Всеволод Вильчек. Послесловие

Месяца за три до его смерти мы с ним выпивали, вспоминая, как у него обыск был, когда меня арестовали, и как нам было интересно в те шальные времена. И он рассказывал, как он сейчас, глубокий инвалид, летал непрерывно в Грузию, налаживая (с полного нуля) телеканал по просьбе уехавшего в Тбилиси олигарха…

Я обязан Севе Вильчеку не только многолетней дружбой, но и многими четверостишиями, сочиненными в те годы. А точнее – за то время, что читал он мне куски из книги, о которой я уже упоминал. Севино чтение – а слушал я внимательно и напряженно, потому что многое не сразу понимал – меня ввергало в странное и благостное состояние: пассивным вдохновением назвал бы его, не бойся высоких оборотов речи. Какие-то отдельные слова меня вдруг властно побуждали записать их на клочке бумаги наскоро, поскольку непреложно ощущал я, что они мне скоро пригодятся для какого-то стишка. А чуть позже – к ночи ближе, или утром – непременно вылеплялись новые стишки с записанными этими словами. Как будто суть и соль стишка тянулись к запаху и звуку этих одиноких слов, стремясь обволокнуть их четырьмя строками текста. Да, конечно выпивали мы в процессе чтения, но очень понемногу, и не эти две—три рюмки так меня прекрасно заводили.

Кстати, Сева сам прекрасно рифмовал. На первом издании этой книги вот какая надпись:

Мы теперь с великими на «ты»И судьбой дарована отнынеНам взамен публичной немотыГласность вопиющего в пустыне.

А десять лет спустя, в третьем издании (где полно новых идей, аргументов) были уже другие строки:

Не будь я евреем преклонных годовБез тени сомнения, братцы,Я русский подвызубрить был бы готов,Чтоб в мыслях своих разобраться.

За годы дружбы я услыхал от него настолько много разного и всякого, что до сих пор спохватываюсь изредка: а откуда я это знаю? И немедля вспоминаю, что от Севы. Нет, это касается не только всяческих идей и фактов, но и баек, в Севиных устах, звучавших со значительностью притчи. Господи, а сколько их я вставил в мои книжки! И ни разу их происхождение от Севы я не обозначил. Не по свинству дружеского небрежения, а просто – это был фольклор, неотличимый от всего, что слышал я от поездных попутчиков, соседей по гостиничному номеру, в бесчисленных застольях тех годов.

…А еще мы очень много спорили. Почти что обо всем, чего касались в разговоре. На стороне Севы была логика и знания незаурядные (не зря дружили с ним отменные философы московские), а на моей – упрямство и нахрап. От острой и парадоксальной точности его суждений много раз я приходил в завистливый восторг. Сейчас, уже давно живя в Израиле, я часто балуюсь нехитрой умственной игрой: смотрю на собеседника, гадая, кем он был бы, уродись много лет назад в каком-нибудь местечке захудалом. Сева Вильчек – в этом я уверен – был бы идеологом (задатков лидера в нем не было нисколько) еретической хасидской секты. И его полемика со всеми несогласными достойно бы пополнила Талмуд. Но время ему выпало другое.

А когда уже в Сибири остужал я свой кипучий оптимизм, мы с Севой продолжали наши споры: он – единственный, кому писал я длинно и серьезно. Интересно, Сева, мы еще увидимся с тобой? Мне очень бы хотелось.

В. Вильчек после переезда в Москву. Конец 60-х годов.

На моторе – В. Вильчек. 1961 г.

На моторе – В. Вильчек. 1961 г

Из письма: «Наш улов. На уху хватит»

Из письма на обороте фотографии: «Я на какой-то дурной посудинке на Норилке. Лилька, наверное, тоже здесь». 1961 г.

В. Вильчек путешествует по реке. Лодка называлась либо «Александр Грин», либо «Пройдоха». 1959 г.

В чуме у нганасан. 1962 г.

В. Вильчек – в поездке на оленьей упряжке в стойбище нганасан. 1962 г.

Жена – Лилия Вильчек. 1959 г.

В предгорьях Чимгана. 1959 г.

В. Вильчек в археологической экспедиции. 1956 г.

В. Вильчек в студенческую пору.

ИЗ ОПУБЛИКОВАННОГО

ТЮЛЬПАНЫ

Мне ли нынче не торопиться,Проходя меж крутых курганов…Отыскал я в горах жар-птицу —Огнецветный букет тюльпанов.Подарю я букет прохожим —И поблекнет домов убранство,И прохожих потянет тожеВ беспокойное счастье —странствовать.Вспомнят: есть уголки на свете,Где никто не бывал ни разу,Где тюльпанами пахнет ветер,А тюльпаны – не ставят в вазу.Вспомнят юность и ту сторонку,Где исхожено много верст…Я спешу, а ненастье злится,Что отныне – мояжар-птица,И деревья грозят вдогонкуКулаками вороньих гнезд.

«Ночной разъезд приткнулся у воды…»

Ночной разъезд приткнулся у воды,Где спит осока в облаках по пояс,Три огонька – три красные звездыУносит поезд.Уходящий поезд.Звенит сухой комарик у виска.ТоскаЗасела позабытым словом.Да рыбаки на завали пескаЖуют зевоту,хвастают уловом.А поезд мчится с криком «догони-и!»,Манит своей дорожной давней властью…Бегут огни,торопятся огни.На поиски. К неведомомусчастью.

Я ПОЛОН ТОБОЮ

Я не привыкнук признанью:– Да…Как жить, писать и шагать травою.Как токомгудящие провода,Я полонтобою.Скажи – ненастье согну дугой,Скажи – страданье пройду любое:Как мускулы юноши силой тугой,Я полон тобою.О доброеженскоеремесло —Быть нашеймужскойсудьбою…Как слово значеньем,как морем весло,Я полон тобою.

«МЧИТ МАЛЬЧИШКА…»

Мчит мальчишкана далеком поезде.На коленях —стопка школьных карт.Как заглавьяпозабытыхповестейДивные названия пестрят…Злили парня:– Дома тебе жарко?Понесла нелегкая на риск!Но твердил он как стихи:Игарка…Тикси…Диксон…Хатанга…Норильск…Что ж, брат, пустьлишений тут – излишество.Много ль счастья трусы наживут?Знаю:дерзкое твое мальчишествоМужествомназавтра назовут.Называли ж трусыпроходимцамиИ едали поедом, живьемТех,кем с детстваучимсягордиться мыи землепроходцами зовем.Спит мальчишка на далеком поезде.Под матрацем —стопка школьных карт…Как заглавиягрядущихповестейДивныеназвания пестрят…

ЦЕЛЬНОСТЬ

В зорях и мгле, счастье и зле

Жил человек на суровой земле.

В зорях и мгле, счастье и зле

Он повторял, проходя по земле:

«Да или нет,

Сметь иль не сметь!

Плыть иль идти на дно.

Друг или враг.

Жизнь или смерть! —

Третьего – не дано».

Жил на земле настоящий поэт,

Разве что

не писал никогда…

Но если бессилье молило:

– Нет!..

Он говорил: – Да!

Когда заклинал его страх:

– Ложись!

Ногой попирал твердь.

…Слишком любила его

жизнь,

Чтоб пожалела смерть…

В зорях и мгле,

Счастье и зле

Жил человек на суровой

земле.

Эпоха – памятником ему

стоит на его костях.

И я —

как веру борьбы приму

И подниму как стяг:

Да или нет,

Сметь иль не сметь!

Плыть иль идти на дно.

Друг или враг.

Жизнь или смерть! —

Третьего – не дано.

РЫБАЦКОЕ

Помню хмурое озеро Пясино:За какую, бог весть, вину,Как несут на людей напраслину,На моторку несет волну.Мы сидим, закапканены мелью,Освежеваны злым ветерком.Малосольную жирную нельмуЗапиваем дрянным коньяком.Словно в жуткой живем легенде,Из которой – нельзя назад…И откудав интеллигентеЭтот —диких кровей —азарт?…Над волною склоняю голову,Отягченнуютонной книг…И всплывает сквозь вала оловоБородатогопращуралик…

НАБОРЩИК

Ночь.Ползут по страницам книгШорохи и штрихи…Колдуй над своим линотипом, старик,Мои набирая стихи.(А, бэ, вэ, гэ, дэ, е…Где-то здесьТаится в свинцовой груде —Все, что будет, бывало, естьИ никогда не будет…)Назавтра бросишь в котел свинец,Коснешься рукою клавиш,В рекламу,в закон,в судебный процессСердце мое переплавишь.(А, бэ, вэ, гэ, дэ…)Колдуй, старик!Вольется моя строкаВ рассыпанный первородный крик…В ненабранные века…Спеши, старик!На восход паря,Новая брезжит явь!..В листы отрывного календаряСердце моепереплавь.

ПЕПЕЛЬНИЦА

Дарил поэмыраковине шквал,Был каждый валнад ней —девятым валом,На горизонте – каждый парус алымОгнем пылал.Волна листалане дней —веков свинцовый том.Потом —Тупица с тихою судьбоюНашел ее, барахтаясь в воде,Снял накипь соли, в желтый лак одел…Дало ей море – вечный шум прибоя,А жизнь – окурки смятыев удел.Окурки с пеплом…сизым пеплом горя…А все-таки шумит в нейморе!

ДОРОЖНОЕ

Изобретатель колеса! —Вот кто был истинный философ!Но что слова?Закрой глаза —Стучат,стучат,стучат колеса…И нас умчало, занеслоВ страну, где воздух крепче браги,Где смыслу здравому назлоЖивут поэты и бродяги.Где каждый новый поворот —Земли неведомой преддверье.Где романтический народ,И ни тупиц, ни лицемерья…Есть мера счастью:расстелиМои победы и невзгоды —Возьми мой путьи разделиНа прожитые мною годы…И в том числе, я знаю, вся,Вся мера счастья —жизни скорость.И жить,по свету колеся,Мояединственная корыстьМчать…Звезды, плесы илеса —Весь мирс собою взяв безспроса…Изобретатель колеса —Вот кто был истинныйфилософ!

После удачной утиной охоты. Таймыр. 1961 г.

СТРАНА ГИТАРИКА

ИСТОРИЯ ОТКРЫТИЯ. Она типична и в то же время парадоксальна. С тех пор, как техника эстетических путешествий обогатилась магнитофоном со скоростью 19 оборотов в минуту, в Гитарике побывали сотни тысяч людей. Иногда – в одиночку, чаще – целыми экипажами, на какие только хватает мощности «чаек», «яуз», «днепров», «гинтарисов». Вели их самостоятельные лоцманы и проводники по длинным волнам, по коричневым магнитным дорожкам. Путешествие было фантастичнее одиссеи. В облаках, точно сливы в кронах, вызревали синие дожди, горы вывешивали белые флаги разлук; где-то за Геркулесовыми столбами можно было увидеть: атланты держат небо на каменных руках, и понять, почему оно не взметнулось лиловым грибом, опрокидываясь на землю.

Однако же официальное открытие страны Гитарики состоялось совсем недавно. До этого на официальных картах искусств она обозначалась белым пятном с зелеными штрихами вокруг. Первые «веды» -колумбы плыли сюда, точно на остров сирен, себя привязывали к традиционной мачте искусственными волоконцами предвзятостей и предубеждений. По известному парадоксу людского зрения сначала они заметили, что вокруг очень много – действительно много – болот. Их тотчас же окрестили; «шалманная лирика», «пивная романтика», «постельная философия» – недостатка в определениях не было. Затем, несколько раз для верности пнув ногой, признали; «братцы, земля! Имеется даже некоторая возвышенность».

«Тоже – открыли Америку!» – усмехнулись команды «днепров» и «чаек», знавшие страну наизусть.

…«Открыли Америку» по всем правилам этого жанра; искали Индию. Музыкальную Индию, в которой «не счесть алмазов в каменных пещерах, не счесть жемчужин в море полуденном…» Увы! – арий не было, разве что ария преподавателя обществоведения Кима, поющего о предмете своей любви; «Я его все ведаю, ведаю, ведаю, а оно заведует мной».

Гитарика показалась колумбам очень плохой Индией, где музыки – черный кот наплакал. Но с таким же правом можно считать драму – недоразвитой оперой, лошадь – недоразвитым верблюдом, а маленького лебедя – гадким утенком.

По счастью, между Гитарикой и сопредельными государствами оказалась не только «Нейтральная полоса» заставы Высоцкого, но и привычные туристские песни – дорожки. Снисходительно потоптав их немного, колумбы наконец-то заметили, что в Гитарике есть… вершины. Да еще какие вершины! Одна из них вписалась и незабываемым сделала «Горизонт» (это – потрясающая, пронзительно человечная песенка Окуджавы «До свидания, мальчики»…). Другая покорила всех на конкурсе туристской песни, где была официально признана наивысшей (Это – «Атланты» Городницкого; небо над нами стало теперь открытым).

Но большинство вершин – в тумане, в тучах. Большинство – для сотен тысяч людей – анонимны. Неважные стоят здесь погоды – пасмурные, глухие. Пробираться к вершинам приходится по стершимся, плывущим дорожкам, нередко – под оскорбительные ухмылки. «Одни, – я недавно вычитал, – любят Репина, другие – базарных лебедей и оленей, одни – Рахманинова, другие – Окуджаву и Визбора». И вообще, дескать, знаем, под каким плывут градусом к этим самым «континентам неоткрытых тревог», какого океана зеленые волны качают их, знаем.

Не надо. Сквозь шестой океан – виноводочный – плывут, эдак, издалека – долго, воспроизводя позывные другого совсем маяка. Я не хочу об этом писать, потому что не позывные и не авторы их в том виноваты. Но не надо брать под сомнение и всех одержимых гитарикой. Они хорошие парни: альпинисты, студенты, инженеры, ученые; вместе с ними я отправлялся в Гитарику из Хатанги и из Братска, из Ташкента и из Тайшета, из Норильска, из Новосибирского академгородка. Порою трудно было продираться сквозь шум и треск, но творили свое волшебство «маги», увлекая – право же, не в болота – в умную, романтическую, искреннюю страну.

ГРАНИЦЫ, ПРИРОДА, НЕДРА. В первозданном значении «лирика» означает стихи, исполнявшиеся под аккомпанемент лиры – этой гитары древности. Лирическое произведение не было песней в сегодняшнем понимании жанра. Мелодия была в нем своего рода метром, как хорей, амфибрахий, ямб и т. п. Чаще – она не создавалась, а использовалась, варьировалась певцом-поэтом.

Рудиментом этого жанра является поэзия стран юго-востока, где стихи по сей день поются, а не читаются, а также некоторые виды фольклора, скажем, частушка.

Книгопечатание стало для лирики сепаратором, разделившим лирику на чисто литературную и песенную. Современная песня – это прежде всего произведение композитора. В ней главное музыка, музыка – ее язык, ее способ выражения мысли. Слова – хорошие ли, полохие ли – только программа ее, они лишь контурно обозначают тему, дают направление ассоциациям. Потому, как бы с этим ни спорили, огромное количество великолепных песен создано на основе очень плохой поэзии. «Речка движется и не движется… песня слышится и не слышится…» «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат, пусть солдаты немного поспят…» и даже: «я люблю тебя, жизнь, что само по себе и не ново, я люблю тебя, жизнь, повторяю я снова и снова…» С точки зрения литературной критики – это даже не «рыбы», а просто амёбы обыкновенные; однако песни – прекрасны, неисчерпаемы по запасу ассоциаций. (И если я в этой статье цитирую убогие тексты – я цитирую их как программу, понимая, что они вовсе не исчерпывают содержания песен).

…И вот через четыре столетия после революции, совершенной книгопечатанием, новинка: радио и его придаток – магнитофон. Как новое средство записи и демократизации (распространения) они возвращают нам непосредственность общения с поэтом и полнозвучность «когдатошней» лирики, как бы повторяя на новом витке диалектической спирали предысторию жанра – лирику сказителей, менестрелей, акынов. Делают в своем роде то же самое, что телевидение в зрелищах, вовсе не отрицая ни литературной поэзии, ни композиторской песни.

Границы Гитарики пока еще очень и очень расплывчаты, и все же слушатели ее узнают, отличают, называя «гитарическую поэзию» по домашнему, по дружески – «песенки». Видимо, нет и не может быть никаких непроходимых, канонизированных, охраняемых эстетическими законами границ между гитарикой, композиторской песней, лирикой. Но в ядре своем, в своем сердце, «гитарика» означает: стихи, исполняющиеся под аккомпанемент гитары – этой лиры ХХ века. Гитарика – не композиторская, а поэтическая, литературная песня. Мелодия в ней – это настрой, фон, заставляющий вникнуть в слово, его высвечивающий. Когда исполнитель прижимает параллели струн к меридианам ладов – он обозначает эмоциональные координаты широт, по которым плывут его слушатели – и только. (Разумеется, это не означает, что мелодия должна быть невыразительной, как говорившееся о песне не означает, что у нее должны быть плохие слова. Но доброжелательный читатель меня поймет, а на других все равно ведь оговорок не наберешься).

Итак, гитарика – литературная песня. Поются чаще всего стихи, специально написанные «под гитару», реже – адаптированные «под гитару», стихи Цветаевой, Мартынова, Смелякова, Евтушенко и других больших современных поэтов. (Заметим, что петь стихи – вообще не в традициях современной русской поэзии. Правда, в 30-х годах в моде была мелодекламация, но она скорее сродни городским «жестоким романсам», с гитарикой у нее мало общего). Надо воздать гитарике должное – она приобщила не к «ландышам», а к настоящей поэзии очень много людей, ни в жизнь не открывших бы поэтический сборник.

Интеллектуализм гитарики, особые отношения между звуком и словом, литературность основы и «вторичность», зачастую – традиционность, мелодии кристаллизуются постепенно в уникальные, не бывшие прежде жанры: песню-очерк, песню-репортаж, песню-памфлет, песню – фельетон, думу, эссе, сказку – их уже и сегодня немало. Анализ выявил бы интереснейшие черты: публицистичность, документализм, эпическое мироощущение, несвойственные обычной песне оттенки чувств. Разумеется, я говорю о современной массовой и эстрадной песне, а не о таких предтечах нашей гитарики, как брехтовские зонги или произведения зарубежных певцов рабочих окраин и студенческих дешевых кафе; как видите, поиски аналогий обнаруживают на контрастном зарубежном фоне «классовую сущность» гитарики – родную нам, а не чуждую. Как и анализ исторический показывает народность ее происхождения, ее социальных корей. В парне с гитарой надо видеть и пестовать Эрнста Буша. Хорошо, если б мы это помнили постоянно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

* В сборнике оно называлось «Последний маяк».

2

* САГУ – Среднеазиатский государственный университет в Ташкенте.