Марина достала ключ, вставила в замочную скважину. Старик отозвался недовольным скрежетом. Марина применила силу – потребовалось чуть больше, чем обычно, – и замок открылся.

Марина вошла в квартиру, Митя – за ней.

– Вот это да!

– Что?

Митя показал на стены. Начиная с огромной прихожей, они все были увешаны картинами, гравюрами, кинжалами и кремневыми пистолетами. На шкафах, комодах и тумбочках стояли статуэтки, вазочки и просто милые глазу безделушки.

– А, это. Да. Коллекция отца. Он обожал старые вещи. Считал, что у каждой из них, как и у любого человека, есть своя история.

– Это все – старинное?

– Предметы – аутентичные, – Марина заметила недоумение в Митиных глазах. – Ну, разумеется!

– То есть, экспонаты?

– Нет. Они не имеют ни художественной, ни исторической…

Марина замолчала. Холодок пробежал между лопаток. В квартире было что-то не так, и Марина скорее это почувствовала, чем поняла. Испугалась, не успев осознать, а когда осознала, испугалась еще больше.

– Здесь кто-то есть, – прошептала Марина и, выставив перед собой ключ, приставными шагами стала двигаться в сторону гостиной.

– Что?

Митя замешкался, но только на секунду. Взгляд упал на пистолет. Наверное, из него застрелили Пушкина. А, может, и Лермонтова тоже, – пронеслась дурацкая мысль. Следующая оказалась более дельной. Едва ли он заряжен.

Митя схватил со стены кинжал, догнал Марину и положил руку ей на плечо.

– А ну-ка, сестренка!

Митя отстранил Марину и пошел первым.

«Шестьдесят шестой в списке» выглядел неважно.

Возможно, всему виной были две «шестерки» в номере. А возможно, помидоры, съеденные на завтрак. Вчера днем их сняли с ветки и доставили самолетом прямо из Испании; но в наполовину переваренном виде, на побледневшем лице, они не впечатляли. До такой степени, что у бойца заурчало в животе: сгустки крови? Неужели перестарался? Вроде и бил вполсилы.

Сомнения разрешил Ковалев: он похлопал бойца по плечу и произнес еле слышное «пст!». Боец отошел. Ковалев присел перед тем, кто так умело ходил на руках, и постучал ему указательным пальцем по лбу.

– Запомни! Ты – никто! Ты – просто двойник. Говори только то, что написано. Тебе понятно?

Двойник стер помидоры с лица и кивнул.

В четырех километрах от здания, где проходил экономический форум; в большой квадратной комнате с глухими стенами, выкрашенными в белый цвет; на широкой кровати, покрытой простынями из тончайшего материала, используемого НАСА при изготовлении парашютов для спускаемых космических летательных аппаратов, лежал настоящий Виноградов. Абсолютно голый. Лишь узкое полотенце было наброшено на бедра, прикрывая мужское достоинство. Судя по ширине полотенца, стандартного размера; уж никак не «шестьдесят шестое» в мире.

Тончайшая ткань вовсе не являлась прихотью нувориша; насущной необходимостью.

Все тело Виноградова было покрыто гнойниками и язвами; эпителий отслаивался от основного слоя кожи на большом протяжении, образуя мешки, наполненные мутной жидкостью; при малейшем движении они разрывались, причиняя жуткую боль и оставляя на простынях обширные разводы.

В изножье кровати стоял Скворцов; человек в сером костюме; «правая рука» и «тень» Виноградова; ловил малейшее движение хозяина. Слева помещалась ширма, за ней – сиделка, лет тридцати, сидела на стуле и читала книжку в мягком цветастом переплете; на обложке – румяный мужчина с зализанной вороной гривой удерживал за талию грудастую блондинку, томно закатившую глаза.

У комнаты был вход – белая дверь с цифровым замком; и выход – огромный жидкокристаллический экран; он занимал всю стену справа от кровати. Экран показывал двойника.

Виноградов-настоящий через силу улыбнулся.

– Ну вот. Сейчас ты не в такой уж прекрасной форме. А?

– Это будет ему уроком, – эхом отозвался Скворцов.

Виноградов засмеялся; в горле надсадно хрипело; организму не хватало жидкости, все уходило через кожу – с сукровицей и гноем.

Виноградов потянулся к трубке, свисавшей через правое плечо; Скворцов уловил его движение; метнулся вперед и помог поднести трубку к губам. Виноградов с шумом втянул в себя подсоленную воду и махнул рукой. Скворцов нажал кнопку на пульте; изображение исчезло.

– Да. Теперь… Теперь… Будет знать.

Каждое слово давалось Виноградову с трудом. Глаза выкатились из-под ярко-красных воспаленных век; пенящаяся слюна падала на грудь.

– Эй! – воскликнул Скворцов, но не дождался ответа. Повторил громче. – Эй!! – но ответа снова не было.

Скворцов забежал за ширму, вырвал книжку из рук сиделки.

– Как тебя там? Ты не слышишь?

Сиделка встала, пригладила на толстых бедрах халат.

– Я – глухая, – механическим гнусавым голосом сказала она. – Сделайте так, – сиделка топнула широкой ступней, распирающей белый ботинок, в пол. По полу прокатилась ощутимая вибрация. – Тогда я приду.

– Ну да, ты глухая, – спохватился Скворцов. Так хотел хозяин: никаких посторонних ушей. И забился, замахал руками. – Ему плохо!

– Смотри на меня! – сиделка подняла палец, как учительница в начальной школе. – И говори медленно. Губами!

– Ему плохо, – повторил Скворцов.

– Я поняла, – сказала сиделка. – Ему плохо, – она отвернулась от Скворцова и стала набирать что-то из ампулы в шприц.

Скворцов вышел из-за ширмы; через пару секунд вышла сиделка. Она деловито подошла к Виноградову, ухватила левое предплечье «шестьдесят шестого», пригвоздила к кровати и стиснула, выцеливая набухающую вену.

– Нет! – закричал Виноградов. – Убери ее!

Скворцов ударил ногой в пол. Сиделка остановила движение руки и посмотрела на Скворцова. Скворцов и сам не знал, что делать.

– Но вы же – мучаетесь! – воскликнул он.

– Убери!

Скворцов сделал движение кистью; будто что-то отбросил. Сиделка ушла за ширму.

– Почему?

– Я… должен… страдать… – прохрипел Виноградов. – Такова Его воля.

– Чья? – не понял Скворцов.

– Господа нашего. Иисуса Христа, – был ответ.

– Борис Михайлович! Я – атеист.

Виноградов ощерился. Обнажились желтые от налета зубы и почерневшие десны.

– Да? Атеист? Тогда – молись! Чтобы Он не наказал тебя так же, как меня.

Тело Виноградова выгнулось дугой. В наступившей тишине отчетливо послышался скрежет зубов; такой громкий, будто бы «шестьдесят шестой» перемалывал собственные челюсти.

Митя развел руками; в правой он сжимал искривленный кинжал с заржавленным лезвием.

– Никого нет. Чего ты так испугалась?

– Я не испугалась. Здесь кто-то был.

– С чего ты взяла?

Марина подошла к двери, отделяющей гостиную от комнаты отца.

– Смотри! Дверь была открыта вот так, – переместила ее на небольшой угол. – А сейчас она открыта вот так, – Марина вернула дверь на место, торжествующе посмотрела Митю; мол, какие тебе еще нужны доказательства?

Митя пожал плечами; фокус с дверью не произвел на него должного впечатления.

– Ладно, – не сдавалась Марина. – Стул рядом с тобой. Он стоял вот здесь, – Марина переставила стул.

Митя немедленно на него сел, положил кинжал на стол.

– Называется, приехал в Питер! У меня – сумасшедшая сестра.

Митя покосился на кинжал; на всякий случай снова взял его в руки.

– Я – не сумасшедшая, – возмутилась Марина. – Это – от отца. Когда работаешь с историческими документами, учишься обращать внимание на каждую мелочь. Это становится второй натурой, понимаешь?

– Ты – тоже историк?

– А кем я еще могу быть? Я – папина дочка!

Марина отвернулась, сложила руки на груди и стала глядеть в окно.

Стул за ее спиной скрипнул; тоненько пропел паркет. Митя подошел к Марине, обнял за плечи.

– Успокойся! Хорошо?

– Да, – Марина кивнула. – Хорошо. Давай займемся делом.

Она вернулась к столу, достала из сумочки конверт. Мысль о том, что предстоит привычная и очень важная работа, принесла успокоение.

– Мне потребуются прозрачная основа, легкий клей из рыбьих костей и пинцет.

– Пинцет – это я понял. Ты им выщипываешь брови. Он наверняка лежит в ванной. А где взять остальное?

Марина с улыбкой посмотрела на Митю.

– В кого ты такой кудрявый? Ты – правда мой брат?

– Не уверен, – на полном серьезе отвечал Митя. – Но я сын твоего отца, это точно.

Командор и Анна уютно расположились в углу зала; за столиком, таким маленьким, что им поневоле приходилось сидеть, едва не касаясь друг друга коленями.

Перед каждым стояла чашка, посередине – блюдце с палочками корицы. Анна украдкой наблюдала, как командор взял одну и обмакнул в кофейную пенку; немного подождал, потом – откусил размоченный кончик.

– Ну, как? – спросила Анна.

– По-прежнему. Великолепен, – ответил командор.

– Как тридцать лет назад, – уточнила Анна.

– Наверное, не стоит об этом вспоминать, – мягко заметил командор.

Но Анна его не услышала. Или – сделала вид, что не услышала.

– А я – помню. Все до мелочей. Наш госпиталь в Африке. Стены из лиан. Стены! Одно название. Можно было просунуть руку.

– Да, – после некоторой паузы отозвался командор. – Стены дырявые. И крыша из чего попало, – судя по тону, командор не числил эти воспоминания по разряду приятных.

– И эти воинственные племена, – продолжала Анна. – Убивали всех. Приходили и уходили, пока не появились вы. Солдаты удачи.

– Пули и гранаты сильнее копий и стрел, – сказал командор.

– У нас в госпитале – прибавилось работы. А стены остались такими же.

Анна увидела, что командор уже сгрыз одну коричную палочку и подвинула блюдце поближе к нему, хотя едва ли в этом была необходимость; сделала машинально, желая проявить заботу, но тут же смутилась и с преувеличенной серьезностью принялась размешивать свой кофе, нервно постукивая ложечкой по краям чашки. Повисло неловкое молчание.

– Как вам мой русский? – спросил командор.

– Что? – не сразу поняла Анна.

– Я могу выйти на улицу и разговаривать с людьми?

– У вас – хороший словарный запас, – поспешила похвалить Анна. – Но есть небольшой акцент. Певучий.

– Испанский?

– Да, но можете не опасаться. Здесь его примут за грузинский. Это не страшно.

– Я старался. Учил язык.

Командор довольно кивнул и захрустел новой коричной палочкой. В этом занятии не было ничего возвышенного, но Анна поневоле залюбовалась.

– Габриэль! – сказала она. – Ваш профиль нужно чеканить на золотых монетах.

Командор едва не поперхнулся.

– Анна! Господь с вами! На монетах изображают властителей. А я… Нет, ну что вы?

Теперь уже смутился командор: разве можно остановить влюбленную женщину, если она опять, как и тридцать лет назад, начала лепить в своем воображении идеальный образ?

На помощь пришел Валентин: неожиданно, но весьма кстати.

– Есть! – воскликнул он. – Входит в контакт!

Командор отложил палочку и поспешил к экранам.

Виктор увлеченно разглядывал витрину. На деле же его интересовали вовсе не итальянские костюмы и шелковые галстуки, красовавшиеся на безголовых манекенах, а отражение противоположной стороны улицы. Конкретно – дубовая дверь под неоновой вывеской «Корсар». Минуту назад за этой дверью скрылся месье Жан.

Виктор поднес руку к уху, поправил гарнитуру. Тонкий провод тянулся к мобильному телефону, лежавшему во внутреннем кармане куртки. Телефон был напрямую связан с командным пунктом, а через него – с миниатюрным передатчиком, спрятанным в ухе вора; Валентин, командор и Анна (Ким так и не вышел из мастерской) могли слышать все, что происходит.

– Сколько с ним человек? – спросил Виктор.

– Трое, мамочка, – беззаботно ответил вор. – Всего лишь трое. Все вооружены. Столик – на одиннадцать часов от входа.

– Принял. Я снаружи. Страхую. Работай, – Виктор отошел от витрины.

– Мамочка! – захихикал вор. – Что бы я без тебя делал? Целую!

Виктор со скучающим видом фланировал по вечерней улице. Позади него, в пятидесяти метрах, горели красные округлые буквы, складываясь в слово «Корсар». Ресторан «Корсар» принадлежал Петру Сергеевичу Силантьеву, известному в криминальных кругах под кличкой Сильвер.

Сильверу перевалило далеко за шестьдесят, и выглядел он соответствующе: как человек, много повидавший и переживший на своем нелегком веку.

Нависнув над темным столом из мореного дуба, Сильвер потянулся к запотевшему графинчику с водкой, налил рюмку. Перед ним стояла тарелка с селедочкой, на ржаном хлебце и под горчичным соусом; справа от хлебца лежали кольца красного лука, замаринованные в лимонном соке, слева – меленькая, с крупный горох, картошечка, приготовленная в золотистом мундире.

За столом, вполоборота, лицом к дверям, сидели трое громил в черных кожаных куртках; Сильвер был слишком консервативен в привычках и не собирался менять порядок одежды, заведенный в девяностые. Громилы по глоточку цедили пиво и по очереди курили, пуская дым в сторону, чтобы не досаждать хозяину.

Сильвер, не торопясь, выпил и так же размеренно, со смаком, закусил. Впрочем, плавность его движений была обманчивой; желтые, с черными точками по краям радужки, глаза внимательно следили за происходящим. Естественно, он не мог не заметить странного типа, который только что вошел в заведение; чесучовая пара, канотье и галстук-шнурок; того и гляди, запоет что-нибудь из репертуара Утесова. Или – из «одесского цикла» Розенбаума.

Типчик был странный, и даже – более, чем; но он выложил перед подошедшим официантом крупные купюры; от желтых глаз Сильвера, прикрытых, как у варана, морщинистыми веками, не укрылась внезапная гибкость халдейской спины; официант отошел от столика, пятясь задом и почтительно кланяясь.

Сильвер наблюдал, что будет дальше.

Официант принес поднос с бутылкой самого дорогого коньяка; и четыре широких хрустальных бокала из резервного фонда, приберегаемого для самых особых случаев. Типчик небрежно сунул официанту еще одну купюру, и тоже – крупную. Официант ушел, оставив поднос и полотенце.

Странный посетитель зацепил взглядом один из бокалов, схватил его и долго протирал, пробуя хрусталь глазом на свет. Потом – повесил полотенце на предплечье, взял поднос и направился к Сильверу.

Сильвер негромко кашлянул. Громилы напряглись. Тот, что сидел ближе всех, встал и шагнул вперед, чуть-чуть отодвинув полу куртки, – так, чтобы была видна рукоять пистолета.

Месье Жан остановился и склонил голову, адресуясь непосредственно к главному.

– Кто ты? – спросил Сильвер.

– Человек, которого завораживают сила и власть, – был ответ, и Сильверу он понравился.

Снова раздался негромкий кашель; «ребята» были вышколены так, что слов не требовалось, но телепатией пока не овладели.

Второй громила забрал из рук вора поднос, первый – быстро охлопал субтильное телосложение пришельца и квалифицированно заключил.

– Чистый!

– Что надо? – спросил Сильвер.

Месье Жан вернул себе поднос и снова поклонился.

– Разрешите, в знак моего глубокого уважения и искреннего восхищения, преподнести вам этот скромный дар.

Сильвер прикрыл веки; месье Жан поставил поднос на стол, ловко открыл бутылку и плеснул коньяк в бокал. Вор зажмурил глаза и провел бокалом перед носом; выражение блаженства на его лице сменилось гримасой отвращения.

– Фу-у! Что за пойло? Прошу прощения, этот напиток вас недостоин. Собственно, он недостоин называться напитком.

Сильвер нахмурился.

– Это – мой ресторан, – медленно сказал он. – Хочешь сказать, здесь обманывают клиентов?

Стулья под громилами пришли в движение, громко царапая ножками пол. На побледневшей физиономии вора отразился неподдельный ужас.

– Ну что вы? – затараторил месье Жан. – Как можно! У меня и в мыслях не было! А если и обманывают, то только таких ничтожных, как я. И поделом! Позвольте мне загладить свою вину.

Вор посмотрел на пепельницу с окурками, покачал головой и поставил ее на поднос. Затем – протиснулся между первым громилой и столом, подошел ко второму. Двинул рукой – и пустой стакан из-под пива тоже оказался на подносе. После чего – подошел к Сильверу, стал на колено, снял полотенце с руки и обмахнул им ботинки хозяина.

Это выглядело забавно. Сильвер даже коротко хохотнул; в тот момент, когда странный типчик протирал пустой ботинок; протез: напоминание о девяностых, как и черные кожаные куртки.

Месье Жан обогнул стол, напоследок неловко зацепив третьего громилу; подхватил поднос и накрыл полотенцем.

– Покорнейше прошу прощения, – жалобно проблеял вор и удалился.

– Комик! – сказал первый громила. – Выставить его?

– Он заплатил за коньяк, – рассудил Сильвер. – Пусть еще что-нибудь закажет. Это – бизнес.

Громила наморщил лоб; так, словно только что получил самый ценный в своей жизни совет и пытался запомнить каждую букву.

Тем временем месье Жан подошел к бару, выставил на стойку бутылку, бокалы, грязную пепельницу и пустой пивной стакан. Полотенце интригующе лежало на подносе.

Вор оглянулся, поклонился Сильверу; знал, что каждое его движение не остается без внимания. Потом – взял поднос и снова направился к столу.

На этот раз он не стал дожидаться процедуры обыска; застыл в двух шагах и пошевелил над подносом пальцами, будто что-то солил.

– И все же – у меня есть дары, достойные вас!

Теперь – никакого блеянья; голос звучал уверенно. Вор сдернул полотенце и поставил поднос на стол.

На подносе лежали: мобильный, выкидной нож и пистолет.

Первый громила хлопнул себя по груди, второй – по карману джинсов, третий – запустил руку сзади за пояс. Три пары глаз смотрели на месье Жана: то округлялись от удивления, то – суживались от злобы. Недостающие предметы экипировки были моментально разобраны.

Четвертая пара глаз, желтых с черными точками по краям радужки, оставалась неподвижной. Сильвер мягко положил ладони на стол.

– Впечатляет. Давай еще раз. Ты кто?

– Моя визитка – в вашем бумажнике, – ответил вор.

Сильвер – обеими руками – выстучал на столешнице быструю мелодию. Полез во внутренний карман пиджака, растянутого на локтях и спине. Достал старый истрепанный бумажник, открыл. Из бумажника извлек игральную карту – джокера. Под картинкой пляшущего человечка в дурацком колпаке была надпись, сделанная гелевой ручкой.

– Месье Жан, – прищурившись, прочитал Сильвер.

– К вашим услугам, – поклонился вор.

– Почему такое дурацкое имя?

– Я бы хотел назваться Сильвером. Но это имя было уже занято. Вами, мой господин! – последовал еще один поклон; достаточно глубокий для почтительного, но недостаточно – для подобострастного.

И Сильвер это видел. Громилы ловили каждое его движение, хотя бы мизинца; ждали сигнала, чтобы превратить вертлявого человечка в бессмысленный набор переломанных костей, удерживаемых лишь чесучовой парой, но сигнала не было. Сильвер, по обыкновению, медлил.

– У тебя – ловкие руки, – наконец сказал он.

– Спасибо! – верхняя губа вора взметнулась вверх, обнажив крупные белые зубы. Завитые кончики нафабренных усиков устремились к черным юрким глазам, словно норовили их выколоть. – Мама знала об этом, еще когда я был у нее в утробе.

Сильвер перешел к делу.

– Чего ты хочешь?

– Пять минут вашего драгоценного времени.

Сильвер посмотрел на тарелку: закуски было достаточно. Сильвер потянулся к запотевшему графинчику. Налил рюмочку. И – показал вору на стул. Напротив себя. Не рядом.

Марина перевернула документ и еще раз провела по нему руками; пусть рассыпавшиеся фрагменты получше приклеятся к основе.

– Что это? – спросил Митя.

– Письмо Суворочки.

Корень слова показался Мите знакомым; но суффикс звучал слишком уж игриво. Марина не спешила с пояснениями, поэтому пришлось спросить.

– Суворочка? Кто это?

– Наталья Александровна Суворова, дочь великого полководца. Однажды он сказал: «Смерть моя – для Отечества. Жизнь моя – для Наташи».

– Папина дочка? – уточнил Митя не без сарказма.

Марина оставалась серьезной; видимо, не замечала в выражении «папина дочка» того же подтекста, что и в «маменькином сынке». А, может, в «папиной дочке» его и не было. По крайней мере, в той степени, в которой он содержался в «маменькином сынке».

– Она пишет… Не знаю, кому. Судя по обращению «ма шер», женщине. В письме она рассказывает о последних днях жизни своего мужа. Он сильно мучился перед смертью, – Марина замолчала.

– Бедняга! – наугад отреагировал Митя.

– А мне его совсем не жалко. Заслужил!

Категоричный тон Марины поверг Митю в замешательство.

– Почему?

Марина перестала оглаживать документ, подняла голову.

– Ты не знаешь, кем был ее муж? – Марина смотрела в упор. С едва скрываемой злостью.

– Откуда? – смешался Митя.

– Действительно, откуда? Ведь у тебя отец – самый известный историк, занимавшийся той эпохой.

– Полегче, сестренка! Отец жил с тобой. Для меня он был «воскресным папой».

Марина смягчилась и снизошла до серости брата.

– Ее муж – Николай Зубов. Убийца Павла Первого. Тот самый, который ударил императора золотой табакеркой в висок.

– Павел Первый? – знакомое имя из учебника истории. Короткая глава на пару страниц. Митя не помнил ни единого факта, но хорошо запомнил снисходительную интонацию. – Он ведь был сумасшедшим?

Лучше бы он этого не говорил.

– Только необразованный человек может так считать! – вспылила Марина. – Он был выдающимся государственным деятелем! Настоящим рыцарем! – Марина увидела раскаяние в Митиных глазах и понизила голос. – Вообще-то, он был Великим Магистром Мальтийского ордена.

Слово «мальтийский» звучало знакомо. «Орден» – тоже. Вместе – не складывалось.

– Мальтийский орден? – переспросил Митя.

Марина едва сдерживала негодование. Все можно простить, кроме человеческой тупости. В конце концов, зачем тебе мозги? Едва ли это – просто удобрение для пышных кудрявых волос.

– Есть несколько названий, – вразумляла Марина. – Мальтийский орден. Иоанниты. Они же – госпитальеры. Что-нибудь слышал?

Митя добросовестно напрягся.

– Госпитальеры – типа, как тамплиеры?

– Если говорить на твоем языке – гораздо круче.

– У них тоже были сокровища?

– Только безо всякого «были». Мальтийский орден существует и сейчас. В отличие от тамплиеров. Считается самым маленьким государством в мире, даже меньше Ватикана.

– А Ватикан – меньше Марьино? – подхватил Митя.

– Меньше.

– А Мальтийский орден – еще меньше?

– По площади – да. Они занимают всего три здания. Мальтийский дворец и Магистральную виллу в Риме и форт Сент-Анджело на Мальте. По значению – вряд ли.

Митя почесал нос; спрашивать опасался, но любопытство пересилило.

– А как российский император стал Великим Магистром?

Марина окончательно смягчилась; разговор перешел в русло «скажи-ка, дядя»; самое привычное для историка дело. Она настроила голос на плавное звучание.

– В одна тысяча семьсот девяносто восьмом году Наполеон захватил Мальту, – Митя внимательно слушал, и Марина продолжала. – Рыцари обратились за покровительством к Павлу Первому. Он предложил им переехать в Санкт-Петербург.

– Они переехали?

Можно сердиться на того, кто мало знает. Нельзя сердиться на того, кто хочет узнать.

– Да. И в знак благодарности избрали Павла Первого Великим Магистром. Одно время мальтийский крест был изображен на гербе Российской Империи. Правда, очень недолго. Спустя два года Павла Первого убили в Михайловском замке.

– Зубов? – Митя опять стрелял наугад, но попал точно.

– Зубов, – вздохнула Марина. – И другие заговорщики.

– Может, они искали сокровища? Я думаю, рыцари привезли их с собой.

– Не знаю, что они искали. Но никто из них не разбогател.

– А что стало с орденом?

– Рыцари разъехались из Санкт-Петербурга. По всей Европе.

– Ну, а сокровища? – не унимался Митя.

Марина посмотрела на брата. Не хотелось рушить его фантазии. Но наука – дороже.

– Это – легенда. Нельзя относиться к ней серьезно.

– Но отец почему-то поехал за этим документом. Там больше ничего не написано?

Марина положила документ перед Митей.

– Здесь написано, что Суворочка после смерти мужа нашла в его бумагах страницу из дневника Павла Первого. И спрятала ее.