Севера. Большой сборник рассказов

– Ваш кофе. Из турки.

Он взял чашечку, принюхался, отпил небольшой глоток и замер ненадолго, прикрыв глаза.

– Спасибо – он вздохнул и отвернулся.

Я вернулся за стойку и взялся за висящие вверх ножками бокалы. Протираешь его тщательно, смотришь на свет и подвешиваешь на место. Синатра сменился Сэмом Куком, за ним Биби Кинг… Когда запел Том Вэйтс, гость не выдержал:

– Почему блюз?

– Не нравится?

– Нравится, но… Неожиданно здесь услышать.

– Я люблю хорошую музыку.

Он помолчал, допил кофе, отставил в сторону опустевшую чашку:

– Это ведь у вас по воскресеньям поет хороший музыкант?

– Он тракторист. Да, у нас.

– Тракторист?

– А почему бы трактористу не петь?

– Да, верно… Вы не спрашивали у него, почему он поет?

– А почему люди поют? Вообще?

Он потер переносицу.

– Есть еще кофе?

Я сходил на кухню и скоро вернулся с двумя чашечками, уселся напротив:

– Он нам не сказал до сих пор, где научился петь и почему поет американскую музыку. Просто приходит и поет. А мы и не против.

– У вас есть женщина?

Я вздернул бровь, и мужчина смешался:

– Может быть, вы знаете… Почему они уходят?

Я покачал головой.

– Не знаю. Это только они знают. Да и то не всегда…

Помолчав немного, он заговорил, глядя в чашку:

– Мы познакомились случайно. Я ехал домой, злой после перепалки с шефом, настроение на нуле. И вдруг на пешеходном переходе она шагает мне прямо под колеса. Конечно, я должен был остановиться, но… И тут она. Шагнула, подняла ладошку в перчатке и так на меня глянула, что, мне кажется, я покраснел. А она вздернула нос и ушла. Я не мог ее отпустить просто так. Догнал, извинился, пригласил на ужин, вроде как компенсация морального вреда. Хотя пострадавшим был я, это точно.

Я слушал молча. Это ведь считай что исповедь, ответы не нужны. А парень, допив кофе, продолжил:

– Она не согласилась, но номер телефона оставила. Я написал ей в этот же вечер. Оказалось, что она замужем. Переписки, встречи, ну и закрутилось. Через полгода она ушла от мужа. А сегодня от меня. И теперь я думаю – почему?

Он замолчал и отвернулся. А я вспомнил, как три года назад пришел в пустой дом. Ни вещей, ни записки, только запах ее любимых духов, терпкий и немного горький. Или эта горечь мне показалась? Тогда я тоже спрашивал себя «Почему?». А потом собрался и уехал сюда. Продал все и убрался из города, который тянул из меня силы. У меня не было ответа для сегодняшнего гостя.

– Вы ведь не даете советов?

Я внимательно посмотрел на сидящего передо мной мужчину. Он улыбался как-то так… понимающе.

– Неблагодарное это дело.

Он кивнул молча, достал из внутреннего кармана бумажник, положил на стол тысячную купюру и поднялся.

– Подождите, сдачу принесу.

– Не нужно – он протянул мне руку – Спасибо.

Уже на пороге он остановился, обернулся и спросил:

– Как думаете, она могла уйти просто так?

Вот что тебя гложет…

– Не знаю. Но надеюсь, что нет.

– Почему?

– Потому что тогда какова цена ее словам?

Он улыбнулся и ушел. Вновь поднялась пурга, гоняя снег по парковке и бросая целые его охапки в стекло. Январь. Ночь. Жду гостей…

Бедариха

…Четыре часа утра. Старые часы на стене тихонько так отбили, стараясь не разбудить нормальных членов нашей небольшой семьи. Знаете, такие часы с гирьками в виде еловых шишек на цепях и резной избушкой вместо корпуса. Там еще кукушка должна быть, но кукушку часам свернул котяра. Она его жутко раздражала своим оголтелым поведением. Многочисленные попытки гневного гипноза не спасли ситуацию.

А котяра у меня был знатный. Четырнадцать кило чистого боевого веса. Черный как смоль с наглыми желтыми глазищами и характером похмельного викинга на чужой территории, он кошмарил все кошачье население района. А кукушка его игнорировала. И однажды его душа не выдержала. Он занял выжидательную позицию на подоконнике, приготовился. И когда кукушка по традиции нагло выскочила и начала орать, он взметнулся ввысь. Мощное поджарое тело вытянулось в стремлении преодолеть гравитацию, правая лапа с широко растопыренными сантиметровыми когтями с размаху влепила несчастной птице по корпусу, и нежный механизм не выдержал. С дребезжащим звоном кукушка улетела в сторону дивана, где и попала отцу точно в лоб. Кот, поняв, что сейчас повторит подвиг кукушки, рванул в кухню, отец рванул было следом, но передумал. Кузьма был мстительным, и за обиду всегда рассчитывался сторицей. Ну его…

…Тихий бой часов еще не успел смолкнуть, а я уже подскочил со своей панцирной кровати и, поеживаясь, рванул в ванную. Дома прохладно, что и не удивительно. На дворе январь, новогодние каникулы, мороз давит основательный. Вчера под вечер было тридцать. Батареи по традиции еле теплые, но у нас есть печь. Здоровенная, на полкухни, кирпичная печь с водогрейкой и духовкой, она нас спасала как раз в такие дни, когда кочегар в котельной запил. Батя на кухне уже подбросил пару совков штыбы в печь, и пламя загудело ровно, раскаляя чугунную плиту до малинового свечения.

Умылся, взял шахтовый аккумулятор и подошел к окну, глянуть температуру за бортом. Мдя. Минус тридцать семь. Ну ничего. Палатка есть, сухого горючего в достатке, да и шмель бензиновый тоже имеется. Не замерзнем. Главное, чтобы Серега не забоялся мороза. Он такой, может и передумать.

Гараж Серегин прямо под моим окном. И мы, попивая чай и покуривая, поглядываем в темноту за окном – идет или нет? Пайка заготовлена с вечера – добрый шмат соленого сала, булка хлеба, пара луковиц, горчица батина ядреная. Ну а чай в термос зальем перед самым выходом. Ящики тоже собраны и перепроверены на десять раз. Мы едем на рыбалку! Зимнюю рыбалку люблю страсть. А уж в Иганино так вообще. Там на больших плесах есть заветные ямки, где окунь и сорога клюют всегда. А при везении и карася доброго можно выудить.

Как обычно перед рыбалкой я полон надежд и оптимизма, а батя невозмутим. В ночи раздается трель телефона – это Вовка. Он такой же нетерпеливый как и я, хотя батин ровесник. Пара минут разговора и батя возвращается на кухню. Молча наливает чай в кружку и мы продолжаем ждать. Наконец под окном залязгали замки Серегиного гаража. Я выдохнул. Едем все-таки.

Нам рыбакам собраться – только подпоясаться. Пара минут, и мы курим у гаража, притопывая на морозе. Ящики уже в машине, старый «Москвичок» коптит сизым вкусным дымком. Серега, тощий усатый очкастый мужик, о чем-то пересмеивается с батей, поглядывая в ту сторону, откуда должен появиться Вовка. А его все нет. Машина выкатилась из гаража, и мы поспешили занять места в прогревшемся салоне. А Вовки все нет. Мобильных тогда тоже не было, поэтому только ждать. Время уже пять, пора бы выезжать. Ехать до места нам чуть больше часа, да там еще минут тридцать пешего хода…

Но вот и Вовка, спешит поскрипывая затянутыми в химзащитные чуни валенками – бур на плече, ящик на буре. На голове треух, тулупчик расстегнут несмотря на мороз, в зубах «Прима»…

Пока ехали, я придремал, уткнувшись носом в воротник, и привычные Вовкины шуточки все проспал. В Иганино, небольшую деревушку на берегу родного Чумыша, выкатились в утренних сумерках. Скорей на лед! Самый клев сейчас. Похватали буры и ящики и в путь. Идти с километр до первого большого плеса. Называется он Поддувало. Причину объяснять не надо, думаю. Плес этот – одна большая излучина реки. Есть и ямы, и отмели, и коряжник в дальнем углу, и русло под берегом. От него по руслу еще метров пятьсот, и второй плес – Бедариха. Нам туда. Почему Бедариха, никто не знает, хотя у местных старожилов и пытались узнать, да куда там…

Бегом, бегом. Я сразу к своей любимой яме, где уже обосновались пара человек. Деды. Такие, которые всегда на льду, когда бы ты ни приехал. Поздоровался, расчехлил бур и ну лунки ковырять. А лед на плесе толстенный, больше метра, и на морозе колкий. Но бур хороший, ленинградский, сам в лед лезет. В общем, справился. Быстро ладошкой лед из лунки вычерпал (вода как кипяток крутой), размотал удочку, нацепил мотыля и утопил в прозрачной воде. Миг и кивок отсигналил – мормышка на дне. Первая проводка, вторая… Холодно. Закурил, так оно теплее вроде.

Дед справа прокашлялся гулко, матюгнулся смачно, сочно, как только деды и умеют, и спросил, глядя на свой кивок:

– И каково?

Я уже знал эти подходцы. Это вроде экзамена на рыбацкую профпригодность, и проводят его всегда деды.

– Холодно.

Молчание. Дед трясет рукой, заставляя мормышку под водой выписывать невообразимые кульбиты. Я тоже играю, меня скорость и амплитуду – рыба в январе д. же капризная. И вдруг… кивок замер! Поклевка! Подсекаю и чувствую приятную такую тяжесть на конце лески. Шустро перебираю руками, вываживая рыбу. По ощущениям крупный кто-то… та-а-ак… в лунке показывается голова карася. Карась! Хороший, в полторы ладони, он тяжко ворочается на снегу, собирая на себя хрусткие звонкие снежинки.

Дед покосился из-под косматых бровей, хмыкнул и затряс удочкой с удвоенной силой. Я же наживил сразу трех мотылей и быстро уронил мормышку в воду – карась подошел, успевать надо…

Поклевка последовала незамедлительно! Удар, потяжка, короткая борьба и еще один карась ворочается на снегу. «Хм» деда прозвучал уже как-то осуждающе. Его напарник, сидевший чуть дальше, с кряхтением поднялся, подошел и молча встал у меня за спиной. Батя с мужиками ушли под другой берег – у них там любимые точки, на коряжнике. И оттуда уже доносились радостные Вовкины восклицания – каждую пойманную рыбку он всегда встречал гоготом и какой-нибудь присказкой.

На плес тем временем подтягивался народ. Кто-то приходил тихо переговариваясь, кто-то молча проходил к облюбованному месту. И вскоре плес наполнил скрежет и сдавленное сопение – мужики спешно бурились. Они видели моих карасей, да и у других возле лунок уже лежало по паре рыбешек. Я не отвлекался на приходящих, сосредоточенно играл мормышкой, пытаясь соблазнить еще хотя бы одного карася… Потяжка была такой сильной, что я чуть было не выпустил удочку из рук! Подсечка, и на том конце лески заходил, загулял кто-то большой. Ой-ой, как же это, а? Лесочка тоненькая, я прям физически ощущаю, как она натянулась. Дед за спиной, заметив, как напряглась моя спина, подшагнул ближе, скрипнув снегом, и задышал мне в ухо, склонившись над самым плечом и обдав меня крепким махорочным духом.

Я не обращал ни на что внимания – там, в лунке, кто-то большой и сильный упирался и не хотел выходить наружу. Таааак, аккуратненько… как же сильно вниз давит! Леска звенит, опасно приближаясь к краю лунки, пальцы чувствуют ее тонкий, на грани слышимости, звон, дед шумно дышит в ухо. Хорошо хоть советов не дает…

– Ты это, вниз его, вниз, лески ему дай, пусть погуляет – дед как подслушал мои мысли и тут же завел шарманку. Второй дед так и не повернулся, продолжал усиленно качать мормышку. Терпеть не могу, когда под руку говорят!

Рыба вдруг немного ослабила давление и уверенно пошла вверху, к лунке. Я тут же начал быстро выбирать слабину, леска кольцами сворачивалась на льду у моих ног, дед уже дышал как взволнованный секач на случке…

Вода из лунки пошла верхом, в неверном рассветном полумраке я увидел большую лобастую голову… Язь! Только бы вытащить, я тогда сегодня вообще могу больше никого не ловить! Кому я взмолился, я не знаю, но язь вдруг устремился вверху по лунке, и я выхватил его из воды. Ух!

Прогонистое блестящее серебром тело забилось в руках, упало на лед. Язь запрыгал, собирая на себя снег и вызвав у деда за спиной восхищенный выдох:

– Ух ты е! Это ж… Ну ты…

Его напарник хмыкнул совсем уж осуждающе. Поднялся, подхватил бур и пошел буриться в другое место. Я же готов был плясать от счастья. Язь! Первый в жизни! Зимой! На мормышку!

– Батя, я язя поймал! – я гаркнул так, что весь плес повернулся в мою сторону. Мужики улыбались. Они очень хорошо понимали мои эмоции. Батя глянул на меня сурово, кивнул и вернулся к своей удочке, но я-то видел, как он улыбается…

Солнце показалось над тайгой, и морозец окреп. Так всегда почему-то зимой – выходит солнце, и мороз прижимает особенно сильно. Ненадолго, но крепко. Но я мороза не ощущал, мне было жарко! Язь уже затих, прихваченный холодом, и я взял его в руки, обтер ладонью снег, любуясь его ярким серебряным блеском. Красавец!

Дед, стоявший за спиной, уже вернулся к своей удочке, и я остался один на один со своей радостью. Даже как-то немного обидно, что никто со мной вместе не радуется. Ну да ладно, пора продолжать…

Лунку затянуло тонким ледком, пришлось ломать его черпаком. Мормышка нырнула в потемневшую на солнце воду, ушла ко дну. Я играл и так, и эдак, менял скорость и ритм, пробовал в полводы… тщетно. Ни одной полкевки больше. «Ну я это… пошутил же….Пусть еще клюнет кто-нибудь, а?» – обратился я неизвестно к кому. Но этот кто-то меня не услышал. Ни единой поклевки.

А плес жил своей жизнью. Народ перемещался, общался, восхищенно матерился на рассвет. Кто-то сходил к лесу и затеплил костерок, к которому потянулся народ со всего плеса, и закипели разговоры.

Кто о знакомых рассказывал, кто на начальника жаловался, кто на жену…. Пошел по кругу первый читок, за ним второй… Всегда так на рыбалке. Батя пришел с нашим походным котелком, начерпал в него воды из лунки и пристроил к огню. Вовка пришел следом, достал из кармана газетный кулек, протянул отцу – в том кульке Вовкин фирменный чай. Старший сын у Вовки служит в Тихоокеанском флоте и регулярно шлет отцу посылки с диковинами со всего света. А Вовка большой ценитель хорошего чая, и сын его, Серега, в каждой посылке обязательно присылает ему чай. И не просто какой-то чай, а чай флотский, тот самый, ностальгический. Вовка служил на флоте и флотский чай ни на что променять готов не был. К слову сказать, чай был и правда хорош…

Народ у костра собрался в основном бывалый, разговоры перемежались солеными шуточками и взрывами хохота… Все это говорило только об одном – рыба не клюет не только у меня. Но этот факт никого особо не расстраивал – не за рыбой мы на рыбалку ездим, точно вам говорю. Солнце поднялось окончательно, снег засверкал тысячами блесток, заставляя щуриться. Поднялся легкий ветерок, и я тоже пошел к костру, греться.

Оба деда были уже там. Хмурый, увидев меня, насупился сначала, но потом хлопнул меня по плечу тяжеленной рукой, затянутой в шубенку, подмигнул заговорщицки и прогудел густым басом, обращаясь к присутствующим:

– А малец-то того, с утра поел чего-то… большой ложкой.

Народ заржал, посыпались предположения, чего именно я наелся, кто-то спросил, не осталось ли у меня еще.

– Так у деда спросите, у него много – я не собирался безропотно терпеть насмешки.

Над плесом повисла тишина. Батя невозмутимо заваривал чай, Вовка подкладывал в костер сушняк. Дед, так и не убравший руку с моего плеча, внимательно вглядывался в мое лицо пару секунд, а затем вдруг захохотал, закинув голову и задрав к небу клочковатую белоснежную бороду. Народ грохнул следом, кто-то толкнул деда локтем:

– Как он тебя, Михалыч, а? Уел, уел…

Второй дед, тот самый, махорочный, хрипло прокашлялся и провозгласил:

– Еще один Соболь объявился. Валер, это ж твой?

Батя разогнулся, хрустнул спиной и ответил:

– А то не видишь…

– Вижу, как не видеть, ваша порода, языкатая…

Кто-то заржал, кто-то спросил:

– А старшего чего с собой не привез?

– А старший в забое, уголек рубает.

– Ты смотри, династия прям. Ты-то в шахту пойдешь? – это уже ко мне.

– Не, нечего там делать.

– А куда ж ты пойдешь?

В разговор вступил батя:

– А ты с какой целью интересуешься?

Спрашивальщик не смутился:

– Ну как же, у меня вон дочка растет. Парень толковый, обженим махом…

– Много вас таких женильщиков. Не, мы просто так за здорово живешь жениться не станем. Вот ежели бур свой в приданное дашь, тогда еще подумаем…

Со всех сторон полетели советы, чего еще надо запросить и как ловчее жениться. И тут откуда-то из-за спины раздался неуверенный голос:

– Мужики, у меня это… лунка замерзла. Кинет кто-нибудь палку?

Плес грохнул. Плес жахнул. Плес заржал так, что с елок в дальнем лесу посыпались иголки. Молодой паренек в очках и явно большом треухе ошарашено смотрел на ухохатывающихся рыбаков. Дождавшись, когда установится относительная тишина, он очень серьезно спросил:

– Мужики, ну лунка-то мерзнет. Есть у кого палка?

Его вопрос потонул в общем хохоте. Отсмеявшись, Вовка подошел к пареньку, протянул ему бур:

– Бури новую. Только старую не разбуривай, ножи посадишь. И вообще… если старая лунка перестала нравиться, ищи новую.

Кто-то неподалеку зашелся в хохоте пуще прежнего, мужики загомонили, зашумели.

Паренек, увидев в Вовке родственную душу, спросил:

– А чего все смеются?

Вовка, не желая обидеть паренька, отговорился:

– Да не обращай внимания, настроение у народа хорошее, вот и ржут как кони. Ты вот скажи лучше – тебя как зовут?

– Вовка – парень отчаялся что-либо понять и настаивать не стал.

– Тезка, значит. А работаешь ты где, Вовка?

– На почте – Вовка поправил очки на переносице и шмыгнул носом.

– Печкин! Как есть Печкин! – дед Михалыч размашистой походкой подошел к двум Вовкам. – Быть тебе Печкиным, сынок.

– Так и знал – Вовка вздохнул, махнул рукой и пошел бурить лунку…

Вот так Бедариха окрестила никому до той поры неизвестного парня Вовку. Раньше он был просто Вовка, а теперь – Печкин! Еще одна легенда родилась на Бедарихе. А сколько их таких было? Сколько еще будет? Я неподалеку от Бедарихи нырял в промоину, и вытащили меня, зацепив буром. Батю на Бедарихе все знают как самого уловистого, а Вовке дали прозвище Врунгель за его бесконечные рассказы про флот. Деда Михалыча все уважительно именуют Батей – он тут самый старожил. Когда перестанет на лед ходить, почетный титул Бати перейдет к другому такому же заслуженному. До Михалыча почетным Батей был совсем невзрачный с виду дедок Гаврилыч. Он был навроде хозяина плеса. Костерок всегда делал, чаем угощал, если кто без пайки на льду оказался. Подойдет к каждому, о житье-бытье расспросит. Когда помер Гаврилыч, всем плесом хоронить ездили… А здоровенный рыжий мужик отзывается на Малыша. Этот Малыш на спор три десятка лунок за раз бурнул, всему плесу хватило…

Солнце обливало плес и наши плечи нежаркими совсем лучами, обещая скорую весну. В тайге на берегу разрывалась кукша и дробно долбил дятел. В Иганино лениво брехали псы да мычали в стайках коровы. У костра заваривался неспешный разговор. Вспоминали былое, надеялись на лучшее. А мы устроились пить чай и встречать новый день нам Бедарихе…

Белки

Дорога до зимовья отняла у нас гораздо больше времени, чем должна бы. А все потому, что в этот раз взяли с собой Сашку, Вовкиного внука. Малец живет в городе и к деду в деревню выбирается не каждый год, а в тайгу так и вообще впервые попал. И от этого любопытству его не было предела. Поехали мы на двух квадроциклах, и возможностей для обзора у мальчишки было хоть отбавляй. Вот он и крутил головой во все стороны и засыпал нас вопросами. С десяток раз мы останавливались, то ежика показать, то душистой земляники набрать, и в итоге к зимовью подъехали уже в густых золотистых сумерках.

Зимовье привело Саньку в восторг. Еще бы: крепкая приземистая изба из красной сосны с маленьким окошком и прочной, открывающейся наружу дверью. Внутри вдоль всей дальней стены широкие нары, в углу у входа буржуйка, у слепого окошка отполированный нашими локтями стол. Над окошком – полка, на которой стоят жестяные банки с солью, крупами, макаронами, приправами и заваркой. В дальнем от печки углу Вовка устроил пирамиду для ружей – двадцать календарей на флоте дают себя знать, порядок Вовка любит во всем.

Место для зимовья Вовка выбирал долго, и выбрал на славу. Обширная, ровная как стол, поляна посреди векового сосняка. Рядом в небольшом логу бежит родничок с ледяной водой, в паре километров раскинулось большое озеро с добрыми окунями и золотыми карасями. На самом краю поляны – густые заросли дикой смородины, и ее густой дух, смешиваясь с запахом сосновой смолы и ароматом белых грибов, кружит голову. На пятачке перед зимовьем выложено речными окатышами костровище, устроен таган, а рядом стол с лавками. Чуть в стороне на высоте трех метров над землей устроен лабаз.

– Деда, деда, а это там шалаш наверху? – Санька первым соскочил с квадроцикла и теперь носился по поляне в поисках чего-нибудь интересного.

– Нет, это не шалаш, это лабаз. В нем мы продукты храним, от зверья подальше. Давай-ка помогай лучше вещи в избу стаскивать.

Мальчишка кивнул и принялся таскать пожитки. Через время, когда на тайгу упала бархатная августовская ночь, и над головой засияли крупные, сочные звезды, перед зимовьем вовсю горел костер, над огнем булькал густым варевом большой котелок, а рядом напаривался второй, поменьше. В нем фирменный Вовкин чай, со смородиной и курильским чаем. Санька, уставший и счастливый, молча смотрел в огонь, а я суетился, спеша устроить ночлег. Вывесил для просушки недалеко от огня набитые мягким сеном матрацы, вымел избу, натаскал воды… да мало ли забот в тайге? Вовка присматривал за варевом и заодно чистил и смазывал верное ружье – МЦ 2112, попутно рассказывая внучку его устройство.

Вообще называть дедом пятидесятилетнего Вовку у меня язык не поворачивается. Невысокий, коренастый, с копной смоляных волос, едва тронутых сединой, и яркими синими глазами, Вовка всегда был душой любой компании. На спор подтягивался на одной руке три десятка раз, знал огромное количество песен и виртуозно играл на гитаре. В деревне его крепко уважали за рассудительность и надежность.

Управившись с делами, я присел у костра:

– Товарищ кок, когда еда?

Вовка положил ружье на стол и приподнял крышку котелка. Над поляной тут же поплыл умопомрачительный аромат. Зачерпнув из котелка, он снял пробу, довольно крякнул и накрыл его крышкой.

– Еще минут десять, и будем ужинать. Санька сглотнул набежавшую слюну. Шутка ли, с самого утра кусочничать.

– Что, Санек, липнет брюхо к спине?

– Липнет, ага. Деда, а тут медведи есть?

– А как же, есть конечно. И медведи, и лоси, и волки есть.

Санька сделал большие глаза:

– Ух ты! А не придут они сюда?

– Нееет, здесь им делать нечего. Зверь человека боится и первым почти никогда не нападает. А у нас тут еще и костер. Они запах дыма далеко чуют и стараются не подходить.

Санька помолчал немного и спросил:

– А если придут, мы в избе спрячемся?

– Ну если придут, то спрячемся конечно.

– А зачем? У тебя вон какое ружье, да и у дядь Вали тоже.

Дядь Валя это я, стало быть.

– Ну и что, что ружье? Что ж теперь, каждого зверя стрелять, коли ружье есть? Нет, внучек, ружье оно не для этого.

– Но ты ведь охотишься, бьешь зверя. А говоришь, не для этого. А для чего тогда?

Вовка унес ружье в избу, вернулся и сел к костру, задумчиво глядя в огонь.

– Вот если, скажем, медведь на тебя напасть решит, тогда да, ты должен себя защитить. А если он просто посмотреть пришел, кто к нему в гости пожаловал? Тайга ведь его дом, не наш.

Санька внимательно слушал деда, готовясь спорить.

– Ну а охота? Ты ведь не защищаешься?

– Это когда как, иногда и для защиты охотимся.

– Это как?

– А вот, к примеру, начали волки скот резать? Или в деревню зашли и собаку съели? Или зимой медведь в деревню пришел? Если медведь зимой не спит, значит, не нагулял он жиру. Значит, голодный и злой. Таких шатунами называют. И вот он с удовольствием тебя съест.

– И что делать с ним?

– Стрелять – спокойно ответил Вовка и, сняв с тагана котелок, выставил его на стол. – А вообще тайгу нужно беречь. Зверя зря не бить, не брать от тайги больше, чем тебе нужно. Ну все, пора ужинать и на боковую, завтра рано встаем.

Через пару минут мы с Вовкой только посмеивались, наблюдая за мальцом. Голодный Санька, обжигаясь, хватал с ложки похлебку и блаженно щурился. Оно и немудрено, аппетит мы в тайге нагуляли зверский.

Когда мы уже пили чай вприкуску с медом, а Вовка наигрывал что-то на гитаре и вполголоса себе подпевал, Санька вдруг насторожился.

– Деда, а кто это кричит?

Вовка прижал струны руками и вслушался в ночную тайгу. Потрескивал костер да шумел в верхушках деревьев поднявшийся к ночи ветерок.

– Тихо вроде…

– Да нет, вот же!

И тут я услышал.

– Это белки, Сань…. Вот только чего они ночью-то?

Через мгновение белки стрекотали уже прямо над нами. Вот они одна за одной спустились на землю и устремились прочь, куда-то в сторону озера. Еще через мгновение из ночной тайги прямо на нас вылетел лось, шарахнулся в сторону и скрылся в темноте. А потом мы разом уловили острый запах гари и услышали низкий гул.