Солнечный дождь из черной дыры

– Нинель Борисовна, доброго вам вечера! Разрешите мне к вам зайти, разговор есть.

– Ну, заходи, – великодушно разрешила бабка, – позвони в домофон у ворот, пусть Вера тебя пустит.

Через несколько минут он оказался рядом и присел в соседнее кресло без приглашения. Нинель недовольно скривилась, но промолчала. Всё-таки он её всегда отвозит по первому требованию и ждёт сколько надо. Удобно, когда водитель на подхвате всегда.

– Нинель Борисовна, ну так как наши с вами дела дальше пойдут? – спросил Лёха.

– Какие это наши дела? – не поняла Нинель.

– Ну как какие? Запамятовали, что ли? – и он вальяжно откинулся в кресле. – Я свою часть договора выполнил. Теперь ваша очередь. Когда мне можно будет вас бабулей звать?

– Какая я тебе бабуля! – вспыхнула бабка от такой наглости.

– Как какая? Самая родная и любимая, – улыбнулся Лёха.

Потом он вдруг сделал серьёзное лицо, наклонился поближе к бабке и сказал:

– Вы мне сказали, что если я вас освобожу от притязаний Ларисы, то вы поспособствуете, чтобы Юля за меня замуж вышла.

– Как же это ты меня освободил? – не смогла скрыть удивления старуха.

– А вы что не соображаете как? Вам надо всё в подробностях рассказать? Доказательства нужны? Пожалуйста, – и он бросил ей на колени золотую серёжку. – Можете у Вадика спросить – чья!

– Забери эту гадость и хватит тут в игры играть, у меня голова разболелась. Давай в другой раз поговорим, – встревожилась и попыталась отделаться от Лёхи старуха.

– Вы главное – не переживайте, Нинель Борисовна, вы нам здоровая нужна, – улыбнулся Лёха и взял серёжку назад. – Теперь всё хорошо будет. Я своё слово сдержал, вы своё сдержите. Правда? Вы мне только скажите, что мне дальше делать. Пригласить куда-нибудь Юлю? В кино там или в кафе? Только у меня с деньгами не очень сейчас.

– Подожди, не спеши, – обречённо вздохнула старуха, – такие вещи быстро не делаются. Мне Юлию подготовить надо, поговорить, убедить. Ты ж не Ален Делон, к твоим ногам женщины в беспамятстве не падают.

– Хорошо, как скажете! – легко согласился Лёха. – С вашим магическим даром, я думаю, это всё легко получится.

Он направился к выходу, старуха его задержала.

– И… это… – замялась она, – ни про какую Лару и договорённость я не знаю и знать не хочу.

– Конечно, вообще не знаю, о чём вы! – снова улыбнулся Лёха. – Только вы как-то энергичней, я жених нетерпеливый.

И он рассмеялся в голос, пошёл к выходу чрезвычайно довольный собой.

– Вот мерзавец! – зло прошипела старуха. – И ведь никак не узнаешь, правда, что ли, он эту стерву придушил. Ну ничего, парень-то перспективный оказался. Только теперь с ним осторожней надо. Желать осторожнее…

* * *

Ужин вечером всё-таки состоялся. Вера была грустной, задумчивой. Но так как разговорчивостью и весельем она никогда не отличалась, то никто внимания на её настроение не обратил. Она жадными глазами смотрела на Стаса. Пока никто не видел, вышла в холл, достала из гардероба куртку Стаса, уткнулась в неё лицом и заплакала.

За столом разговор неожиданно принял странное направление. Нинель Борисовна в разговорах обычно активного участия не принимала. Она выступала в качестве истины в последней инстанции. То есть развивали какую-то тему, любую. Будь то наваристость супа или введение пенсионной реформы. Присутствующие высказывали мнение, потом Нинель говорила: «Суп – редкая дрянь, слишком жирный, опять изжога будет» или «В Думе только спят за наши деньги и просыпаются, чтобы придумать, как бы ещё простых работяг облапошить». На этом обсуждение заканчивалось.

А сегодня она вдруг разговорилась:

– Какой парень тут у нас по соседству живёт! Такой внимательный! Сейчас молодёжь старость не уважает, места никогда не уступят, ноги оттопчут, собьют, мимо тебя пробегая. А Алексей! Выхожу из дому, если он меня увидел сразу: «Нинель Борисовна, куда вас подвести? Давайте сумку тяжёлую возьму». За руку поддержит, всегда с уважением, всегда с улыбкой.

Присутствующие за столом, не понимая, к чему клонит Нинель, молчали. Интересно было бы посмотреть на самоубийцу, который посмел бы что-то отдавить Нинель. И какую такую сумку тяжелее ридикюля она носит? Стас с любопытством изучал родственников. Не дождавшись никакой реакции, Нинель продолжила, обратившись непосредственно к Юльке:

– Что, Жулька, смотришь, глазами бестолковыми блымкаешь? Для тебя говорю. У нас в деревне в твои годы уже по трое детей имели, а ты даже не замужем. Стыдно! От людей стыдно! Люди смотрят и думают, что у внучки Борисовны что-то не в порядке. Больная или психованная? Почему никто замуж не берёт?

– Так Юля сама пока замуж не собиралась, – заступился за Юльку Стас после затянувшейся паузы.

Юлька спокойно намазывала паштет на хлеб. Она обернулась к Стасу и благодарно улыбнулась. Бабка переключилась на Вадика.

– Ты что молчишь, Вадик? Надо же подумать, куда её пристроить, раз уж природа женским умом обделила.

– Мать, так можно ей кого-нибудь посолидней подобрать. Договоримся!

– Ой! – махнула рукой бабка. – Что ты договоришься! Ты меня слушай! Вы с Верой женились – какой из тебя муж был? Без слёз не взглянешь. А я знала, что из тебя человек выйдет. Вот и ты к Алексею присмотрись. Он для семьи надёжной опорой будет. Это тебе я говорю.

– Я пока замуж не собираюсь. Ни за Алексея, ни за кого-либо другого, – возразила родственникам Юлька, даже не пытаясь что-то объяснять.

И бабка поняла, что с невестой для Лёхи будут проблемы. Юлька при всей её мягкости и послушании умела настоять на своём. Бабка даже не понимала, как это происходит, без конфликтов и споров, но делать что-то против воли заставить её было невозможно. Но ничего, и на неё управа найдётся. Юльку можно на жалость взять. Надо, чтоб она Лёху пожалела. Спасла от чего-нибудь. Подумать надо. Вот что за люди, всё время ко всем подход искать надо. На Нинель вся семья держится!

Вадик за ужином снова принял на грудь лишнего. Лишнего выпил и съел. Тяжело отдуваясь и громко отрыгивая, он вышел на порог, вдохнул свежего воздуха, постоял. Стоять было тяжело, тянул к низу полный желудок. Алкоголь в крови тоже устойчивости не добавлял. Вадик крепко ухватился за перила и пошёл вниз, решив посидеть на скамейке. Вдруг его качнуло в сторону, и он ногой попал во что-то мягкое.

– Верка, – закричал он. – Что у тебя тут во дворе валяется! Пройти невозможно…

Он склонился, чтобы рассмотреть, куда наступил. И вдруг, зажав рукой рот, быстро побежал к газону. Его вырвало.

На второй ступеньке лестницы, ведущей в дом, лежала кошка. Огромные глаза слепо уставились вперёд, жёлтая львиная шкурка поблёскивала, лоснилась в рассеянном свете фонаря. Не было видно крови, она лежала мёртвая, сложенная пополам в обратную сторону. Кто-то сломал ей позвоночник.

– Вера! Стас! – взахлёб рыдал Вадик. – Посмотрите! Это как же?! Это кто же?! Это же кошка! Посмотрите, это моя Клеопатра?

Надежда, что это чья-то чужая кошка, забрезжила в его нетрезвом мозгу, и он побежал в дом, расталкивая столпившуюся на пороге семью.

– Клео! Клео! Девочка моя! Иди ко мне скорее! Кис-кис-кис…

Он бегал и плакал. Кошка не отзывалась. Тогда он снова выскочил из дому. Вера уже подняла кошку, в её смерти сомневаться не приходилось, как и в том, что это Клеопатра. На ней был кожаный модный ошейник, подаренный когда-то Ларой.

Вера принесла кошку в дом и завернула в полотенце.

– Посмотри, посмотри, – требовал Вадик, – может, она живая?

– Нет, Вадик, мне так жаль, – Вера чуть не плакала.

Юлька подошла к отцу и осторожно погладила его по руке:

– Не расстраивайся, пап…

Он оттолкнул её руку и заорал:

– Кто это сделал?! Это кто-то из вас?! Я знаю! Вы все её ненавидели! Мою кошечку! Мою девочку! У меня последняя отдушина в жизни оставалась! Вы меня не понимаете, не жалеете!

Он подскочил к столу и залпом опрокинул рюмку, налил и выпил ещё. Потом тяжело опустился на стул, закрыл руками лицо и зарыдал.

– Что с ней делать-то теперь? – растерялась Вера.

– Что делать? – передразнила её бабка и тихо, чтобы не слышал Вадик, скомандовала. – За двор на помойку отнеси да и вся недолга.

Но он услышал:

– Что?! Мою кошку на помойку?! Как ненужную вещь?! Как мусор?! Чтобы её там собаки рвали?!

– Так она ж дохлая, – не поняла бабка.

– Это же друг! Это же родная душа! А вы на помойку?! Она с вами бок о бок три года жила, радовала. А вы…

– Вера Борисовна, где можно лопату взять и коробку? – Стас взял дело в свои руки и заговорил с пьяным Вадиком, как с расстроенным маленьким ребёнком, – Вадим Вадимович, мы кошку похороним, она на нас обиду держать не будет. Всё как надо сделаем.

– Стасик, сынок, ты меня понимаешь?! Как можно? – пьяно всхлипывал Вадик. – Она ж член семьи… На помойку… Чистую душу… Кто ж её так?.. Что за нелюди?.. Похорони её, сынок, прошу тебя…

Вадик не пошёл провожать в последний путь Клеопатру, а остался оплакивать её за столом.

* * *

Утром на работе Юлька нашла на столе новое письмо. А она так старалась забыть про первое и уже почти внушила себе, что эта злая шутка не будет иметь продолжения. Хотела было выбросить письмо, не читая, но потом подумала, вдруг оно наведёт на мысль об авторе.

Приветствую тебя, рыжая тупица!

С приездом! Скучала по мне? Продолжим раскрывать твои подслеповатые глазёнки на реальное положение вещей? Говорят, лучше горькая правда… Сегодняшнее письмо я посвящу твоим жалким умственным способностям. Тебя терпят здесь из жалости, только потому, что за тебя просила твоя покровительница с кафедры экономики. Ты ешь чужой хлеб, в твоих услугах здесь не нуждаются. Сложить три цифры может любой. От тебя было бы больше проку, если бы ты взяла ведро и швабру. Здесь работают учёные, а ты способна только подтирать их плевки с пола. Иди в уборщицы. Ведро, тряпка и швабра – твоё призвание!

До встречи!

Не целую! Противно!

Не навело… Это была какая-то ядовитая и беспредметная грязь. В голове не укладывалось, кому Юлька могла так насолить? Путешествие в другую жизнь закончилось. Дома всё как обычно, только злость вышла за границы семьи.

Глава 5. Бред

Пил Вадик уже более двух недель, больше недели не выходил из дому. Стол, диван, туалет. Вадик думал о Ларе, вспоминал какие-то счастливые моменты, много придумывал. Хотелось выговориться, до зуда в селезёнке! Можно было пить с приятелями, но выслушивать его там не стали бы, мелодрамы в их кругах не приветствовались. Отдушиной стал сын. Вадик, конечно, чувствовал, что не очень правильно рассказывать сыну подробности отношений с любовницей, но гнал от себя эти мысли. Стас не был слюнявым маменькиным сынком, он должен понять отца как мужчина мужчину. Иначе зачем сын? Как только Стас появлялся у них дома, Вадик требовал его к себе и рассказывал, жаловался, плакал, пока у него не отключалось сознание и он не засыпал прямо за столом. Тогда сын перетаскивал Вадика на диван, заботливо накрывал пледом и уходил спать сам. Чаще всего уже на рассвете.

Не зря говорят, что алкоголь не спасает от проблем, он даёт кратковременное забытье, а потом проблемы возвращаются с эффектом снежного кома. Если бы Вадик был способен мыслить такими категориями, как кризис среднего возраста, депрессия и уход от реальности, то он сказал бы, что потеря Лары оказалась для него гораздо более тяжёлой, чем он сам мог бы предполагать. Это была не просто любовница, даже не просто любимая женщина. Лара – это мечта, это возможность, может быть, далёкая, может быть, призрачная, даже неосуществимая и, вообще, совсем не обязательная к воплощению. Но всё-таки возможность какой-то совсем другой жизни, наполненной любовью женщины чувственной, эмоциональной, женщины, которая тебя ценит и восхищается тобой. Теперь этот шанс потерян, и именно сейчас этой жизни вдруг захотелось отчаянно. Так захотелось, что засосало под ложечкой и заныло сердце. Всё это Вадик чувствовал, не мог облечь в слова, но мучительно переживал.

Спасение Вадик искал в водке, другого способа он не знал. Он пил и старался вызвать в памяти образ Лары. С каждой рюмкой она становилась красивее, добрее, желанней. Вот она игриво улыбается, сочными влажными губами обхватывает крупную розовую виноградину. Ягода неожиданно лопается, брызгает соком. Лара смеётся, откидывает голову назад. Вадик любуется красивой белой шеей. Капля прозрачного виноградного сока с губ капает Ларе на обнажённую грудь и медленно, оставляя сладкий след, стекает в ложбинку. Пьяный Вадик улыбается своим мыслям. Вдруг милый образ растворяется в воздухе, и в сознание вплывает бледная физиономия Веры с вечно виноватым затравленным взглядом, тонкими бесцветными губами, привычно опущенными уголками рта.

– Вадичек, – ноет она, – не пей больше, хватит, тебе плохо будет. Ты же совсем не кушаешь. Я тебе мясо пожарила, посмотри, со сливочным соусом, как ты любишь. Вот компотик, минералочка, попей…

– Уйди! Сгинь! – орёт Вадик, наливает себе водки и залпом опрокидывает в себя. Он приходит в ярость при виде Веры. Она исчезает.

– Как несправедлива жизнь! – слышит Вадик голос в своей голове. Голос кажется ему отдалённо знакомым. – Почему полная жизни ослепительная красавица Лара гниёт в сырой земле?! А Вера, для которой нет особой разницы, по какую сторону границы между жизнью и смертью она находится, продолжает безрадостно коптить небо!

– Как он прав, этот голос, – думает Вадик, – именно это я и хотел сказать!

– Судьба забрала у тебя единственную радость! Что хорошего осталось в твоей жизни?

– Ничего! – отвечает голосу Вадик. – В моей жизни вообще мало было хорошего!

Что хорошего может быть в жизни у сына сантехника, тихого алкоголика, который всю жизнь ползал по ржавым трубам в грязных подвалах, иногда шабашил и прятал неучтённые доходы от жены, чтобы хватало на ежедневную бутылку? Чаще всего прятал неудачно, но на риск шёл сознательно. Его алкоголизм – единственное, в чём он не уступил жене. Жена, профсоюзный работник на заводе, считала свою работу самым важным делом в жизни, была жёсткой и бескомпромиссной как дома, так и на работе. Можно смело утверждать, что дома сын и муж испытывали облегчение, когда она ровно в восемь утра уходила на завод, а коллеги с трепетом ждали её отпуска. При этом принципиальность матери не позволяла пользоваться благами профсоюзной организации, и в детстве Вадик только один раз съездил в санаторий в Кисловодск, когда подошла очередь. Отец умер тихонечко, так же как и жил, во сне, когда Вадик учился в пятом классе. А мать, озлобленная старая фурия, до сих пор жила и здравствовала в их старой квартире. Смыслом её существования была годами длящаяся переписка с управляющими компаниями, скандалы и суды с соседями. Из своего детства Вадик вынес два желания – видеть мать как можно реже и в своей семье не допускать главенства жены. Поэтому, когда он познакомился с Верой, он долго не раздумывал, принимая решение жениться. Робкая Вера его полностью устраивала. С её матерью он опрометчиво познакомился уже после регистрации брака.

От жалости к себе Вадик заплакал. Когда в сознании возникла физиономия матери, такая, какой она была сейчас, худой, жёлтой, с чёрными провалами во рту вместо зубов и безумными глазами, Вадик почувствовал себя беспомощным ребёнком.

– На что живёшь?! – изрыгала она и брызгала ему в лицо слюной. – Вор! Мошенник! По тебе тюрьма плачет! Растратчик! Спекулянт! Фарцовщик!

Прошлое и настоящее перепуталось в её гневных выкриках. Её лицо стало удаляться, растворяться в темноте, и Вадик с облегчением услышал тревожный голос Веры:

– Вадик, тише-тише, не кричи, всё хорошо… Дай я тебя умою, станет легче.

Мать исчезла, а в лицо продолжали лететь холодные брызги.

Снова появился голос, но он разговаривал не с Вадиком, а почему-то с Верой. Они как будто выкинули Вадика из беседы.

– Знаешь, как хочется кушать, – говорит голос, – когда ты растущий мальчишка? Голодом в детдоме нас, конечно, не морили, кормили по часам – завтрак, обед, ужин, овсянка-размазня, пресная гречка, вонючая рыбная котлета, молоко с пенкой. А в промежутках очень хотелось есть, мы хлеб в карманы прятали, чтобы аппетит перебить. За чипсы, печенье или шоколадку можно было продать душу. Про домашний борщ, жареную курочку, свежий салат мы даже не мечтали. Иногда нас наказывали. В зависимости от тяжести преступления лишали прогулки, если проштрафился серьёзнее, лишали обеда, а за рецидив – изолятор. Кстати, в изоляторе не кормили.

– Но это всё ерунда, – продолжает голос. – Страшно, когда у тебя нет прошлого, никакого, ни плохого, ни хорошего. Вместо прошлого белое пятно, пустота. Ни-че-го! Таких, как я, в детдоме было мало. У всех были родители, пусть алкоголики, проститутки, наркоманы, воры, даже убийцы. Но они были, а значит, была основа для надежды, для мечты. Мама сидит в тюрьме – это менты её подставили. Мать пропила квартиру и бросила детей на произвол судьбы – её обманули, а злые тётки из опеки что-то напутали и детей отобрали. Но скоро во всём разберутся, и мама заберёт своего ребёнка. А если мама уже на том свете, то фантазиям вообще нет предела. Она была самая лучшая, добрая, красивая, любящая! В общем, они знали, какие мамы бывают, а я не знал. Я придумал себе маму. Моя мама была из телевизора, из какой-то сказки, Василиса Прекрасная или Золушка. Не важно! Что ещё мог придумать малыш Никто-и-звать-никак? Старшие мальчишки меня тогда побили первый раз. Они смеялись и говорили, что я вру, а я упорствовал. Побили сильно. Выбили молочные зубы. Мне было тогда года четыре, с этого возраста, с этого момента я себя помню. Но, знаешь, что было несравнимо больнее? Не синяки и ссадины, которыми меня наградили такие же, как я, несчастные, одинокие, никому не нужные дети. Дети – это дети, они могут ошибаться, пусть не верят. Гораздо больнее было, когда не верили взрослые. Нянечки, воспитатели слушали моё враньё про маму и смеялись. Не со зла. Просто кто такой ребёнок, чтобы ему подыгрывать в его выдумках? Он маленький, и чувства у него маленькие, незначительные. Посмеялись и ладно. Он всё равно завтра всё забудет. Вот это было больно, это было горько. Я плакал от безнадёжности, как будто потерял мать, как будто она умерла только сейчас…

Голос помолчал.

– Ну что ты плачешь? – горько усмехается он. – Не плачь. Слёзы ничего не изменят.

– Если бы только я могла повернуть время вспять, – захлёбывается рыданиями голос Веры. – Прости, прости меня, Стасик! Прости!

– Ну что ты! Ты же ни в чём не виновата. Всё прошло. Не плачь! Но, знаешь, если бы только я узнал, кто это с нами сделал… я бы… Он бы за это заплатил…

В памяти Вадика всплывает холодная ночь ранней весной, когда он тащил сумку с младенцем. За прошедшие с того момента годы он не вспоминал об этом. Это были неприятные воспоминания, а Вадик не любил чувствовать себя виноватым. Виновата была тёща, эта старая ведьма. Вадик стал объяснять это голосу, но как-то получалось очень бессвязно, и Вадик стал старательно думать. Ведь эти голоса звучат в его голове, значит, они его услышат и поймут без слов. Вадик напряжённо думал, пока не потерял способность мыслить полностью, он отключился.

* * *

Просыпался Вадик тяжело и уже после полудня.

– Вадик, Вадик, – трясла Вера его за плечо, сначала очень осторожно, потом сильнее и сильнее. Ей было необходимо поймать момент, когда он протрезвел после вчерашнего и не начал пить снова.

– Уйди, что тебе надо? – попытался отмахнуться от неё Вадик и неловко оттолкнул от себя.

– Вадичек, проснись, пожалуйста, мне очень надо с тобой поговорить. Выпей, ну пожалуйста, – она вкладывала ему в руки стакан.

– Уйди, – повторял он, потом сфокусировался на стакане. – Что ты мне суёшь всякую отраву? Пива дай!

– Это не отрава, это аспирин. Выпей, ты плохо себя чувствуешь, голова болит. Выпьешь, и тебе сразу станет легче.

Вадик поднял голову и остановил мутный взгляд на Вере:

– У меня голова болит от тебя. Глаза бы мои тебя не видели.

– Вадик, – не обиделась Вера, – выпей.

– Давай! Ты ж иначе не отстанешь, – взял лекарство Вадик и залпом выпил. – Говори, что хотела, и иди уже отсюда.

– Вадик, ты не забыл, что вы собирались со Стасом сдавать ДНК-тест? Мальчик такой хороший, такой внимательный, так к тебе привязался. Так тебя поддерживает сейчас…

– Ну, собирались, значит, поедем и сделаем. Хоть сейчас.

– Вадик, я тут в клинику звонила, чтобы анализ сделать, подготовка нужна.

– Какая ещё подготовка, что ты мелешь? Пристала!

– Вадик, жирное нельзя кушать, – начала издалека Вера и закончила, – и хотя бы пару дней пить нельзя…

– Да пошла ты! – возмутился Вадик.

Он мешком повалился обратно на диван. Но где-то в душе свербело чувство вины, лишало комфорта. Можно было потерпеть, пока пройдёт, но Вадик решил иначе. Полежал минут десять и сказал Вере, чтобы набрала ему ванну и приготовила поесть. В ванне он отлёживался долго. Нестерпимо болела голова, ныло тело, и очень хотелось выпить. Пересиливая себя, он выбрался из ванны, спустился в столовую. Диван, на котором он спал, был приведён в порядок, стол сверкал чистой скатертью и посудой, воздух стал намного свежее, пахло свежей выпечкой. Однако вместо прилива аппетита Вадик почувствовал приступ тошноты:

– Убери это всё, я не буду есть.

Через три дня они сделали анализ, ещё через два получили результат – Вадим Вадимович Чечёткин на 99,9 % являлся биологическим отцом Стаса Сергеева.

* * *

Кризис и депрессия Вадика не покинули, но немножко отступили. Он сделал над собой усилие и стал возвращаться к обычной жизни. К жизни без радости.

Запой прекратился, но душевное равновесие никак не восстанавливалось. Мучила бессонница. Сегодня, ещё до рассвета Вадик встал с постели, постоял под душем, сам себе сварил кофе. Когда сонная Вера появилась на кухне, Вадик уже стоял на пороге.

– Вадик, ты же не завтракал. Куда ты так рано? Я сейчас быстро приготовлю, – засуетилась Вера.

– В город съезжу. Дел по горло. В городе поем. У меня твоя стряпня уже в печёнках сидит, – привычно нахамил Вадик.

Ночью прошёл небольшой дождик, воздух был прохладный, сочный, свежий, пить можно. Вадик сел в машину и поехал в город. Зачем так рано, сам не знал. Просто дома находиться он уже не мог. Приятно было гнать на шикарном автомобиле по пустой дороге, скорость совсем не чувствовалась. Трасса была сырая, Вадика занесло, и он улетел в кювет.

Вадик с трудом выбрался из покорёженной машины, отполз на безопасное расстояние. Машина практически обняла небольшой тополь. Счастье, что сработали подушки безопасности. Он стал ощупывать себя. Сильно болела голова, со лба прямо в глаза стекала кровь. Вадик попытался стереть кровь рукой, как вдруг сильнейший приступ боли в руке его остановил. Боль прострелила тело от кончиков пальцев до мозга так, что потемнело в глазах и Вадик, кажется, даже на секунды потерял сознание. Перелом руки – сам себе поставил диагноз Вадик. Пошевелил ногами очень осторожно. Вроде целы. Однако одна штанина была порвана, и на ноге наливался большой кровоподтёк.

Вадик попытался встать, но боль его остановила. Боль и вдруг навалившаяся сильнейшая усталость.

– Странно, – подумал Вадик, – сейчас у меня должен быть прилив сил от адреналина, ведь я в шоке.

Но чувствовал Вадик боль и усталость. Он решил отдохнуть, лёг на траву на спину, приспособил руку так, чтобы не было этой стреляющей боли, и посмотрел в небо. Уже почти совсем рассвело. Небо светлело, уходили за горизонт розовые, оранжевые всполохи. Тело приятно холодила сырая от росы трава. На него снизошло умиротворение. Как будто он решил наконец-то для себя важную проблему. Сейчас он мог погибнуть в этой машине, но всего лишь сломал руку. Жизнь дала ему второй шанс. Надо ценить то, что у тебя есть. А ведь у Вадика всё хорошо. У него есть дом, о котором он и мечтать в молодости не мог. Есть послушная жена, готовая исполнить любое его желание. Надо бы с ней помягче обращаться, ласка она и собаке приятна. А Верка всё ж таки человек. Дочь пусть не красавица, но зато умная, языки иностранные знает. Ни у кого из братвы умной дочери нет, у всех только красивые. Теперь и сын есть. Таким сыном гордиться можно. Красивый, подтянутый, уверенный в себе, одевается со вкусом. Весь в отца! И главное, сын его любит, вон какой внимательный. Повезло? Повезло! Предчувствие, что теперь всё будет хорошо, крепло. В душе поднималась радость, но выразить чувства он мог только словами:

– Хорошо-то как!

Вдали послышался шум приближающегося автомобиля. Вадик приподнял голову и увидел, как у обочины остановился знакомый автомобиль и оттуда вышел человек. Человек не спеша приближался к нему, и Вадик улыбнулся, узнав его.

– Вот хорошо, что это ты! Какая удача! Видишь, в какую я историю попал!

Вадик попытался привстать, и руку снова пронзила боль, и он обессилено опустился назад на траву.