Полная версия
Тайна рубинового креста
– Ну так, значит, она в этой большой сумке!
– Скорее… Прошу вас – немедленно пошлите кого-то за ней!
– Зачем кого-то? Я мигом, сейчас, сама!
– Ну вот, Тихон Иванович, а вы так встревожились…
– И буду тревожиться. Места себе не найду, пока она Дарохранительницу не принесет.
– Место ваше теперь одно – кровать! В клинику бы вас сейчас или еще лучше – обратно в монастырь. Но вы – нетранспортабельны. Как бы это понятнее объяснить… Вам нельзя теперь ни волноваться, ни сидеть, ни ходить, а только – лежать, лежать и лежать!
– Дышать-то хоть можно?
– Да, но только спокойно и глубоко!
– После того, что я увидел в миру?
– Ну вот, вы опять за своё, даже пульс участился! Я запрещаю вам эти неприятные воспоминания! И со всей ответственностью заявляю, что в вашем случае они приравниваются к самоубийству, которое, насколько мне известно, сурово осуждает церковь.
– И правильно делает!
– Значит, договорились! А теперь, скажите, когда это у вас случилось первый раз?
– В двенадцать лет…
– После чего?
– Не могу… язык не повернется!
– Что, сухость во рту?!
– Да нет, я о другом…
– А… вы все о Валентине! Да вот же она!
– И не одна – с вашей Дарохранительницей, отец Тихон!
– Ну, слава Богу! Давай её скорее сюда…
– Держите, а я опять ненадолго уйду… Вы пока тут побудете, Сергей Сергеевич?
– Конечно! У нас тут еще – анамнез, диагноз… Как бы это понятнее вам, Тихон Иванович, объяснить… Одним словом, будем заниматься лечением!
– Надеюсь, до огня дело не дойдет?
– Это еще зачем?
– Ну как это?
Отец Тихон чуть приметно улыбнулся и произнес длинную фразу на красивом певучем языке.
– Не понял? – опешив, уставился на него Сергей Сергеевич.
– Так это же ваш Гиппократ: «Чего не излечивают лекарства, излечивает железо, чего не излечивает железо – излечивает огонь!» Древнегреческий – красивый язык. Хотя… он сказал несколько слов на другом, более суровом, ритмичном языке («Не желают того, о чем не знают!»)… лично мне больше нравится латынь. А вам?..
3
Ваня посадил сестру на подоконник и с таинственным видом продолжил…
– Эх, – с запоздалым сожалением вздохнул Стас, продолжая вспоминать пережитые недавно события. – И как он мог забыть про «угощение» Макса? Теперь, несмотря на все его оправдания, порки было не избежать.
Стас так надавил языком на зуб, что чуть не подпрыгнул от боли. И этот туда же!..
Тогда он спрыгнул с подоконника, прошел в сени и срезал с удочки леску. Все равно, размышлял он, рыбалки теперь не видать как своих ушей. К тому же, помня, как жалели его родители, когда ему при помощи суровой нитки вырывали молочные зубы, он слабо надеялся, что это хоть чуть, да смягчит наказание.
Лески хватило как раз от окна до двери комнаты.
Морщась от боли, Стас обвязал один конец вокруг шатавшегося зуба, второй зацепил за ручку двери с обратной стороны. Оставалось только позвать маму, чтобы она, рывком отворив дверь, разом покончила с этим делом. Но не успел он крикнуть ее, как под окном появились его друзья.
Ваня с таинственным видом показывал ему сумку отца Тихона, а Лена со страхом таращилась на леску.
Стас развалился на подоконнике и как можно небрежнее сказал:
– Привет!..
– А леска зачем? – заморгала Лена.
– Эта что ль? – скосил глаза на леску перед носом Стас. – А я тут рыбу на зуб ловлю!
– Понятно! – заглянув в комнату, усмехнулся Ваня. – Знакомая штука. Рыба ремень называется?
– Ага! – уныло кивнул Стас и взглянул на друга в ожидании сочувствия.
Но Ваня неожиданно позавидовал ему:
– А я бы, наверное, самым счастливым человеком на свете был, если б сейчас меня отец выпорол… И Ленку жалко, она даже, что такое ремень, не знает! – вздохнул он и, словно стесняясь этого признания, заторопился:
– Вот, гляди, что мы принесли!
Он вжикнул «молнией» и выложил на подоконник две старинные церковные книги, общую тетрадь, узелок с одеждой и бархатную коробочку, в которой лежал… крест.
– Все-таки взял?! – ахнул Стас.
– Ага! Хотел отцу Тихону отнести, да к нему не пускают… Отдали ему только тот мешочек, что был у него на шее. Он, как только в себя пришел, сразу о нем вспомнил… Так просил принести, что даже про крест забыл…
– А ты знаешь, что Макс сейчас этот крест в карьере ищет? – перебил Стас.
– И что теперь делать? – Ваня беспокойно оглянулся. – Может… пусть сумка пока у тебя полежит?
Стас помедлил с ответом. Он боялся держать у себя вещи с крестами, какие бывают на могилах. Но… как признаться в этом Ване?
К счастью, в конце улицы показался отец.
– Уходите скорее! – торопливо зашептал Стас, помогая Ване собрать сумку. – Сейчас здесь такое начнется!
4
Дверь рывком распахнулась…
Ваня подбадривающе подмигнул другу и вместе с Леной поспешил удалиться.
– Эй! – замахал оброненной в спешке тетрадью Стас. – А это?!
Но Ваня уже не слышал его.
Впрочем, Стасу вскоре стало не до тетради.
С замирающим сердцем он прислушивался к каждому звуку. Вот проскрипели ступеньки порога… половицы в сенях… хлопнула дверь на кухню… недолгая тишина, затем – грохот падающей крышки от кастрюли: это мама узнала про обвал… опять тишина и, наконец, грозное: «Что-о-о?!», от которого Стас зябко поежился, – это папа узнал про курево.
На улице раздался страшный удар грома, и вслед за ним, в такт раскатам, как показалось от страха Стасу, послышались надвигающиеся из соседней комнаты шаги отца. Съежившись, он закрыл глаза.
Дверь рывком распахнулась, и…
Словно сто молний сверкнуло перед глазами Стаса.
– Уа-ааа! – взвыл он от боли.
– Что с тобой? – остановился от неожиданности на пороге отец.
– Ау-уб!.. – тыча пальцем в открытый рот, попытался объяснить Стас.
Отец посмотрел на леску, на ремень, на сына и развел руками, обращаясь к испуганно выглядывавшей из-за его спины жене:
– Ну, что ты с таким прикажешь делать? У всех сыновья как сыновья, а этот… выпороть, и то нельзя! Ну, посмотри на него: и смех и грех! Кто же рвет леской?! Не молочные ведь зубы!
В другой раз Стас непременно обиделся бы за такое сравнение. Но сейчас он был даже рад. Отец отвязал леску от зуба. Боль быстро утихала.
Мама тем временем ахала и охала, ужасалась, что он мог погибнуть в карьере. Папа, перебивая ее, говорил, что курение в таком возрасте опасней любого обвала. А Стас, делая вид, что слушает их, на самом деле думал о том, что его гроза, в отличие от той, что за окном, миновала.
Но не тут-то было!
Когда разговор, казалось, уже подходил к концу, отец неожиданно вспомнил о наказании: целая неделя взаперти!
– Будешь сидеть без игрушек и плейера! – строго сказал он. – Кстати, где он?
– Да я это… Макс… взял послушать… – пробормотал Стас.
– Вернет – сразу мне. А ты сиди и думай, как собираешься жить дальше! Так сказать, о смысле своей жизни!
Отец взял рюкзак и огляделся, ища, не осталось ли чего, что могло бы помешать Стасу думать о смысле жизни. Увидев забытую Ваней тетрадь, он вопросительно посмотрел на сына:
– Что это?
– Не знаю, Ванька принес! – пожал плечами Стас.
– Сейчас проверим! – отец взял тетрадь и вслух зачитал: – «Приди и виждь!», то есть «Приди и посмотри» по-русски. Историческая повесть. Ну-ка, ну-ка: «Император Деций приказал срочно собрать Совет по делу чрезвычайной важности…». Молодец Ваня! Даже на каникулах помнит о школе. Вот тебе и занятие!
5
– Как! И это ты тоже знаешь?
– Ребята-а-а! Пошли в космонавтов играть!..
– Чур, я Гагарин – я же ведь тоже Юрий!
– А я тогда Герман Титов!
– Андрюха, а ты кем будешь?
– А мне все равно!
– Гляди, Васька, что он делает – черный хлеб белым закусывает!
– А так вкуснее! Настоящему космонавту силы нужны.
– Да ты со своими силами уже в грузовой корабль не поместишься!
– Я? А по шее давно получал?
– Кончай спорить… Глядите, Гришка куда-то бежит!
– Может, еще кого в космос запустили? Гришка всегда всё знает! У него отец, Иван Петрович, пред-колхоза! Да и сам он – председатель совета отряда! Эй, Гришка-а! Ты куда?
– Куда-куда? Чего вы всё ерундой занимаетесь? Пошли лучше смотреть, как наш храм будут рушить!..
* * *Отец Тихон услышал деликатное покашливание и, открыв глаза, увидел сидящего на краешке стула однорукого старика.
– Постой-постой… дядя Капитон? Ты?!
– Да какой же я дядя? Я и забыл, когда меня последний раз так называли… Давно уже все дедом кличут!
– А, ну да… ну да…
– А ты откуда меня знаешь? Валентина, что ль, рассказала?
– Да кто ж тебя дядя… прости, дед Капитон, не знает? Первый плотник на всю округу! Твои срубы да баньки ни с какими другими не спутаешь. А какие ты ставни делал! С птичками, со зверьками…
– О! Это когда было!.. Теперь ставни не в моде. Сейчас жизнь что сухарь с маслом: у кого занавески на окнах, у кого решетки! Погоди… А это откуда тебе известно?! Я ведь последнюю баньку лет двадцать назад срубил…
– Так ведь слухом земля полнится! Я, например, знаю, и то, что с тобой еще раньше было! У тебя ведь – шрам на спине – во всю спину?
– Да-а…
– Ты его на войне, когда танк за тобой по открытому полю гонялся, получил, верно?
– Да, но…
– Тот танк ты подбил, и тебе орден за это дали! Ты про тот случай в школе любил рассказывать!
– О!..
– Пионеры тебе на шею галстук завязывали!
– Э!..
– Только почему-то на каждой новой встрече ты прибавлял по танку…
– У!..
– А потом тех самых пионеров, которые тебе галстук подвязывали, ты своими руками в саду, за то, что яблоки воровали, – крапивой, крапивой!..
– Как! И это ты тоже знаешь?!
– Я много что про тебя знаю…
– Ну всё, хватит! С меня и этого довольно! – с испугом посмотрел на отца Тихона дед Капитон. – Я лучше это… того… пойду!
– На свою любимую рыбалку? Как всегда, с сеткой?
– И не просто пойду – побегу, раз и это тебе известно! Мало ли, что ль, у меня за душой еще всякого?
– Да погоди, дед Капитон! Стой! Я больше не буду про тебя. Это я так, от радости… Сейчас тебе всё объясню! Я же ведь…
Но дед Капитон, уже больше не слушая его, соскользнул с краешка стула и, шаркая валенками, заспешил – рассказывать всем в деревне, что у них в медпункте появился прозорливый монах!
Глава четвертая
1
Птицы – и те были счастливей его!
Дверь хлопнула, отрезая Стаса от всего, что еще полчаса назад было так привычно и доступно ему. Он с досадой покосился на зуб: уж лучше бы выпороли! Проще потерпеть три минуты, чем мучиться целых семь дней!
За окном летали развеселившиеся после грозы ласточки, без умолку трещали на все голоса воробьи. Птицы – и те были счастливей его!
Не зная, чем занять себя, Стас походил из угла в угол, посидел на кровати… Он честно пытался думать о том, как жить дальше, но из этого ничего не получалось… Наконец в соседней комнате включили переносной (Леночка наверняка назвала бы его «перевозной!» – невесело усмехнулся Стас) телевизор, но… звук приглушили так, что нельзя было разобрать ни полслова из футбольного обозрения.
Зато родители нарочито громко – явно для него! – говорили:
– Не слишком ли мы строго с ним? – спрашивала мама.
– Строго?! Да он чудом остался жив! – отвечал ей отец. – Если бы ты своими глазами видела этот обвал!..
– Подумать страшно: солнце бы завтра встало, птицы б запели, а его бы уже не было…
– Да, еще бы немного – и все, поминай, как звали!
Услышав эти слова, Стас поджался, почувствовав, как на него надвигается нечто гораздо более страшное и беспощадное, чем даже недавние шаги отца… Зачем думать о смысле жизни, если все равно придется умирать?!
Он зажал уши, чтобы не слышать папин голос, но как можно запретить молчать мыслям?.. Чтобы хоть чем-то отвлечься от них, он взял тетрадь и сощурился на приклеенную табличку с названием «ПРИДИ И ВИЖДЬ!». За титульным листом следовали страницы, плотно исписанные мелким, но разборчивым, чем-то похожим на учительский, почерком…
2
«Приди и виждь!». Историческая повесть
Император Деций приказал срочно собрать Совет по делу чрезвычайной важности.
Собственно, в тот 249-й год каждое совещание в императорском дворце было чрезвычайным.
Совсем недавно «Вечный Город», как гордо именовал себя Рим, пышно отметил свое тысячелетие. Но вот теперь вслед за праздниками наступили ужасные будни.
С Востока все явственней доносилось лязганье оружия и нетерпеливое ржание боевых коней: то напоминала о себе Риму приходящая в былую мощь Персидская Империя.
Южные границы громче и громче оглашали победные кличи варваров. Сама же Римская Империя сотрясалась от внутренних неурядиц.
Нужно было немедленно спасать государство.
Дворец быстро заполнялся вызванными людьми, большинство из которых были военные. Мелькали алые полосы сенаторских одежд, поблескивали золоченые доспехи поседевших в сражениях легатов. Лишь стоявшие вдоль стен каменными изваяниями германцы-телохранители сохраняли невозмутимое спокойствие.
Все терялись в догадках.
– Что за спешка? – только и слышалось кругом.
– Что произошло?
– Не готы ли вторглись в наши пределы?
– А может, новый мятеж?
– Только не это! – болезненно поморщился самый старый легат. – Одно дело рубиться с варварами, и совсем другое – со своими!
– Попытаюсь разузнать что-нибудь через цезаря! – пообещал молодой трибун с озорными глазами, увязываясь за пересекавшим залу старшим сыном императора, но эта попытка не имела успеха.
– Проще получить ответ у его статуи! – вернувшись, сообщил он, кивая в сторону площади, где на пьедестале памятника прежнего императора срочно высекали имя нового[1]. – Если, конечно, докричишься!
– Ну и язык у тебя – острее меча! – неодобрительно покачал головой старый легат.
– А чего ему бояться? – встрял в разговор один из штабных командиров. – Он с цезарем в приятелях!
– Нашел, чему завидовать! – трибун неожиданно нахмурился. Где теперь верные друзья прежних августов?..
Он не договорил.
– Император цезарь Гай Мессий Квинт Траян Деций благочестивый, счастливый Август! – торжественно возгласил императорский номенклатор.
Двери медленно отворились. В залу, в сопровождении начальника личной гвардии – префекта претория Валериана, вошел Деций, одетый в пурпурный плащ. Названный Траяном в честь своего знаменитого предшественника, он энергично приветствовал отсалютовавших ему военачальников и пригласил их сесть.
Это был человек, основательно потрепанный годами и военными дорогами. Хотя седые волосы его, по моде, заведенной последними императорами, были коротко пострижены, а бородка скорее напоминала щетину, он отличался от них аристократическими манерами и не столь грубыми чертами лица.
Речь его была по-солдатски проста, но чувствовалось, что он снисходил до нее, чтобы его лучше понимали собравшиеся. Взгляд был властным и в то же время недоверчиво-подозрительным.
Как обычно, Деций начал с последних сообщений, поступивших с границ Римского мира.
Дело прояснялось на редкость медленно. Военачальники и проконсулы, вполуха слушая названия крепостей, подвергшихся нападению варваров, понимали, что их вызвали сюда не из-за этого.
Император, сделав небольшую паузу, продолжал о трудностях внутри самой Империи.
– Спасение только в одном! – разрубил он воздух ребром ладони. – В возрождении старого римского духа, в безжалостном искоренении всего, что угашает его!
Собравшиеся оживились, стали слушать внимательней.
А когда император сообщил, что накануне вечером получил секретное послание Сената, поддержавшего его предложение укрепить власть с применением чрезвычайных мер, поняли: вот оно, главное!
Деций не желал повторять печальной участи своих предшественников. Взять, к примеру, хотя бы трех из последних владык Римского мира. Ни один из них не сумел надолго удержаться на высшем гребне власти. Очередной шторм смывал его кровавой волной в бездну смерти, вместе с сыновьями, женами и ближайшими друзьями.
Да и зачем далеко ходить за примером? Вон – сам Деций: отправившись на Дунай по приказу императора Филиппа Араба усмирять поднявшие мятеж войска, он вскоре сам развернул копья этих солдат против законного владыки.
Чем дольше говорил он сейчас, тем яснее становилось: этот Август хочет навести в Империи такой порядок, который исключит возможность нового мятежа.
– Чтобы поднять престиж императорской власти и укрепить единство в государстве, – сказал наконец самое главное Деций, – необходимо по всей Империи принести жертву гению императора. Моему гению! – обводя запоминающим взглядом присутствующих, весомо уточнил он. – Этим будет засвидетельствована благонадежность всех предо мной и Отечеством!
– Наконец-то! – раздались одобрительные выкрики.
– Давно пора навести порядок в государстве!
– А то скоро на новые императорские плащи и багрянок не останется! [2]– съязвил молодой трибун.
Деций дал знак Валериану. Префект претория поднял руку, и разом установилась тишина.
– С этой целью в означенный день, под наблюдением специальной комиссии, во всех провинциях будет принесена такая жертва. Отказавшимся, если вдруг таковые найдутся, – пытки, в случае упорства – смерть. Вот подписанный мною соответствующий эдикт. После доработки мелочей приказываю доставить его во все концы Римского мира!
– Поразительно – как можно составить документ, решающий судьбу государства, всего за одну ночь?! – шепотом, но так, чтобы это слышал император, обратился к соседу чиновник с хитроватым лицом, и тот еще более громким шепотом ответил:
– Так у него же главный советник – Валериан!
– Неизвестно, кто из этих льстецов достиг большего – Деций ведь тоже в свое время был префектом претория у прошлого Августа! – шепнул молодому трибуну старый легат, но только так тихо, что этого не слышали ни сидящий рядом штабной офицер, ни поглядывавший на них проконсул, ни тем более император, который, дав знак о прекращении Совета, в сопровождении Валериана покинул залу, чтобы отбыть вскоре к месту боевых действий…
3
К счастью вскоре раздался стук в дверь…
… – Сыно-ок, ужинать!
Стас мигом захлопнул тетрадь и с надеждой прислушался: неужели прощен?!
Но не тут-то было!
– Он наказан! – послышался суровый голос отца. – Станислав, быстро за стол!
«Ну и ну», – вскакивая с кровати, подивился сам себе Стас. Обычно его приходилось звать по несколько раз, а тут ноги сами вели на кухню!
– Ты что будешь – курицу или котлету разогреть? – спросила мама.
– Нечего у него спрашивать, – оборвал ее отец. – Пусть приучается есть то, что дают!
И все-таки мама есть мама – положила ему самые лакомые кусочки. Но – и наказание есть наказание – после этого повела себя так, словно его и не было рядом.
– Молоко-то здесь до чего вкусное и дешевое! – наполняя стаканы, восхищалась она.
– Редкое сочетание по нынешним временам! – усмехнулся отец.
– А куры? Разве их можно сравнить с теми, что у нас в магазинах?
– Так ведь деревня!
– А я видел… – начал, было, Стас, но папа сухо сказал:
– Ешь молча!
Тут то ли маме стало наконец жалко сына, или отец понял, что слишком уж строг с ним, но с этой минуты все почему-то стали есть молча.
К счастью, вскоре раздался стук в дверь, и сходившая узнать, в чем дело, мама вернулась со словами:
– Там Ваня!
– Ко мне?! – радостно подскочил Стас.
– Нет, к папе! Садись за стол, Ванечка!
– Некогда мне – мамка к вам послала; беги, говорит, скорей за Сергей Сергеичем!.. – выпалил Ваня.
– Тихону Ивановичу хуже? – поднимаясь, с тревогой спросил отец.
– Нет, бабе Поле!
Сергей Сергеевич торопливыми глотками допил молоко и, уже взявшись за ручку двери, вспомнил о сыне:
– До моего прихода из дома ни шагу!
4
Как ни был увлечен Крисп, слух его уловил приближающиеся шаги…
…Было раннее утро, когда Крисп, сын императорского курьера Марцелла Фортуната, спустился по каменным ступеням красивого, возвышавшегося над всем кварталом дома. Отца вызвали ночью на службу, и он спросил у подметавшего дорожки привратника, не возвращался ли тот из дворца.
– Нет, господин! – низко поклонился двенадцатилетнему мальчику старый раб.
– А где Скавр?
– Господин управляющий пошел торопить поваров с завтраком!
Крисп остался доволен обоими ответами.
Он оглядел сновавших по двору рабов, убедился, что им нет до него никакого дела, и быстрыми шагами пошел по тропинке к видневшемуся в глубине сада деревянному домику. Здесь он толкнул рукой предательски заскрипевшую дверь и, еще раз оглянувшись, нырнул в темный проем.
Внутри царили сырость и мрак. Редкие иглы света, пробивавшиеся сквозь заколоченные окна, не столько освещали, сколько подчеркивали встретившую его темноту.
Бывшая кухня была завалена вещами, хранящими запахи, знакомые с раннего детства. Крисп на ощупь прошел через нее и оказался в комнате. Уверенно ориентируясь, он протиснулся в узкий проход между стеной и грудой отслужившей свой век мебели и оказался в известном только ему с матерью уголке. Сюда они приходили тайком от всех, чтобы помолиться Богу.
Мама…
Хоть и говорит отец Нектарий, что не следует тосковать по ней, а, наоборот, должно радоваться, ибо она теперь – святая… Но все же – как трудно ему без нее!..
Он опустился на колени перед прадедовским грубым столиком с резными ножками. Казалось, еще недавно они обедали за ним всей семьей. Потом отец выстроил новый дом, этот остался заброшен, и столик стал для них с мамой чем-то вроде домашнего алтаря. Он был поставлен так, что на него падали лучи света из расширенных щелей. Как всегда, они вырывали из темноты свиток папируса с молитвами, бережно завернутые в чистую тряпицу кусочки Агнца, которые выдавал в день Господень – воскресенье – отец Нектарий, чтобы можно было причащаться в течение недели, и связанный еще мамой из двух ивовых веточек крест. Мальчик взял его в руки, с благоговением поцеловал и начал молиться:
– Встань, спящий, и воскресни из мертвых, и осветит тебя Христос!
Как учил отец Нектарий, он просил у Бога здравия и мудрости императору Децию, приобщения к истинной вере отца и спасения всем христианам.
– Отче наш, сущий на небесах… – беззвучно шевелил он губами, не сомневаясь, что Господь слышит его. Напротив, скажи кто ему сейчас, что это не так, и он несказанно бы удивился.
– Хлеб наш насущный подавай нам на каждый день…
«Нам» – потому что так много было за воротами людей, у которых не было даже кусочка хлеба, не говоря уже о теплой одежде и крове – ни-че-го…
Как ни увлечен был Крисп, слух его уловил приближающиеся шаги, протяжный скрип двери, и…
– Проходи, Скавр, не бойся!
Мальчик весь сжался – это был голос отца.
В ответ на приглашение раздались по-солдатски твердые шаги управляющего.
– Завтра я уезжаю, возможно, надолго… – как-то задумчиво начал отец. – И хочу дать тебе важные указания!
– Слушаю, Марцелл!
– Ты, наверное, удивился, что я даю тебе их не в своем кабинете?
– Да!
– А здесь, куда я запретил входить не только рабам, но и тебе?
– Д-да…
– Дело в том, что этот разговор не должна слышать ни одна живая душа. А сюда не заходит никто, даже я!
– Давно хотел спросить тебя, но не решался… Почему?
– Как бы это тебе объяснить: здесь, в этом доме похоронено мое счастье… Ты человек новый, я взял тебя управляющим уже в свой дворец. Наверняка от рабов ты знаешь, что я был женат, что у меня было трое детей и мы раньше счастливо жили в этой лачуге. Думали, так будет всегда, но боги рассудили иначе. Сначала попал под копыта лошадей выскочивший на улицу старший сын… Не успели мы оплакать горе, как заболела и умерла от горячки наша единственная дочь. Жена была безутешна. А мне некогда было утешать ее – начиналась подготовка 1000-летия Рима. Работать приходилось, как рабу на рудниках… Словом, нашелся другой «утешитель».
Марцелл вложил в последнее слово столько ненависти, что Крисп невольно похолодел.
– После одной, особенно долгой, отлучки я не узнал ее. Она стала совсем другая. Ее перестало волновал все, что раньше было близко и дорого нам. Мы мечтали жить в большом доме, я построил целый дворец. Выбился из простого курьера в императорские! Ей было все равно… Я чувствовал, она что-то скрывает, между нами возникла непреодолимая стена. Если б я знал все сразу… я бы ни за что не отпустил ее погостить к сестре, в Александрию! Но я был тогда в отпуске, мог побыть с Криспом, а она так просила…
Марцелл помолчал, успокаиваясь, и прерывистым голосом продолжал:
