УРАНЕSSАТЬ. Слоеный пирог российского общества

– А как у вас там кормят?

– Если отталкиваться от официальной потребительской корзины, которую общество узаконило (при зарплате 300 рублей), то мы (это «мы» звучит очень трогательно. – прим. авт.) питаемся вроде нормально. А если отталкиваться от калорийности и сменности блюд, то проблемы есть… К примеру, мы в день можем есть два раза одну и ту же крупу. По количеству мяса, рыбы иногда может что—то не получаться. В других регионах мясо соей заменяют, а у нас в Орловской области пока порядок. Но я так скажу, что в целом уровень общепита в наших столовых выше уровня общепита любой районной столовой. И по калорийности, и по культуре.

КАМЕРНАЯ ГУМАНИЗАЦИЯ

– Проблемы у нас есть, да. Но есть и перемены к лучшему! Налицо гуманизация нашей системы!

– Как вы сказали? Гуманизация?

– Да! Правовое положение осужденного изменилось к лучшему! Уже можно обращаться в суд с жалобами, а раньше осужденный мог только прокурору жаловаться, суд был ему недоступен.

– То есть права человека – это теперь не пустой звук?

– Не пустой. Вот раньше ограничивалось количество писем, передач, свиданий. Теперь – пиши, сколько хочешь. Было ограничение по весу посылки: 5 кг, не больше. Теперь – сколько почта разрешает, столько мы и принимаем. Сейчас это 8 кг; будет 10 – и 10 примем, какая нам разница… Раньше осужденные имели право учиться только в школе или ПТУ, а сейчас и высшее могут получать, да хоть юридическое. Конечно, заочно, но мы преподавателей привозим в зоны. В общем, многие тюремные «крючки» устранены. В колониях уже появились психологи. Готовимся внедрить социальных работников, кадры сейчас готовят в Рязани: они будут помогать вчерашним зекам устроиться в жизни. Это непростая работа – связываться с предприятиями в том регионе, куда осужденный вернется после отбытия наказания, и убеждать руководство взять его на работу. А не сможет он заработать на кусок хлеба – значит, снова вернется к нам, совершив новое преступление.

– А как с выпивкой? Алкоголь вообще не разрешен в заключении? Ни стакана в праздник, ни «наркомовских» 100 грамм, ни сухого вина, как на подлодке, – совсем ничего? Это же живые люди все—таки!

– Пока мы без этого обходимся. Вы знаете, заключенные даже рады, что нет этого зелья! Они все трезвы, бодры, радостны.

– Ну—ну… А вот еще, кстати, такой аспект прав человека – личная жизнь. Что с ней?

– Да, проблемы, связанные с физиологией, есть. Сейчас они никак не решаются… Разумеется, если осужденный состоит в официальном браке, то он имеет право на длительное свидание. А если он не женат – это его сложности. Но некоторые знакомятся с «заочницами», по переписке, те приезжают, мы их расписываем – пожалуйста! В год осужденному положено шесть длительных свиданий. Но администрация может и больше разрешить, чтоб поощрить человека! В воспитательных целях. Более того, если раньше все свидания проводились в помещении на территории учреждения, то теперь можно и за пределами колонии.

– С охраной?

– Без. Мы, видите, стремимся приближаться к европейскому уровню.

– Получается, как вы сами думаете?

– Когда как. Если посмотреть на то, чем занимается у нас администрация, то по европейским меркам мы, так получается, вроде лезем в душу человеку. Ладно, индивидуализм – это хорошо, я понимаю, но человек же живет в обществе! Мы же не роботы! Если человек оступился, почему же ему не помочь встать? Вот церкви дано же право заниматься воспитательной работой – а почему тогда мы не имеем права убеждать человека, что он не прав, если нарушает закон, нацеливать его на более правопослушное поведение? Законодатель снял с нас задачу – перевоспитывать, но ведь задачу исправления осужденных с нас никто не снимал!

– Вам вообще какие показатели спускают? Хорошо вы или плохо сработали – как дать оценку?

– Ну вот, допустим, если у нас в ШИЗО или в карцерах сидит осужденных в среднем больше, чем по России, – значит, мы сработали плохо.

– Премии лишат?

– Нет – просто обобщат. А могут приехать проверить: «Что у вас тут за перекосы? Почему такая жесткость?» Мы своим сотрудникам объясняем: «Не ищите себе проблем».

Еще есть такой критерий. Если человек после выхода из колонии первые три года не совершает преступлений, мы считаем, что сработали хорошо.

– Вот вас из системы МВД передали Минюсту. Не обидно?

– Ничего обидного тут нет. Все—таки раньше мы были больше менты, чем воспитатели. А с переводом стало больше открытости! Теперь мы хоть и относимся по—прежнему к силовым структурам, носим оружие, но стали немного более штатскими. Может, нам даже форму поменяют…

ГУЛАГ И ПОЛИТИКА

– То есть вы признаете, что не хватало раньше гуманизма. Выходит, не зря Солженицын критиковал вашу систему?

– К Солженицыну можно относиться по—разному… Конечно, я как профессионал мог бы возмущаться, что он—де обидел ГУЛАГ и все такое прочее, но… Он и тогда был прав, и в данный момент. Вот он приехал… Ему – орден, а он не хочет получать. Потому что не все так хорошо, как заявляли власти. Солженицын заслуживает уважения хотя бы тем, что он твердо заявил свою гражданскую позицию и не отступил от нее. А делать упор на то, что трудное время, не надо. Вон кое—кого выбрали, он заявлял, что все сделает: и на рельсы, и под рельсы обещал лечь… Уже и дно прошли, и ил прошли. А что там после ила идет?

– Нефть.

Мы оба невесело смеемся.

– Ну что, был один базис, теперь другой. По Гайдару оно не совсем—то пошло в нужное русло. Вот такая у нас страна – докуда дошли, дотуда дошли. Да, государственной идеи нету, стержня нет. Но с тем ли гербом, с этим ли, а работать надо. А какие нравственные постулаты должны быть заложены в основу процесса исправления?

– Это вы меня спрашиваете? Давайте лучше я вас спрошу: как так вышло, что у вас на стене висит портрет Ленина, а на столе стоят иконы?

– Что касается портрета… – он оглядывается на стену, – то Ильича я не снимаю. И не сниму. Когда я молодым пришел, он висел у меня в кабинете – от предшественника достался. И вот я с ним уже хожу из кабинета в кабинет как с талисманом. Я, разумеется, был в партии, но заявление о выходе из нее не писал – просто парторганизация развалилась. А иконы – это образцы тех, что мы закупали для колоний. То, что они стоят у меня в кабинете, – вполне естественно: я же православный, ребенком еще меня крестили, – из деревни я.

КАК НАС УЧИТ ТОВАРИЩ ПУТИН

– Если же говорить совсем серьезно, то перед нами поставлена цель. Поставил ее Путин, еще будучи и.о. президента, на координационном совещании в Минюсте, я сам там, кстати, был. Цель такая: чтобы люди от нас выходили не озлобленными. Может, впервые перед тюремщиками России поставили такую задачу, сказали такие человеческие слова после Петра I. С 1971 года я в системе и вот впервые по телевизору увидел президента, который пришел в СИЗО. Много тех – если не посадят – приходили? Не хочу оды говорить начальству, да и не мне говорить, но Путин – человек культурный, хотя некоторые сейчас и смакуют выражения типа «мочить в сортире».

ЗНАТНЫЕ ЗЕКИ: ЛЕНИН, РУЦКОЙ, ГУСИНСКИЙ И ДР.

– Вы как специалист что можете сказать про отсидку Гусинского?

– Как говорится, будьте с нами, оставайтесь с нами! Кто не с нами, тот у нас, – шутит полковник. – Кто не сидел, тот не станет великим!

– Это вы про Ленина?

– Не только. И Руцкой сидел. Теперь вот и Гусинский посидел…

– Слушайте, может, вообще есть такая задача – прогнать российскую элиту через СИЗО, чтоб она жизнь поняла?

– Ну, мне сложно понять стратегический замысел президента… Хотя уверен, что и Гусинскому, и другим предпринимателям стоило бы у нас хоть немного побыть. Увидели бы, как там мужики живут плохо, и хоть как—то бы зоны спонсировали…

От тюрьмы да от сумы не зарекайся – это шутка, но в этой шутке есть доля правды. Ведь было когда—то меценатство, общество помогало тюрьмам, а сейчас это явление редкое. А после люди удивляются, что там такие порядки…

ДА ЛЮБОГО МОЖНО ПОСАДИТЬ!

– Государство должно иметь столько тюремщиков и такую тюрьму, насколько хватает денег! Ну, нельзя ж, как тебе хочется, по понятиям – взять и миллион с лишним людей посадить. А есть деньги у тебя их кормить, содержать? Кто про это думал?

– Да, но что ж с ними делать, если не сажать?

– А очень просто: общество должно с ними работать. Семья, школа, общество… А так мы можем всех посажать. Вон Котенков – а он ведь не последний человек – заявил же, что и губернаторов можно за решетку отправить… Да вообще всех можно, это я вам как специалист говорю!

– Ну ладно вам – всех! Неужели и вас – тоже?

– Конечно.

– Интересно, а вас за что?

– Государство создало касту олигархов, все действия которых правильные. А поскольку я из другой касты, то мои действия неправильными быть могут. Меня легко привлечь за злоупотребления какие—нибудь. Скажут, не так кормишь, не так довольствуешь, и так далее. К примеру, осужденные спят в три очереди, потому что я не обеспечил надлежащих условий. Налицо халатность.

– То есть пару лет вам смело можно дать?

– Конечно. Был бы столб, а закон найдется!

Он смеется, и я вслед за ним: это похоже на шутку, правда?

НАЧАЛЬНИК БУТЫРКИ. ОТ ПРАЗДНИКА ДО СНЯТИЯ

По случаю праздника я встретился с Рафиком Ибрагимовым – начальником этой, может, самой знаменитой в России тюрьмы. Вскоре после праздника, когда из Бутырки сбежали трое рецидивистов, Рафику пришлось уйти…

ТЮРЕМЩИКАМИ НЕ РОЖДАЮТСЯ

Первое, что бросается в глаза входящему в кабинет начальника Бутырки – это висящий на стене над столом портрет чекиста Дзержинского. Это что ж, оперативная реакция на смену власти, ответ на запрос времени?

– Нет, нет, – отвечает хозяин кабинета. – Портрет тут с 30—х годов висит. Точная дата создания, автор, техника – ничего неизвестно, никаких записей мы не нашли. Существует только легенда, которая нам очень нравится: будто бы это портрет работы нашего узника, а рисовал он на простыни жженым резиновым каблуком. Хорошая картина! А автор – простой наш арестант.

– Рафик Ашидович! Вы – фигура заметная и известная не только в пенитенциарных кругах. Вас знают многие – от бомжей до олигархов. Как вам удалось сделать такую роскошную карьеру? Как вы начинали? Вы вообще откуда? Кто вы?

– Я татарин, родился в 1958 году в Башкортостане, деревня наша Балакулбашево называется. Как в систему попал? Отслужил я Казани, в спортроте, и после армии решил поехать в Москву на Олимпийскую стройку, чтоб после спокойно посмотреть Олимпиаду. Участвовать я не мог, так хотелось хоть активно болеть. Приехал в Москву… И совершенно случайно на Казанском вокзале я встретился с человеком, который вербовал на работу. Куда – он не сказал сразу, но общежитие у них там точно было, а мне все равно надо где—то ночевать. И вышло так, что первую ночь в Москве я провел в следственном изоляторе «Матросская тишина». Вот куда меня вербовали! Жутко, страшно было, я практически не спал всю ночь…

Утром пришли с дежурства молодые ребята, из той самой смены, куда меня уговаривали идти работать. Они сразу повели меня в спортивный зал, мы в футбол поиграли. Рассказали, что в СИЗО содержится очень много несовершеннолетних преступников. А я в свое время, после 10 класса, поступал в педагогический институт, хотел быть учителем, преподавателем физкультуры, – чтобы ребята без дела не болтались, чтоб с ними профессионал занимался, а не так как мы гоняли с утра до вечера по улице. Но я не прошел по конкурсу…

И вот я тогда решил: раз тут условия для спортивных занятий, раз тут несовершеннолетние – значит, Бог меня послал воспитывать этих детей. С такой целью, с такой задачей я остался в Матросской тишине. С 1978 года по 1984 работал там. Сначала просто постовым, потом закончил среднюю специальную школу, где готовили работников для следственных изоляторов и тюрем, после заочно юридический институт.

Первое офицерское звание – лейтенант – мне дали в 1985—м, уже в Бутырке. Я тогда был тут воспитателем по работе с личным составом. В 94—м стал тут заместителем у А. К. Волкова, когда—то мы с ним вместе начинали работать в Матросской тишине. В 99—м он ушел на повышение – теперь работает первым замом начальника УИН Москвы. А я его тут сменил.

КАМЕРНОЕ ВОСПИТАНИЕ

– Ну что, жизнь удалась?

– Можно сказать, что в какой—то мере я реализовал себя, я ведь всю жизнь хотел быть воспитателем, учителем. Вот и воспитываю людей, хотя мне самому есть чему поучиться.

– У вас вообще какой взгляд на воспитание?

– Вот наше поколение воспитывалось как? В жестких рамках, в уважении к труду, к старшим. Это дало результат: почти каждый второй из моих товарищей, с кем мы росли в деревне, получил высшее образование! Все устроили свою жизнь. А сейчас у нас самостоятельность.

Но безграничная самостоятельность порождает, мне кажется, безответственность. А сейчас какое воспитание? Что показывают? Какие—то страсти и ужасы. Кому это нужно? Я не думаю, что интересуются мнением народа, когда крутят боевики. А ведь можно вместо фильмов ужасов крутить кино, которое диктует благородство и доброту.

– Вам не кажется, что людям показывают то, чего они хотят? Люди любят боевики, а беспроблемные сюжеты никто смотреть не будет, они только скуку наводят.

– Доброта и человечность – они разве наводят скуку? А боевики – они чему учат? Тому, что сила принесет деньги, а точный выстрел сделает вас счастливым? К чему они нас призывают? Что, давайте все возьмем по пистолету и будем веселиться? И это – веселая жизнь? А где же нормальное решение проблем? Может, я слишком серьезным стал с этой работой. Но меня это беспокоит. Кого мы сейчас воспитываем, кого мы готовим? Клиентов ко мне сюда?

– Вы говорите про воспитание. Неужели у вас до этого руки доходят? Вы ж начальник, у вас кабинет, бумаги, хозяйство.

– Я, может быть, ошибаюсь, но думаю, что руководитель, который только сидит и командует, бумаги и рапорта рассматривает, этот уже не руководитель. Я сам с людьми вживую работаю, воспитываю их путем общения, разговоров, бесед. Каждый день нахожу время встретиться и с личным составом, и с теми людьми, которые содержатся под стражей. По взглядам, по тому, как мне докладывают, как смотрят в глазок, как ведут себя арестованные, я могу определить, какое у подчиненных настроение, какое отношение к работе. Если я в течение дня не встречался с людьми, то мне кажется, что я руку убрал с пульса и на какой—то миг потерял влияние на людей. Так что днем – только люди, а всю бумажную работу оставляю на вечер, я за нее часов в шесть сажусь, в семь.

КТО ГОВОРИТ, ЧТО В БУТЫРКЕ ПЛОХО?

– Вам это нравится – быть в центре внимания, как сейчас, когда столько разговоров о Бутырке, столько знаменитых узников?

– Я не люблю афишировать свою работу. Тем более работа у нас такая, что сегодня – хорошо, а завтра все может повернуться на 90 градусов. Когда—то мы работали, за семью замками сидели закрытые, боялись свою работу показывать, а сейчас все открыто…

Корреспонденты иногда как информацию преподносят? Знают, не знают – а начинает лить грязь, разными слухами пользоваться и пишут такие статьи, что иногда даже не смешно, а грустно… По работе многих корреспондентов я не вижу, чтобы они стремились превратить тюрьму в цивилизованное место. Такими способами не только тюрьму, но и заводы, и фабрики не превратишь в цивилизованные места. Надо все преподносить честно и правдиво, не выдумывая ничего. Выдумки нужны, когда пишешь о природе, но когда это касается судеб людей… Нет бы разобраться, в каких условиях тут люди работают, что зависит от начальника, что не зависит. И так нагрузка стала больше, а теперь еще и СМИ!

– Одно время много писали про тесноту в ваших камерах. Вы об этом?

– И об этом тоже. На одного человека положено четыре метра площади. Из этого расчета в Бутырке должно содержаться 2190 человек, а на сегодняшний день содержится 4700. Но бывало и хуже. Еще несколько лет назад в общей камере в среднем сидело 100—110 человек, а сейчас – 60—65. Конечно, это, может быть, и не достижение, но все равно какое—то улучшение содержания.

В целом у нас не так уж и плохо. Вообще за почти 20 лет работы в Бутырке я ужасов не видел. Здесь совсем другая обстановка, люди ведут себя иначе. Бывало, я в других изоляторах встречал своих бывших подопечных. Когда они меня узнают и просят забрать обратно в Бутырку, мне их становится жалко.

ЗНАМЕНИТЫЕ УЗНИКИ

– Самый знаменитый ваш узник последних лет – Гусинский. Вы ведь с ним беседовали? Какое он на вас впечатление произвел?

– С Гусинским я разговаривал несколько раз, он сидел на вашем месте, – ну, на том самом стуле, где вы сидите. А дело было так. Сидел я в кабинете, и тут мне позвонил дежурный, докладывает: привезли Гусинского. Того самого? Ну—ка, говорю, проверь инициалы. Ну, ведите сначала ко мне. Зашел. Веселый такой, спокойный, довольный, – может быть, он готовился к этому? Я ему объяснил порядок, режим, какие требования, что надо пройти здесь личный досмотр, медосмотр, флюорографию, сдать анализы на ВИЧ, отпечатки пальцев. Он все выполнил. Вообще Гусинский очень дисциплинированно себя повел, никаких проблем не создал. Я сказал, что он пойдет в камеру маломестную, там три человека, мошенники, и что если какие—то вопросы, пишите заявление. Но от него никаких заявлений жалоб не было. Гусинский не мешал мне работать, хотя, наверно, мог бы. Я ни одного плохого слова от него не услышал про Бутырку, про наших работников, ни о постовом, ни о начальнике он ничего плохого не сказал. Даже после того, как освободился; я внимательно за этим слежу. А что касается телевизора, который ему в камеру передали – так это и другим передают. У нас уже 5 лет как телевизоры! В общих камерах по три штуки стоит…

– А, ну да, это Гусинский прислал.

– Нет, он ничего не передавал.

– Как? Все газеты про это писали! Он же обещал!

– Может, и обещал. Но мы от него ничего не получили. А вообще—то Гусинский – не самый наш высокопоставленный узник за последние годы. Ведь Ковалев, министр юстиции, у нас сидел. Вот тот себя вел как мальчишка: отказался анализы сдать, флюорографию не стал делать. До сих пор продолжает на нас жалобы писать. Вот вам, пожалуйста, сравнение: Гусинский и Ковалев. Два человека, два интеллекта…

БУТЫРКА—КАЛИФОРНИЯ: ОБМЕН ОПЫТОМ

– Немало ваших коллег, с которыми я беседовал, ездили с визитами в иностранные тюрьмы, теперь у них есть с чем сравнивать. А вы? Где были, что видели, какие мысли по этому поводу?

– Осенью 2000 года я был в Америке, проехал по тюрьмам штата Калифорния. Условия содержания, условия работы, зарплата… Да что тут сравнивать? У них площади какие! Там нет общих камер, сидят по одному—по два человека. Я там с коллегами разговаривал, так они сказали, что в основном люди и идут туда из—за зарплаты. Там охране платят на 30 процентов больше, чем гражданским сотрудникам. Очень полезны такие поездки по обмену опытом…

– Обменом? Вы хотите сказать, что американцы у вас перенимают опыт?

– Были у нас американцы. Идут они по корпусу, видят, у нас в коридоре висят таблички с номерами, спрашивают, что это такое? Я объяснил, что это сигнальные лампочки: когда человек нажимает кнопку в камере, то ее номер загорается на этом табло. Значит, надо туда пойти и решить вопрос. Американцы за это сразу схватились, они раньше не могли додуматься, что так просто можно все устроить…

У них ведь там тоже проблемы есть! Приезжал как—то сотрудник Чикагской тюрьмы, удивлялся, как это у нас нет рукоприкладства, избиений, бунтов. А у них там часто массовые беспорядки, потому что условия содержания очень тяжелые.

ТЮРЬМА: СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ

– Как будете отмечать славный юбилей?

– Готовим большой концерт. Наши подопечные из хозяйственного обслуживания готовят КВН. Проведем футбольный матч с командой Матросской тишины: они нас в прошлый раз обыграли, хотим отыграться. Много планируется. В марте мы проведем встречу со «Спартаком». С нашей стороны состав будет смешанный: и сотрудники, и осужденные из хозобслуги. В киноконцертном зале «Космос» будет концерт для личного состава. Видите, многое у нас изменилось. Корреспонденты к нам спокойно приходят, выставки мы в тюрьме проводим, концерты, встречи футбольные… Вы думаете это заслуга начальника Бутырки? Нет. Это все – политика нашего Министерства, политика уголовно—исполнительной системы. А мы просто понимаем, поддерживаем и претворяем в жизнь все эти решения…

– Каким вы видите будущее Бутырки? Какая у вас программа—максимум?

– Во—первых, я хочу, чтобы сотрудники получали нормальную заработную плату и могли обеспечить себя и свою семью. Во—вторых, надо максимально улучшить условия содержания. Это, конечно, трудно, когда тюрьма перенаселена. Но успехи есть. Уже два года у нас нет проблем с питанием для заключенных. А ведь не так давно люди были полуголодные!

Государство стало решать эти проблемы, больше денег выделяется. Да и мы сами экспериментируем. Открыли в изоляторе кафе, называется «Уют». Человек теперь не обязан есть положенную пайку, которую я должен давать, а может заказать себе пищу любую, но это уже за определенную плату. На новый год некоторые себе там заказывали жареных поросят. Это все, разумеется, без алкогольных напитков.

– Гусинский оттуда, из «Уюта», кормился?

– Нет, это после него открыли, в августе 2000—го. И дальше будем продолжать улучшение условий. Камеры ремонтируем, меняем сантехнику. Тут ведь 60 с лишним лет не было ремонта! Хотя лучше бы, конечно, построить современную тюрьму, которая бы отвечала всем требованиям, а тут устроить музей… А нет – будем тут работать. Я еще многое хочу в Бутырке сделать, много интересных людей надеюсь тут повидать…

ЛЕСНЫЕ ЗОНЫ. САРАНСК – СТОЛИЦА МИРА

…А еще одна конференция была в Мордовии. Адрес громкий, известный, много говорено, что суровей зон, чем там, в России и нет… Тем интересней было съездить туда!