Прогулки с курицей и без

Возможно, эта история и вдохновила неизвестного автора на песню для Аллы Пугачевой.

Наши в Монте-Карло

Годах в 70-х в Монте-Карло состоялся Международный нефтяной конгресс. Небольшую делегацию ученых-нефтяников Азербайджана возглавлял профессор Кязим Новрузович Кули-заде. Талантливый ученый-энергетик, весьма порядочный и милый пожилой человек. Валюты, если кто помнит, выезжающим в капиталистические страны обменивали меньше, чем немного, однако на поход в знаменитое казино выдали дополнительно по пять долларов. Сие мероприятие было обязательной частью пребывания в Монте-Карло, поэтому отдельные попытки отказаться и оставить себе эти 5 долларов на покупки решительно пресекались гэбэшным комиссаром, который всегда находился в составе подобных делегаций. Эту историю рассказал очевидец и участник, но настолько живо, что у меня возникло ощущение, что я видел это своими глазами.

Делегация была в казино впервые в жизни. Их привели в зал игральных автоматов – «одноруких бандитов», как их называли в советской печати, показали, куда бросать монетки, как дергать за ручку, и пожелали, как водится, удачи. Вы понимаете, что с пятью долларами в казино долго не просидишь, и азербайджанские ученые уже давно бы закончили свое единоборство с «однорукими бандитами», если бы не произошло следующее. Автомат, за которым сидел Кязим Новрузович, проглотив последнюю монетку, вдруг зазвенел, заверещал и с грохотом и звоном высыпал в поддон груду монет. Там было примерно долларов 300. Целое состояние для советского человека. Кязим Новрузович побледнел, покрылся холодным потом и прошептал: «Это провокация!» Что делать? И он тут же раздал своим коллегам весь выигрыш и решительно сказал: «Идите, играйте и пока вы все не проиграете – мы отсюда не выйдем!» Им понадобилось чуть больше времени, чем спустить свои пять долларов, но советские ученые с честью справились и с этой задачей.

Розовая чача

Эта история, в отличие от других, будет довольно длинной, поскольку состоит из нескольких мини-историй. А начать я хочу с события, имевшего место за несколько лет до того, как мы собрались ехать в Америку. В то «застойное» время об отъезде мы и не думали.

Обычная командировка в Москву с очередным отчетом, но самолет, который должен был вылетать вечером, задержали по какой-то причине до утра. Возвращаться домой не имело смысла, тем более, что встретил давнего знакомого, который летел тем же рейсом. Он был со своим приятелем, и мы решили скоротать ночь за дружеской беседой втроем. И что самое приятное, у этого третьего, его звали Мурад, оказалась литровая бутылка чачи – самогона – из розы. В Баку и вообще на Кавказе популярно варенье из розы, а вот самогон из розы пришлось попробовать впервые. То есть, что значит – попробовать: к утру мы просто выпили весь этот литр, закусывая небольшим бутербродом, который предусмотрительная Женя дала мне с собой.

В процессе задушевного разговора я узнал, что Мурад, переводчик-арабист, подписал двухлетний контракт на работу в Афганистане, а теперь летит в Москву откупиться: сил больше нет никаких, хотя осталось всего шесть месяцев. Врезалось в память его упоминание о самом безопасном месте в доме – под окном. Ни нож, ни пуля не страшны. (Возможно, этот совет пригодится американским солдатам и сегодня). Утром мы влезли в самолет уже очень близкими друзьями.

Не виделся я с Мурадом долго, до нашего отъезда в Америку.

Это приключение имело два последствия: одно, как говорится, short term, другое – long term. В результате первого (прошу прощения за физиологические подробности) все, что выделял мой организм в последующие четыре дня, непривычно, а потому жутковато, пахло розой. Причем, если вначале был резкий запах эссенции, то потом – чистое благоухание. О втором последствии – чуть позже.

Начались события 1988–89-х годов, и я твердо решил свалить. Женя готова была ехать хоть завтра, а вот мои родители колебались. Мама – ведущий хирург-онколог, папа тоже работал. И когда я пришел к ним на последний «едете или не едете» разговор, мама заявила: «Мы едем, но три условия. Мы должны взять с собой бабушкин браслет (был такой у мамы, из платины с красивой жемчужиной – сейчас он у старшей дочки Софы в Лос-Анджелесе), ручную швейную машинку «Кайзер», купленную другой бабушкой в 1914 году (машинка там же, где и браслет), и дедушкино любимое кресло (ценности не имеет, но, сидя именно на нем, я пишу эти строчки). «Хорошо, – сказал я, – обещаю». Сказал, не имея ни малейшего понятия, как это сделать. Тогда важнее всего было получить согласие родителей.

Не знаю, как сейчас, в те годы можно было отправлять контейнеры с багажом прямиком из Баку в Америку. Ехали в неизвестное и брали все, что можно. Большая часть того, что привозили, никому и никогда в Америке не пригодилась. Мы как-то устроили эмигрантский вечер воспоминаний «20 лет спустя»: конкурс на самую ненужную вещь, которую привезли в Америку и ни разу ею не воспользовались. Первый приз получила известный зубной врач за огромный моток резинки для трусов. Сейчас смешно, а тогда на мне висела казавшаяся очень важной задача: достать контейнеры, организовать их погрузку, таможню и отправку. Всего – включая браслет, швейную машинку и дедушкино кресло.

Магазинов, где продавались контейнеры, не существовало, и я поехал к моему другу Кямалу Алышеву, директору радиозавода. Кямал – один из первых, кому я сказал об отъезде. Он был искренне рад за меня. «Чем могу помочь?» – спросил он. «Контейнеры надо бы…», – робко начал я. Кямал тут же снял с полки увесистый каталог. Завод выпускал здоровенные терминалы для ЭМВ, и перед отправкой их упаковывали в контейнеры. Они были очень большие, пожалуй, два дивана влезли бы без труда. «Такой подойдет?» – спросил Кямал. «То, что надо!» – «Сколько сделать?» На всякий случай я сказал: «Три». И стал свидетелем второй мини-истории.

Дзынь! Входит секретарша. «Начальника столярного цеха ко мне, срочно!» Через считанные минуты в дверях кабинета в глубоком поклоне появился начальник цеха. «Иди сюда, Мамедов. Ты такой контейнер можешь сделать? Три штуки. Срочно!» – «Конечно, Кямал Рамазанович, для вас – все, что скажете» – «Не для меня, для него (показывает на меня). Эти контейнеры, Мамедов, поедут в Америку! Понимаешь? Впервые – сделанное на нашем заводе будет в Америке! Учти это, Мамедов, и запомни: когда будет готово, я приду и проведу рукой по дереву. Вот так. Видишь? И если мне попадет хоть одна заноза, Мамедов, клянусь, я тебя лично в этом ящике похороню! Понял? Иди!»

Все было сделано по первому разряду и в кратчайший срок, но увидел я контейнеры значительно позже. Держать этих мастодонтов было негде, и по договоренности с Кямалом они ждали на заводе дня, когда нам будет предписано явиться с вещами на таможню для упаковки багажа. Вернее – явиться следовало накануне. Контейнеры полагалось привезти на день раньше, чтобы таможня убедилась, что ни внутри досок, ни в щелях никаких незаконных вложений нет.

И вот в день «Д» мы (я, Женя с парой подруг и Софа с парой друзей) на нескольких машинах, груженых баулами, чемоданами, ящиками, швейной машинкой и дедушкиным креслом, появились на таможне. Браслет лежал в кармане, и я понятия не имел, как смогу выполнить обещание, данное маме. Тут мы и увидели этих трех деревянных богатырей. Отшлифованные полуторадюймовые доски, никелированные болты – просто произведение искусства.

Однако удивило и обрадовало другое. Нас встречала команда таможенников в составе офицера и двух солдат, и в офицере я узнал Мурада. Того самого Мурада, с которым мы ухайдокали в ту памятную ночь в аэропорту литр розового самогона. Мурад тоже узнал меня, но, как и я, виду не подал, а попросил выйти с ним в другую комнату. Он закрыл дверь, мы обнялись. Мурад рассказал, что ему удалось аннулировать контракт и вернуться в Баку. Насчет моих планов он все понял и так, без объяснений, и спросил, что я хочу вывезти. Я честно сказал про кресло, швейную машинку, браслет, дюжину ложек и небольшую коллекцию старинных медных монет, доставшуюся мне от дедушки. Там ничего ценного, на мой взгляд, не было – ну, может, российский пятак 18-го века. Тем удивительней, когда Мурад сказал, что пропустит все, кроме монет. «Насчет браслета подожди. Я дам знать, когда можно класть», – добавил он. Совершенно счастливый, я не стал возражать, мы вернулись в зал и начали укладывать вещи в контейнеры.

Не буду описывать подробности. На затаривание ушло хороших полдня. Машинка и кресло уже лежали во втором закрытом и запломбированном ящике, когда Мурад объявил перерыв на 15 минут, подмигнул мне и ушел с обоими солдатами. Тут же в контейнер нырнули ложки и браслет, буквально сами собой.

Когда третий ящик был закрыт и запломбирован, мы с Мурадом снова вышли в отдельную комнату, выпили по паре рюмок коньяка, который я предусмотрительно захватил с собой, и пожали друг другу руки. От денег Мурад отказался и предупредил, что есть вероятность, что перед погрузкой на корабль контейнеры могут проверить еще раз, и тогда мы можем оба погореть. По этому поводу мы снова выпили – за удачу. Больше я этого замечательного парня не видел никогда. Спасибо ему огромное.

Багаж ушел, но история на этом не заканчивается.

Обычная по тем временам дорога в Америку через Австрию и Италию заняла примерно полтора месяца, и когда мы прилетели в Нью-Джерси, оказалось, что багаж уже пришел. Прямо по адресу – в дом моей сестры Наны. Но не весь: третьего ящика с ложками и браслетом не было. Решили немного подождать. Возникло подозрение, что таможня знала, где браслет, и конечно же… Для протокола добавлю, что цена этому браслету – может, тысяча долларов, не больше, то есть не сокровище российской короны, но, как говорится, во– первых, свое, а во– вторых –sentimental value. Мы с сестрой начали активные поиски, а моя дорогая сестричка – человек пробивной. И таки – нашли. Вернее, выяснили, что контейнер пришел и находится на складе невостребованного багажа в Нью-Йорке. На берегу Гудзона расположены склады (их хорошо видно, когда едешь по Бруклин-Квинс экспресс), и в одном из них должен быть наш ящик. Надо приехать и найти его среди многих других, присланных из Советского Союза. Мы с Наной туда помчались.

Теперь – финал.

Склад оказался огромным, метров 30 на 100, ангаром. То, что мы там увидели, никогда в жизни не забуду. До сих пор жалею, что не взял с собой фотоаппарат, ибо описать такое эмоциональное зрелище непрофессиональному художнику непросто. Во всю стометровую длину склада в несколько рядов лежал отправленный эмигрантами багаж. Картонные коробки от холодильников и телевизоров, неумело сколоченные фанерные контейнеры, самодельные деревянные ящики и разное прочее. Некоторые были сильно повреждены, и порой на пол вываливались какие-то брюки, платья, расколотые тарелки, вазы… И таких ящиков – сотни. Все они были повернуты к проходу обратными адресами, и возникало ощущение, что идешь по еврейскому кладбищу, где на памятниках, кроме фамилии, почему-то еще и адрес: Михаил Копельмахер – Таганрог, ул. Первомайская, 36, кв. 8; Ида Финкельштейн – Свердловск, просп. Победы, 49, кв. 30 и т.д. У нас даже слезы появились на глазах, но тут в конце второй аллеи показался наш красавец. Он величественно возвышался над своими собратьями-развалюхами, скромно поблескивая никелированными болтами.

На следующий день мы вернулись на склад на грузовике, и контейнер воссоединился со своими близнецами у Наны в гараже. Браслет был найден и передан маме, у которой в комнате уже стояли дедушкино кресло и швейная машинка «Кайзер».

Большинство вещей, включая трансформатор 220 на 127 вольт, наволочки и резинки для трусов, так и остались неиспользованными. А вот из контейнерных досок Нана сделала очень симпатичную стенку с полками и поставила в гараже. Всем нравится. Спасибо Кямалу еще раз.

А начальник столярного цеха Мамедов может быть спокоен – изделием Бакинского радиозавода в Америке довольны.

Подписка на журнал «Адвокат»

Наша младшая дочка Белла еще в школе твердо решила стать юристом, то бишь лойером. Она была активным участником так называемых «mock trial» – интересных имитаций судебного процесса, где школьники играют различные роли: от обвиняемого до судьи. Все происходит в форме соревнования, которое судят профессиональные юристы. Очень полезно для изучения американской юридической системы. Этакий КВН.

Весьма похвально и ничего, кроме нашего одобрения, не вызывало. Дело двигалось к осуществлению голубой мечты: один ребенок – доктор, другой – лойер. И мы с Женей старались, не знаю, как сказать одним словом по-русски, encourage – вдохновлять и поощрять.

Однажды пришел на мое имя плотно запечатанный пакет с надписью: «Вскрыть лично адресатом». Я вскрыл. Там был красочный глянцевый журнал под названием The Advocate. На обложке – симпатичный мужчина. Полистал и понял, что журнал адресован в основном геям и лесбиянкам и роль журнала – защищать (advocate) их права и образ жизни. Ничего против этого не имею, но не понял, причем тут я. Журнал выбросил и забыл про него. Мало ли что находишь в почтовом ящике. Ровно через месяц пришел второй журнал – опять на мое имя. В первый раз, когда я показал журнал Жене, она никак не отреагировала, поэтому сейчас я проявил настойчивость. «Слушай, – сказал я, – ты у нас главный подписчик. Может, это твоя работа? Зачем?» И Женя смущенно призналась. Пришло письмо из какой-то авиакомпании с уведомлением, что энное количество миль, накопленных у нас, пропадает, и единственный способ их утилизировать – срочно подписаться на какое-нибудь издание. Список прилагался. Женя увидела название «Адвокат» и решила, что такой журнал может представить интерес для Беши как будущего юриста. А поскольку мили «на меня», то и журнал – на мое имя. Так я попал в круг подписчиков журнала «Адвокат». Журналы я ежемесячно получал, вскрывал пакет и выбрасывал. Вскрывал потому, что, поглядывая иногда на обложку, узнавал некоторые лица, о нетрадиционной сексуальной ориентации которых я и не догадывался. Словом, журнал все же расширял мой кругозор.

На эту тему мы много шутили, я показывал гостям «Адвоката» и рассказывал историю подписки. Большого значения этому не придавали, полагая, что год пройдет – инцидент будет, как говорится, «исперчен». Ан нетушки. Я получил уведомление, что подписка на журнал продлена еще на год – бесплатно. Кроме того, стали приходить письма, тоже плотно запечатанные, примерно такого содержания: «Дорогой Г. Конечно, у вас тяжелая ситуация. Мы знаем, что вы женаты и живете с семьей. И, как никто, понимаем, кто вы на самом деле, и искренне сочувствуем. Но, дорогой Г., никогда не поздно get out of the closet. Почему бы вам не прийти на вечеринку по адресу…». Потом меня стали приглашать в специальные круизы и чуть было не предложили баллотироваться в какой-то комитет.

В конце концов в своем упорстве не продолжать подписку я оказался упрямее редакции журнала в попытке заставить меня сменить традиционную ориентацию. И все утихло.

Но думаю, что в секретных файлах американского маркетинга, порой напоминающих досье КГБ, отмечено, что я совсем не тот, за кого себя выдаю.

А голубая мечта осуществилась: старшая – доктор, а младшая – лойер. Вот как важно, когда родители стараются правильными способами, так и не знаю, как это одним словом по-русски, encourage своих детей.

Как молоды мы были

Все думаю – рассказывать эту историю или нет. Так и не решил, но не упомянуть о друге моего детства и юности Жене Ветрове никак не могу. Начну, а дальше – как получится.

Мы с ним учились в одном классе знаменитой бакинской 160-й школы, с первого по десятый, а потом в одной группе в институте пять лет. Лет до 12 дружили втроем: я, Женя и его сосед Леня Вайнштейн – дядя Гарри Каспарова и в будущем музыкальный руководитель бакинского КВНа. Леня тоже учился с нами, но только с первого класса до седьмого. Потом он перешел в музучилище, поступил в консерваторию и полностью посвятил себя музыке. И правильно сделал, музыкант он был блестящий. Но от нас как-то постепенно отошел. Так что юность мы с Ветровым уже проводили вдвоем и довольно весело.

В школе вместе посещали драмкружок, вместе выпускали стенгазету. Женя хорошо рисовал. Помню наши подписи: редактор – Г. Щирин, художник – Е. Ветров. В институте вместе начинали КВН и, конечно, знакомились с девочками.

Небольшое отступление. Воспитанием как в нашей семье, так и в Ветровской занимались мамы. Моя мама поощряла любые увлечения: драмкружок, музыку, немецкий, фото, спорт. Все, кроме девочек. Начиная с восьмого класса и до женитьбы, ни одна моя девушка ей не нравилась и вызывала крайнее подозрение. Поэтому я всегда, как мог, скрывал от мамы свои знакомства. В Ветровской же семье отношение к этому вопросу было совершенно противоположным. Папа – Иван Михайлович, бортмеханик, крупный серьезный мужчина, был очень строг по отношению к сыну, однако большую часть времени отсутствовал . Мама – Алла Леонидовна, женщина добрая, веселая, компанейская, не работала, но тоже часто отсутствовала и одобряла многочисленность приятельниц сына. Надо сказать, что Женька был парень весьма симпатичный, и девочки к нему слетались, как бабочки на огонь. Он мог одновременно встречаться с тремя-четырьмя подругами, причем каждая думала, что она единственная. Алла Леонидовна ему в этом потакала. Она помнила всех Женькиных подружек по именам (даже я порой путался) и знала, что сказать, если позвонит Мира, а что, если – Света. Расставался он с очередной подружкой обычно только после своего дня рождения, ибо знал, что его ждут отменные подарки.

Так, следуя в кильватере за Ветровым, как за флагманом, я шел через протоки юношеских страстишек к чему-то, еще не ведомому. Была у Жени одна знакомая – профессиональная, насколько это возможно в те времена, проститутка Земфира. Она была старше лет на двенадцать и относилась к нам – ну просто по-матерински. Меня к себе в постель она не допускала, только Ветрова, но мы часто ходили втроем гулять на Приморский бульвар. Уединившись на скамейке в темной аллее, мы, десятиклассники, с упоением внимали ее рассказам и советам.

Однажды Иван Михайлович в очередной раз улетел, Алла Леонидовна тоже упорхнула и к нашему большому удовольствию сообщила сыну, что квартира в его полном распоряжение. Как говорили тогда: «Ура, хата свободна!» Ветров тут же позвонил, и мы отправились, выражаясь языком тех лет, «в город клеить девочек». Вообразите нас, «заряженных» коктейлем из адреналина и тестостерона, смешанного с морским весенним воздухом. «Клеили» активно, по принципу: главное – побыстрее; и вскоре, игриво болтая, уже шли рядом с двумя девицами. Девицы, как я теперь понимаю, были из той же категории, что и Земфира, но скорее любительницы, чем профессионалки. Одеты и намазаны крайне вульгарно, поэтому мы обрадовались, что новые подруги быстро и охотно согласились «посмотреть» Ветровскую квартиру. По дороге на «хату» прихватили бутылку шампанского и торт «Сказка». Вот уже открываем входную дверь…

Неприятности начались с того, что одна из подруг сказала, что ей надо заскочить домой и отпроситься у мамы. Живет она якобы рядом и вернется минут через 30–40. Ну ладно, а нам чего время даром терять! Потянули на спичках (одна короче другой), кому достанется оставшаяся девица. Выпало, что Жене. Надо же какой везучий! А мне оставалось ждать прихода второй.

Тут следует рассказать про планировку Ветровской квартиры. Почти все бакинские старые квартиры, которые я видел, нарезаны были самым невообразимым образом из приличных дореволюционных апартаментов: кому какой кусок достанется. Ветровская получилась этакой длинной узкой кишкой, начинавшейся с небольшой прихожей, которая переходила в кухню, которая в свою очередь соединялась с первой комнатой, где я устроился на диванчике с книжкой в руках в ожидании своего «счастья». А из этой комнатки была дверь во вторую, где Женька уже крутил джазовые пластинки.

Хлопнула пробка шампанского. «Шампанское хоть оставьте!» – крикнул я в запертую дверь. Без ответа. «И музыку потише!» Дверь приотворилась, и Женька, со следами помады на щеке и на шее, прошипел: «Генька, перестань. Дай сосредоточиться. Посиди тихо. Еще услышу хоть слово – все, ты мне не друг!» Дверь захлопнулась. Музыка стала, правда, чуть тише, и я смог немного сосредоточиться на книжке.

Прошло минут 15. Вдруг раздался несколько приглушенный кишкой прихожей и кухни властный стук в дверь, которую мы предусмотрительно закрыли на щеколду. Я затих, старательно изображая пустой дом. Стук повторился более настойчиво «Алла, Женя, вы что, заснули? Это я, Ваня, открывайте дверь!» Неприятности становились серьезными.

Как выяснилось, полет Ивана Михайловича отложили на завтра, и он приехал домой. Запертая дверь в комнате, где Женька охмурял девицу, и громкая музыка блокировали стук во входную дверь. Дальше события разворачивались стремительно.

– Женька, пахан приехал!

– Ты опять со своими подколками?! Все, я с тобой больше не разговариваю!

– Жень, клянусь! Кроме шуток!

Иван Михайлович колотил уже с такой силой, что Женька услышал и через три двери. Сбежались соседи. Счет пошел на миллисекунды. Пока девица ловко застегивалась, через окно на плоскую крышу одноэтажного дома напротив полетели шампанское, сигареты и торт.

– Сейчас, папа, иду-уу! Это у меня Геня в гостях со своей девушкой.

– Какой девушкой, что ты несешь?

– Молчи. Запомни – это твоя девушка. И курил ты. Иначе он меня убьет. Вы давно встречаетесь. Все, пошел открывать.

Иван Михайлович нервно вошел в квартиру. Огляделся, принюхиваясь к запаху дешевых духов, сигарет и шампанского.

«Здравствуйте, дядя Ваня, – вяло сказал я, – это моя девушка Надя».

Презрительно оглядев «мою девушку», Иван Михайлович спросил, не понятно к кому обращаясь: «А мама знает?» Я что-то промямлил в ответ, закончив радостными словами прощания.

На улице «моя девушка» сказала, что провожать ее не надо, а лучше бы дать три рубля на такси. Я дал, считая, что легко отделался. Бредя домой, я думал про Женьку. Побил его отец или нет. Не должен вроде, ведь я же, как настоящий друг, взял вину на себя. С другой стороны, если действительно вскоре постучится вторая девица, то побьет. Но, как Женька рассказал на следующий день, не пришла. «Продинамила», как тогда говорили.

Женьке всегда везло на баб.

Лунная ночь в Теберде

Женю Ветрова постигла судьба многих других Казанов. На третьем курсе института он вдруг по уши влюбился и через год женился. Его избранницей стала очень красивая девочка Тома из города Черкесска Ставропольского края. Не помню, как они познакомились, но помню, что из Черкесска родители Тому никуда не отпустили, поэтому Ветров после окончания института взял распределение на какой-то завод в Черкесске и там остался.

Каждое лето, начиная с третьего курса, Ветров проводил у Томы, и мы с Женей решили их навестить. Тут может возникнуть путаница с именами, потому что моя жена (тогда – будущая жена) тоже Женя, Женя Жорницкая. Давайте я буду называть Женю Ветрова по фамилии, а мою Женю по имени. Договорились?

Мы с Женей учились на последних курсах, еще не были женаты, но ездить на отдых вместе уже не возбранялось.

На летние каникулы я сумел достать две путевки на турбазу в Теберде. Теберда и расположенный неподалеку, чуть выше в горах, Домбай я считаю одними из красивейших виденных мною мест, даже теперь, когда удалось довольно много поездить по свету. Теберда не так далеко от Черкесска, и мы с Ветровым условились, что в заранее оговоренный день они с Томой приедут к нам на турбазу с ночевкой. Написал «приедут» и вспомнил, что все тогда путешествовали на автобусах. Забытый транспорт. Потом, когда у меня появилась машина, мы много раз ездили навещать Ветровых, были вместе и в Теберде, и в Домбае, но та встреча на турбазе была действительно незабываемая.

Что такое турбаза в Теберде? Это два раздельных двухэтажных спальных корпуса: один для туристов мужского пола, второй – для женского; и еще третий, где была столовая и всяческие административные заведения. Руководство турбазы рьяно следило за нравственностью туристов. В каждом коридоре спальных корпусов постоянно сидели пожилые блюстительницы порядка и зайти, предположим, мне к Жене в корпус можно было только с 10 утра до 6 вечера. Нарушение правил грозило изгнанием из рая, то бишь с турбазы. А во всем остальном было очень мило. Днем мы с Женей ходили в небольшие походы, собирали ягоды в лесу, вечером уходящая на маршрут группа по традиции устраивала концерт у костра.

Большинство «турбазников» составляли группы туристов, останавливающихся там лишь на короткий отдых, обычно на день-два, перед следующим многодневным маршрутом. На маршруте настоящие туристы спят в палатках, готовят пищу на костре, а во время краткой остановки появляется возможность принять душ, пополнить запасы продуктов, передохнуть. Таких, как мы с Женей, с путевкой на все десять дней нахождения на турбазе, называли «чайниками». Но нас это мало трогало. Жили мы в четырехместных комнатах, где кроме кроватей и тумбочек ничего не было. Места общего пользования: умывальники, душ и туалет располагались в коридоре. Теперь, когда вы немного подготовлены, можно начинать историю.