bannerbanner
Миусская площадь
Миусская площадь

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 8

– Есть, конечно, – ответил Борис. Костя с удивлением поднял глаза на брата. – Вальтер, хороший парень, к нам здорово относится, только как он тебе может помочь?

– Посмотрим. А что за человек?

– Да наш человек! Хороший человек! Практический инженер, специалист по силовым установкам, хорошо по-русски говорит. Только вот политически не очень… До коммунистов не дотягивает. Социалист!

– Какой социалист?

– Национал-социалистическая партия Германии. Вы же, говорит, строите социализм? И мы тоже строим. Только чуть по-другому. Исходя из национальных интересов. Для немцев.

– Так он же фашист!

– Он социалист! Они же пришли сейчас к власти в Германии. Вальтер говорит, что исторические цели у нас общие. Хочешь познакомлю? Только вряд ли он тебе поможет. Он фокусами и фокусниками не занимается.

– А чем он занимается?

– Я же сказал – инженер.

– А у вас-то он что делает?

– Вообще-то он организует наладку станков. Понимаешь, современное производство – это единый процесс. Не куча отдельных машин и станков, а одна общая и очень сложная машина, в которой согласовано буквально все. Поэтому важно, чтобы на любом заводе, скажем, на тракторном, каждый станок работал в системе с другими, иначе просто все встанет. Вот он эту систему и запускает.

– Запустил?

– Где запустил? Вообще-то, давно запустил. Сейчас он, и правда, как-то без дела все болтается. Но поверь, с твоим шарлатаном он никак тебе не сможет помочь.

– Наверное, не сможет. Только дело в том, что Ганусен – не такой уж и шарлатан. Там, Борь, все сложней. Этот самый шарлатан действительно обладает удивительными возможностями. Читает мысли на расстоянии. Внушает. Гипнотизирует. Но не это самое главное. Он, Боря, будущее может предвидеть.

– В каком смысле?

– Это-то и интересно. Бывает, в самом простом: может сказать человеку, что ждет его сегодня вечером или завтра. И представляешь, все сбывается. А может предсказать всю судьбу. И не только человека. А если историческую судьбу народа? Революции? Государства?

– Гадание на кофейной гуще! Как ты можешь всерьез об этом думать?

– Не знаю, Борь, не знаю! И думаю об этом всерьез не только я, как ты, наверное понял. И не только у нас об этом думают. Этот самый Ганусен предсказал Гитлеру итог последних выборов. Год назад он предсказал ему то, во что поверить было нельзя – что он станет в этом году рейхсканцлером, представляешь?

Костя сунул руку в карман и достал разорванную пачку. Крошки табака высыпались на пол, на скатерть, почти все папиросы были сломаны. С досадой постучав пустой гильзой по столу, Константин Алексеевич понял, что курить сегодня не придется: брат не курил, папирос у него быть не могло.

– Как это ты так умудрился свой «Казбек» разломать? – спросил Борис. – Как же ты без табаку? Ладно, не грусти, что-нибудь сейчас придумаем! – он встал из-за стола и подошел к серванту, знакомому братьям еще с детства. – Держи! Подарок тебе! – и он протянул Косте вещицу, вынутую из ящика. Константин Алексеевич взял из рук брата блестящий новенький серебряный портсигар. На крышке его были выгравированы два снопа колосьев, а между ними – серп и молот. Выше, как бы озаряя их, горела пятиконечная звезда, лучи которой покрывали всю композицию. Открыв портсигар, Константин Алексеевич обнаружил в нем папиросы, по десять штук с каждой стороны. На каждой папиросе тоненьким ободком в том месте, где наполненная табаком бумага переходит в картонную гильзу, тянулась надпись, сделанная зелеными буквами: «Герцеговина флор». – Кури! Между прочим, любимые папиросы товарища Сталина, – сказал Борис, с удовольствием наблюдая за радостным удивлением брата.

– Спасибо! Откуда же у тебя такая красота?

– Подарок нам от руководства ВСНХ. Готовят сейчас Съезд колхозников, а наш наркомат занимается сельхозмашинами. Такой вот подарок в залог дружбы рабочих и колхозников. Всего сто экземпляров таких, представляешь?

– Борь, папиросы выкурю, а портсигар себе оставь, ты что, такими вещами бросаться!

– Костька, это же тебе подарок от меня, о чем ты! Я рад буду, что он у тебя! И бросишь свою дурацкую привычку по карманам рукой шарить! Как бандюган какой, честное слово, будто финский нож в кармане ищешь!

Константин Алексеевич припомнил страшный миг, пережитый им несколько часов назад.

– Спасибо, Борька! Наверное, ты прав, странная привычка.

– Ну да! А так ты одной рукой из портсигара не достанешь! Где там! Тут изволь вальяжно расположиться, двумя руками доставай: раскрой, закрой, убери. И попробуй только потерять! Вовек не прощу!

* * *

Возвращаясь от брата по тем же Миусским улицам, стоя на остановке трамвая и потом в вагоне слушая нытье одинокого электромотора, окруженного реостатами и трансмиссиями, Константин Алексеевич думал о странных зигзагах в судьбах людей и государств. Вот Германия, единственная страна, с которой совсем недавно складывались по-настоящему добрые отношения. Ведь никто не принимал: ни Англия, ни Франция. Степень отчуждения и враждебности ко всему советскому он ощущал в Лондоне кожей даже! Единственная страна, где хотелось спрятать акцент, да так, чтобы никто не догадался, что ты русский! Около посольства в Лондоне русского шофера, сидящего в открытой машине с посольскими номерами, закидывали помидорами, а полицейские, наблюдая, не вмешивались: это ведь не наносит телесных повреждений. А в Париже? Знаменитый французский снобизм возрастал в геометрической прогрессии, если официант в ресторане узнавал в тебе русского – лакейское презрение прямо изливалось на тебя. Константин Алексеевич усмехнулся, вспомнив забавный эпизод своей первой, парижской, командировки: языка тогда он не знал, денег в кармане в обрез, валюту всегда экономили, жить нужно было на съемной квартире, в посольство не показываться по конспиративным соображениям. Зашел в какой-то ресторан средней руки, посмотрел меню, прочитал раз, другой, почти ничего не понятно. На третьем прочтении стало что-то проясняться. Подходит официант, обращается по-французски. Тогда Константин Алексеевич сделал заказ: ткнул почти наугад в какое-то блюдо по сходной цене, в названии которого, как показалось, было что-то связанное с мясной закуской. Официант широко открывает глаза, что-то с удивлением спрашивает, объясняет, из его слов понятно только «месье». И угораздило же ему ответить по-русски! Ехидно поклонился и ушел, через десять минут приносит блюдо, закрытое серебряной крышкой, ставит перед гостем. За ним еще официантов и поваров человек семь, все стоят поодаль, наблюдают. Официант крышку не поднимает, раскладывает перед гостем какие-то странные приборы, кривой ножик, щипчики, вытянутую ложечку, салфетку поправляет. Потом, встав на расстоянии полуметра, закладывает левую руку за спину, нагибается корпусом к столу, правой рукой берется за ушко крышки, замирает – «вуаля», поднимает крышку… На блюде лежит абсолютно голая вываренная кость с нежным вытекающим мозгом, который кривой ложечкой и нужно поддеть. И все, мерзавцы, стоят и с интересом наблюдают, что же дальше. Оказывается, как ему потом растолковали, это такое французское блюдо, подаваемое к концу мясного обеда, почти на закуску, для гурманов. Что сделаешь, пришлось как ни в чем не бывало съесть эти несчастные пять граммов костного мозга, расплатиться, оставив на чай, и уйти под насмешливые взгляды всего персонала. Немцы же, как казалось Константину Алексеевичу, никогда себе такого не позволили бы – несмотря на прошедшую войну, несмотря на поражение, на национальное унижение. Нашел бы официант способ объяснить, даже человеку, не знающему языка. Нет, там была эта французская ироничность, язвительность и презрение ко всему нефранцузскому, тем более к русскому.

У немцев этого нет! Да один русский Берлин чего стоит! Не в Лондон же русские эмигрировали! Константин Алексеевич никогда не испытывал неприязни к эмигрантам, скорее, сочувствие. Отношения с некоторыми из них, особенно с теми, кому импонировали евразийские идеи, приходилось даже скрывать от своих коллег. Ему казалось, что еще несколько лет, и столь же мощная волна, что когда-то излилась из России, снова придет, теперь уже в Россию советскую. И вот теперь отношения с немцами готовы не только дать трещину, но и повернуть вспять! И почему? Только лишь потому, что сменился рейхсканцлер! Да какая разница? Когда мы перестанем играть в эти политические лозунги, развешивать ярлыки и ими руководствоваться: фашизм! Реакционный политический режим! Национал-социализм! Ну и что теперь? Из-за этого Гитлера – стенка на стенку? На то она и дипломатия, чтобы глупость политических интриганов нейтрализовать такими связями, которые не разрушить! Константин Алексеевич был уверен в том, что отнюдь не государственные деятели, не правители и не их парламенты выстраивают мировую политику, а штат незаметных дипломатов и работников разведки и контрразведки, которые могут и должны вправлять мозги завравшимся политиканам, вынесенным волею случая на гребень власти.

За годы службы Константин Алексеевич точно уяснил, что между реальной политикой, дипломатией, межгосударственными и человеческими связями и идеологией, программами, принимаемыми съездами партий, нет ничего общего. Странная командировка, которая ему предстояла, о которой он пытался хоть как-то рассказать Борису, еще раз утверждала его правоту. В самом деле, в основе нашей идеологии – материализм, истмат и диамат. Мы точно знаем, что логика классовой борьбы предопределяет ход истории. Мы точно знаем, что роль личности в истории крайне мала, что личность может сыграть свою роль только в том случае, если ее устремления совпадают с логикой исторического процесса, определяемого социально-классовыми предпосылками. Так неужели личность какого-то Гитлера, какого-то австрийского мещанина Шикльгрубера может повлиять на советско-германские отношения? Вот его-то задача, дипломата и разведчика, сделать так, чтобы не повлияла.

Итак, этот Ганусен… Странный человек, артист и гипнотизер, которого Гитлер приблизил к себе, сделал не то советником, не то астрологом, не то цыганкой-гадалкой при дворе. Вроде бы ему верит. Вроде бы прислушивается к советам. В сущности, это ужасно: при определенном раскладе этот человек может взять такую власть над рейхсканцлером, что будет определять германскую политику. Он сам, или стоящие за ним. Значит, надо сделать так, чтобы это были наши люди, те, которые видят в наших отношениях залог наших успехов. Возможно, общих успехов.

* * *

Готовясь к столь сложной командировке, Константин Алексеевич не пренебрегал никакой возможностью, никакими связями, даже самые слабые ниточки стремился вытащить – авось помогут в Германии завязать узелки. Он не оставил без внимания и Вальтера, о котором упомянул Борис. По своим каналам он кое-что о нем выяснил, но это «кое-что» определялось, скорее, как «ничего». Вальтер из собранных НКВД сведений представал как совсем непримечательная и даже невнятная личность: обыкновенный инженер, ничего особенного, так, наладчик уже стоящих в цеху машин, знает станки, способен согласовать их работу – в сущности, совершенно рядовая задача. Член национал-социалистической партии, но при этом расположен к нам, терпеть не может, когда его называют наци или фашистом. Уверяет, что социалист. Болезненно относится к нарастанию в СССР антигитлеровской и антигерманской пропаганды. Семья в Берлине, жена, двое детей. Было, правда, обстоятельство, заставившее Константина Алексеевича пристальнее вглядеться в лежавшие перед ним несколько машинописных листов досье немецкого специалиста: у него не было инженерного образования! Не только высшего, вообще никакого технического! Однако тем образованием, что он получил, можно было гордиться, только вот не в инженерной области. Вальтер фон Штайн окончил Московский университет, историко-филологический факультет. Судя по всему, еще до революции, хотя полученная справка не давала точной даты. И тут была загадка: нынешнее положение Вальтера, командированного инженера по линии Наркомтяжпрома, не тем же объяснялось, что гуманитарное образование оказалось невостребованным, пришлось переучиваться? В общем, это было вполне возможно, хотя… скорее, оно было приложимо в какой-то другой сфере. Какой? Или… Далее можно было только гадать на кофейной гуще.

И все же университетское образование давало какую-то зацепку. Будучи человеком грамотным, знающим и весьма начитанным, но никогда не учась, тем более в университете, Константин Алексеевич питал уважение и интерес к людям образованным. Кроме того, в справке НКВД говорилось, что Вальтер по не вполне ясным причинам прерывает командировку и собирается домой. Срок его отъезда совпадал с началом Костиной командировки, стало быть, можно каким-то образом познакомившись еще в Москве, завести новый контакт в Берлине. В общем, надо знакомиться.

В сущности, это было проще простого – достаточно было Борю попросить о встрече или зайти к нему в наркомат на площадь Ногина. Все будет выглядеть совершенно естественно, тем более что командировка Константина Алексеевича связана именно с делами их наркомата.

* * *

Стать и аристократизм – вот что чувствовалось в Вальтере фон Штайне. Крупный, высокий, подтянутый, умеющий носить свой светлый костюм как собственную кожу, он сразу вызывал симпатию. Типичный немец, белокурый, слегка рыжеватый, голубоглазый, с большим широким лицом, на котором почти всегда при общении появлялась улыбка, выражавшая то согласие, то удивление, но неизменно – искреннее внимание к собеседнику, он сразу заинтересовал Константина Алексеевича. Обменявшись в кабинете у Бориса крепким рукопожатием и парой обычных фраз, они оба взглянули на хозяина кабинета. Возникла даже чуть неловкая пауза, неизбежная, когда один человек знакомит двух других: продолжится ли знакомство, будет ли хотя бы мимолетное общение и обмен еще несколькими фразами, или же вежливое рукопожатие было всего лишь извинением хозяину кабинета за прерванную беседу двоих внезапным приходом некого третьего. В миг, когда все трое, стремясь прервать паузу, решились что-то сказать, столь же незначащее, на столе зазвонили сразу два телефона, один – прямой наркомовской связи. Этот звонок отсекал хозяина кабинета от гостей, предоставляя их друг другу на время разговора, а правила советского этикета требовали выйти, ведь любая беседа, тем более с наркомом, могла оказаться секретной. В предбаннике, как на новом советском сленге называлась приемная, Вальтер и Константин Алексеевич присели на черный кожаный диван, и вновь повторилось то же: неловкая секундная пауза и две фразы, сказанные одновременно:

– Надолго ли к нам? – произнес Константин Алексеевич, вежливо обернувшись на диване к Вальтеру.

– Какая удобная мебель в советских наркоматах! – в той же позе произнес Вальтер.

Зеркальность поз, когда герои на кожаном диване несколько искусственно поворачиваются друг к другу и говорят одновременно совершенно пустые вещи, лишь подчеркнула комизм момента. Секретарша, сидящая за письменным столом и почти закрытая от посетителей как бруствером окопа огромным «Ундервудом», прыснула смешком, и это вдруг сделало саму ситуацию ужасно веселой. Неловкость схлынула, и два человека, сидящих на диване, весело расхохотались.

– И все же, надолго ли? – спросил Константин Алексеевич, сев естественно и удобно, положив ногу на ногу и утонув в пружинах дивана.

– Увы, нет. И хоть мебель очень удобна, но надо ехать. Как раз сейчас обговаривал с Борисом Алексеевичем дату отбытия.

– И когда же?

– На следующей неделе. Но теперь все будет зависеть от этой милой барышни: ведь важно не сдать документы о командировке. Это вообще ничего не значит; важно их принять. И если она их не примет, то я останусь в Союзе Советов ее пленником – навсегда!

– На вашем месте, Вальтер, я не тяготился бы подобном пленом!

– О, нет! Втайне я желаю его, и моя любовь к родине входит в тягчайшее противоречие с этим моим ужасным, страшным тайным желанием!

Вальтер достал из кармана пиджака портсигар, почти в точности такой же, как подарил Константину Алексеевичу брат во время их последней встречи. Косте даже подумалось, что он из той самой серии, но он не успел разглядеть рисунка на крышке: раскрыв портсигар, немец протянул его собеседнику. Константин Алексеевич машинально взял папиросу. Достав свою, немец постучал о край высокой пепельницы на узкой ножке, стоявшей по левую сторону дивана, вытряхивая из мундштука табачные крошки.

– Не хочу давать советы, – произнес Константин Алексеевич, критически рассматривая папиросу, – но стоит ли закуривать до обеда? Тем более, что уже третий час.

– Почему не стоит? – удивленно спросил Вальтер?

– Тому есть несколько причин, – глубокомысленно изрек Константин Алексеевич. – Во-первых, сегодня еще никто не курил в приемной, чувствуете, какой воздух? И пепельница чистая. Мы атмосферу неизбежно испортим. Во-вторых, если мы закурим, милое создание, от которого зависит ваша судьба, может расчихаться и вообще увянуть. Ну, и в-третьих, курить после обеда приятнее, чем до. Насколько я могу судить, Борис вряд ли сможет уделить нам время. Бог весть, что ему сейчас наговорит Серго. Давайте не будем его ждать и пойдемте обедать!

Но где обедать? Есть в столовой наркомата Константину Алексеевичу не очень хотелось – там было людно, шумно и суетно, это было место, куда приходили есть, притом есть быстро и просто, но не общаться и разговаривать. Пригласить же Вальтера в хороший ресторан было бы странно для первого знакомства, да и денег на это не было. Хорошие рестораны можно было позволить себе лишь за границей, когда обстоятельства складывались так, что обедать в более или менее дешевой столовой посольства было невозможно. Свои же деньги Константин Алексеевич старался не тратить, чтобы побольше привести домой и порадовать бонами мать и сестренку. Для них поход в Торгсин, где продавалось фактически все, почти как при НЭПе, был огромной радостью и постепенно становился насущной необходимостью: с начала тридцатых годов полки в магазинах стали пустеть. Боны, денежный суррогат, который он, как и все совслужащие, получал, сдавая твердую валюту в бухгалтерию посольства, постепенно превращались из радости и баловства в необходимость, дающую семье возможность пока не замечать угрожающих последствий коллективизации и индустриализации.

И все же, самое главное, состояло в другом. Место обеда было на сегодня определено для Константина Алексеевича: его ждала Аня, и отказаться от этого визита представлялось решительно невозможным. Значит, нужно было постараться как-то совместить приглашение и новое знакомство. А как? Пойти вместе? Удобно ли? И не пропадет ли та тонкая материя отношений, еще не любовных, но почти, которыми он так дорожил? Вальтер тем временем прятал свою папиросу обратно в портсигар.

– Что ж, хорошая идея, благодарю, – сказал он.

Когда они спускались по широкой лестнице наркомата с огромными окнами от пола до потолка через весь лестничный пролет, на втором этаже явственно почувствовался запах буфета и столовой. В сущности, в нем не было ничего неприятного, но так могла пахнуть только столовая, и заходить туда не хотелось. Но Вальтер мужественно попытался сделать шаг навстречу советскому общепиту.

– Стоит ли? – спросил Константин Алексеевич. – Стоит ли знаменовать наше знакомство обедом в столовой? Я предлагаю кое-что поинтереснее.

Новые знакомые вышли на улицу и испытали то блаженное чувство превосходства, которое дает человеку внешняя свобода: в отличие от подавляющего большинства совслужащих, им не нужно было спешить вовремя вернуться к концу обеденного перерыва, они не были обречены сидеть в субботний, укороченный, рабочий день до пяти часов в своих конторах, министерствах, бюро и комитетах, они были свободны выбирать, где им обедать, с вином или без, и как долго.

– Вы знаете, Вальтер, я нахожусь в некоторой растерянности относительно того, где нам отобедать. Не сомневаюсь, что за время московской жизни вы обошли множество ресторанов. Так?

– Так, так. Это, пожалуй, единственное, что у вас осталось со времен НЭПа почти в нетронутом виде. Кстати, почему их все не разорили пару лет назад, как вы думаете?

– Я думаю, Вальтер, что мы с вами пока еще не в тех отношениях, чтобы свободно и доверительно обсуждать политику советского правительства. Так же, как и немецкого, правда? Она ведь тоже сильно изменилась за последние месяцы, да? Лучше я продолжу свою мысль о перспективах нашего обеда. Пару дней назад я неожиданно получил приглашение от своей сослуживицы: она справляет новоселье. Мне была обещана запеченная в духовом шкафу курица с золотистой корочкой. Я надеюсь, что Анна не обидится на меня, если я поделюсь радостью посещения ее дома со своим новым другом. Может быть, для вас это будет даже интереснее, чем ресторан. Мне, когда бываю за границей, намного интереснее частная жизнь, чем публичная, если в нее, конечно, удается заглянуть.

– С удовольствием приму приглашение, если это удобно. Что же касается частной жизни, то буду рад приоткрыть вам хотя бы свою. Будете в Берлине – милости прошу.

– Благодарю. Буду, и довольно скоро. Кстати, выезжаю почти одновременно с вами, на следующей неделе. И тоже пока нет билета.

– Командировка?

– Да, как раз по делам вашего наркомата. То есть нашего, конечно, советского, который вас принимал.

Константин Алексеевич не сразу, но все же решился пригласить Вальтера. Ситуация складывалась вполне естественная, и придя с другом (курицы-то ведь и на троих хватит?), можно было избежать неуправляемого поворота к любовным отношениям, как бывает, когда люди оказываются вдвоем, и никого рядом нет… Не то чтобы он боялся их, или не хотел – скорее, наоборот… Но прелести в отношениях неопределенных, где грань между дружеской симпатией и быть может зарождающейся обещающей любовью еще не определена, было больше, как в дорогом подарке, который не хочется до времени раскрывать, наслаждаясь гаданием: а что внутри?

Улица Палиха, узкая, неудобная, вихляющая, сочетавшая старые деревянные дома, красные купеческие кирпичные двух– и трехэтажки с новыми, более высокими, но какими-то уж совсем барачного типа строениями, вся гремела и звенела – трамваями, ломовыми телегами и почему-то мотоциклами. Проехал-то, вернее всего, один, но так навонял сизым масляным дымом и так настрелялся выхлопной трубой, что представить его единственное число было невозможно даже грамматически. Черные «эмки» рявкали друг перед другом моторами, выпятив круглые остекленевшие глаза и не будучи в состоянии разъехаться из-за звенящего что было мочи трамвая. Пешеходы жались и шарахались по узким тротуарам. Свернув во двор, новые знакомые, переглянувшись, облегченно вздохнули, прислушиваясь к относительной тишине московского двора.

Константин Алексеевич впервые увидел Аню дома, а не на работе – и почти не узнал. На три звонка дверь открыла легкая красивая девушка в ситцевом платье, приталенном, синем в белый горох, подчеркивавшим красивую фигурку широким белым поясом.

– А я пришел с другом, – как бы извиняясь произнес он. – Вы нас двоих примите?

– С другом так с другом! Вассал моего вассала не мой вассал, но друг моего друга – мой друг! – Аня как всегда была и хороша, и быстра, и весела. Она провела гостей через небольшой коридор, где стояли два шкафа и сундук, а у дальней двери жался велосипед, в свою комнату, где за круглым столом, тоже под абажуром, тоже посреди комнаты, был накрыт стол на двоих, ловко поставила третий прибор и умчалась на кухню.

– Я за обещанной курицей!

– О ней знают не только все соседи, но и весь подъезд: мы по запаху шли и вас нашли, – сказал Вальтер.

Стоя около стола в ожидании хозяйки, когда как-то неловко присесть и остается либо завязать разговор, либо начать рассматривать и комментировать книги на полке, либо выглянуть в окно и похвалить открывшийся пейзаж, Константин Алексеевич выбрал первое:

– Откуда у вас такой прекрасный русский, Вальтер? Вы говорите практически без акцента.

– А вы не знаете? – Вальтер сделал паузу и с наигранным удивлением посмотрел на Костю. – Разве вы не… Разве вам брат не говорил?

– Вот те на! Ну, Борис! – воскликнул Константин Алексеевич, пытаясь изобразить удивление и даже досаду на брата. – Все расскажет, даже о том, что мы братья! Хорошо коли другу! А то ведь знаете один из нынешних лозунгов: болтун находка для шпиона! Когда ж он успел?

– Борис Алексеевич ничего мне не говорил о вас. Даже не представил по фамилии, что было бы естественно.

– Откуда же вы знаете?

– Константин Алексеевич, вы очень симпатичны мне – именно поэтому я принял ваше приглашение и нахожусь здесь, в гостях у вашей обворожительной знакомой. Надеясь на взаимную симпатию, не думаю, что лишь профессиональный интерес заставляет вас тратить свое время на меня. Поэтому мне не хотелось бы, чтобы между нами были какие-либо недоговоренности и вообще игры, свойственные людям нашей профессии, когда мы общаемся с другими или, еще хуже, с дилетантами. Мы с вами коллеги, Константин Алексеевич, и этим сказано все.

На страницу:
2 из 8