутит; дети, к удивлению моему, слушаются, а иногда, завалившись всей группой, чтобы сказать, здравствуйте, М.Г., приводят в смятение; к лекциям еще не готовилась по-настоящему, живя за счет прошлых сует».

«07 октября. Работа… Шесть дней в неделю + репетиторство: следующая уже без выходных. Начались вечерники и заочники, и я не могу сбежать раньше времени, так как они просят, видимо, еще с непривычки, проводить все в полном временном объеме. В положительном самолюбовании так и хочется заметить: им нравятся мои лекции, ну, просто бла-бла-бла…

Для маленьких детей (первый курс) моя слава идет впереди меня: второй курс просто в восторге, что малышей ждут те же испытания, которые выпали на их долю горькую в прошлом году, когда мы вели войны за чистоту языка. Вижу: с какой легкостью покоряется старший курс, если попадается; с каким трудом и сопротивлением подчиняются младшие; и что для одних – смех, другим пока – мука».

Я заигралась, натурально, заигралась в «клевую училку»: мне нравилось видеть не только плоды трудов своих, но также и ощущать уважение, когда, проходя мимо длинным коридорами, только и слышишь: «Тихо! Тихо! Она идет!»; мне нравились глаза старших детей, которые смотрели с первых парт и внимательно слушали; мне нравилось шутить и вспоминать прошлогодние проказы, когда забыто все дурное и трудное. Дети за лето сильно меняются: они каждый раз приходят новыми, их приходится открывать заново, но это уже приятное общение, построенное на базовом доверии и знании другого. Исходя из опыта, я думала, что справлюсь, поскольку первая половина года всегда обычно уходит на привыкание к новым условиям и обстановке.

И все бы, может быть, и ничего, но… А.Д. не успокоился и продолжал импровизировать в рамках доступных ему тем, отчего спустя короткое время на очередном уроке я «вызверилась»: и это был уже тормоз. Что случилось?

А.Д. принялся доказать, что он крутой программист, поэтому в гробу он видал и русский язык, и литературу, и вообще всю эту культурную галиматью. Нет бы оставить ребенка в покое: я попытаться убедить А.Д. в необходимости галиматьи, решив зайти с его поля, благо сын учился на программиста, поэтому некоторым дилетантским словарем в этой области я владела и, хотя ситуация была щекотливой, бросилась в бой. Названий трёх базовых языков программирования с просьбой объяснить их концептуальные различия хватило для того, чтобы меня в полу-явной форме послали туда, где и Макар с телятами не был. А.Д. не только не знал концептуальных различий, он не знал даже названий этих языков, однако принялся доказывать, что я просто лох. Это привело меня в некоторое замешательство, так как я могла просто неверно сформулировать вопрос в неизвестной для себя области, но я все равно попыталась вернуться к предмету нашей дискуссии, намереваясь доказать, что русский язык, как минимум, необходим для умения излагать свои мысли:

– Подождите, давайте снова. Расскажите мне о различиях между Питоном и Ассемблером так, чтобы даже я сумела их понять, – осторожно начала я.

Однако А. Д. вновь сумел выкрутиться, превратив меня в «лоха чилийского», когда свел предмет нашего высокоинтеллектуального дискурса к деньгам, бабам и их месту в этой жизни. Я как «лох чилийский» попыталась снова вернуться в русло заданной темы, но А.Д. привел и здесь контраргументы. Я не помню его контраргументов, потому вызверилась, то есть позволила себе проявить реактивную установку в полной мере. Что сделала?

Не переходя на язык А.Д., моя стала доказывать этому нерадивому мальцу, что он есть «ничтоже» без эпитета «сумнящееся». Филиппика моя была страстна настолько, что все дети запомнили ее, как один. Речь моя была продолжительная настолько, что я сумела поймать в себе ощущение абсурдности ситуации: адресат ни слова не понимал. А также уловить мысль, родившуюся вне меня, словно пришедшую из пространства:

– П*** (слово матерное)! Накажут!

Я резко остановилась, на полуслове, и в классе на какое-то мгновение воцарилась абсолютная тишина, так что я сумела и осознать, и запомнить эту пришедшую из ниоткуда мысль: «Накажут, нет, за это просто убьют», ибо с моей стороны подобная реакция была непозволительной роскошью. Когда пространство зашевелилось и А.Д. попытался что-то сказать в свою защиту, я вежливо попросила его заткнуться и не открывать больше рта – никогда. Это язык А.Д. понял. В аудитории стояла тишина.

– Знаете… – начала я, глядя куда-то в пространство, поверх детских голов. – Когда я была совсем ребенком… то как-то дядя меня взял на свиноферму… там я впервые увидела огромную свиноматку… она лежала на боку, а возле нее копошились маленькие, чистенькие, розовенькие поросята… это впечатление было настолько сильным, что я до девятого класса всем говорила, что хочу стать свинаркой… все надо мной смеялись, но это была мечта…

– А почему стали учителем?

Я очнулась и улыбнулась детям: Слово было озвучено, ситуация стала.

– Выросла и передумала…

Мы рассмеялись: инцидент с А.Д. был исчерпан.

Однако «Слово о мечте» я не потрудилась додумать до конца: это была ошибка. Почему я этого не сделала, когда могла? Кроме детей у меня был и другой ворох забот и хлопот, требовавших внимания. И вот в этом самом ворохе я и закружилась: много мыслей в тот период во мне оставались недодуманными, в Слово не облеченными. Я не остановилась, даже когда, спустя некоторое время после инцидента с А.Д., ехала в метро и вдруг! снова «поймала» мысль: «Ты заболеешь смертельной болезнью…»

Мысль эта упала в меня и уже никуда не уходила, я ее постоянно помнила, но ничего не делала, просто носила в себе: в метро закрывалась платком, чтобы не подхватить туберкулезную палочку – и это всё, несмотря на то, что жизнь вокруг меня обращалась в хаос, которого, конечно, никто не замечал, кроме меня, поскольку у каждого из нас – свой мир. И мой мир вскоре рухнул:

«09 декабря. Дела и события перед Новым годом…

– ошиблась с Л.Г. в употреблении местоимений: стресс…

– трижды «вызверилась» на детях: стресс…

– n-ое количество раз привела в пример детям своё «вызверивание»: стыд…

– «вляпалась» с философией: детский сад, глупость, дикость, стресс…

– раздражаюсь многими людьми: нервозность, стресс…

– и т.д., и т. п.

Напряжение в последних неделях и постоянное стрессовое состояние начали переходить в разрушение и глупости вокруг и около пространства жизни. Отсутствие стабильности внутренней стало выражаться в хаосе внешнем».

«15 декабря. Послание сыну… Привет, сын. Я в больнице, у меня все хорошо, так как если будет нехорошо, то тебе об этом сообщат.

Пишу на случай, если нам больше не придется с тобой поговорить…

Во-первых, помни и знай, что я тебя люблю. Мне было радостно и гордо быть твоей матерью.

Во-вторых, знай, я считаю тебя очень, очень талантливым человеком. Живи так, как подсказывает тебе твое сердце, а сердце у тебя большое и доброе, то есть созидательное и золотое.

В-третьих, обо мне помни, но не печалься: я прожила хорошую жизнь. Жаль только, что не все успела доделать, но и это глупости: ты сумеешь сам распорядиться всем и даже лучше.

А теперь о суете:

– в тумбочке под принтером, в черном портфеле, документы…

– …

Завещание

Я, …, находясь в здравом уме и трезвой памяти, без какого-либо внешнего принуждения, сообщаю после себя следующее…».

***

Что же во мне вызвало бурю восторга от чтения «Философии свободы» Ларса Свендсена, когда я дошла до строчек в заключении главы:

«Насколько нам известно, некоторые онтологические уровни скорее детерминированы, а некоторые скорее недетерминированы. Мы не имеем ответа на самый важный вопрос: детерминирован или нет человек».