Врата

Сбросив с себя оцепенение, Лёнька повернул голову и увидел тяжело потупившего взгляд Егора. Он не плакал, но выглядел совершенно опустошенным.

– Занятия отменяются! Все свободны! – голосом актера-трагика воскликнул директор.

Ученики стали возвращаться в классы, чтобы забрать вещи. Впервые их мысли ничем не отличались от разговоров взрослых.

– Что же теперь-то?

– Америка нападет!

– Отец говорит, на нем одном все держалось!

– Это должно было случиться, но я не верил! – причитал староста Димка Соловьев, ломая пальцы. – Ах, ах, какая потеря! Какой подкоп под фундамент нашей страны! Если бы было изобретено средство от смерти!

– Пошли в колонный зал!

– Кто ж нас туда пустит! Надо на похороны идти девятого!

– Да че его смотреть-то? – угрюмо буркнул Пашка Козуб, запихивая учебники в старый вещмешок. – В газетах фотографий полно. Айда во двор шайбу гонять!

Биджо Роинишвили врезал ему по макушке трясущимся кулаком.

– Ты щто баран глупий?! О ком разговариваишь, дурак! – вскричал он, заливаясь слезами.

Краем глаза Лёнька увидел, как Богданов вышел из класса, свистом зазывая свою братву.

– Пойдем на похороны? – тихо спросил Егор Лёньку.

– Мы все равно его не увидим. Представляешь, сколько народу будет.

– Пойдем! Никогда его вблизи не видел, только на мавзолее издалека. Теперь хоть шанс появился.

Лёньке не очень-то нравилась эта идея, но глаза Егора были полны решимости. «Что-то должно случиться», – мрачно думал Лёнька. Он не смел бросить товарища.

Когда они вместе с сотнями ребят и взрослых высыпали из дверей школы, у входа в соседний корпус Лёнька увидел мелькавшую в толпе черноволосую девочку.

Элина посмотрела на друзей мокрыми глазами.

– Как страшно! Никто ничего не знает, говорят, конец нам всем!

– Слушай их больше! – Лёнька обнял дрожащую фигурку. – Король умер, да здравствует король! Знаешь такую французскую пословицу?

– Мы решили идти на похороны девятого марта, – сказал Егор.

– Я с вами!

– Элина…

– Я тоже хочу увидеть.

Родители Лёньки не допускали и мысли о том, чтобы присутствовать на похоронах. Отец, расхаживая по комнате, гадал, кто же теперь станет «новым кесарем», мать писала письмо родным в Гомель. Зная родителей, Лёнька ни одним словом не обмолвился о своих планах.

Утром девятого марта небо над Москвой было безукоризненно белым, словно огромный кусок савана, накрывший город.

Лёнька, Егор и Элина, стуча ботинками, бежали по улице Кирова, целиком отданной во власть пешеходов. Автомобильное движение прекратилось. Люди неслись отовсюду. Из каждого переулка, подъезда и подворотни то и дело выскакивал взъерошенный человек с замутненным взглядом и присоединялся к потоку. Казалось, в Москву входит беспощадное вражеское войско, или ее вот-вот затопит лава извергающегося вулкана. Мужчины, женщины, подростки, старики, даже безногие инвалиды, катившиеся на своих жалких тележках между тысяч ног. Лёнька видел женщину, у которой в заплечном мешке болтался ее муж, лишенный всех конечностей.

– Держимся вместе! – задыхаясь, орал Лёнька. – Чтоб в толпе не растеряться!

Егор указал на вход во двор.

– Туда! Срежем!

Огромный поток, движимый теми же соображениями, что возникли у Егора, всасывался в темную арку. Толпа заполнила дворы. Люди перелезали через заборы, пробегали по цветочным клумбам. Тот, кто спотыкался, съеживался подобно полураздавленному червю, моля бога, чтобы чужие ноги пощадили его.

Держа друг друга за руки, друзья бежали вперед, навстречу чему-то грандиозному, но от того не менее жуткому и таинственному.

Случайно подняв глаза, Лёнька заметил в одном из окон двух маленьких девочек, которые, прильнув носами к стеклу, изумленно наблюдали за непонятными людьми.

– А-ай! – завизжала Элина, падая на одно колено. С неожиданной для самого себя силой Лёнька рванул ее вперед, смягчив удар. Он все больше злился на Егора, за то, что тот завел их в эти чертовы дворы.

Они бежали дальше. Опасный путь по скользким ступенькам, через невысокую решетчатую ограду привел их на Сретенский бульвар. Народу здесь было еще больше, но препятствий меньше.

– Егор, вернемся!

– Что?

– Вернемся! Мне это не нравится!

– Ты чё, мы уже почти…

Какой-то широкоплечий коротышка в рыжем ватнике едва не сшиб Лёньку с ног, ненамеренно ударив кулаком в плечо. По асфальту, причитая, ползала баба в платке, о которую тут же споткнулся кто-то из бегущих. Лёнька лишь мельком увидел эту сцену, и ему в голову пришла страшная мысль о массовом помешательстве. Он видел оборванца, который не бежал вместе со всеми, а стоял у ограды бульвара, не задетый человеческой рекой, и смотрел в небо испуганными глазами блаженного.

«Надо убираться!» – все настойчивее звенело у Лёньки в мозгу.

На перекрестке, отделяющем один бульвар от другого, живой цепью выстроились военные в серых шинелях и ушанках. Они пытались сдержать толпу, но силы оказались слишком неравными. Плотина рухнула, и ее обломки поползли вниз по бульвару, подхваченные бушующим потоком. Конные солдаты бессмысленно стегали нагайками спины бегущих, которые даже не оглядывались.

В какой-то миг Лёнька почувствовал, что бежать ему становится все труднее, толпа густела и затвердевала с каждой секундой. На площади царило настоящее столпотворение.

– Ничего себе, а! – крикнул Егор сквозь общий гул. – Такого даже на футболе не было!

Они продолжали держаться вместе, уже с трудом пробираясь сквозь сонм живых тел.

– Надо на Неглинку! – орал Егор.

Словно превращаясь в единый многоголовый организм, человеческая масса медленно колыхалась из стороны в сторону. Над головами поднималось облако пара.

Лёнька сумел подтащить к себе Элину и ухватить ее под руку. Вторая рука продолжала держать запястье Егора, который, в свою очередь, крепкой спортивной хваткой сжимал запястье Лёньки. Протискиваться вперед становилось все сложнее.

Они уже не двигались, а стояли на месте. Что-то было не так. Из толпы все чаще доносились крики ужаса и боли. Не обладая высоким ростом, Лёнька не мог увидеть, что происходит впереди, но, кажется, там стоял кордон из тяжелых автомобилей, заблокировавший выходы с площади.

Лёнька заметил афишную тумбу, которая, покачиваясь, медленно плыла в человеческом море. Он почувствовал, как ноги его все чаще непроизвольно отрываются от земли. Сдавленные со всех сторон ребята, казалось, попали в какой-то иной мир, где не было даже привычного земного притяжения. Элина испуганно озиралась. Рука, обхватившая подругу, ныла от боли.

Лёнька вдруг осознал, откуда на этот раз, вполне возможно, к нему подобралась смертельная опасность.

– Да двигайтесь же! – закричал он в бешенстве, чувствуя заползающую в душу ледяным червем панику.

Прежде единичные крики боли превратились в чудовищный многоголосый хор стонов, воплей и проклятий. Какой-то человек в дорогом сером пальто и шляпе кричал что-то на неизвестном языке. Со стороны домов слышался звон разбитого стекла: пытаясь спастись, люди лезли в витрины и окна первых этажей. На крышах сидели те немногие, кому удалось взобраться по пожарным лестницам и водосточным трубам. Они напоминали зрителей, спокойно наблюдающих с высоких трибун безумное представление.

Внезапно Лёнька увидел парня, очень похожего на Богданова, который висел на фонарном столбе, отчаянно размахивая ногами, словно незадачливый циркач на перекладине. Когда Лёньке вновь попался на глаза этот столб, на нем уже никого не было. Он видел подонков, которые вынырнув из толпы, матерясь, лезли по чужим головам. Видел, как они проваливались, застревая в самых нелепых позах и вопя от боли.

– Куда нас завел! – хрипел Лёнька, чувствуя, как хрустят ребра. Элина визжала.

Лёньке вспомнилась игра, в которую он играл еще в детском саду, и которая начиналась загадочными ритуальными словами: «Море волнуется – раз, море волнуется – два, море волнуется – три…». Теперь он ясно понимал, о каком море шла речь.

«Мы все морские фигуры, и все мы скоро замрем!» – думал Лёнька.

Он ощутил на своей щеке прикосновение чьих-то волос. Колыхавшаяся рядом с ним пожилая женщина все сильнее запрокидывала голову.

Далеко, безнадежно далеко был выход на Неглинную улицу. Если бы удалось до него добраться, возможно, они смогли бы забраться в грузовик или проползти под ним.

Впрочем, похоже, это место таило в себе еще большую опасность. Человеческие массы напирали на грузовики, давясь о них. Люди разбивались о металлические кабины и борты «Студебеккеров», как волны о скалистый берег.

– Убери машину, сволочь! – доносились до Лёнькиного слуха бешенные крики.

Стоявший в кузове военный разводил руками и что-то кричал в ответ.

Над Москвой глухими раскатами загромыхал артиллерийский салют. Однако мало кто теперь вспоминал о причине этих залпов.

Лёнька с ужасом ощутил, как Элина обмякла в его руках. Ее голова моталась из стороны в сторону.

– Козлы-ы! – не своим голосом взвыл Лёнька, толком не понимая, кому адресует это слово, да и не желая понимать. Он был готов загрызть и растерзать кого угодно, хоть военных, хоть Егора, хоть любого болвана в этом тупом стаде.

Внезапно часть толпы пришла в движение, снова превращаясь в поток. Один из грузовиков, перегородивших Неглинку, сдвинулся с места, образовав небольшую брешь в кордоне.

– Туда! – крикнул Егор.

Впрочем, нужды кричать не было: толпа сама несла их к выходу. Лёнька изо всех сил прижимал к себе тело Элины. Рука Егора давно соскользнула с его запястья, но он по-прежнему видел голову друга в нескольких метрах от себя.

– Элина с тобой?

– Ты ее убил! – в отчаянии проревел Лёнька.

Егор в ужасе оглянулся на побледневшую подругу.

Приближаясь к выходу, Лёнька почувствовал, как что-то пружинит у него под ногами. С Элиной в руках он бы уже десятки раз споткнулся и был бы затоптан, но плотная толпа держала их не хуже болотной трясины, спасая от падения.

Лёнька, едва не рассек себе висок об угол кузова. Как только толпа начала редеть, Егор перехватил у Лёньки Элину. Лёнька держал ее под руки, Егор за ноги. Оба лихорадочно искали глазами безопасное место.

Внезапно Егор упал, точнее, провалился, как будто под ним треснул лед замерзшей реки. Мгновение Лёнька видел голову и плечи друга, после чего из темноты открытого канализационного люка раздался плеск воды и сдавленный крик боли.

– Егор! – вскричал Лёнька, склонившись над колодцем.

В тот же миг из темноты к нему потянулись чьи-то руки в перчатках.

– Девчонку давай!

Лёнька бережно, как только мог, опустил ноги Элины в люк. Невидимый спаситель тут же подхватил легкое тельце.

В следующую секунду жесткий удар в спину сшиб Лёньку с ног. Какой-то парень в рваной шинели, перелетев через Лёньку, распластался на земле. Поясницу тут же оттоптал, чей-то острый каблук.

Охнув от боли, Лёнька пополз назад, свешивая ноги в колодец и моля, чтобы никто не наступил ему на голову или на пальцы. Через пару секунд он оказался по колено в ледяной, мерзкой воде, окруженный непроглядной тьмой.

Мама

– Все в порядке, обморок, – сказал небритый мужчина, щупая у Элины пульс. – Нашатыря б ей дать понюхать.

Глаза Лёньки понемногу привыкали к темноте.

– А вот у друга твоего, похоже, перелом. Не успели мы его поймать!

Сидящий у стены на каменном выступе Егор выплюнул непечатное слово.

Кроме них в канализационном тоннеле находилось еще несколько человек. Время от времени они подхватывали и спускали вниз новых «счастливчиков».

– Много там народу? – спросил один из спасителей молодого человека с круглыми от потрясения глазами.

– Достаточно! – мрачно ответил за него небритый мужчина. – Не задавай идиотских вопросов! Сейчас вылезать смысла нет, до ночи точно не рассосется.

– Сколько ж людей подавило… – дрожащим голосом промолвила седая женщина с разбитой губой.

– Почище Ходынки будет, а, мамаша? – съехидничал кто-то из темноты.

При этом слове Лёнька вдруг вспомнил о своей матери, и сердце его, похолодев, сжалось в груди. Мама… где она сейчас? Знает ли она, что происходит в городе?

– Здесь мы, может, даже и к утру не вылезем, – продолжал небритый, заглядывая в люк. – Надо искать другие люки. Вы оставайтесь здесь, ловите людей, а вы пойдите, разведайте, что там.

Лёнька подошел к Егору.

– Сильно болит?

– Пока ногой не двигаю вроде ничего, – проворчал тот. Его полусогнутая нога с задранной штаниной и распухшим коленом упиралась в дно канализации. Выступ в стене был слишком узок, чтобы на нем можно было нормально сидеть.

– Вот зараза! Теперь наверно полгода бегать не смогу. Еще эта вода…

Элина, которую небритый все это время держал под руки, начала приходить в себя.

– Ч-что это? Где мы? Где? – забормотала она, испуганно моргая глазами.

– У Кощея в темнице! – тут же вставил веселый циник.

Элина вскрикнула, увидев, что ноги ее в воде, хотя она была из тех, кому в тот день посчастливилось надеть сапоги.

Ближайший люк оказался в паре сотен метров, и в него также то и дело проваливались чьи-то ноги. Кто-то даже пошутил, что давка скоро начнется внутри канализации.

Медленно и гадко протекали часы в темной, зловонной трубе. Когда круглое светящееся окно в потолке незаметно сделалось грязно-серым, и гул толпы уже не был таким страшным и отчаянным, пошли разговоры о том, что пора вылезать на поверхность.

На соседней улице толпа схлынула, и люди, шлепая ногами, стали уходить к дальнему люку, тая во тьме.

– Ну чего, как быть? – небритый кивнул в сторону Егора. – Со сломанной ногой его отсюда не вытащить. Не дай бог, что-то повредим. Веревку бы сюда… веревку и носилки.

– Могу из дома принести. Я недалеко живу, – предложил Лёнька.

Он в нерешительности посмотрел на Элину, потом перевел взгляд на небритого.

– А вы здесь не останетесь?

– Нет, парень, ты чего! Мне своих поскорее надо увидеть. Тревожно за них!

– Иди, я побуду с Егором, – тихо сказала Элина, глядя на Лёньку своими прекрасными карими глазами.

– Но… может быть…

– Правильно говорит, – поддержал небритый. – В городе сейчас черти что творится. А здесь внизу безопаснее всего. Сыро, правда. Если крыса появится, не завизжишь?

Элина помотала головой.

– У нас их в старом доме было полно. Противные, а так ничего.

– Молодец! Спички есть?

– Забыл, – вздохнул Егор.

Небритый протянул ему зажигалку, сделанную из патронной гильзы.

– Вот. Без света не останетесь, – он повернулся к Лёньке. – Пошли к люку, я тебя подниму. Главное: запомни место и название улицы. Я бы сам помог, но… понимаешь, какое дело.

Лёнька ожидал увидеть скопление людей или, напротив, абсолютно пустую, спокойную улицу. Но то, что представилось его глазам превзошло все ожидания. Незнакомая улица, посреди которой он оказался, была безлюдна, если не считать людьми валявшиеся то тут, то там мертвые тела. Некоторые из них еще подавали признаки жизни, оглашая улицу слабыми стонами. Кроме тел, на асфальте лежало еще множество маленьких черных предметов. Сначала Лёнька не понял, что это, но, присмотревшись, разглядел перед собой сотни потерянных калош.

Новый друг, вслед за ним вылезший из люка, быстро скрылся в темном переулке, махнув на прощание рукой. Когда Лёнька запоздало раскрыл рот, чтобы спросить дорогу, его уже не было видно. Лёнька двинулся вперед, надеясь, что улица выведет его к знакомым местам. До дома было недалеко: главное выйти к Садовому кольцу.

Лёнька быстро шагал, сунув руки в карманы и слыша, как в его ботинках продолжает отвратительно чавкать вода. Фонари освещали улицу злым, безжизненным светом. Откуда-то продолжал доноситься невыносимый рев толпы, напоминающий гул пчелиного роя.

По улице, испуганно тявкая, бежала маленькая, лохматая собачонка, в позвякивающем ошейнике. Вдалеке Лёнька увидел быстро идущего навстречу ему старика с окровавленной лысиной и выдернутой, болтающейся, словно плеть рукой. Когда они встретились, старик посмотрел на Лёньку сумасшедшими глазами.

– Кузьму не видел? – прохрипел он.

Лёнька помотал головой.

На перекрестке, где также уже не было народу, с десяток военных складывали в кузовы грузовиков бездыханные трупы. У Лёньки появилась дурацкая мысль.

– Простите, – обратился он к офицеру, затягивающемуся папиросой. – У меня…

– Отвали!

– Мой друг сломал ногу.

– Сказал, отвали! – рявкнул военный, сверкнув на Лёньку свирепым взглядом.

Никто здесь не собирался кому-то помогать.

Лёнька снова бросился наугад. Последствия давки, кордоны, ночь, а также разливающиеся по воздуху страх и безумие превратили Москву в иной, совершенно незнакомый город.

Лёнька сам не понял, каким чудом сумел выйти к современным массивным зданиям и широкой проезжей части Садового кольца. Здесь, как ни в чем не бывало, продолжали ездить автомобили, люди спокойно шли по своим делам. Никто не бежал, не орал, не лез по головам, а главное, видимо, даже не подозревал, что произошло всего в нескольких километрах от этого места.

Каждый шаг приближал Лёньку к дому. Свернув на свою улицу, он не выдержал и снова перешел на бег. Он не очень беспокоился за своих друзей, хотя понимал, что худшего места для ночлега, чем канализация в мартовскую ночь не найти. Даже со сломанной ногой от Егора веяло таким спокойствием и уверенностью, что Лёнька почти не сомневался в благополучном конце обрушившихся на них злоключений. Он держал в голове название улицы, где находился люк, тоннель был прямым, и никто, кроме крыс в нем не обитал – чего бояться? Он уже явственно представлял себе выражение лица Егора, когда тот, лежа на носилках, скажет: «Ну, тебя только за смертью посылать, Леон!».

Вот только почему же тогда в груди так отчаянно колотится сердце, а по спине бегут липкие мурашки? Внезапно Лёнька осознал, что боится вовсе не за друзей.

Знакомый с первых лет жизни дом равнодушно встретил его тусклым светом своих высоких окон. Не дожидаясь, пока сверху приползет издыхающий лифт, Лёнька вихрем взбежал на третий этаж. Дверь в квартиру была открыта, хотя на ночь ее всегда запирали. Лёнька несся по коридору, чувствуя, как от волнения у него звенит в ушах, а во рту собралась сухая, царапающая, словно наждачная бумага, горечь.

Он рванул дверь своей комнаты. В первую же секунду все стало ясно. Посреди комнаты на кровати сидел отец с серым лицом и обезумевшим, устремленным в пустоту взглядом. Казалось, он даже не заметил появления сына. Мама… ее не было.

– Где мама? – содрогнувшись, спросил Лёнька, чувствуя, как родные стены и потолок сужаются над ним и вот-вот раздавят.

Отец поднял глаза, медленно раскрыл рот, словно был мертвецки пьян.

– Там, – еле слышно произнес он, сделав неопределенный жест рукой.

– На кухне?

– Нет… там…

– Где?! – вскричал Лёнька, так что в книжном шкафу зазвенели стекла.

Отец ничего не ответил и снова уставился в пол.

– Она вернется!

– Не вернется…

В глазах у отца заиграли слезы.

– Я был там… вместе с ней. Я видел… – его прежде неподвижное, каменное лицо вдруг исказила гримаса боли и отчаяния. – Господи… Не было даже «скорой помощи»! Их просто… б-бросали в грузовики и увозили! Она… там!

У Лёньки потемнело в глазах. Больше всего на свете он сейчас хотел просто умереть, забыться сном и не никогда просыпаться. В панике мозг посылал организму безумные импульсы. Тело тряслось и ходило ходуном, как Москва в этот страшный день.

– Это ты… – вдруг прохрипел отец, уставившись на Лёньку ненавидящими глазами. – Ты виноват! Она пошла искать тебя! З-зачем ты убежал? Зачем?!

«Это сон! Просто кошмар!» – думал Лёнька. Сейчас я закрою глаза, открою, и все будет как раньше. Мама будет жива, папа будет нормальный. Надо только проснуться!»

Но чуда не происходило. Вместо этого он видел спятившего отца, встающего с кровати и надвигающегося на него с трясущимися, растопыренными, словно орлиные когти пальцами.

Лёнька с диким криком бросился прочь. В следующий миг он уже был во дворе, не помня, каким образом преодолел шесть лестничных маршей. Огромные, свисающие с крыш сосульки напоминали дьявольский оскал. Москва превратилась в ледяное озеро, где стонут замерзающие души грешников, а посреди торчит, ухмыляясь тремя жуткими лицами, чудовищный Люцифер.

Лёнька метнулся в темную арку, выскочил на улицу, бросился бежать, не зная куда и не зная зачем. «Пока я бегу, я не думаю! Надо вечно бежать, не останавливаясь!» – возникла в его помутненном мозгу безумная мысль.

Впереди по улице медленно брел высокий человек в тулупе и галифе, с вещмешком за плечами. Лёнька даже не увидел его. Но, когда они поравнялись, человек, внезапно остановившись, круто обернулся. Его огромная рука, преградила Лёньке путь. Лёнька ударился об эту руку, как о шлагбаум, упав на спину и по инерции прокатившись еще добрых два метра по скользкому асфальту.

Гарцев в недоумении посмотрел на лежащего подростка, и на его лицо наползла гадкая улыбочка.

– Физкульт-привет!

Лёнька перевернулся на живот и мигом вскочил на ноги. Перед ним стоял сам Люцифер. Огромный, страшный, невероятно гнусный, пусть даже с одним лицом. Издав вопль, мало похожий на человеческий крик, Лёнька кинулся на врага, нанося беспорядочные удары в живот и в грудь.

– Вот это да! Нечего себе! – с восхищением заговорил Гарцев, слегка отводя назад голову, чтобы не получить по лицу.

Он был явно изумлен, даже немного ошарашен. Лёнька ревел, тщетно пытаясь причинить противнику боль, сквозь толстую броню тулупа. В таком состоянии он избил бы даже Богданова, но Гарцев был слишком высок и слишком уж хорошо защищен.

– А ну пришел в себя, сука! – прорычал Гарцев, схватив Лёньку за плечи и тряхнув так, что у Лёньки чуть не отлетела голова.

Лёнька почувствовал, как стальной обруч сдавил его тело, парализовав любые движения. Оставалось только лягаться ногами, но на это уже почему-то не хватало сил. Из Лёнькиных глаз против воли потекли слезы.

Гарцев бросил мальчика и, матерно выругавшись, начал искать в карманах портсигар.

Слушая всхлипы Лёньки, он жадно сосал табачный дым, расхаживал из стороны в сторону и что-то шептал себе под нос.

Все-таки поведение подростка было слишком странным, любопытство пересиливало злость.

– Ну что? Кого задавило – папку, мамку? – небрежно спросил Гарцев, наклонившись к Лёньке

– Мама… пропала, – прошептал Лёнька, хотя вовсе не хотел ему отвечать.

– Н-да… Чего ж на площадь-то поперлась! А еще еврейка-интеллигентша!

Лёнька поднял на Гарцева ненавидящий взгляд.

– Урод! – произнес он остатками голоса.

– Что, что?

– Сексот несчастный! – продолжал Лёнька без тени страха.

Слезы как-то вдруг исчезли из его глаз.

Георгий поднял брови, и в его безжалостных глазах на секунду мелькнул призрак уважения.

Он наклонился так близко к Лёнькиному лицу, что тот ощутил едкий запах «Казбека».

– Надо же! А ты у нас кто? Сэр Ланселот?

Гарцев медленно выпрямился, обводя улицу рассеянным взглядом. Он любил, когда его боялись, и даже умел ценить ненависть. Но терпеть презрение от того, кто слабее было выше его сил.

– Ты хоть знаешь, кто я? – спросил Георгий с неожиданным пылом.

Он вынул из кармана спичечный коробок и взял одну спичку.

– Вот!

Гарцев поднес спичку к Лёнькиным глазам и сосредоточенно уставился на нее.

С тихим треском коричневая головка вспыхнула сама по себе. Лёнька был настолько убит своим горем, что не сразу понял суть увиденного.

– Думаешь, фокус?

Гарцев указал на свисающие с крыши дома сосульки.

– Смотри! Вон там!

Одна за другой ледышки со звоном попадали на асфальт, разбившись на сотни сверкающих осколков.

– Совпадение?

Распаляясь все больше, Гарцев указал на светильник уличного фонаря, под которым они находились. Светильник нервно замигал ему в ответ и вскоре погас.

Лёнька изумленно смотрел на бледное лицо, в которое минуту назад готов был вцепиться зубами.

– Волшебство, магия, чародейство, противоестественные способности – называйте это как хотите, – заговорил Гарцев, словно преподаватель физики, продемонстрировавший студентам любопытный опыт.

Он вдруг как-то разом вывалился из амплуа квартирного злодея и негодяя, к которому все так привыкли.

– Я… я догадываюсь, что случилось с твоей мамой.

Гарцев достал из потайного кармана стеклянный шар величиной с куриное яйцо и устремил в него взгляд.

Лёнька отказывался поверить своим глазам. Он мог допустить и принять на веру все что угодно: и то, что через миллион лет люди поделятся на два непохожих вида, и то, что на Марсе живут мерзкие осьминоги, передвигающиеся на механических треножниках. Он мог поверить в человека с жабрами акулы и в пушку, которая засылает людей на Луну. И в то, что американцы помещают в пуговицы своих шпионов микроскопические фотоаппараты. Любая нелепая фантазия имела право на воплощение в этом огромном, абсурдном мире. Но магия и колдовство… в это не верят даже маленькие дети. В это не верили даже до революции!