Грозный – Василий Блаженный. Истина-весть

– Когда получаю подарки, начинаю думать, что я еще кому-то нужна на этом свете… А это приносит радость! Вот так… Удивительная вещь – этакая мелочь – подарок! В нем сокрыта любовь, крошечка сердечного тепла от человека, который его преподнес. И эта кроха способна вырасти до… громадных размеров и согревать душу человеку всю жизнь!

На ее глаза вдруг набежала тень, нервно задрожало веко, и она нахмурилась, вероятно, вспомнив что-то грустное. Горестно вздохнув, Лукерья произнесла сухо:

– Твой батюшка, царство ему небесное (она перекрестилась), пока не испохабился, тоже был предупредительным ко мне.

Василия передернуло от откровенного признания, побагровел, но сдержался.

Оторвавшись от украшения, Лукерья замкнулась, мысли ее унеслись далеко. Оцепенев, угрюмо уткнулась в бронзовый канделябр, словно надеялась выудить из него укрытые от нее истины. Шуйского невольно пронзил холодок: «О-о-о, тетушка, как изваяние».

Но вот глаза тетки оживились, словно она смахнула с головы липкий густой туман. Тень ушла из глаз, забегали искорки. Повертев ожерелье перед глазами, аккуратно убрала в коробочку. Весело посматривая на племянника, поинтересовалась:

– И все же, Вася, сознайся, случайно ко мне явивши?

Василий покраснел. «Как бы, не так! Женка надоумила!» – промелькнуло у него в голове.

– Толи вспомнил, что у меня ноне День рождения?

Лукерья обожгла его глазами, тайно надеясь на сердечную доброту племянников и не рвущуюся корневую связь.

Шуйский всколыхнулся: «А ведь мог вспомнить – прежде этот день отмечался пышно! И это было бы кстати. Ан, нет… не вспомнил».

Из-за возникшей вражды памятные дни померкли.

Смутившись, Василий растерялся. Хотел соврать, не смог. Она поняла, добродушно рассмеялась.

– Случайно… Дак и ладно! Хорошо, что не сбрехал, – произнесла Лукерья шутливо. – Похоже, тебе подсказали на ушко мои ангелы!

– Выходе, они! – улыбнулся Василий. – Дарьей кличут, – добавил тихо, чтобы тетка не расслышала.

– Ку-у-ушай, Вася! Я буду долго вспоминать, как ты гостевал у тетушки. Теперички вы редкие гости.

Слуги подали горячее: щи с говядиной, лапшу с фазаном. Шуйскому подлили медовухи. Выпил. Поспешно похлебал щи и тут же лапшу. А тут уже подали жаркое, тушенное в печи, говядину с фасолью, фазана в горшке с разными травами, индюка с яблоками и черносливом, запеченного осетра в моркови и кореньях, маленькие варенички… Помимо того выставили несколько иных блюд, которых ему не доводилось есть.

Все подавалось на изысканных блюдах, имело неописуемый вид и вызывало тягу обязательно отведать то или иное кушанье. Аппетитный запах сытной пищи витал по горнице, уводя от суетных мыслей, подталкивая углубиться в трапезу. От предвкушения аппетитной еды, давно не пробованной, у Шуйского закружилась голова. Обливаясь потом, Василий приступил к тушеному в горшке фазану с овощами.

– Сма-а-а-чно-о-о, – слащаво проронил он. Затем приступил к другому блюду. А после черпал из разных чаш, уже не осознавая, что за блюдо. Осилив бедро индюка, передохнул.

– Кушай, Вася, не стесняйся!

– Тетушка, не могу показаться непочтенным, – с набитым ртом промычал Шуйский, потянувшись за пирогом.

– Я рада, что угодила…

– Ох, как же отменны пироги! Пожалуй, хлебну морса…

Василий Васильевич ощущал, что насытился сверх меры, но хотелось отведать еще и жаркого, и ломоть осетра маячил перед глазами… Да еще ухватить и из других чаш.

– До-о-обренько у тебя стря-я-а-апают, – отдуваясь, выпалили он, вытирая рушником жирный подбородок.

– В моем доме готовится по старинным рецептам знатного рода… ханов Шуйских! – горделиво подчеркнула тетушка Лукерья.

– Вкусно-ти-ща! – с затаенной завистью Василий оценил обильно-сытное угощенье тетушки, невольно сравнивая ее стол со своей скудной едой.

– Все, уйди! – строго велела Лукерья прислужнику. – Коль понадобишься, кликну!

Помолчали. Насыщались пищей. Пили. Лукерья – глоточек. Василий – кружку. Каждый думал о своем. Но вероятнее всего об одном.

– Вася, я догадываюсь, зачем ты пожаловал, – нарушила тишину тетушка.

Василий напрягся. Сытная пища и медовуха ударили в голову и не давали сосредоточиться.

– Тако я по пути, то есть… чисто проведать…

– Ага, как же! – усмехнулась Лукерья. – Прижало, вот и… Дружок, хочу тебе сказать, напрасно!

Шуйский поперхнулся, закашлялся. Отдышавшись, вытер рукой навернувшиеся слезы.

– Почему? – стараясь скрыть разочарование, промямлил Василий Васильевич, уставя в тетушку Лукерью неустойчивый от медовухи взгляд.

– Потому! – недобро съязвила. И тут же добавила, оглушила: – Тому причиной ваш батюшка. Нет прощения подлому губителю знатного рода Шуйских!

Василий же, вдруг осмелев, взорвался:

– Обобрала моего батьку и норовишь оставить нас с братом в сермяге!? – выпалил он.

– Что!? – вспыхнула Лукерья. – Ты в своем уме?!

– Сквалыжница! Донага обобрала! Совести ни на грош! В нищете перебиваемся с Иваном! Срам какой для Шуйских!

– Вася, ты спятил? Как с цепи сорвался, – опешила Лукерья. – Нет моей вины. Я вас не оббирала! – убежденно урезонила она племянника.

– Ой, ли, тетушка?! – загремел Шуйский. – Все как есть – донага! До нитки!! Видать, прилащилась до деда! Уговорила его отвалить все тебе! А теперя совесть мучает? Печешься, чтобы монахи отмолили твои подлые деяния?! – налетел он на опешившую Лукерью.

– Осторожней с осуждением!

– Знай, наши слезы выльются тебе! Погоди!

– Крест с тобой! Смолкни! – властно велела тетушка.

– Не стану молчать! Не закроешь мне рот! – зло кричал он. – И то! Монахи хапнут поместья, так, поди, станут молить-отмаливать твои грехи! Однако попомни: та земля не пойдет им добром! Да и твоей душеньке не сладко будет на небе!

– Василий, окстись! Перестань! – крестила его Лукерья, пытаясь угомонить разбуянившегося племянника.

– Никто тутко не баил правды?! – надрываясь, вопел Василий, выплескивая из души накопленные обиды. – Скажу! Послушай! Теперя все одно!

– Окстись!! – разгневалась тетка, приподнявшись.

– Обобрала!

– Выслушай!!

– Чаго мне слушать?! Обобрала! – свирепел Василий.

Не сдержавшись, Лукерья плеснула из ковша ледяного кваса в лицо племяннику.

– Гуторю, выслушай!!

Она с таким гневом вперлась взглядом в Шуйского, что тот невольно осел, неловко вытирая распалившееся лицо рукавами.

– Вы-то сами, родня, почто прежде не тревожились? Отчего ни разу не забрели ко мне выведать, отчего дед так поступил с наследством, – выговаривала она, гневно сверкая потемневшими глазищами. – Не подмывало вас дознаться, что произошло меж родней?

– Отчего же!? Свербело прознать! – воспламененно огрызнулся Василий. И, потухая, добавил:

– Сбирались. Да токмо, как идти в чужой огород с расспросами?

– В чужой?! – пораженно взвизгнула она. – Се не чужой! Се родовой! Се кровный! – выплескивала Лукерья, разгневавшись.

Василий Шуйский и тетушка Лукерья встретились взглядами. Василия даже качнуло от дикого гнева, бушевавшего в ее глазах. Невольно вздрогнув спиной, смущенно отвел взгляд.

– Не ведомо тебе, Вася, кем бы стали Шуйские, коль твой батька не встрял бы в мои дела! – с горьким сожалением произнесла она и горделиво подняла голову.

Василий растерялся. Он вдруг вспомнил, что батюшка всякий раз категорично уводил от разговора о дедовом наследстве, начиная злиться и поносить тетку. И если встревала мать, разгоралась ссора. Родители тогда запирались в горнице, и до слуха братьев долетали лишь отдельные непонятные словечки. Так или иначе, истина укрывалась. Василий и Иван так и не могли докопаться до сути.

В душе Шуйского все так же кипело, но сквозь пыл горечи он знал наверняка, что за недосказанностью родителей скрывалось что-то важное. С пронзительной ясностью Василий осознал, что именно сейчас ему откроется тщательно укрываемая в их доме тайна: причина давнего семейного разлада, приведшая семью Шуйских к расколу. Как провинившийся песик Василий вопросительно уставился на тетушку:

– Тетушка, я тута сгоряча нагородил лишнего, – виновато загундосил он. – Прости уж… Сказывай! Не таи!

Лукерья скользнула пристальным взглядом по лицу племянника и едко усмехнулась. Неторопливо нацедила в чашку Василия ледяного кваса из ковша.

– Накось тебе. Остудись. И не кипятись почем зря.

Шуйский выпил. В голове немного прояснилось. Она же выпила медовухи и повернула к Василию распаленное стычкой лицо, вдруг изменившееся до неузнаваемости, отразившее давнюю горечь.

– Тако слушай! – в глазах гнев вперемешку с горечью. – И пошевели мозгами, прав был дед, али нет! – настоятельно изрекла Лукерья.

Тетушка поспешно вытерла краем передника вдруг хлынувшие из глаз слезы и начала говорить глухим, прерывающимся от страданий голосом:

– Се уже забыто, а многим и не ведомо. Ох, какое же приключилось горюшко…

Лукерья вдруг заголосила, завыла тихо и надсадно. Василий Васильевич поежился: вот уж зацепил! Однако заставил себя терпеливо ожидать. Ясность еще не наступила, но в голову прокралась четкая мысль: узнав скрытую тайну семьи, он де попытается исправить положение!

От возникшего напряжения и ожидания в груди поднялось волнение: сколько времени он стремился дознаться до причины отвержения знатным богатейшим дедом его отца, да фактически всей их семьи, не удавалось! И вот эта тайна перед ним – у тетки на блюде!

Тетушка Лукерья никак не могла успокоиться. Выплакавшись, произнесла глухо:

– Все связано с государем Василием.

– А!? Те-е-е-етушка! Великий хан тут при чем?! – удивился Шуйский.

– Да он в нашей истории главное лицо! – с невероятной горечью воскликнула Лукерья.

– А можно подробней?

– Знай, племяш, Великого хана не обойти! – недобро заметила тетушка, словно плеснула кипятком и неторопливо повела рассказ: – Началось с того, что государь Василий, намаявшись неудачным браком с легкомысленной и ветреной женушкой, от которой не дождался детей, выпроводил ее в монастырь. А став вновь холостым, стал приглядывать среди княжеской и ханской знати новую партию. Невест выставили ему – будь здоров! А он все не мог определиться: всякий раз находил в девице изъян.

– Это когда же было-то?

– Да уж годков с десяток… или более того. Помню, Великий хан ненароком заехал в нашу усадьбу обговорить с мужем нужное дело. Муж пригласил его в дом, да Василий Иоаннович отказался, сославшись на занятость. Мы с Авдюшей хлопотали на летней кухне: перебирали с девками малину на варенье. Авдюша решила угодить почетному гостю да поднесла ему малинки. Тот отведал, да вдруг развеселился, согласился остаться на обед, отказавшись от срочных дел. Мы и не поняли тогда причину перемены его настроения, а дело-то оказалось самым важнецким! Василий Иоаннович приметил нашу дочь – красавицу Авдотью.

– Дак, она же, – промычал Шуйский, – бают, давно в монастыре…

– Се случилось до монастыря, – горестно заметила Лукерья.

– Из всех выбрал Авдотью?! – заинтересованно проникся Шуйский. – То бишь, сначала выбрал, а потом оставил? Ведь у них не сложилось!

– Не раздумал.

Плеснув в ковш кваса, Лукерья испила, неторопливо вытерла губы фартучком. Василий же был нетерпелив.

– Тетушка, право, мне интересно!

– Слушай, – изогнув брови, жестковато взглянула она на племянника, заставляя принять ее правду, а не ту, которую вероятно он слышал от отца: – Вася, я не нахваливаю дочь, но это сущая правда: Авдотья в ту пору была писаной красавицей, нрава доброго, учтива, приветлива, скромна, трудолюбива.

– Я помню кузину совсем молоденькой: девушка была прехорошенькой!

– А как вошла в девичество, ровни ей не было! Да. И помимо прочего, Авдюша была обучена грамоте, что было редкостью.

– Гляди ты, какова кузина! И кто же надоумил ее на учебу?

– Отец. Да и Авдотья проявила усердие, интересовалась разными науками, много читала и могла составить беседу любому человеку. Государь был поражен ее умом и дельными рассуждениями и принялся обхаживать дочь.

– Чудеса! Что я слышу? Государь все же влюбился в кузину?!

– Влюбился? Какое-то слово ветреное… Великий хан Василий прикипел к Авдотье! – произнесла тетка и вновь умчалась воспоминаньями, изредка вытирая набегавшую слезу.

– Вот новость… – промямлил взбудораженный Шуйский, силясь настроить себя на восприятие давно ожидаемой истины. – Вы продолжайте, продолжайте, тетушка! Теперь и еда не идет! – пробубнил он, отодвигая блюдо.

– Меж тем Великий хан стал наведываться к нам чаще и чаще, а там и вовсе зачастил. Мы заметили, что дочурка засветилась счастьем! – полился рассказ Лукерьи, оживляя ее глаза. – Виделись они часто с Василием Иоанновичем. И всегда им было о чем поговорить, а то Авдюша пела, хан подыгрывал на домбре. Великому хану по государственным делам частенько приходилось выезжать в другие уезды. И он взял прямо-таки в привычку всюду возить с собой Авдотью. Не редко случалось, государь приглашал Авдотью в Кремль, где неотложно нужно было решать дела. Так она помогала ему: читала челобитные, разбирала прошения князей и другие тяжбы. Вела отписки.

– Ничего не понимаю, – воскликнул пораженный Шуйский, – что же произошло? Что разлучило их?

– Узнаешь. – сухо заметила тетушка Лукерья и продолжила: – Поведаю все без утайки! В ту пору у нас все закрутилось, враз изменилась жизнь! В нашу усадьбу поплыли царские подношения от хана: ко двору доставляли тюками добротные ткани, везли тонкую заморскую посуду, были пожалованы ценные меха, гнали скотину. Чего только ни жаловал Великий хан! Нам был упрочен в Первопрестольной почет и уважение от знатных особ! Да и от посадских и мещан стали принимать поклонение – известно, вести мигом разносятся по граду! По правде сказать, то было красное время! Счастливое!

Тетушка Лукерья вновь умчалась мыслями в прошлое и забылась: то улыбалась, то плакала. Пережив нахлынувшее, очнулась:

– Да, да, так и было. Государь выделил Авдотью из всех дев и определил взять в жены.

– Не знал сего, – сознался племянник. – Вернее, в семье баяли… токмо… в ином… свете: вроде бы Авдотья сама… набивалась, а ее… отвергли.

– Вот еще! Се сущий наговор! – вспылила тетка. – Чего только не наплел твой батька на мою дочь. Знай же, государь от любви пылал! Они оба были счастливы, а мы с мужем рады радешеньки. Как, никак дочь станет Великой ханшей, достойной рода Шуйских! А больше всего радовало, что все у них идет по согласию, что доченька полюбила государя Василия.

– Кузину не смущало, что он старше?

– Знаешь, Вася, государь душой молод! И его лет не замечаешь, когда близко сойдешься с ним. Он насколько был зажигателен и весел, что порой мы сами поражались его удали. А уж как ухаживал за дочкой: и внимателен был, и обходителен, и заботлив!

– Скажи, тетя, государь подносил кузине царские подарки или лишь бы какие?

– Подарунки-то? О-о-ох! Драгоценностями осыпал!

– Похоже, действительно любил, – согласился Василий и вновь спохватился: – Тетушка, не таите, отчего случился разлад?!

– Ты меня спрашиваешь?! – едко бросила она, словно упрекая в чем-то. – Меж ними все было ладно. – вспоминала Лукерья. – Он посватался. Однако мы с мужем упросили государя Василия отложить веселье.

– Зачем?

– Вот, спроси меня: «зачем»?! Теперь и сама жалею, что встряла! Хотелось как лучше! И вот почему отложили: была ранняя весна, стояла непролазная слякоть, а нам хотелось, чтобы веселье в Первопрестольной состоялось на славу, ведь женился Великий хан! Решили назначить венчание после поста, понадеявшись, что и погода установится. (Весть).

– Боже! Боже! Боже! Моя кузина чуть не стала Великой ханшей?! Скажите же, не мучьте, что их развело?! – нетерпеливо подталкивал тетушку Василий Шуйский.

– Да. Могла стать Великой ханшей! А не стала. – резковато подтвердила Лукерья. – И жених с невестой не могли наглядеться друг на дружку, уж так любились! – выматывая племянника тайной, Лукерья не спешила открывать ее. – Один без другого уж не могли обходиться… Да…

– Тетушка, умоляю, говорите же!

– Беда пришла от туда, от куда не ждали… Загруженный делами Великий хан, мечась между Кремлем и нашим хутором, уговорил нас отпустить Авдюшу до венчания жить к себе, оправдываясь, что намерен обучить ее светским манерам. Упорствовать было нечего – все шло гладко и согласованно. Мы собирались к венчанию основательно: как-никак дочь идет не за простого человека! Справили Авдюшеньке знатный наряд, выделили уделы на приданное да и к веселью подготовились крепенько…

– Тетушка, я догадался! – не сдержавшись, охмелевший Василий вихрем подхватился с места. Язык у него был развязан: – Авдотья бросила Великого хана и ушла в монастырь! Так? Отчего вошла ей в голову сия блажь?

– Погоди, торопыга! – осадила его Лукерья, пригвоздив до стула строгим взглядом, принявшись вдруг разглаживать дрожащими пальцами складку на столе; потом с горечью промолвила:

– Верно. Дочь ушла в монашки. Да токмо не по своей воле, голубчик! А подтолкнул ее к такому решению подлый поступок твоего батюшки!

– Отца?! – опешил Шуйский. – О чем вы… баете, тетушка? Это сущие враки!

– Ишь, каков Шуйский выкормишь! Враки! Да не враки! Твоего батьку попутал нечистый: позавидовал он счастью племянницы, и понесло его! Решил сам приблизиться до Великого хана!

– И что сделал батюшка?! – недоверчиво запытал Василий.

– Подлащился до государя да нагородил на Авдотью всякую напраслину! А в довесок к тому подстроил гадкую встречу с молоденьким князьком, якобы дочь тайно встречалась с ним. Тем и расстроил венчание.

– Тетя, что вы выдумываете!? Се враки! Враки! Наговор! – затарахтел он. – На батьку это не похоже!

– Мои седины не позволяют мне лгать, – горестно заметила Лукерья.

– Тетя, вы говорите что-то не то!

– Василий, твое дело – верить мне или нет! – заметила тетушка. Я рассказываю правду, а ты сам выбирай…

Василий Шуйский растерялся. Похоже, все именно так и случилось, как открыла Лукерья. Но какая же это горькая правда! Какая вопиющая оплошка со стороны отца!

– Неужели отец мог такое сотворить?! – пролепетал Василий, не желая принимать неблаговидную истину.

– Как видишь! Всех перебаламутил. Государь, видя себя обманутым, разгневался и немедленно выпроводил дочь из Кремля, сославшись на то, что ей нужно пожить перед свадьбой у родителей. А нам Великий хан Василий передал отказ. (Весть).

Шуйский принялся рьяно выгораживать родителя:

– Тетушка, вы уверены в своих речах? Может, не батька учинил сей разлад, а кто-то проделал это за спиной отца? – затрепетал Василий, надеясь отгородить отца от неприглядного поступка, а вместе с ним и себя.

– Васюня, не наивничай! Дело его рук, пустобреха! – отрезала Лукерья. – И ето ишо не все. Ты только послушай! – тетушка легонько шлепнула взбудораженного племянника по руке: – Добиваясь в главные «нашептывали» к Великому хану, твой батька уж так заусердствовал, что насоветовал ему другую невесту!

– Кого же?

– Ты спрашиваешь? – горько усмехнулась Лукерья. -Княжну Елену Глинскую.

– Что!? – племянник выпучил глаза. – Вот нелепица какая! – сокрушенно выпалил Шуйский.

– Называй, как хочешь! А дальше вот как управилось:

сгоряча, считая себя оскорбленным, Великий хан согласился взглянуть на Глинскую. Мой братец во всю прыть, как оголтелый, поскакал за княжной и мигом доставил ее! И государь, не шибко приглядываясь к литовке, тут же обвенчался с ней. (Весть).

– Невероятно! Государь очумел?! Да это, ни в какие сани! – буквально взревел Василий. – Легковерный муж! Где его честь?! Где рассудок?!

– Я не осуждаю Великого хана, – загорячилась тетушка. – Батька твой… подкузьмил.

– Боже мой… Как же так?! – забормотал Василий. Не найдя чем осадить захлеснувшее его огорчение, Шуйский наклонил голову и сдавил ее руками. Ему казалось, что раскаленная голова треснет от обилия новостей, а больше от потрясения.

Вспоминая прошлое, Лукерья не умолкала, поливая рассказ прорывавшимися обильными слезами. Она выплескивала все, что накопилось за все те годы. Тетушка говорила и говорила, словно секла племянника раскаленными жгутами по лицу, по мозгам, по телу, доставая до нутра.

– Однако того, на что братец надеялся, он не добился, – заметила Лукерья. – Потоптавшись у Великоханского порога, поугодничав, брат отбыл «не солоно хлебавши»: ни сладкого места, ни достатка не выхлопотал себе! Василий был облагорожен лишь небольшим поместьем – вот и вся награда от государя!

– Все одно не верится, что мой батька… стал причиной разрыва…

Лукерья строго посмотрела на племянника.

– А скажи, Васюня, получил отец поместье от хана?

– Получил… весьма хилое, – поник Василий.

– То-то же!

– Пока сего не знал, не было маяты, хоть и бедствовали с братом. А теперь покоя мне не видать! – сознался Василий.

Лукерья походила по горнице, поправила салфетки на ларях и уже почти спокойно произнесла:

– Нам не сразу открылись козни братца. А когда прознали, исправить было невозможно.

– Как жаль…

– Не то слово! Великое горе накликал брат на род Шуйских.

Василий Шуйский принимал сейчас на себя и укоры, и хлесткие слова. Обидные речи его не били, не ранили, они сумбурно проносились над головой, лишь задевая острыми крылами по больным местам, вызывая неприятный зуд. Он осознал явную вину отца и мог только сожалеть. Взяв сладкую коврижку, сжевал ее, не замечая, что съел.

– М-м-м… Теперь понятно от чего ссорились родители, – сознался Василий.

Тетушка Лукерья пристально взглянула на племянника, взвешивая, чью сторону он принял. Заметив на лице Василия сострадание, доверчиво продолжила:

– Так бы и нечего, мало ли кто кому отказывает! Се не диво! На нашу Авдотью нашлись бы женихи! – произнесла она сквозь слезы. – Многие достойные люди засылали выведать: «Не пошла бы она за них!» И князья, и бояре добивались… Овчина-Телепнев-Оболенский, полководец, оббивал пороги: от любви пылал. Они были дружны до знакомства с государем, и тот собирался свататься. А как появился Великий хан, Авдюша отказала полководцу. Так же и князю Пруднику, и хану Загороднему, и другим… знатным указала от ворот поворот… Сирота боярский Ивась, хоть и не добивался Авдотьи, но я видела, как он посматривал на нее.

– Кто это?

– Приемный сын князя Храмова: Игнат Ивашкин.

– А-а-а… Игната знаю.

– Мы не раз нанимали его дружину по охранным делам. Ох, удальцы-парни! Как заслышат поганые да воры, что Ивась с летучей дружиной на подходе, тут же уносили ноги! – оживилась Лукерья. – Я примечала, что Ивашкин не равнодушен к дочери: дюжий богатырь всякий раз терялся и краснел перед ней. Но ни намека… Сознавая свое положение, не набивался в женихи.

– Тетушка, Игнат не завидный жених!

– Не скажи! Хоть Ивась и не имел своей вотчины, зато я выбрала бы его из всех. И умом, и силой, и благородством всех обошел! А по нынешним озорным временам иметь хорошую дружину, так не надоть и лишних уделов! Свои бы сохранить! – рассудительно отметила она. Но взглянув на племянника, колко подчеркнула:

– Само собой, лучше всех был Великий хан Василий!

Спохватившись, тетушка позвонила в колокольчик. Вошел прислужник и проворно принялся убирать со стола лишнее. Слуги принесли заедки и сладости, налили в кружки морс, ушли. А Василий Шуйский все прокручивал в голове услышанное: «Сущее потрясение! Были бы нынче родней Великого хана, оказались бы первыми людьми! И что была бы за жизнь!? Упое-е-ение!» – терзался он. И чтобы как-то оторваться от ошеломления, спросил первое, что пришло в голову:

– Тетушка, а как… кузина все перенесла?

– Ах, Авдюша… – всплакнула Лукерья. – У нее не просто сложилось… с Великим ханом! К тому времени у них случились серьезные отношения, и она от него понесла. Да по неопытности сама не ведала того. Узнав об отказе, об его женитьбе на княгине Елене, переволновалась и скинула ребенка, о котором Великий хан Василий и не догадывался. После того Авдюша сильно захворала…

– Тетушка, так нужно было сразу оповестить хана! Кто бы отказался от младенца, которого сколько лет ждал!? – взревел Василий.

– Как знать… Нужно? Нет? После наговоров твоего отца Великий хан обвинил бы Авдотью в измене! – сокрушалась Лукерья.

На тетушку вновь нахлынули воспоминания, и ее лицо исказилось от глухих рыданий.

– Дорогая… тетя, вы… помалу, не убивайтесь… так.

– Ой, Васенька, теперь уж… все одно, радости не видать.

– Обидно-то как! Некстати случилась размолвка… – буквально простонал Василий. Вновь и вновь Шуйский возвращался к мысли, что он мог войти в круг Великого хана.

– После разрыва с государем у нас дома такое началось – страшно вспомнить! – просипела Лукерья. – Авдотья изо дня в день белугой ревела. А мой муж вдруг пошел в защиту твоего батюшки. Принялся доказывать, что это все княжна Елена подстроила! Что она вскружила голову хану Василию! Твердит и все: токмо литовка во всем виновна, нечего винить брата!