17:17. Сборник стихотворений

С миру – по митре, по Сеньке – титры,

По жажде – того, в чём собака не рылась.

Крестилась, кренилась, смеялась, кипела

Блудливая каша людей из шкатулки.

Кололось небо на переулки,

Обводилось вокруг пальцев… мелом.

У циферблата одна только стадия –

Это и значит чёрным по белому.

Это и есть моя демократия.

Эту липкую мазь от ноктюрнов Уистлера

Стеклом по подоконнику разгонять.

На каких ещё языках говорит Le Roi?

Где моя улица Гитлера,

Не изволите подсказать?!

Вот и сидеть теперь до утра, удить

Подходящих названьям литер антиквы.

Есть два выхода из волшебной тыквы:

«Оставь надежду…» или «Не выходи…».

«Смешной ты, дровосек», – потешалась процентщица.

Ругалась свинья с невесёлой пуговицей –

Не лезет в бутылку горе-луковица.

«Слышишь, Алиса? Надо ещё уменьшиться!»

Коробку рта трясёт красный смех

                                   Тех, кто придумал

                                               Тех, кто придумал

                                                            Тех, кто придумал…

< 2015 >

Nicotine

(La segunda canción del silencio[11])

Вакуум переизбытка. Грация безобразия.

Камерные катастрофы материи.

Гробовые вопли свинцового послевкусия.

Да покарает вас бог за вашу набожность!

Гагарин говорил на языке рыб.

Ничто (говорил он) есть лишь фактор прочности,

Разрушающий стереотип

Погоды известный за холод ума и ясность лица,

И что, мол, данность удачней живётся с конца.

По данным же последней сводки,

Мороз котируется крепче водки.

На Итаке горят города и пристань

благосклонна и так пустынна,

что не ровен час…, но равны мгновенья

сумме слов, что хватило выстлать

связь от финна

до рифейского[12] воплощения.

По стечению…

Петля ноля выцеживает белизну на потолке –

Синоптик клялся удавиться в среду,

Но судовой журнал, вдруг растеряв все даты, эту

Потерю, по обычаю, восполнил в кабаке.

«…Всё дело в табаке…

И меньше, существенно меньше молчать!

Исключить сны и прочие звёздные массы…»

Если верить в диагноз врача,

прописавшего жизнь вне Марса.

А когда на улице чересчур чёрного…

И глаза сыплют с головы по́д ноги,

Стёкла берут в оборот Брайля отроки,

Набивают черепа порошки тошнотворные.

Жужжат зрачков шершни в улье ночи,

Залпами храмов сеется столица,

Такими словами некому молиться –

С такими словами живут, между прочим…

Дороги к храмам всё в трупах калек и гончих,

Под ногами дрожит дробь несварения

Планеты, вертящейся звонче и звонче,

Как волчок светопреставления.

В семь грудей скалится мне блудница,

Тараща белками ламп наружу кирпичных убранствий –

Я твой проклятый бог с помыслами одноместными.

Это и есть моё рабочее пространство,

Это и есть мой универсальный принцип,

Это и есть моя вера…

                  …в уравнение с тремя неизвестными.

«Всё это из области космологии», –

Доносилось из гробообразного радио.

Колесницы, спасители, дороги и…

Дороги снились цезарю в блеске… ванадия.

Снились: «…будки, бабы, мальчишки, лавки, фонари…»,

Монументы и те, кому довелось ещё не кончить говорить.

Иудеи и пышные речи и…

Каменные лица укрощали мостовые увечные.

По мостовым – все первые встречные

Благодарствовали за увечие.

Вина и зрелищ, зрелищ и вина!

Катило тела по городу…

«Я твой бесконечный знахарь, радуйся ж и пожинай!» –

Чесало сознанье кудрявую бороду.

«Всё это от чрезвычайных странностей», – выла волна.

«И тракторной лентой гранить алмазы –

Лишь признак явленья ускоренной фазы

Летального сна.

И только брошенная кукла времени хоть на века, хоть на год,

На год,

        На год,

                На год,

                        На год,

                                На год-

                                        на.»

Но окна города заколочены горбылями домов,

По каменным проезжим уже голосится язвами

лупоглазая пластмасса луны так,

что графины умов

расплёскиваются жирными, трясущимися фразами

по обшлагам полиэтиленовых витрин.

И кричать во весь рот точно также нелепо,

как молчать во всю тишину, маргарин

глаз намазывать на исчерствевший ломоть неба.

Грот подворотни суну в карман.

Ощупаю его пустоту пальцем непомерно привычным –

На месте!

Я воздуха чёрного наркоман,

Зажав жгутом артерию прозаичную,

Вворачиваю голову в писчебумажный туман.

Летит из экранов оскаленных коопераций

Шрапнель разорванных слов. Не моих… И к счастью!

Этот город переизбыт таких концентраций,

Что и страсть переполняется страстью.

Мой поток нейронов ироничен и беспрепятствен,

Абсурд кварца, ослепи ж это чёртово зарево пыток,

Пытающих самих себя попыток

Подобрать размер мозгов,

вмещающих эти безразмерные яства!

< 2014 >

La tercera canción del silencio[13]

Всю ночь хотелось нарвать снега,

но к утру его, как назло, выкосили…

Надежда вышла вон шесть станций вспять. Ни дать ни взять: Bravó!

Сойти на следующей… – не то же ль, что сойти за своего?

В ворс снега врос двенадцатый, апоплексический удар –

Сегодня запрокинулось на тротуар, в бульварный вар.

В нём ввяз мой шаг. Мой взгляд, хватаясь за фонарь, удержит вес

Отрезка тела. Мо́рок льстит слепому богу тьмой небес.

Длань устлана мечтой – в возврате – охватить бескровный ключ,

Смущённый глубиной замка. Не избежав паденья с круч,

Разбившись, луч собой забрызгал терракотовый подъезд.

Вахтёр, дожив до бесконечности, целует манифест

Бульварной падали за пятьдесят второй…, подследственной

Рукой, другую давший жизнь тирану на замену той,

Что в образе ином, как днём с огнём, вела иных в дурдом,

Иных к столу, иных же в лучший из миров, но тем путём,

Что лучше уж остаться в этом.

Предмета

Речи может и не быть, но это не изменит её вес.

Столетие зеркально, далее известен анамнез.

Известна цель часов – пресс-форма не даёт осечки,

Как траектория планет, звёзд бисер, сна утечка.

Стопой ступени перебрав, я наступил в прохладный холл.

Ход дней, как существительное, утерявшее глагол,

Застыл на этажерке глаз. Изысканная пустота

Ума полна тьмой чёрных форм на чёрном фоне, что с листа

Не вычитаешь по́лдня, и на шуруп навёрнута стена,

На ней эпоха в паре рам, напротив белизна окна.

В уколе потолка, в паркета ель впрок облачился пол,

Ревнуя цвет стены. Как пулей, втянутой обратно в ствол,

Моя рука бросает собственную кость, лишённую сторон,

В отдельно взятой экосфере, впав в Морфий, точно в Ахерон.

Дверь, с вывернутым языком, мытарствует в дверной петле.

Пусть день встаёт на небе – ляжет, как и всё, ниц на земле

Или скорее в землю. Стелет мягко лампа Ильича

Во тьме, да почивать уж как-то слишком крепко, и свеча

Пусть так и не надёжна, но зато не жжёт плеча.

Всё снится понт и снег. Эпохи лик – безумный пантомим.

Хоть мёртвых натащить с погоста в помощь тем живым,

Что бьются в отпертую дверь, как о стекло lepidopter.¹

Клише ума не лжёт, и инженер не знает полумер.

Коль видится, мол, посторонним вход здесь строго воспрещён,

То, по обычаю, там выход, но вольфрам не напряжён

Там. Дверь приземиста, узка, час протекает там за два,

На нём призывно: «пей меня». Я пил. И вот, мои слова

Сказались эпилогом. Не выходом и не ключом,

И метроном раскачивает полусферу ночи в палиндроме том,

Инеет грош луны, и катится февраль в пустом

Пространстве существа.

< 2011 >

La cuarto canción del silencio[14]

Кривизна зеркала.

Ночь – мера предмета.

Убей отражение.

Доказательство: «нет».

Амплитуда суток дольше

В уголь.

Картография болеет

Ночью.

Так сложилось не в последнем

Круге.

Мы пока, а хочется ведь –

Очень.

Антрацит зрачка, печь неба –

В масле…

Лампа падает на розу –

Зори…

Разгорался Дао, рифмы

Гасли.

Сожаленье в память – капля

В море.

Солнца бинт осколочную

Лечит,

Обретённую в борьбе

Со снами.

Кличет мёртвых одинокий

Кречет,

Павших в Лету за живое

Знамя.

Жажда кутает нагое

Слово.

Хризантемы рвутся с пламя –

Утро,

Кухня, коридор, в уборной…

С рёвом

Кама труб воздаст в ладони

Сутру.

Что бумага… – даже бога

Терпит.

Город безымянный в окна

Дует.

Корчевали плоть Христову

Се́рпом,

Но зато не поминали

Всуе.

Соль дорог удобрит поступь…

Мчится

Ларго букв быстрей, чем мыслей

Смена.

Мечется в руке моей

Синица.

Белый свет на ней не клином –

Креном.

Дней торговец набивает

Цену.

Солнца меч летит от горла

В ножны.

Лампу разрывает мизан

сцена:

Стул, кровать, тоскливо, сонно,

Тошно…

Смертница-ночь в лоб целует…

Труп Ра…

Разорвался в клочья полдень

Сучий.

Пусть стара, как мир, всё ж кончится

Игра…

Жизнь закончить не удастся –

Случай…

Расплетает в прищур никель

Космы.

Только эхо правду скажет,

Сложит.

Дверь, порог, спаситель, дальше

Космос.

Истина в вине, быть может?

           Может…

                           Может…

< 2011 >

La quinto canción del silencio[15]

Город боли. Сытая ночь.

Плюй в меня, раб.

Я расцелую твои руки…

За то, что ты причинил мне гораздо меньше снов,

чем это. Голодное. Время…

Снег с дождём и позапрошлый город

Натекает в глаза и за ворот.

Отголосок расстрельной столицы:

Глупо проснуться, глупее родиться.

В окне ночь, что в наморднике гончий,

Звонко скулит, молчит ещё звонче.

Один из тех, что пошёл на шпалы

От Москвы до девятого вала,

Осинный шрам сочит на пол тоску –

В нём те же токи, что в моём мозгу.

Ночь бледная… рвёт стекла партитуру

Такт в нирвану, мелодия в суру[16].

Площадь в камне, неон во взгляде,

Пальцы рук в пиджаке или на балюстраде

Этих домов… Глазницы полнит мгновение.

Кара временем за безвременье.

Бьют часы на… кого в этот раз?

Долой из сердца, но выходит – с глаз…

Исступлённая, одичалая, верная

Ёмкость ума на зависть скверная.

Город стоит в удивлении зрячих

Глаз постовых, по большей… лежачих.

***

Древовидная, остроконечная

Ночь – зачастую вечная.

Всё бьётся в стекло или в голову,

Одно, что не в дно…, тщетно олово

Топило за ставнями в омуте,

Что было, как видимо, в комнате…

***

Обливается по́том осиновый купол

В венах в отсутствие признака группы:

Букв, пород и прочих сомнений

Непрерываемых обнулений.

В тот час порох только в табачное –

Схема на редкость удачная…

Неопалимая пародия вольности –

Безгласности, верней, безглагольности.

***

В парк, в гравий, в унисон…: Марсель…, а лучше Кафка.

Шуршание бумаги от прилавка…

Где босиком… точнее, в тротуар

Втоптать себя дотла, смахнув нагар

Движением небрежным пальцев неба…

Где зрелищ не было, но было хлеба…

Где ночь в тугой, недозаваренной кофейной чашке

Охаживает в хлыст плевки окон и ляжки

В кофейнях Тулы иль Италии,

В руинах, зеркалах и далее…

Та древность вся в шпагат да в сухари и давность эта

С иного ближе, чем с теперешнего света.

***

Двенадцатый мой чёрно-белый гость,

Опёршись тростью часовой на диск,

Зубчатый брызг

Секундной шестернёй ссыпает в горсть.

Раскинувшийся маятник скребёт луну.

Обратной стороне медали – в таксофон –

Пусть в чьих-то там ушах мой сплин прокипячён,

Его приму я лишь опять больным. Тонуть

Способен лишь тяжеловесный груз,

Таких пустых как я на судно не берут.

Ещё с полдюжины безудержных минут

И черепной сосуд

Освободит себя от этой схемы уз.

***

Рвёт ланью в чёрный пеньюар канал

Эпохи, траурный нуар и мадригал

Начертан ртутной лампой. В холле брешь

Замочной наглости обрадованных комнат,

Взгляд вещи со стола: винительный падеж

Злосчастного творца… Лишь монохромный

Мой глаз… в пенсне, в объятиях – в ответ

тому, кому из зеркала возврата нет.

***

То ль от/вращенья мутит по утрам

Планету на засаленном диване,

То ль разрывается на заднем плане

Желчь осени шрапнелью по мозгам.

***

Несчастненький Иуда мается впотьмах.

Горит фонарь, бледнеет иеромонах…

В лампадном одеянии убранство полнолуний,

Канализация гортани щедро сожжена

Словесной щёлочью, елейным послевкусьем дна,

И инструмент ума ещё страннее и бесструнней.

Уний хватает разве что на оборот…,

И звёзды в горсть за спичечный восход

Собрать до увядания, чтоб всход

Вскормил пустое небо где-то там, во ржи:

Ни лжи, ни радости, ни покаянья…

Лишь vino mortuus с берегов Ланжи[17],

Да грош с вчерашнего гулянья.

***

Крыш профитроли в молоке дорог –

Элизиум на воспалённой свае –

Размолкнут, разминуют, размечтают

Полотна рельс, влекомых на восток,

Рукой, вращающей печальный глобус,

И левой, припадающей, ногой…

И тихий, заживающий прибой

Травой, врастающей в кромешный Фобос.

***

И вечер, и по окнам голоса,

И под ногами чей-то взгляд воочий…

И падают в сентябрьские ночи,

Как с яблонь, перезревшие глаза.

В настольной лампе колыбель столетья

И в погребах лимонный Достоевский:

«Их было тридцать шесть, их было тридцать шесть…»

В прокуренном окне не весть

Какой волной в стакане под прибрежным плеском,

Разъеденной щеколдой запирать на третьи…

Евфрат, удобренный сутулым Невским…

И вознесённым из подполья междометьем.

***

Повязки на руках…, и сапога лицом

Ударить в грязь зарвавшейся луны

И ныть под маятник разгневанной струны,

Обожествляясь сброшенным кольцом

В припудренном углу. И лишь квадрат стены

В конце-то видится концом.

Per aspera…, хоть к месту и Пер Гюнт.

Мой бренный пепел в семь курганов… В бровь

Влетает взгляд и о стекло щеглом

Расстрелянное слово – в нёба грунт…

Порхающим глазам под потолком

Блажен полёт координатой в скуку,

В дождь, в город за окном и в снег. И вновь

Долой пешком по замкнутому кругу…

[.................................................]

Что волхв в эзотерическом припадке,

Призрак…

Лоскутной пеленой закутаться

В февраль…

Аллеет палевая чешуя…

Элементаль[18]

В шестнадцатых долях обычно

Признак

Удушья мёртвых от дрожания…

В деталь

Трамвайной поступи одноимённый

Призвук.

***

Неупиваемый грампласт… И прикуп эндорфина

Стирает день антистатической фланелью новобранцев…

И воск лица, вплетаемый в косу больной Ундины,

Стекает по стенам трахей за дамбу горлового фланца.

Вдыхать прохожих с простыни стеклянных рестораций,

Сидеть в надушенном углу, зажмурив нос газетным шрифтом,

И глазом рыть поваренный букварь, покуда станций

Груз держит в циферблатной полынье до временно́го рифта.

То замысел в сосуде с керосином тонет медью,

То ночь впивается секундной стрелкой в раненые сутки,

То на столбе всевышний, в предзнаменье гололедья

Отнекиваясь, развевает догорающим рассудком.

На греческий манер смола автомоторных кружев,

Где белым вваливаются парны́е от горячки облака

И чем-то синим выворачивает горизонт наружу…

Расхристанного февраля. В вагоне «N». Четвёртая строка.

***

Трясёт солонкой ночи преподобный йети –

Всё бубенцы ракет, да оловянной сыпи пух

Про/зренье, испускающее предпоследний дух,

Да слух про то, что сменится десятилетье.

Треть века, по обычаю, сдана в ломбард,

И бесконечный март в колоде карт

Одну и ту же днём и ночью метит…

***

К одним и тем же в ноги пресвятым, да к чёрту

И в веси к лешим, домовым, потом и к богу

Молить благословения в созвездьях козерога,

Желудок окрестив спасителем, да Porto.

Не рассыпая попусту ни действием, ни слогом,

За ватерлинию залить гортанный трюм.

И адским пламенем страшить осатанелый ум,

Как сатану пугали в детстве богом,

И бога в яслях образами всё на тот же лад

Наказывали в добрую дорогу…

Но, только знаешь, я не верю в ад.

***

… в себя в испарине окна и в одиночестве прохожих,

Намеченных на оборотной стороне стекла.

С позиции ж стекла всё схоже:

Изломанное, удлинённое за горизонт стола

В пыль ламп, в плоть букв и далее в двоичном коде…

Как в чьём-то неуместном и нелепом анекдоте:

В виниловой тоске, на измождённой ноте,

Больная безразличным потолком,

На тет-а-тет качается игла

С моим покинутым, оскаленным умом

И теми, кто на ум захаживал. Едва ли

Они туда сильнее наплевали,

Чем сами пали с потрохами. Далее:

Восторг детали в полумрачной зале,

Убранство стен под белизну стиха

И Ха здесь хаживал ещё с утра слегка,

Да к вечеру иные были уж на пьедестале.

***

Весь перекрёсток вымазан в снегу.

Ни человека, ни авто, ни ветра

И только фонаря отравленная цедра

Колотится в набат в моём мозгу.

Паучьи лапы от деревьев по стенам,

Кофеен нескончаемый ашрам,

Кондитерские… крыш, да пелена дорог,

Рубаи рельс шпагатом на восток,

Часы бьют по карманам пиджака,

Иуда в зеркале, спаситель у виска,

Ночь / за окном / не скрыться.

Табачное отсутствие, столица.

В реке – потрёпанная рябь воды.

Не так к мосту

Располагает, как находясь во рту.

Холсты

снимают с якорей,

Поскольку льды

Пересекли полярный круг быстрей,

чем их следы.

У городской черты

Летят листы из дневников Иова,

И стук печатной литеры нащупывает слово

Равновеликой пустоты.

< 2013 >

La sexta canción del silencio[19]

Трезубец зачатия…

Вылизывай мной планету.

Необязательный май моих штабных звездочётов

Издевательски извёл все чернила

на поганые мемуары.

Казнь за повседневную скорбь – бессмертие.

Эра песка. Цифровая исте́рия.

Катятся колбы глазниц по империи.

Зёрна зрачков, целина заратустрова.

Дышится глубже в размахе прокрустовом.

Вечер ликующий. Память испуганно

бьётся о стены столицы поруганной.

Тень беспокойная в ламповой зелени –

Жалобный оклик забытого времени.

Май нескончаемый в лужах сознания

Сле́пит глаза моему увяданию.

Гроздья фонарные под ноги падают,

Звонко стуча мостовою покатою.

Слух мой звенит нестерпимым молчанием –

Чайный осадок проклятого чаянья.

Катится в полночь соитие звёздное,

Но не в последнюю, не в купоросную.

Пой, имитация грузного гарева –

Слов уподобие. Мыльное зарево:

Крепость ума осыпается флагами,

Рейхом идей над прогнившими Тагами.

Плачь, бессловесная, плачь, безымянная

Лира Марии, моею осанною.

Пальцами в дрожь и глазами по городу

Феи малиновой, мертвенным холодом.

Красится в чёрное Магда полдневная.

Welt, огорошенный, преданный, нервною

Поступью водит меня безыскусственно.

В стёклах заря разметала напутственный

локон небес на шелках драпированных

Ставней. Не зримо, не страшно, не скованно.

Ворох прохожих. Горение листьев.

Мир, не покончивший страсть в фаталисте.

Бледный, туманный, тревожный, бездонный,

Врезанный в ночь окоём оголённый.

Щедро почило былое грядущее.

Брызги на стеклах. Кровавое сущее.

Смех разрывает ланиты всевышнего.

Воспоминанье – не прошлое… Лишнее.

< 2014 >

La séptima canción del silencio[20]

А по нечётным числам

Отдел реконструкции был нестерпимо закрыт.

И все оранжерейные кларнеты плевали в сентябрь,

Отчаянно требуя напиться из колодца неба.

Угля, У́рия[21]! Проклятье…, ещё угля!

Меня не проведёшь на мякине!

Нет никаких призраков в «керосине»,

Есть только ноль и двоеточие после ноля.

Ens causa sui! (Обронил рот захмелевшей Гуманности.)

В ру́це мя хлыст, а́ки двьрь в «дабы

Сечь плоть твое», лобызает свое персты.

Ergo, данный способ выкуривать мосты

Хронос избрал для определения масштаба

!Восклицательного зеркала вопросительной данности.

< 2014 >

На мотив Сан-Микеле

Не создавай порядка в пространстве не способном на хаос,

Потому как звук есть неотъемлемая часть составляющих пауз.

Создавай себя из того, что не подворачивается под руки.

Избавься от координат, неспособных помещаться в округе

Изобретений твоего головного мозга. Плюй на противоречия,

Не дай повода эху соглашаться – откажись от дара речи. Чтоб «я»

Не посмело возмущаться лишним символам без протокола,

Потому что то, что выше – это лишь обратная сторона пола

И, так сказать, какой бы то ни было принадлежности,

Профпригодности, позволяющей допускать погрешности.

Кругом полно местоимений, желающих твоё место,

Слияния с эго, с веком, с протестом. Играй всегда престо

На рулетке или фортепиано – что разницы? Хотя и странно,

Что переоценка ценностей обретает форму стакана. Данный

Предмет исключает только лишнюю борьбу с видами,

Взглядами, пускай и в меньшей степени, нежели с выдуманными

Заболеваниями сердца. Довольствуйся минорной терцией,

Ибо в противном есть вероятность поперхнуться волною Герца.

Называйся чем-либо только тогда, когда становишься лишним.

Ты живёшь на последнем, к чему тебе те, кто на нижнем… Всевышним

Затыкают обычно лишь брешь в понимании вечности.

Бездействуй, покуда ещё ощущаешь конечности.

Принцип ставь всегда во главу угла, вернее в угол или к стенке,

Ведь даже предметы в комнате не нуждаются в твоей оценке,

Чтоб иметь возможность походить на комнату и за её пределами

Быть такими же полыми, а зачастую и бестелыми.

На улице не велика вероятность обретения слуха,

Даже когда полночь отвешивает тебе оплеуху.

Такой факт, как правило, остаётся бесполезной совокупностью

Твоих совершенных в одиночестве идей, почитаемых глупостью.

Не красней за тех, кто не имеет оттенка цвета,

И за себя тоже – дай волю воображению ультрафиолета.

Будь холстом, инертной связью со временем,

Исключая движение как таковое, лишённое процесса трения.

Не жалей никогда о том, что бывало недурно

С другими – в такие лица плевать, что в урну.

Твоя жизнь вся срезанная и смазанная,

Как обряд иудея, как всё вышесказанное,

И закончится она не завтра, не думай…

Все твои «за» станут не разницей с «против», а суммой.

Орошай сумерки инсоляцией своего видения мира.

Не создавай себе… – создавай из себя кумира.

Откажись от прямых и симметрий, рисуй сплошные окружности,

Дабы выигрывать хотя бы в отношении наружности,

Доступности, спорности и прочих способностей разрушения личности,

Гармонии единения и расторжения связи с логичностью.

Имей ценностью исключительно процесс распада собственного притяжения

К атомам, к Архимеду, к постоянной, к семяизвержению, к рождению.

< 2008 >

На смерть неизвестного

Качает площадь брызги фонарей,