Грозный – Василий Блаженный. Истина-весть

– Тетушка, дорогая, возможно дядя был прав! —удрученный Василий ухватился за эту мысль.

– Раздор меж молодыми начался до литовки, – не согласилась Лукерья.

– Спорить не буду…

– Опосля того, Васенька, у нас одно за другим покатилось… Пережив потрясение, дорогой мой муженек свалился; хватануло его – не разогнуться! Поползал, покряхтел – долго не жил после того. Ушел… Одна беда не ходит. (Весть).

Тетушка Лукерья не голосила, не рыдала. Слезы живым потоком лились по ее щекам, и она не успевала их вытирать. Платок стал мокрым, хоть отжимай. Она его выбросила. Сдернула кружевную салфетку из ларя.

– Выходит, родители скрывали от нас с братом… правду, – изумленно пролепетал Василий Шуйский.

Лукерья поднялась, прошлась по горнице, плеснула воды в лицо, старательно вытерлась льняным полотенцем. И уже вовсе спокойным голосом произнесла:

– Ох! Каким же твердолобым ослом оказался твой батька! – осуждая, покачала она головой. – Не уразумел, что сия женитьба сыграла бы на руку всему роду Шуйских! Все были бы в выигрыше: и племянники, и дети, и внуки… Стали бы настоящими ханами, а не токмо по бумагам, – с сожалением воскликнула она.

– Да се в голове не укладывается! Что нашло на батюшку? Отчего забаламутил?!

– Трудно сказать.

Тетка Лукерья села на мягкую кушетку, укуталась вязаным платком и от того показалась Василию добродушной и вовсе близкой. Однако эта близость мигом улетучилась, когда она обратилась к нему. Лукерья скользнула взглядом по лицу племянника и, словно оправдываясь, быстро заговорила:

– Василь, вот потому-то дед Шуйский рассвирепел и наказал твоего батюшку, а дед был лют! А как по-другому?! Не гневаться? – полыхнула Лукерья.

– Я уже ничего не знаю, – с навернувшимися слезами проронил Василий. – Я не ожидал такого от отца. – потрясенно выдавил он. – Вся жизнь пришла к краху…

– Да кто ожидал? Оказавшись глупым бараном, брат на всю Московию чудес накуролесил: долгонько не утихали толки!

Василий Шуйский понимал, что разговор окончен и ему следовало удалиться, чтобы гнев тетки не переметнулся на него. Он поискал повод откланяться, пока не нашел. Самое простое: решил продолжить трапезу. Так и сделал.

– А как дальше сложилось у кузины? – спросил, между прочим, зная ответ наверняка.

– С дочкой-то? – тяжело вздохнула Лукерья. – Известно. Авдотья не смогла перенести горя и отправилась в монастырь. (Весть).

– Нашла успокоение душе…

– Ивась с отрядом сопровождал ее до места и долго отговаривал от такого решения, а она уперлась – ни в какую!

«Чего батюшка впутался?» – поохал Василий, вдруг

принявшись уплетать крохотные вкусняшки-варенички. От потрясения у него прорезался зверский аппетит.

– Как слепота нашла на брата: пошел вразрез с выгодой всей семьи! Все хлебнули… И я теперь лишена и мужа, и дочери, и внуков, и радости жизни…

– И мы с братом… всего лишены: обделенные! – не удержавшись, выпалил Шуйский и умолк.

Василий переполнился горькими событиями родни, повлекшими за собой раздор Шуйских, до такой степени, что ему стало не по себе. Он вспомнил свое нищенское прозябание, когда приходилось экономить на всем. Ему, родовитому, приходилось с трудом выкраивать средства на наряды и даже на пищу, постоянно беря взаймы у ростовщиков и купцов! Экая подковырка над натурой! Он откровенно, почти до слез, стал жалеть себя.

Шуйский попытался представить ситуацию иначе: себя на одной ступени с Великим ханом Василием – в почитании, в сытости, в довольстве, в роскоши! Невольно крякнув, зажмурился. Василию Шуйскому стало невыносимо жарко: пот выступил крупными каплями по лбу.

– Осознал?! – обратилась к нему тетушка, прочтя по лицу племянника душевный переполох.

Василий грустно вздохнул. И вдруг разгневался, не желая отпускать от себя сытую роскошную жизнь! Рубанув кулаком по столу, взревел:

– Какой то бред! Тетушка, коль у хана с кузиной все было полюбовно, отчего он впопыхах женился? Не разобрался, а сразу уверовал в ее порочный нрав?

Лукерья задумалась.

– Трудно сказать. Сие мне тоже не дает покоя, – грустно проронила несчастная женщина.

– Взрослый человек, а поступок юнца!

– Я так не думаю. Пожалуй, причиной разлада стала разница в их возрасте. Похоже, государь подумал, что дева собралась за него не по любви, а ради своекорыстия! А Авдюшка, знаю, полюбила Великого хана.

Однако дело было в другом. Лукерье самой и никому иному не ведомо было, что братец Василий постарался на славу: он разыскал в глухой деревушке деда ворожея-колдуна, заплатив ему достойно. И тот предпринял страшные заклятия на разрыв влюбленных, зачаровав государя Василия, отвернув его от Авдотьи. (Весть).

Выкричавшись и выплакавшись, Лукерья и Василий Шуйский почувствовали доверие один к другому. Неуловимая сила восстановила порушенные родственные связи.

– Уж не помню, сколько прошло времени, Великий хан все же явился к нам. Помню, встревожен был чем-то. Спросил Авдотью. Я без утайки поведала обо всем, хоть дочь не велела.

– И что сказывал хан?

– Ничего. Выслушал молча. Только лицом почернел, – не привычно по-матерински тепло заговорила Лукерья. – На Великого хана было страшно глядеть. По правде сказать, я испугалась за него.

– Нашли, кого жалеть!

– Как не пожалеть? Почти свой… Я к нему как к сыну прикипела. А он так разволновался, так разволновался: губы задрожали, на глаза слезы навернулись. Вдруг мешочек золота достал, хотел вручить… Токмо я отказалась.

– Так взяли-бы золото, не лишнее!

– Не до золота было, – махнула рукой Лукерья. – Я, разгневавшись, выплеснула государю, что ни за какие богатства мира не смогу купить внука и не возвращу порушенную судьбу дочери! Потом хан резко поднялся, неловко простился…

– Ты гляди, каковы дела… – сожалея, проронил Василий Шуйский, принявшись курсировать по горнице. Вдруг остановившись, повернул пылающее лицо к Лукерье. – Поди, не случись литовки, так и помирились бы… они с кузиной!

Лукерья кивнула головой.

– А что? Помирились бы, – согласилась она. – Сказывали дьяки, Великий хан добивался встречи с Авдюшей в монастыре.

– И что?!

– Встретились. Да разве на пожарище поднимешь дом? Поговорили. Да токмо горечи друг другу добавили.

Шуйскому стали понятны намерения тетушки в отношении землевладения, и он сокрушенно вздохнул, понимая, что ее решение по наследству единственно верное.

По растерянному взгляду племянника и по его суетливым движениям Лукерья поняла о терзаниях Василия.

– Вася, ты же помнишь, как справно и ладно мы жили! – не унималась Лукерья. – Ничего не предвещало беды! Я думала, так и доживем с мужем в ладу до старости, наставляя внучков! И вдруг, как ураган в дом ворвался: все расшвырял… Нет семьи! Ничего нет! Как я еще живу, небо копчу?! Сорюсь с челядинами, с дворовыми – хоть какое-то утешение! – выплакавшись, пожаловалась тетка, смахнув набежавшую слезинку.

– И то! Чего еще можно хотеть от жизни?! – согласился Шуйский, сострадая тетке, а больше себе лично. – Понимаю. Ничем не могу помочь.

Шуйский решил, что приспело уходить, и он поднялся раскланяться, старательно вытирая рушником лицо и руки.

– Ты-то?! – вдруг всколыхнулась тетка. – Можешь! Ты можешь помочь!

Василий Шуйский с удивлением взглянул на нее.

– Чем? Гуторьте.

– Мести хочу!! – пылко загорелась она.

– Нужно простить, тетушка! Авось, Господь сам…

Шуйский поспешно направился из трапезной. Лукерья его догнала. Остановила, резко ухватив за руку.

– Вася, Вася, о чем ты?! Невыносимо… ждать, пока Господь… громыхнет! Хочу своей рукой… покарать! – гневно выкрикнула несчастная женщина.

– Се грех. Дорогая тетушка, нельзя озлобляться.

– Все купаемся в грехах! А если там, – она указала на грудь, – уже ничего не осталось, кроме жажды мести? Чем жить? – она спрашивала у него ввалившимися глазами: лютыми в ненависти, жадными и настырными.

Василий мягко отстранился, снимая руку тетки с плеча.

– Тетушка, не отчаивайтесь!

– Молчи, молчи, дружок! Удружи! – горячо зашептала Лукерья. – Коль успокоил бы ты меня мщением, я бы большую часть вотчины отписала вам с Иваном!

Василий Шуйский опешил. Чего-чего, а в роли мстителя он себя не представлял.

– Вы о чем, те-е-е-етушка?! – запнувшись и напустив на себя вид не понимающего человека, строго вопросил он.

– Все ты понимаешь, голубчик, да токмо юлишь! – насмешливо бросила она. – Обещаюсь, отпишу землю. Мое слово крепко! – твердо произнесла тетка. – В монастырь довольно небольшой части.

Лукерья придвинулась к Василию ближе и уставилась ему в глаза, горя дикой злобой и ненавистью, зашипев по-змеиному:

– Одного желаю: сжить Великого хана и ханшу Елену со свету! Помоги в этом! – настойчиво умоляла она.

У Василия Шуйского внутри судорожно затрепетало сердечко, и он ощутил неприятный холодок, страх, сдавивший грудь. Тетушка ждала его согласия, а он молчал. Василий хотел бы заполучить наследство, не ввязываясь в то, о чем просила Лукерья. Это было страшно.

И он потопал до двери, готовый дать стрекоча из терема. Шуйский так бы и поступил, но его настоящая нищенская жизнь притянула камнем. Тетка резво догнала, став на проеме двери, закрыла выход. Лукерья не отрывала глаз от племянника, вцепившись, словно паук в жертву.

И Шуйский вдруг почувствовал, что его добро-порядочный настрой тает, улетучивается, подчиняясь чужой властной воле.

– Подумай, племянник. Я не тороплю, – жестко бросила она. – Но выжидать не намерена! – поджав губы, Лукерья стала холодной и непроницаемой.

Шуйский растерялся. Врожденная порядочность, хотя и сильно заглушенная, не позволяла злодеяния. Но вкрадчивый голос увещевал, что Великий хан, не разобравшись по чести, поступил с Авдотьей непорядочно и достоин наказания.

«Должен же кто-то постоять за знатный род Шуйских-Руриковичей!» – разом нахлынули на Василия витиеватые мысли.

Меж тем Лукерья подхватила под руку податливого племянника и возвратила в трапезную. Усадила. Поднесла медовухи. О чем-то заговорила, кажется о хозяйских делах. Василий ее не слышал, он думал о своем.

И помимо его воли обольстительное добро уже повалило в дом, подталкивая к кровавому поступку, и в воспаленном мозгу мелькнуло: «А ить заманчиво! Гляди, поднялись бы с братцем… Побарствовали бы Шуйские!»

Постепенно чувство мести обволокло Василия Васильевича Шуйского и потянуло за собой. Василий не корил отца, он не мог его осуждать. Виновными в возникшем раздоре он считал государя Василия и ханшу Елену, случайно оказавшуюся на месте, предназначенном для Авдотьи.

«Месть! Месть за кузину, за батюшку! (Что-то же отца подтолкнуло!) Мстить! Но совершить мщение не своими руками… Чужими… Тогда не так страшно… Чьими руками?!» – наседали мысли.

Василий стал искать… Не прошло и полчаса, как Василий Шуйский запылал ярой местью. Он вдруг воспрял, словно нашел драгоценный клад. Наплывало тревогой: как же осуществить то страшное дело, как свалить государя, чтобы никто не прознал? Лукерья наблюдала за племянником, отмечая по его лицу перемену настроения.

– Что скажешь, Васенька? – донеслось до слуха Василия.

– Тету-у-уш… ка, я бы рад… исполнить, – промямлил Шуйский, запинаясь. – Не могу доду-у-у… маться, как сие…?

– Помогу! – живо отозвалась Лукерья. – Токмо гляди, голубчик, о нашем сговоре молчок! – коварной змеей угрожающе зашипела она. – О сем деле никто не должон знать, даже твой брат Иван! Иначе отменю землю, – шепнула тихо, вперившись клещами племяннику в плутовато-забегавшие глаза, окончательно подминая его сомнения.

– Договорились, – смиренно произнес он, вдруг оробев.

Шуйского вдруг охватил жуткий страх, выразившийся в ознобе, и захотелось закричать на тетку. Возможно, даже нагрубить! Но язык онемел. Плечи сами собой поникли, а ноги стали чугунными.

Лукерья подошла к шкафу, оглядела полки. Порыскав меж горшочками, выискала склянку с засушенной травой. (Весть).

Василий Шуйский вдруг стал мокрым, как мышь. Он торопливо вытер рукавом рубахи взмокший лоб. «Вот ить, попал в переделку!» – разволновался Василий и ему показался обыденный голос тетушки даже неуместным:

– Се нужно добавить в пищу.

Лукерья протянула племяннику склянку. Тот взял ее дрожащими руками, опасаясь, что выскользнет, с внутренним содроганием взглянул на содержимое.

– Оно не оставляет следов и не имеет против сего средств на поправку, – пояснила Лукерья.

Затем выискала на полке коробочку, убрала склянку в нее. Достав мешочек из передничка, засыпала склянку золотыми монетами.

– Отомсти за дочь! – переполнившись дикой злобой, произнесла Лукерья горячо. – Отомсти за род Шуйских!

Ослепленная местью Лукерья не знала, что ею было начато лихолетье на Руси: смута. Лукерья Шуйская не ведала, что завершится смута только через восемьдесят лет.

Да. Так и случилось: подталкиваемая местью женщины, в декабре 1533-го года на Руси началась смута. (Весть).

Добравшись до Первопрестольной, Василий Шуйский решил поостеречься. И заехав к ювелиру, купил за две золотые монеты точно такие же украшения, какие вручил тетушке Лукерье.

«Скажу Дарье не ездил к тетке, – решил он. – А то зачнет донимать расспросами. Не дай Бог, ненароком сболтну чего!

А она бабьим языком тут же отнесет Ивановой жене! А та Ивану! Все дело порушат!»

Дома на виду у Дарьи, как можно равнодушней, убрал ожерелье в шкатулку.

– Осечка… Не добрался ныне до тетушки Лукерьи, – позевывая, промямлил Василий. – Колесо на карете… подвело… Карету-то взял… рухлядь. Отложил поездку. Вдругораз соберусь.

Но Дарья была во вред себе слишком проницательной. Она заметила, что цвет упаковочной коробочки вовсе не тот! И как только Василий вышел из горницы и вскорости захрапел в опочивальне, она бросилась до Божницы.

Исследовав коробочку и ожерелье, она убедилась в своей догадке: «Так и есть! Это не мой браслет! Васенька повидал тетушку. А коль таит встречу, выгорит наше дело!! Нужно дожидаться приятных вестей!»

И Дарья стала внимательно наблюдать за мужем, прислушиваясь к его разговорам с дворовыми и с братом Иваном.

ВЗБУЧКА

И вскоре после посещения Василием Шуйским тетушки Лукерьи жизнь в Московском государстве, можно сказать, сошла с накатанной колеи.

Но перед теми печальными днями, когда вдруг Великий хан Василий свалился, младший из братьев Шуйских – Василий Васильевич – изрядно поколотил клюкой своего старшего брата Ивана Васильевича (и се тоже никому не стало ведомо).

Отправив Дарью Алексеевну и жену Ивана – Акулину Марковну с детьми в храм (вдруг разговор с Иваном получится шумным, а он оказался более чем шумным!), молодец учинил настоящее рукоприкладство, добиваясь согласия брата Ивана на злодеяние.

Старший – Иван Шуйский – знал, что младший братец по натуре был интриганом и сумасбродным политиканом. Но то, что он вздумал, в сей раз, не укладывалось в голове: отравить Великого хана Василия! Как могло такое взбрести в голову?! Се великий грех! И Иван принялся всячески отнекиваться. Тем самым напросился на взбучку.

Старший Шуйский, хоть и удался ростом, был изрядно труслив. По натуре же был прижимист, прожорлив и безумно недоверчив.

Он имел внушительный торс, венчающийся крупной головой с завитыми прядями и большие как у смерда руки. Однако это не помешало младшему «отходить» старшего так, что Иван Шуйский после той взбучки долго маялся и охал, жалуясь на боли в боцах.

– Тьфу, на тебя, Василь! Чаго вздумал!? Выбрось из головы! – уперся Иван.

– Выбросить? Ишь, каков! А кто накормит твой «муравейник»!? – не на шутку разбушевался Василий. – Не ровен час будем сидеть на одном хлебушке!

– Пусть на хлебушке! Ни за что не пойду на потраву! – не соглашался Иван.

Василий рассвирепел. Скольких терзаний стоило ему выстроить «дельце» шаг за шагом и уже все казалось выверенным и «спеченным»! И вдруг препон!

Василию Шуйскому попалась на глаза стоявшая в уголке массивная клюка деда, и он в гневе ухватился за нее и жахнул брата по спине.

– У-у-у-х! Вот тебе за «не пойду»! – на выдохе рявкнул он.

От сильного удара Иван невольно согнулся, но тут же предусмотрительно отбежал.

– Ей-ей! Василь! Аль, сбесился?

– Хочешь иметь чистые ручки за мой счет?! Не выйдет! Твои чада, поди, обожают сытненькое! Всякораз норовите отобедать из моих горшков! – упрекал Василий брата.

– Так что с того!? Аль, не чужаки!

– Нахлебники! Вы ужо достали меня! – ругнулся Василий и вновь шмякнул клюкой.

– Василь, больно! Оставь! Что нашло на тебя?!

– Подперло! Скудная жизнь подперла! Соглашайся!

– Вздор баешь! – разозлился Иван. – Марш на улицу, освежись! Поди, выскочит дурь из головы!

– Ах ты, святоша!

Во дворе загомонили. Василий ринулся до окна, опасаясь, что некстати возвратились, раньше времени, домочадцы из храма. К счастью это дворовые затеяли перебранку. Подстегнутый мыслью о нежелательных свидетелях, Василий Васильевич занервничал.

«Вскорости возвернутся! Поди, потом не скоро случится им отлучка из дома! Так и дело расстроится!» – растревожился Шуйский. Рассвирепев, он налетел с клюкой на брата и принялся хлестать его по бокам да по плечам – где придется. И еще! И еще раз! И еще!

– Иван, соглашайся! Не то, вот тебе! Вот тебе!

– Вася, ты чего? Чего ето? Прекрати! – закрывался Иван руками и даже попытался перехватить клюку. Да куда там! В руках Василия клюка стала жгучим кнутом.

– Гад! Нерадивый! Ни к чему нет рвения! – орал Василий.

– Вася, оставь!

– Иван, доброе дело сделаешь! Для Шуйских!

– Хоть что! Не могу! Ну, хвать! Ей-Богу, больно!

– Не хватит, Иван! И сам полакомиться не против! – огревая старшего клюкой, громыхал младший.

– Вася, прошу, уймись! Не трону твоего! Аль, сдурел?! – защищаясь и закрываясь, Иван вертелся под клюкой, подставляя тем самым то один бок, то другой.

Лицо Ивана закровило: из носа потекла кровь, ложась струйками на одежду. Вот досада! Иван поспешно ухватил потертый рушник, висевший на крючке, прикрыл им лицо. Видя, что Василий настроен неотступно, Иван ринулся стремглав из горницы, но младший перекрыл ему ход. Шмыгая носом, Иван отступил, в глазах замельтешило. Василий загнал брата в угол и, не отступая, продолжал безжалостно колотить.

– Пожалуйста, не бей! – упрашивал Иван. – Ой-ей!! Худо мне! Не бей! – забившись в угол, пряча голову, охал и повизгивал старший.

– Согласись, оставлю! – гневно и увесисто шлепал Василий брата клюкой.

– Боюсь я! Как таки… этакое… зло сотворить! Грех! – трясся Иван.

– Грех? А ты не грешил? – гневно навис над братом Василий Шуйский. – Аль забыл? Чтобы принарядить своих девчат перед Свят днем, отобрал коровенку у вдовы! Оставил на голод женщину с пятью детьми! Считаешь се не грех?! Ить, пекся о своих детушках!

– Стыдишь? У меня не было выбора! – возопил Иван. – Как прижмет нужда, так не думаешь: грех, не грех… Вася, на весь мир не спечешь блин!

– Ваня, и я о том же! Радей о семье!

– Ночами не сплю! – запричитал Иван. – Только и дум: девы на выданье, а за душой ни гроша!

– Дубина этакая, добро само идет в руки!

– То добро не по мне, – уперся Иван. – Вася, придумай другое дело! Сделаю! А се отставь!

– Достал ужо, правдовер! – озлобился Василий, крепко ухватив клюку. Размахнувшись, младший огрел старшего по голове так, что та задзинькала, вызвав в глазах Ивана мельтешение.

– А-а-а-а… – завопил тот, рухнув на пол. Поморгав глазами, протянул: – Вася, худо! Ой, худо… мне!!

Особо не жалея брата, Василий все же наклонился к Ивану и приподнял ему веки.

– Ничего, оклимаешься! – невозмутимо изрек Василий, понаблюдав за братом.

– Ва-а-ася, с чего тебя… подмывает? Оставь затею, – простонал Иван. – На ляд он тебе сдался!

– Коли не нужен был – не трогал бы!

Заметив, что брат в порядке, Василий заявил пристрастно: – Ванька, имей в виду, не отступлю!

– Уймись… прошу…

– Золотишко любишь!? И ноне получил золотой! – гневливо воскликнул младший и стебнул лежачего брата по боку.

Иван пополз на четвереньках за сундук.

– Не могу! Не пойду на этакое, – упрямо бубнил он.

– Иван, не отступлюсь! Буду колотить, пока не согласишься!

– Вася, а коль пр… пр… про… знают!? – белугой взревел Иван. – Поса… дят! Ей-ей! Ей Богу, посадят!

– Хм! Прознают, что с того? – грубо осадил его Василий и вновь шлеп, шлеп. – Дело будет… сделано! Хана Василия… не будет! – не унимался младший. – А нам привалит добро: деньжи-и-ищи и власть! – настырно убеждал младший Шуйский, не переставая огревать брата.

– А отколь они возьмутся – гроши-то?! Не бей, Василь! Да больно же!

– Найдутся! А с денежками… ничего не страшно! Дам тебе ишо два золотых! Соглашайся, – не отступал младший.

– Да погоди ты, Вася! Ой-ей! Уймись, – взмолился Иван.

– Согла-а-а-ша-а-айся! – рассвирепел Василий.

– Хорошо! Согласен! Токмо не колоти!

Младший отбросил в сторону дедову клюку и вздохнул с облегчением:

– Полдела сделано!

– В голове мельтешение… – канючил Иван. – Ног-рук не чую…

– О-о-о! Надоть было… не перечить! – брякнул Василий. Вытерев потный лоб и распахнув взопревший кафтан, прохрипел: – Не подозревал, братец, что у тебя этакая трусливая душонка!

– Хвать молоть языком! – охая, раздраженно крикнул Иван. – Ой-ей! Ой-ей! Помоги подняться! О-ох-ох! Все косточки болят!

Болезненно охая, Иван примостился на край сундука.

– Сказывай, чаво делать.

ВЕЛИКИЙ ОТЕЦ ОТРАВЛЕН

Чуть рассвет коснулся Велико-ханских окон, схваченных крепким морозцем, и стал тускло проникать сквозь изразцовую слюду в хоромы дивными скользящими отсветами, а вся челядь и дворовые люди были уже давно на ногах, а другие и вовсе не сомкнули глаз за ночь.

И целехонький день в тереме было неспокойно и суматошно: по горницам спешно носились стремянные и дворецкие со срочными поручениями, туда-сюда сновали холопы; в Кремль въезжали озабоченные родичи и приближенные к государю люди: родовитые ханы и князья, толпились дородные бояре…

Слуги торопились встретить гостей, провести в терем, а кто прибыл в своей карете, определить на постой экипаж и коней.

Любимые детушки государя Василия: Ванюша и Юрик рано почуяли беду. И в детской горнице «мамки» из челяди не справлялись ноне с крохами – трехлетним Иваном Васильевичем и только перешагнувшим первый годок Юрием Васильевичем.

Ванечка хныкал всю ночь, ворочаясь и вскрикивая, словно у него что-то саднило внутри.

– А-а-а-а! А-а-а-а! – раздавалось всю ночь.

К утру вся его постель была скомкана и сбита в ком, а сам он жалобно хныкал, отворачиваясь от угощений и воды. Капризничал невыносимо! Для мамки Агаши это было дивно: ведь прежде за ханычем такого не наблюдалось, даже когда лезли зубки! Похныкав, Ванюша поднял непрекращающийся рев.

– Иван Васильевич! Негоже так себя вести! – увещала мамка Агафья, полногрудая, миловидная женщина. – Ну-ка, Ванюша, сделаем потягушки!

Но Ваня, раздергав ножками, скривил миленькое личико и из глаз выкатились бусинки-слезинки.

– Дитятко милое, экая хандра сошла на тебя? – поражалась «мамка».

Выхаживая малютку от рождения, Агаша привязалась к Ванечке, как к кровному ребенку. Она была сердобольной русской женщиной, трудолюбивой и искренней. У нее в руках горело любое дело.

Агафья не доверяла челядинам убирать детскую горницу и потому сама усердно отдраивала половицы, стирала Ванюше крохотные одежки. Управившись с делами, рукодельничала, изобретая для Вани незамысловатые игрушки из лозы или бересты.

А то просила дворовых парней вырезать сопилочку или свисток мальчику. И когда Ванюша осваивал новую затею, Агаша счастливо умилялась на разумненького ханыча.

Нынешняя хандра мальчика привела мамку-Агафью в растерянность:

– Аль на погоду? Аль сглаз у дитя?

Поразмыслив, она спохватилась:

– Матерь Божья! Нужно окропить дитятко святой водицей! – захлопотала Агаша.

– Лучше «трезвонной»! – подсказала подоспевшая мамка ханыча Юрия: Любушка. Она прибыла из Сергиева Посада, была богомольна и сведуща во всех святых делах.

– Мой-то Юрко, спаси Господи, подобно твоему гомозился до зорьки! – поделилась она. – Прибегла за водицей! За образами стоят пяток склянок, в них «трезвонная» водичка!

Перекрестившись, Любаша трепетно взяла за иконкой склянку и проворно посеменила в опочивальню Юрика.

По народному поверью вода, взятая из трех храмов, чтобы звон колокола одной церкви не долетал до другой и слитая воедино, обладала силой врачевать разные хвори. Обязательным условием «трезвонной водицы» было: весь путь туда-обратно проделывать молча.