В тени больших вишневых деревьев

Гуляев было ринулся внутрь и уже наклонил корпус вперед, но вместо этого мгновенно отскочил в сторону. Два солдата с лотками хлеба в руках, наблюдавшие во все глаза за штурмом двери, увидели, как из открывшегося проема вырвалась струя светло-бежевой жидкости, затем показалась голова Пожидаева,

и из нее опять вылетел фонтан, заливая бетонный пол кори-дора. Следом показался полностью и повар, который, даже не нагибаясь, продолжал стоять под давлением, струей изрыгая из себя чистую бражку, о чем свидетельствовал жесткий запах, моментально распространившийся по коридору. Прапорщик, переждав «извержение Везувия», подскочил к Сергею и со всего маху ударил его в лицо. Тот обратно залетел в каморку и, упав навзничь, тотчас опять отключился: алкоголь снова взял верх над его сознанием.

– Ну, сучара, погоди у меня, – прошипел Гуляев, глядя на спящего Пожидаева. Потом добавил: – Заходите, ставьте лотки, а этого положите на кровать.

Дождавшись, когда разгрузят весь хлеб, Гуляев закрыл многострадальную дверь подсобки и зашагал в сторону офи-церских модулей, прямо к зампотылу Фурса, пока «птичка не вылетела из клетки».

Сорвавшись со своей лавочки, где густой аромат цветущих деревьев только что наполнял сердце Сергея радостью, он понесся во весь дух по каким-то дебрям. Кто-то страшный, неведомый, огромный гнался за ним. Он чувствовал затылком его смердящее теплое дыхание и, как бы ни старался, оторвать-ся от преследователя никак не мог. Вдруг дебри еще больше сгустились, ветки стали больно хлестать его по щекам. Сергей пытался защитить свое лицо руками, но жесткие прутья ко-рявых деревьев какого-то заколдованного леса таинственным образом проходили сквозь блоки и били все сильней и больней, сильней и больней, сильней и… Он проснулся и открыл глаза…

48

Над ним стоял подполковник Фурса и отвешивал ему по-щечины, пытаясь разбудить, а когда увидел, что Сергей открыл глаза, проорал:

– Встать! На губе сгною! Встать!

Пожидаев еще несколько секунд не понимал, что проис-ходит. Осознав, попытался вскочить на ноги, но его так мотнуло, что он тут же завалился на стену. В этот же миг, оттолкнувшись от нее и все же поймав равновесие, Сергей постарался встать

в стойку «смирно». Подсобка кружила хороводы из кастрюль, коробок, мешков и хлеба. И в этой пляске мелькало усатое лицо зампотыла. Потом эти «усы» стали рявкать семиэтажные маты и угрозы, потрясая перед лицом Сергея солдатским 12-литро-вым термосом, в котором хлюпались остатки бражки. Это был первый, но далеко не последний «залет» Пожидаева.

***

Опять мелькнула знакомая тень в посудомойке, когда Пожи-даев проходил мимо нее. И он, войдя в подсобку, спросил Игоря:

– Вы что, отходы не выносили?

– А что? Завтра с утра вынесем. Неохота по ночухе с ними шарахаться. Пока дойдешь до арыка, все ноги себе перелома-ешь. А что случилось?

– Да ничего. Снова Козленок парашничает1. Я ему уже гово-рил, чтоб приходил вечером ко мне. Всегда найду, что пожрать,

а он за свое. Вкуснее, что ли, эти помои? – ответил Сергей и уселся на стеллаж.

– Взрывайте2, я сейчас, – сказал Алехин, протягивая По-жидаеву косяк, и выбежал из подсобки.

Не успел Сергей передать сигарету с гашишем Гере, как на пороге каморки появился Игорь, таща за шиворот тощего высокого парня в потрепанном грязном бушлате, в засаленных штанах и в облезлой зимней шапке. Руки у него были черны и покрыты коростами. Лицо было очень худое и изнеможденное, и на нем хлопали длинными ресницами огромные глаза. Их разделял классический греческий нос. Было понятно, что если

1

Парашничать

(сленг) –

есть пищу низкого качества,

испорченную или

отходы.

2 Взрывать – прикуривать сигарету с наркотиком.

49

бы его отмыть и откормить, стерев с лица испуг, то он был бы красив собою. Но сейчас Андрей Козлов по кличке Козленок представлял из себя жалкое зрелище, добавляя к нему печаль-ный тон какого-то писка, который он издавал, когда его тянул Алехин.

– Козленок, я тебе говорил, чтобы ты не лазил по параше, или нет?! – на повышенных тонах, с раздражением спросил Сергей, передавая косяк Героину.

Но Андрей молчал и только затравленно озирался на стоя-щего сбоку Игоря, ожидая получить от него удар. Алехин дер-нулся, имитируя удар. Козлов, пригнув голову, подставил руку, как-то весь изогнулся, скукожился, став в два раза меньше, и издал какой-то грудной жалобный не то стон, не то крик, ко-торый действительно был похож на блеянье козленка.

– Да не трогай его, Игорек, а то помрет еще сейчас, – сказал Сергей.

– Да на хрен он мне нужен – руки марать. Козленок, зачем парашу жрешь? Что, вкусно?

Андрей продолжал молчать, он лишь только начал интен-сивно чесать в районе пояса. Это не ушло от взора Героина,

и он, отдавая дымящую сизым дымом наркотика сигарету Алехину, сказал:

– Да у него бэтээры1, он весь чухается.

Игорь, стоящий рядом с Козловым, брезгливо поморщился

и отошел на метр от него, спросив:

– Козленок, а когда ты в последний раз мылся или стирался? Что-то от тебя бахчит2 не по-детски.

В ответ было стабильное молчание, лишь только Андрей стал чаще испуганно озираться на всех. В его обреченных глазах было написано: его будут бить по-любому, это всего лишь вопрос времени.

– Слушайте, а давайте его помоем, заведем прямо в посу-домойку – и со шланга. Вода хоть и холодная, но ничего, надо же хоть раз в год мыться, – предложил Пожидаев, принимая косяк. – Козленок, а когда тебе домой? – продолжил он.

1

Бэтээры

–

бельевые вши.

2 Бахчит – воняет.

50

– Через четыре месяца, – наконец-то заговорив, ответил Андрей, и его голос оказался неожиданно приятным, вовсе не соответствующим только что услышанному «блеянью».

– Ни фига себе. Да ты дедушка? Ну вот, как раз на четыре месяца хватит. А перед дембелем подойдешь ко мне, я тебя еще раз со шланга окачу. Давай… пойдем в посудомойку, я не шучу, – сказал Сергей и, свистнув догорающей пяткой косяка1, добавил: – Если не хочешь получить пиз…ей, то пойдем.

Козлов развернулся и направился в сторону посудомойки. Он шел как вол на убой. Его опущенные плечи и голова, его походка говорили о том, что всякая воля у этого человека уже давно сломлена, всякое достоинство раздавлено страхом быть избитым, что он движим животным инстинктом самосохра-нения: хоть что – лишь бы не били. За ним, подтрунивая, по-следовали разведчики вместе с Пожидаевым.

– Раздевайся, – скомандовал Героин, – только вещи свои складывай вот на тот железный стол, потом помоешь его.

Козлов, даже ни разу не возразив, стал раздеваться. Под ветхим бушлатом оказалась засаленная, как и штаны, гим-настерка, подворотничок отсутствовал. Естественно, пацаны начали комментировать увиденное, чтобы от человеческого достоинства не осталось и следа. Они, конечно, не понимали, что этими словами добивают те остатки человека, которые еще тогда теплились в душе у Андрея.

– Вот, а я уж боялся, что под бушлатом будет чистая хэбэш-ка. Теперь вижу – комплект. Жаль, здесь рыбу ловить негде, а то, где червей копать, я уже знаю, – саркастически улыбаясь, сказал Героин. Этой фразой, как он и ожидал, Сарычев вызвал взрыв смеха у своих товарищей, которые, подогретые гашишем, только и ждали каких-нибудь острот, чтобы поржать.

Под гимнастеркой было теплое зимнее белье серого, ме-стами черного цвета. То тут, то там на нем были задубелые бурые пятна.

– А это что? С расстрелянного товарища снял? – продолжая издеваться, удивленно-вопросительно спросил Гера.

И опять взрыв смеха.

1

Пятка косяка

–

остаток сигареты,

набитой гашишем.

51

– Да нет, Героин, это на случай, если на червя рыба брать не будет, то тут опарышей можешь накопать, – отдышавшись от смеха, вставил свои две копейки Пожидаев, чем вызвал новую волну истерического хохота.

Тем временем Козлов молча, с опущенной головой продол-жал раздеваться и, сняв нательную рубаху, оголил свой торс. Мальчишки непроизвольно отступили на шаг назад и пре-кратили смеяться. На исхудалом теле, на котором можно было пересчитать все ребра, повсюду были синяки и кровоподтеки, но не это оттолкнуло пацанов, а зияющие язвы в районе пояса

и подмышек, кишащие бельевыми вшами.

– Твою мать, не хватало еще от Козлика бэтээров подцепить. Может, зря мы все это затеяли? Пусть трясёт горбом отсюда, а? – разочарованно спросил Игорь. – Я его, блин, за шиворот брал, – и он брезгливо стал вытирать руку тряпкой, которую взял со стола.

– Нет, продолжим, ты просто близко не подходи, – ответил Гера и добавил: – Снимай сапоги и штаны.

Козлов было хотел присесть, чтобы снять сапоги, но Сарычев выкрикнул:

– Стоять!

Балансируя на одной ноге, Андрей стащил первый сапог.

– Да ты охренел, Козлик! – подняв брови, скорее выражая свое удивление, чем претензию, выдохнул Пожидаев.

Дело в том, что, когда Козлов снял сапог, особой визуальной разницы не было:– нога была абсолютно черная. Вернее, не вся нога, а та часть ноги, где заканчивались галифе, – ступня

и лодыжка. Портянка на ней почему-то отсутствовала.

– А ну, снимай второй сапог, – рассматривая ногу, в при-казной форме добавил Сергей.

Вторая нога была такая же. А когда Козлов снял галифе, обнаружилось, что подштанников, как и трусов, на нем нет, и он оказался абсолютно голым. Рассматривая его, пацаны не-приязненно кривили губы: голени все в кровавых ссадинах – результат ударов сапогами по кости, в районе паха также зияли язвы, по которым бегали потревоженные бельевые вши.

– А как ты спишь в роте, Козлик? – удивленно спросил По-жидаев. – Как тебя пускают в палатку?

52

– Да никак, – вместо Андрея ответил Героин. – Его уже давно не пускают в роту, даже на разводах его нет. Он с утра до вечера на вещевом складе уголь колет, разгружает, перебирает.

А где спит, хрен его знает.

– Козлик, где ты спишь? – заинтересовался Сергей. Андрей молчал, опустив голову.

– Козлик, где ты спишь? Ты что, оглох? – повторил он. Тишина.

– Ты что, сука, терпение мое испытываешь? – не унимался обкуренный повар.

Но Козлов продолжал молчать, он лишь прикрыл свои ге-ниталии руками, стесняясь своей наготы и, очевидно, ожидая удара в эту область. Не понимали разведчики вместе с поваром, что никакие побои не заставят Андрея сказать, где то место, тот островок, в котором он прячется от равнодушных офицеров, от жестоких солдат, от человеческой злобы, издевательств, глумления, садизма, боли… Конечно же, в его убежище не было белых больших вишневых деревьев, не было шумной компании, беспричинно радующейся своей молодости и беззаботности. На его островке было одиночество, холод и голод, но в нем его никто не унижал, никто не бил…

– Ну, урод! – выкрикнул Сергей и, подскочив к Козлову, ударил его в тощую грудь.

Одновременно с глухим звуком от удара Андрей издал короткий стон и тут же накрыл свою худую грудь руками, по-хожими на плети. Пожидаев отступил на два шага и замер… В момент, когда он бил Козлова, их глаза встретились, и Сергей за сотую доли секунды увидел в этих больших глазах с длин-ными ресницами столько человеческой боли и страдания, что ему стало как-то не по себе. Это чувство начало бродить в его душе, обращаясь к его состраданию, которое спряталось под опьянением от гашиша, под напускной бравадой, под неписа-ным законом 12-го Гвардейского полка: «Бей кого ни попадя, чтобы тебя уважали».

Это был первый и последний раз, когда Сергей ударил «чмошника»1, да и впоследствии, будучи дедушкой, он ни разу не поднял руки на чижика. Эти огромные глаза с бездонной

1

Чмошник

–

морально и физически униженный солдат.

53

человеческой болью, которые безмолвно молили о пощаде, так, что никакие слова не могут это выразить, будут потом долгое время сниться Пожидаеву вместе с караульным Анзуром и «дребезжащим».

– Ты что, Козлик, молчишь? Хочешь, чтобы я тебя хлопнул? – видя, как почему-то повар смутился, вмешался Игорь. – Если я приложу, в лучшем случае в груз 300 превратишься. Ну а если карта хреново ляжет, то в 200.

– Да ладно, Игорек, хрен с ним. Какая разница, в конце концов, где у него берлога, – борясь с неведомым чувством, вступился за Козлова Сергей. – Давай ополоснем его. Сейчас я мыло хозяйственное принесу, а вы пока шланг на кран наденьте.

Когда Гера мыл Козлова со шланга, то Пожидаев, смотря, как тот покорно стоит под струей холодной воды, чувствовал, как и прежде, к нему отвращение, но к этому чувству начали примешиваться жалость и сожаление от того, что зря все это он затеял, а больше всего его угнетало то, что он его ударил. Вместе с мылом Сергей принес простынь и новое нательное белье, правда, летнее. Наверное, подсознательно он хотел от-купиться за свой поступок. Кинув Андрею это, Пожидаев в приказном тоне произнес:

– Простыней вытрешься, потом можешь порвать себе ее на портянки. И нательное надень, которое я принес, а свое выкинь.

Андрей покорно сделал, как сказал ему повар, и когда на-девал засаленное хэбэ, то из внутреннего кармана выпало до-вольно красивое кожаное портмоне. Не ожидая такое увидеть, разведчики и Сергей выпучили удивленно глаза, а Героин, свистнув, произнес:

– Ни фига себе… А ну дай посмотреть, – и протянул руку. Но Андрей, подняв кошелек, прижал его к груди, как что-то

очень драгоценное для него, смотря на пацанов загнанными, за-пуганными глазами, которые оставались такими же большими, красивыми, с длинными ресницами. В этом было какое-то не-соответствие – физической красоты и духовного уродства, чув-ствовалась дисгармония и какая-то фальшь происходящего…

– Да не бойся, я посмотрю и отдам, – настаивал Гера, при-ближаясь к Козлову.

54

Но тот продолжал прижимать портмоне к груди, при этом отступая назад.

– Дай посмотрю, – еще раз повторил разведчик. И, в эту же секунду схватив Андрея за запястье, резко вывернул его.

Бумажник упал. Козлов вскрикнул от боли. Моментально Героин толкнул его, и тот растянулся на мокром бетонном полу… Разведчик поднял кошелек…

– Отдай, пожалуйста, – вставая, запричитал Козлов.

– Козлик, посмотрю – отдам. А если подойдешь на расстоя-ние вытянутой руки, то получишь по своим козлиным рогам, –

и Сарычев стал рассматривать содержимое портмоне. Андрей в это время на безопасном расстоянии, не замолкая

ни на секунду, умолял вернуть бумажник.

– Ни фига себе… Вы только посмотрите, пацаны! – удивленно выпалил Гера, и Сергей с Игорем, заинтересовавшись, подошли

к нему. Героин держал в руках несколько фото, на которых была очень красивая белокурая девушка.

– Вот это номер, Козлик! Кто эта нимфа? – спросил Игорь, но Андрей как будто не слышал его вопроса и продолжал про-сить, чтобы ему отдали кошелек. Тут Гера перевернул фото и прочитал: «Моему герою».

– Ого, – только смог вымолвить разведчик и тут же прочитал надпись на другом фото: – Жду, люблю, – потом на следующем: – Осталось 163 дня, но уже завтра будет 162…

Все остальные фотографии были подписаны примерно так же. Дочитав, Героин спросил Андрея:

– А она не в курсе, что ты по ночам, как собака, парашу жрешь? Что живешь в норе, как мышь? Надо ее курсануть о твоем «героизме». А ну-ка, тут куча писем. И адресок обратный, наверное, есть, – добавил Сарычев вытаскивая из бумажника аккуратно сложенные письма. Но вместо того, чтобы прочитать обратный адрес, он достал письмо и стал читать его вслух: – Здравствуй, мой единственный, мой самый дорогой человек на свете…

Тут Андрей перестал умолять, сел на корточки, закрыл лицо руками и заплакал…

Героин прочитал еще пару строк и осекся…

55

– Ладно, Козлик, на, забери свое хозяйство, – и он подошел

к нему, тыча в закрытое лицо портмоне с вытащенным из него фото и письмами.

Но Андрей не убирал рук от своего лица, а только еще силь-нее плакал, содрогаясь всем своим исхудалым телом. Разведчик еще постоял так несколько секунд и, бросив бумажник вместе с письмами и фото на стол, отошел в сторону.

А гвардии рядовой Андрей Козлов уже повалился на спину и, продолжая закрывать свое лицо руками, рыдал все сильнее и сильнее. Разведчики вместе с поваром молча смотрели на него, а он все увеличивал обороты. И наконец у него началась истерика. Андрей перестал издавать звуки, убрал руки с лица и начал колотить ими по бетонному полу, открывая рот, подобно рыбе, выкинутой на берег… Так продолжалось секунд 15–20, потом из его уст сорвался крик:

– А-а-а-а! Не хочу, не хочу! Не могу больше! А-а-а-а! Как я устал… Убейте меня, не хочу больше жить!..

– Да ладно, Козлик, перестань, упокойся. Никто не напишет никуда, – буркнул Игорь.

– Козлик, заткнись, возьми себя в руки, а то я в натуре тебя пристрелю,– добавил Героин.

Но Андрей не слышал их, он бился в истерике, как в агонии, уже лежа на животе, продолжая стучать кулаками по бетону, прося своих мучителей прикончить его. Пацаны постояли еще с пару минут, и Пожидаев предложил:

– Ладно, пойдем в подсобку, свернем стингер. По ходу, это надолго, – и, развернувшись, пошел к каморке. За ним молча последовали разведчики.

Прямо в сердце – это был контрольный выстрел, в самую душу Андрея. То святое, чистое, светлое во всем этом мраке, окружающем его, было только что растоптано и поругано. То, ради чего он все это переносил, перестало существовать. Его лавочка, укрытая тенью больших вишневых деревьев, была сожжена… Душу Андрея Козлова наполнила холодная тьма, страх, безысходность…

Еще минут пять пацаны слышали крики, доносящиеся из посудомойки, потом все стихло. Когда они докурили гашиш,

56

Пожидаев, еле шевеля языком в пересохшем рту, с трудом вы-молвил:

– Пойду посмотрю, что там, – и, взяв банку сгухи и банку тушёнки, пошел в посудомойку.

Козлов, всхлипывая, надевал бушлат, весь трясясь при этом.

– На, похаваешь, – протянул Сергей ему банки, но Андрей отвернулся, взял шапку со стола и направился в выходу. Тут Пожидаев увидел в мусорном бачке бумажник и разорванные

в мелкие клочья письма и фотографии.

– Ты что, Козлик, обалдел? На фига ты это сделал?! – удив-ленно спросил Сергей, но Андрей молча шел к выходу. – Стой, Козлик, кому говорят, стой! – вдогонку закричал Сергей, но Андрей уже не слушался и продолжал идти.

Пожидаев услышал, как хлопнула входная дверь. Потом все стихло… Он глянул еще раз на мусорный бак с порванными фотографиями и письмами, подошел к нему, достал портмоне: «Вот ништяк. Мне как раз бумажник нужен. А то таскаю все свои документы в кулечке. Надо только будет его бензином хорошо обработать, чтобы бэтээров не подхватить». Потом взял швабру, брезгливо морщась, скинул со стола в мусорный бак нательную рубаху и простынь…

Через четыре дня на вещевом складе, где возвышались кучи угля, был найден окоченелый труп Андрея Козлова. Он просто замерз. Одет Андрей был в новое летнее нательное белье, а хэбэ, сапоги и бушлат нашли на другой стороне кучи с углем. Так никто и не узнал, где все же он прятался.

Сергей все пытался докопаться, сколько дней он там про-лежал. Но толком так ничего и не узнал. Его почему-то очень беспокоило, в ту ночь он замерз или нет…

Потом, по прошествии времени, Сергей понял, когда в оче-редной раз ему снились огромные, красивые глаза с длинны-ми ресницами, безмолвно молящие о пощаде, что неважно, в какой день замерз Андрей Козлов. Ведь контрольной выстрел был произведен там, на посудомойке. Нет, не духами, а тремя обкуренными чижами. Так, ради хохмы, от нечего делать…

Много еще Пожидаев, идя по жизни, сделает неправильных, плохих поступков, о которых потом будет сожалеть, но этот,

57

хотя уже прошло тридцать лет с тех пор, всегда вызывает в нем наиболее острое желание отмотать все назад. Но время вспять не повернешь, и история не знает сослагательных наклонений.

И когда часто по неведомым причинам в его голове возника-ют огромные глаза, то им вторит давно ставшая хронической тихая, тупая боль в сердце…

А бумажник Андрея Сергей зачем-то носил еще много-много лет. Портмоне от времени истрепывалось, но он упорно чинил его, подклеивая и подшивая, хотя давно мог купить себе новый… Но потом все же, проносив лет пятнадцать, Сергей потерял его. Но как и при каких обстоятельствах, Пожидаев не имел понятия. Бумажник как в воду канул…

***

С еще одним подобным «выстрелом» Сергей столкнулся уже дома. Только в этот раз не он жал на «курок», но произведен он тоже был там, в далеком Афганистане, смертельно ранив его знакомого, и «пуля», засевшая в сердце, убила его через несколько лет…

В военкомате, войдя в кабинет, который ему указали, По-жидаев столкнулся нос к носу со своим старым знакомым, которого знал еще с детства. Тот получал юбилейную медаль: «70 лет Вооружённых сил СССР», за которой, в общем-то, Се-рега и приперся туда.

– Привет, Толик! Ты что, тоже там был?! – радостно вос-кликнул Сергей, протягивая руку для приветствия.

Но Хмырь, такая кличка была у Толика с детства, особо не обрадовался и как-то вяло ответил, пожимая протянутую руку:

– Привет, да, был.

– А где? – на той же пафосной ноте продолжил Пожидаев.

– В Шинданде, – все так же вяло и сухо ответил Толик.

– Да ладно… Я там в госпитале лежал, да и так, покуда был поваром, много раз ездил на продуктовые склады. (В Шинданде дислоцировалась 5-я Гвардейская мотострелковая дивизия, одним из ее полков был 12-й Гвардейский мотострелковый).

А я в Герате служил вначале поваром, потом в пехоте. А ты кем?

58

– В артиллерии. Ну ладно, мне надо идти, – и Толик, как-то пряча глаза, начал протискиваться к двери, проход к которой перегородил Пожидаев.

– Да ты что, Хмырь? Подожди меня. Сейчас я медаль по-лучу – пойдем в парк, пива для рывка хряпнем.

Но Толик, совсем смутившись, начал что-то бубнить себе под нос, продолжая протискиваться к двери, отстраняя с про-хода Сергея. Пожидаев, опешив от такого поведения, взял за руку Толика и, слегка дернув за нее, спросил:

– Хмырь, да ты что? Что с тобой? – заглядывая ему в глаза. Но Толик, окончательно оттиснув Пожидаева от двери,

выскользнул в коридор и спешно пошел по нему к выходу. Что-то знакомое показалось Сергею в его походке, незаметной, вкрадчивой и в то же время быстрой. Где -то такое он уже ви-дел. Это неприятно потеребило его душу. И он задумчиво еще некоторое время смотрел вслед Хмырю, который уже давно исчез из виду…