17:17. Сборник стихотворений

Ржавчина

Покойные орнаменты и даже стрела А́рно

в стакане с граппой становится безударна,

Прямолинейность платанов равна

времени, как и их кривизна.

Отсюда лишь пыль попадает на небо,

ибо пыль слепа, и движение – это дно,

которое скроет скорейший кельнер, но

и полотно, надетое на руку также нелепо,

как изводить стеарин, когда темно.

И комната, в которой есть окно, –

куда больший случай вершин,

ибо эти платаны от крон ши

отделяет закон

в котором есть всё, окромя окон.

Не скажи и не данность, лучше

Остаться целым, то есть обрести ноль,

Поглотивший Гранд, далее – Гиньоль,

И достигший пределов Фуджи

В окрестностях Ши́нто, как и должно в глуши.

То ри́о иль на Гребном канале,

Где от волны отделяет стена,

Покачиваясь выйдешь на/

Конец, который совершается в начале.

И пиши, наверняка пиши.

Эта тирада не столь длинна,

Как прочее её короче.

И полночь, надетая на Санта Кроче,

Глубже, нежели оригинал во ржи.

Под фонарём пел апостол и хоть потоп –

Не заломит бровей, не поведёт озноб.

Воздух не так речист, только язык горчит,

Только его и влачи пока он не замолчит

Камнем, чертой, шестом в глине этой земли,

Что земля – дождь, по воде ноли.

И огонь не горяч – только всплеск, тишина,

Участь, стена и плач, без коего стена – не стена.

В колбе песок и тот кажется здесь вековым,

Им не разжечь костров, с ним не бывать иным.

Только и есть, что ты – тот, что не помнит себя,

Контур, немой пустырь, на и по ком скорбят.

Дерево – та же страсть, вата, нарывы ума

Пиний, раскрытая пасть

Времени, траурная кайма.

Напоминает часть

Речи утраченного письма,

Недостающей литеры в слове с таким концом,

Что уж и вовсе обратное начинает казаться лицом.

В этих местах от щедрот рвётся последняя связь

С тем, что твой собственный рот шепчет, оборотясь.

Есть карты, коим этот ландшафт воспрещён к показу,

Ибо карта – ничто, если дом называется casa,

Но и вовне частиц, омывающих этот дом,

Каждая porta в итоге встанет в дверной проём.

Мосты затягивают вопли и выдыхают молчание.

В сущности и собственное дыхание

Становится ещё одной дырой в циферблате

К ржавой набережной и далее по течению… Глядя

На то, как приподняты настроения этой девы,

Полушария сами сменяются справа налево.

Так кормчий омывает ладонь, веслом поднимая тину,

Так, поминая Вебле́на или же Аргентину,

Разливает площадь по линиям древа.

Одноимённый собор с появлением керосина

Восклицает из чрева: matár la nueva.

Моя редактура здешних окраин не держит удара

Критики, колоратурно вознесённой эпохой пара.

Здесь сплошная погрешность и за такие тетради

Ежели не пошлют, то едва ль расцелуют сзади.

Так закройся носатой гримасой и властвуй,

Буйствуй, неистовствуй, странствуй. Паства

Суть признак поведения мысли в условиях качки.

И от Шардена до последней прачки

Только холст и правильный выбор щетин –

Верней их отсутствие. Вектор всегда един

Тем, что вмещает в точку чаще

Больше замысла, нежели в предстоящее.

Иссякай, исходи, выворачивайся за спиной

Ещё одно имя города, удобренное во рту слюной.

Из таких, как ты, выпадают, что утварь

На пол, навзничь, в зеркало, внутрь.

После – оскомина, накипь, твердь.

Первый ближайший, вобравшись в жердь,

В испарине лба и с дребезжаньем в руке

Дёрнет строку, примеряя к своей ноге.

Оросив плевком грязь, воздавшую моим устам,

Встречный поднимет хвост на манер «аз есмь воздам».

Он же и впредь господь, пастор, простёрши длань,

Будет карать и колоть, но и его гортань

Вымоет вечный залив, рваные небеса.

Это солнце встаёт не из… Его воскрешают за…

Заливай, выжигай горизонт, как Мошиа́х мосты.

Воскресение – это в календаре, по краям кресты.

И тем более Letum non

Finit. Omnia вотще.

Вне – Nihil, эталон

мысли, предел вещей.

< 2016 >

Железо

Владимиру Владимировичу посвящается

Буквы просыпались грудой беспощадной бойни,

Волос сорные кучи пятернёй ветра льнут в оклад.

С ума/сброд влез на тротуар, покачав головой мне.

Человек с лицом циферблата вышел на променад.

Стрелок глаженых бьёт штанина в сапоге кирпича –

Полночь масляная растекается под грампласты.

Нащупал виском дуло эпохи? Можешь хвастать!

Твои словеса завтра к стенке поволочат!

Чаши колен выбились из шкафов мясистых

И поливают бранью от Сан-Ремо до Сам Фран.

Видишь сегодня мебельных фабрик успех голосистый?

Будь уверен – завтра они же полезут к тебе в карман!

Не поймёшь, что дольше держать: Фрапе́н или паузы,

Хотя нынче тому и другому обещано счастливо жить.

Хочешь работать на благо? Бери-ка маузер!

Пока кто-то другой не решил тоже самое предложить.

Солнца кровавая баня… Туч разорванным мясом

Заправим натуго прожорливую рогатину глаз.

У этого настоящего есть только анфас –

Стреляй в него не раздумывая. Сразу!

Дня глинистого обрубок швырни на гончарный круг

И лепи из него хоть красные, хоть чёрные, хоть выходные…

Слышишь, Бог?! Это только мы с тобой играем в эту игру!

А не эти там…

                     Которые…

                                   Остальные…

< 2014 >

Порошки

О, восторженные поедатели белены.

Лизергиновые странствия исчерпаны.

Deimoкратия

Святое угощение строптивых подворотен,

Панкреатит голосовых развязок, кучевые рты,

Пролётки языков, гирлянды первородных язв, жгуты

Глазных артритных перст врыть в расчехлённые поводья

Червеобразных проводов, мениски обелисков –

Орудие эпохи выворачивает ноги стен.

Всё с корнем прочь. И рвать в горчичной ржавчине спагетти вен,

По пояс в хрящевом желе небес и лунных брызгах.

Ароматическая брань торговцев междометий.

Заткнуть прокуренную явь потоком дождевых слизней

и падать вниз лицом. Все до единой пошлости о ней,

Увековеченной фабричным ярлыком на третьей

Коробке с фокусами после солнца. Вепри кали

Разгрызли в гниль пандорианский горизонт и метят длань.

Радж поднебесных похмелился рвотным порошком, дела

Всеядных перемен пошли, как водится, так далее…

О, скверна рыхлых песнопений целлюлитной юги,

Гремучая затрещина опорожнившихся времён,

С тобою влиться в расплывающийся пантеон и вон

В лимонном омерзении себе слюнявить руки.

Fobия

Кроить оскалы черепных копилок

О мытый полдень набережных снов,

В костры охапки этих блудных слов,

Да вплавь железной девы вод, по жилам.

Грошовой щёлочи пенящие уста

Ласкает повидавший позы лотос.

Сполна обожествившись с райского куста,

Заведующий местным флотом

Завзятый Шива выбросил глаза –

Всё на потребу ненасытной Рати. Та,

Поморщиваясь от таких картин,

По наущению совета ста

Посажена на воду и прозак.

Такая схема, мол, не создаёт морщин,

Однако, по последним слухам, в карантин

Всё больше попадают за

То, что не выходит за пределы рта.

«Засим добавить к исполненью.»

Пустота

Сернистой серны выварочный месяц

Остервенело жжёт раскрашенным углём –

Светило зубоскалит. Ночи в окоём

Гортани одичало лезут смеси.

Напудрить птомаиновыми пудрами закат,

Ломтями нарезать желеобразный воздух.

Пускай кишат в окоченевших ноздрях

Фрактальные богини сквозняка.

Ghatическая[1] размазня по праву

Нахваливает человеческий предел.

Удел произрастания в такой среде –

Учитывать тот факт, что переправа

Не сделает и метра без огня в котле.

Хотя, как вскользь заметил сухощавый вождь,

К иным мирам куда сподручней на метле.

От одиночества ж спасает разве дождь,

Которого здесь не бывало и в помине.

Навязчивый букет высоковольтных линий

Шипит цикадами в полупрозрачной мгле,

И разливается в туманном миндале

Недостающий чёрный в недостающем синем.

Eroзия

О, кармические секстанты Тантры. Санитар,

Убери эти пуанты и чёртовы хризантемы,

Проклятые хризантемы и проклятые пуанты.

Мы ошиблись станцией, я не узнаю места́,

Эти пляски качает не тот состав –

В бочках полно солёной воды. Санта

Баба́[2] приходил вчера, бил тотемы…

С утра – иллюзия гелия и легионы элегий.

Я ли – не георгин гангрен разума,

Почечные нефриты истошных песков,

Песчаные пыли, огненные побеги

Берегов, обожравшихся водородными газами?

Размазывай сукровицу мозгов

По кишечным заворотам дороги.

Твой особенный дух – укладывать в слоги

Эти соки воспалённых голов.

Излучены губ, граммофоны зубов –

Изъедены словесными паразитами.

Из-за пазухи космоса лезут орбитами

Нолей чугунных котлов

Вопросительные волокна закатов,

Бриолиновые пряди потрохов луны.

P.S.

Ещё один, сорвавшись со стены,

Расчёсывает языком волну слюны

На выглаженных половицах

                                  кабинетного

                                              квадрата.

< 2014 >

В город[3]

Прилив долин… да в фиолетовых стихах Венеций

Закутаться слезящимся камням и на восход…

В полдневной партитуре не увидеть нот, и брод

Срывается на дно, не доходя до mezzo…

Плыть по домам, да в россыпь глаз в просоленном вокзале

Уткнуть лорнет, покуда горизонт, сменяя дни,

Плетясь, отслаивает пригоревшие ступни

От вымокшей под градом солнц сутулой магистрали.

Покатывать шары белков по оскоплённым лунам,

Трамвайно созерцать седой булыжник мостовых.

Пусть скашивают косы стрелок в колбах часовых

Разве́еренным росчерком безвременные дюны,

Пусть ниспадает одеяние хрустальной сельвы

Безлиственных витрин к понтийским берегам.

И с берегов по раскалённым, кипенным мехам

Всё дальше в вороную пропасть мраморного шельфа.

В кофейных ступах утра палевый рассвет толочь,

Где звёзды омывают полдень по слепым горам.

И полдень клонится к бескрайним диким вечерам,

Что в здешних языках считается за ночь.

[....................................................]

Брезентовые сумерки, исте́рия позёрства,

Репродуктивные развалины, понтоны ртов –

Мостам ума вонзиться в эзотерию домов…

Всё пыльным кирпичом ссыпается лазурно в горсти.

В цилиндре фокусника до отказа пышной брани.

Уездный халифат остыл уже как час назад,

И уменьшительные стёкла больше не вмещают ад

Обезображенного дня ласкательными снами.

Пишу к тебе из прошлого, мой неуёмный город…

О, время жидкостей… Пружины боле, чем сполна

Хватает до тебя. Вина здесь глубже, чем до дна,

И также к вечеру, продрогнув, поднимаешь ворот.

С листа империя разложена чуть больше в presto.

И задремавший лавочник скорее ждёт в кафе,

Чем на причале, и отец эпохи, галифе

Сменив на френч, чуть дольше века не находит места.

За полночь видно ближе, чем тлен соседствующих крыш.

И Мёбиус здесь не отряхивает сентября –

Дороги хлыст бичует спину дорий… Говоря

По правде, весь Мёбиус разъехался давно в Париж.

[....................................................]

Исповедальня зацелована до дыр и после…

Стекает сinnabari по парадным мёртвой лампой.

Срывает небо с корнем с полуночного эстампа

Железный оттиск на волну. Наборщик болен. Возле:

За крах звезды к стене поставлен столбовой фонарь;

На площадях мятеж прогорклого базальта;

И погреба раскупоренного асфальта

Выплёскивают по бокалам керосиновую гарь.

В лицо дощатой пристани, простынно и пространно,

Ударить пополуночи укачанным шагам,

Покуда захмелевший щебень катится к ногам,

Гарцуя в антрацитовом исчадии озанны.

Шипит фотон по изобилующим ресторанам,

Ликует вдребезги преисторический харам,

И катятся глаза по облупившимся стенам

В червонные рога просмоленного океана…

Ночной факир разматывает в прядь кальянных клубней

Лукумовый пассат, да в холст холщёвых куполов.

Набрать в охапку россыпи с тюльпановых ковров

И по мощёным улицам разбрасываться в бубны.

Анизотропия окон, блаженство неофита –

Пророческая длань в тугой перчатке перемен.

В калейдоскоп всевышнего просыпан молибден[4],

И ночь – дотла в глухом метападении софита.

Несётся в эпохальных зеркалах немых курганов

Гвардейский росинант под янычарским ездоком.

Полёт благословен и тих, но всё под потолком…

И проливаешься с небес, да всё паркетной манной.

Будь счастлив, неоконченный сентябрь! Имбирная Пангея.

В нефритовых зрачках чуть больше часа тлеет хмарь.

И кукольный январь игрушечного Рима ларь

В янтарь московских вод заковывает, пламенея…

P. S.

Из ведомости: Чревоугодие. Лень на слова.

Уныние. Волна, лишённая поддержки дна.

Согласно описи: Изжога зрения – одна.

Интоксикоз – один. Старение – одно. Октябрь – два.

< 2013 >

Сиреневый краситель

Воскликнуть кожей каблука на пьяных сходнях…

Кунжутом мостовой в рогаль на фонаре да в Grande[5]…

Да обмакнуть перо себя, червлёное, в циан

В чернильнице грудастой, пышной подворотни.

До тла он выглядел ещё тленноугодней…

Впадай же северным крестом в пупковой грыже слов!

Из оглавления: Смешно. Под шахматных. Столов.

Паркетной. Геометрии. Удобрить. Сродни…

Откалиброванный мой ход. И серпантином настежь

Орнамент зацелованного февраля…

У этой пустоты не достаёт ноля.

Ночная кобылица не имеет масти –

Не образуемая ярость конокрада…

Да и мостам летать в глазоподобный мармелад…

На тетиву смычок печали – в брошенных назад,

Прожитых в прочь, впрок не рождённых, в не распятых.

В закатах удаль перевёрнутых крестов ума…

Удел Delirium, обожествляясь, клонит в ночь.

Одну её в цианистых клозетах растолочь,

Да пудрой по декабрьским рубиновым потьмам.

Ещё оракул в судороге рта в копилку неба

Отплюнет нищий грош бикфордового дня.

Воскреснуть, но не так как повелось. Скорее снять

С крестов таких, как я, – они там смотрятся нелепо.

< 2013 >

Посвящается Элеоноре Э. А. По

Элеонора, знаешь, всё пустое…

Культ звука больше не тревожит нот,

Не продлевают краски холст. И рот,

Провозглашая форму, не поёт,

Но и не режет слух.

Лишь пенный пух

в мерцании прибоя.

В качестве пустот

Используется наполненье формы.

Брешь возвеличивается сполна

Отсутствием фотона. Где волна

Омыла горизонт чуть больше нормы,

Пространство подытожила стена.

Элеонора, знаешь, всё проходит,

Пустеет ум, как в полночь тротуар.

Как тучный зам., заполнив формуляр,

Бросает, словно лишнее в природе,

Зонт у стены – циничный экземпляр

овала кабинета. Жажды меньше,

Чем на неё воды. Длина дорог

Вмещает более простой итог,

Чем сигаретный дым. Всё в прошлом. Тень же

Обычно падает здесь на восток,

Где призрак покидает свой острог

Всё так же как тогда, маршрутом тем же:

Бродить в умах Европы между строк.

Увы, Элеонора, брошен жребий,

Ты в вечности, я – в образе ином,

И твой воздушный, призрачный фантом

Не греет в январе ни рук, ни неба.

День, впитанный в оконный окоём,

Белеет по ночам, как роза мира,

Уходит в бесконечность кварца стук,

В углу луны пылится полукруг.

Вобрав последнего днесь пассажира,

Трамвай ушёл. Впустив в ток свой недуг,

Я выкрикнул рекой молчанье в трубку.

Элеонора, слышишь, то не ад,

Где нет предмету места, и назад

Возможно повернуть и без поступка,

И в лужах глубже мир на первый взгляд,

И значит – на последний тоже. Что же,

Элеонора, ты молчишь? Что так?

Иль я сегодня не в ударе? Наг?

Иль сир? Не лезу более из кожи?

Не освещаю больше мрак? Приляг,

Элеонора, знаешь, всё пустое,

Пройдёт долиной трав ночной узор,

Предвосхитив событья, Мальдорор

Возложит жизнь свою за аналоем.

Благословен твой жест, Элеонор.

< 2011 >

17:17[6]

A propos, декабрь итожится, жить тоже …дцать и вон…

Бурлит и налипает на язык 2 Q[7] венцом семнадцатой надежды.

Семнадцатого без семнадцати семнадцать с крон

Стрелок часовых осыпалось на/в зеркало и между

Застряло в перстном сгибе зелени мозгов земли. Или

В предвиденье сорвал бутон кишок СЕЙЧАС Toth,

Швырнув к гриппозным сто́пам Le Futeur и пыли.

Бьёт брюхо, к слову сказано, колб мраморным песком грядущее из-под

Мокриц букетом убранного, тленного Praeteritum. Горит

Отхаркивая Q-паросный Q-б костей Praesentia.

Сквер выворачивает в сквер, окно – в окно, и растворит

Слюна вольфрама губы фонаря, как квинтэссенцию

Семнадцатого откровения. Какая оче/видность…

Хлещет из пустых глазниц трёхсот-шести-десят-четвёртого

Бойца. И между тем, а лучше к слову, ломает лом витрин невинность,

Ось пущена в разнос и вышла на бульвар звёздно-болеющих из мёртвого

Чрево-экрана планетарной массы – пласт масс белеется горячкой.

Пуантов хризантем пляс Rigoletto в тон лета рам.

Ян– (к слову, оплодотворил)

-варь вопля рта Q-рантов, в льда качке

Рант сапога у Спасской просит жрать дождя, хаммам

Подъездов тушит паром снег, цветиста CO2 – гарь батиста луж.

Расколот воздух в трещины ветвей осин, катаны наголо стволов,

Бурлеск огней инеет, к слову, вздох тла сплетает го́рода витраж, в руж,

В шарж. Марш палиндромится на ягодице мостовой. Вновь

Ель эль еловый изливает прочь с наречия иглы и му́тится O2,

Vin de Champagne сок в венах тока в двенадцать остановит пульс волхва.

К слову Патруль крадётся Слов, глаза в глаза, сажает в окоём проём

Голосовых связующих живого языка. Легка тоска и ночь бездонна.

Волнует профвопрос хмельную Карну, бриг дня замёрз в сна волнах.

Наотмашь разорвётся россыпью белесого стекла на голову хрустальная луна,

Когда вонзится вглубь угля зрачка Сатурна[8] хроно-полночь.

< 2011 >

Из цикла "Silencio"

Почтовая станция

(La primera canción del cilencio[9])

Душераздирающие улыбки.

Баталии наковален.

Стук в дверь не всегда снаружи.

А того, чего никогда не было,

Больше никогда и не будет.

Паровым катком размозжить звёзды. Времени –

в обрез. Свинца обнаглевшей улице!

Пусть луна угля головнёю ку́рится –

Чертыхайся ночь краснорожей теменью.

У парфюмера кончился февраль. И май

Таращит лупоглазые пробирки эфира.

Хочешь долго и сча́стливо? Значит, суммируй.

Быстро и вечно? Тогда – умножай.

Вот в эти часы и лупить в чернильный колокол,

Проламывать извилин поршнями лицо.

Вывернулась парадных дровница мертвецов.

Протащило дорог костыли волоком.

Небо в туч войлоки утыкано.

Выбью душу лопаты лапой

Слов. Жги тряпьё бумаг вытканных

Именем тех, кто придумал запах.

На червя и рыба восклицает: «Терра!»

Только млечным… плевать в придорожный куст.

Запущу пальцы рук в паровозный череп –

Рвитесь раструбы вен чорным дымом чувств.

Бронза лопнула от избытка памяти,

Из кожи вон – кулаков колосья,

Этот мир под номером осень

В озимь вбивать деревянной наледи…

Флорентиец ошибся – к двери номер шесть

Подходит и ключ от ворот номер восемь.

И далее в диагональ дочесть

Уместней, чем встречать восход.

Однако посев зреет гуще в навозе

Из злых календарей,

из бешеных экранов,

                         из кранов…

                               …башенных.

Ещё один усвоен оборот

Внутренностями замочной скважины.

То ли… под помпеями, хирасимами и египтами

Жребий Крита[10] тянется Харибдами.

Мясорубка зеркала пышно набита

Последними буквами алфавита.

............................................

Разродилась галера скульптором,

Вздулись мухи сакральными Вакхами.

Свято место тучнело вакуумом,

Становясь по обычаю культовым.

…начистоту – вопрос больше течения,

Как заметила набережная стоику.

Бессмертные крестики, сакральные нолики

Тех, кто придумал ощущения.

По последним редакциям житие юродивых

Начинается не с рождества иных, а на исходе их.

И глаза утекают в ничто, покуда

Изучающе,

но всё больше оттуда.

На паркете букетом столетий в две трети

распускается лампа грибом в кабинете.

По угодьям ползут половодий поводья,

По погоде раскинув косматые кручи.

На портрете – supremus…

                                       …на…

                                             …случай…

Скребёт кочергою в кирпичных рогожах

Дробь кратных… – наружу глаз горсти горошин

Мерой в теснённую кожу.

Фугу событий рубят в отхожих…

Скоростью в десять узлов…

                                      …Гордиевых.

Кофейник пространства не чает края́,

Рогаль часов поглощает планета.

Покончить с собой – испытанный метод

Узнать, что таится под грифом «земля».

......................................

Сдувает кулинар с эпохи пар.

И полнить лунным гаммам граммутиль…

В пути пожар облизывается в ар-стиль,

Да спицам разве в шерсть дождей вплетать нуар.

В головоломных решета зрачках просеивают всход,

И тот корабль поплывёт, где больше нот

Достанет в разноцветных паствах

Тех, кто придумал яства.

Нечего уже языком осторожничать!

Довольно этим строка́м многоточий!

Выхвачу из-за пазухи нож сапожничий –

Кроитесь карты миров из потрохов ночи.

А, впрочем…

Паганини играл на трубе и дивно,

Что тот факт больше императивный,

Нежели обратная сторона сферы…

Действий, тел и пр., лишённых текущей эры.

Резонанс – лишь форма точности и, как угадал Лукреций,

Задача вечности, дабы было во что раздеться.

Подобных сентенций шумом

Шарманка лилась в ро́тен блюмен.

По трюмам больше шансов обрести пристань

Умывающим лица рукой, с которой так же не всё чисто.

Сочетание точек с этими фразами так же верно,

Как не совпавшая шестая часть Э́рно.

.................................................

А зимами окна нелепятся мутью,

И мыслей больше, чем по ним нужда.

Точное время… – рассуждать,

Какой язык ведёт до киевских распутий.

Сосёт мостовая фонарные ртути,

Скворешники понедельников летят с Фудзиямы.

Короткой волне, омывающей Rаму,

На смену встают специальные люди.

Маэстро в поисках места

Заполнил собой амальгаму.

Дробильни клавиров крушили престо.

Выламывают зубов клавиши руки

Тех, кто придумал звуки.

По радио зажигали свечи.

Всем тоннелям концы – с роду.

Не ходи по воде в такую погоду –

Это как минимум бесчеловечно.

Шрапнелью дождей застрелилась пехота.

Здесь и трава не… без объявления,

Но генераторы сдохли, майн брудер,

И полевой мечет от несварения.

Расположение опять в сотый…

Только чур уже с середины и будем.

На какой чорт такие расчёты –

С середины всё мхами да лешим…

«Грешен», – говорит станционный,

Набивая шахтёрку срочной депешей.

А в каюте всё добрые люди

И гармошки, и спички. И самогона…

Из вагона:

А свет? Да, будет…

Гремят колокольчики, стаканчики за

Тех, кто придумал глаза.

Яви же рожна, моя гордая милость,

В таких руках, что в горящих цилиндрах.