Мы никогда не умрем

Добрались. В кухне пахнет котлетами, которые мы оставили доготавливаться, накрыв крышкой. Потом парочка пьяных мужиков придумала хлестать тут водяру и говорить за жизнь. Чтобы избежать риска получить сковородкой по башке, мы ушли отсидеться. Сейчас на кухне никого, кроме нас, нет – лафа.

Я беру сковороду, Федя пару тарелок и вилки, а Стасик спрашивает:

– Мих, есть кетчуп?

– Не спрашивай, возьми в холодильнике, – отвечаю я.

Стас достает кетчуп, и я замечаю желтоватое пятно возле его правого глаза – неделю назад Стаса избил отец, и фингал до сих пор не прошел. Наконец возвращаемся в комнату. Там спокойно, есть телек и старенькая SEGA – рубимся иногда в «Mortal Combat». Мама хотела подарить мне компьютер, но я отмазался, зная, что его некуда будет поставить. Мне, конечно, хочется, но он дорогой, и я молчу в тряпочку. Тем более в комп мы играем у Феди – у него нормальные родители и своя комната в двушке.

Федя раскладывает на тарелку котлеты. Предлагает мне одну. Я пробую.

– Вкусно, но уже холодные, – говорю я, как вдруг раздается громкий, наглый стук в дверь.

– Да и пофиг, – жует Федя.

После небольшого перерыва стук повторяется.

– Вы кого-то ждете? – очкует Стас, отвлекаясь от телевизора.

– Нет, не парься. Маза на работе, сам знаешь, – отвечаю я, протягивая другу тарелку.

Когда стучатся в третий раз, я уже не выдерживаю и смотрю в глазок. Узнаю двух пьяных мужиков.

– Соседи, – поясняю я пацанам. Спрашиваю незваных гостей через дверь: – Че надо?

– Слышь, выходи. Выходи, говорю! – старается взять меня басом чудак, заплывший жиром. Ага, счас!

Я выхожу такой, крутой. И тут начинается:

– Ты же полчаса назад на кухне был?

– Был, – киваю я, уже жалея, что высунулся наружу.

– Игорек, а я тебе о чем грил, а!

Игорек сморкается на пол, растирает каплю ботинком и предъявляет:

– Так ты у меня кошелек украл, сука!

– Че, какой кошелек? – Мысль о разводилове посетила слишком поздно. – Я в душе не ведаю…

– Не пизди! – напирает толстяк.

Хватает меня за шиворот и швыряет о стену. Я падаю и сгибаюсь от боли. Пинают. Лицо уже в крови. Нос, похоже, сломан. Удар сыплется за ударом. Слышу, что пацаны выбегают на помощь.

– Эй, вы чего творите? – спрашивает Федя, самый крепкий подросток из нашей компании – ходит на бокс, за что и получил кликуху Боксер.

Пьяные прекращают меня бить.

– Закрываем вашего друга, вот чего, – говорит Игорек, пока жирдяй уже вызывает милицию. Ухмыляется, будто так и надо.

– Видимо, не шутят, – намекаю ребятам я. Не обращая на них внимания, Стас помогает встать на ноги. Отряхиваюсь, говорю ему спасибо.

– Погоди пока спасибо говорить, счас тебе конец придет, поблагодаришь еще, – бросает Игорек мне с издевкой, пока второй общается по трубке.

Быдло уходит курить на лестницу, а мы возвращаемся к себе. Федя хочет закрыть дверь, но я прошу оставить так, чтобы не пропустить приход милиционера. Отмудохали меня конкретно: до носа больно дотронуться, а губа разбита в кровь и уже распухла. Вытираюсь, оторвав туалетной бумаги. Только теперь замечаю, что бордовым заляпан балахон с Эминемом. «Все равно не выкину», – думаю я, пытаясь оттереть, но бесполезняк – стирать надо.

– Ну чего, ты как? – спрашивает Федя.

– Сам видишь,  – отмахиваюсь я и прошу его набрать тазик, чтобы замочить в воде балахон.

– Да, без бэ, – говорит он и, сняв фиолетовую посудину со шкафа, идет на кухню – к раковине.

Стас с виноватым видом доедает котлету. Я выключаю телевизор и смотрю в окошко. На улице уже стемнело. Часы показывают половину двенадцатого ночи.

Федя возвращается с тазом. Я снимаю балахон и кидаю его в воду. Для очистки совести немного посыпал на него «Досей», хотя вряд ли отстирается.

– Ну, чего?

– Ничего, пока на лестнице тусуются, – отвечает Федя.

– Понятно, – говорю я и сажусь есть котлету без особого аппетита.

Ждем. Через полчаса слышу – поднимается, выясняет, как было дело. Пьяные просят пройти к нам с ним вместе.

– Сначала сам, – срезает он и проходит в квартиру, закрывая за собой дверь.

Я ожидал увидеть старпера в погонах, но ошибся. Перед нами стоял молодой человек в форме, белобрысый и подтянутый. В руках папка. «Может быть, для солидности, а может, записывать показания будет», – думаю я. Мне скоро исполняется четырнадцать, и я еще ни разу не был в ментовке. Стремно.

Ребята здороваются с участковым. Я делаю то же самое, заранее благодарный, что они не оставили меня одного.

– Здравствуйте, – отвечает он нам. – Давай присядем, – приглашает за стол.

Сажусь. Смотрит на меня, как на какашку, и говорит:

– Доставай кошелек.

Отвечаю ему честно, как есть:

– Нет у меня их кошелька. Мы вообще с ребятами в карты сидели играли, понимаете? – Показываю ему на колоду. Он ставит папку на пол. Записывать ничего не собирается.

– Возвращай давай, сказочник, а то в обезьянник сейчас поедешь. Моя смена уже заканчивается, понимаешь? – говорит милиционер.

– Да и забирайте! Я бы и рад вернуть, но возвращать нечего, – предпринимаю я последнюю попытку объясниться.

– Реально, мы видели, как его отмутузили. А он всего лишь дверь им открыл, соседи по этажу, – впрягаются ребята, почувствовав, что иначе мне не жить. Я не верю, что все обойдется. Воображаю, что маме придется выкупать меня за большие деньги, которых ей никогда не заработать в одиночку.

– Тут посидите, и мы решим, – отвечает нам молодой человек и выходит за дверь. Как и мы, оставляет ее приоткрытой.

От волнения у меня перехватывает дыхание, словно при первом поцелуе.

– Пацаны! Я будто смотрю приключенческий боевик с Томом Крузом, – говорит Стас, ошалевший от происходящего.

– Закрой рот, идиот, – ругаюсь я. Боксер давит смешок, и мы слушаем, как участковый подзывает к себе быдломужиков. Игорек стоит в полосатых штанинах, причем одна рука в кармане. Обращается:

– Ну что, командир? Нашли лопатник?

– Значит так, мужики. Кошелька у него нет. Если вы сейчас не отзовете жалобу, то я закрою его в обезьяннике…

– О, ну хоть так, братиш, – радуются два придурка.

– …на один день. И потом выпущу за неимением доказательств. Парень дал показания и готов подать встречное заявление, только уже об избиении. Свидетели у него есть, так что загремите вы неслабо. Все ясно?

– Да, командир. – Кореша переглянулись и пришли к единому мнению:

– Может, ну его на фиг? Мы согласны, командир. Вопросов к мальчишке нет.

– Всего доброго, – холодно говорит мент и заходит к нам.

– Спасибо Вам, дядя, – хором заводим мы.

– Только не дядя, а Роман Иванович.

– Хотите котлетку? – предлагает Стас.

– Не, уже дома поем. А где твой папа? Мамы тоже что-то не вижу.

– Мама на заводе по ночам работает. А папы у нас нет, – стыдливо отвечаю я, скрывая, что отец ушел к другой. Я его почти не помню, и поэтому не скучаю.

– Понятно. Если будут вопросы, скажи, пускай зайдет, – кивает Роман Иванович и забирает назад свою папку.

– Хорошо, – соглашаюсь с ним я.

– А курить бросайте, ни к чему это, – говорит участковый перед уходом, заметив на столе хабарик.

Как только Роман Иванович свалил, мы пожали друг другу руки.

– Фух, пацаны, пронесло же! – выдыхает Стас.

– Ага, класс! – резюмирует Боксер.

– По REN-TV должны показывать эротику, – предлагаю я посмотреть.

Довольные, что все кончилось, садимся на диван. Только включили ящик, как в дверь… позвонили.

– Епту, ну кто это еще? – раздражается Федя.

– Может, они вернулись? Не ходи, – бережет меня Стас.

– А вдруг еще кто? – спрашиваю я и из любопытства делаю по-своему.

Точно! Опять соседи.

– Пошли в жопу, свиньи! – кричу я, зная, что теперь они сюда не сунутся, а я не открою.

– Слы, друг. Мы тут кошелек нашли, короче… – Игорек помахал лопатником перед глазком, чтобы я увидел, и убрал его в карман.

– На балконе валялся. Выронили, когда курили, – взялся оправдываться жирдяй. Но я их уже не слушал.

Я смеялся.

13 марта – 15 марта 2017 г., 23:23, Санкт – Петербург

Триптих

I. Проверка

Летний день исчезал, оставляя после себя теплый, нагретый солнцем воздух. Этим вечером дворы молчали: не скрипели от ветра одинокие калитки, не шумела ребятня, не было слышно собачьего лая. Одни ласточки кружились над землей в тревожном танце. Над домами опасно накренилось небо, как ведро с водой, которую нужно вылить. Сумерки обмакнули облака в черничное варенье, как вату. Живое намекало, что необычная тишина обманчива.

«О, Володька едет. Наверное, в магазин», – подумал Михаил, услышав знакомый звук мопеда. Так и есть. Отчим помахал пасынку, как ни в чем не бывало.

Володька показал средний палец и унесся дальше. «Ага, вот и стой в огороде сколько влезет, а я поеду тусить», – подумал он, оставив неудачника позади. Ночь обещала быть приятной.

– Эх, ребенок! – Технарь сплюнул себе под ноги. – Ну ничего, отучишься ты у меня в ПТУ, а потом живи как хочешь, – сказал он юноше, которого и след простыл. Помятая колесами поселковая дорога укрылась одеялом из песка и пыли.

– А ты что молчишь, дура? – Подвыпивший автомеханик охрип кричать, почти потеряв голос, но жена безразлично молчала.

– Все, ты меня довела! – Супруг бросил лопату, на которую опирался локтем. Инструмент плюхнулся на грядку. Прошел в дом, включил на кухне свет. Набрал воды с умывальника в кружку. Выпил залпом. Стало полегче. Взбешенный, Михаил не мог успокоиться. Пнул табуретку. Раскрыл немытое окно, достал пачку «Петра» и решил закурить. Докурив, понял, что не договорил с женой… Положив пачку на подоконник, вышел обратно в огород.

– Ах, Надя, Надя… Рыба моя, чего же ты молчишь? – спросил он вкрадчиво.

В ответ – тишина.

– Хорошо хоть плакать перестала, – сказал он примирительно. Когда и это не помогло, он подумал со злобой: «Ну ничего, ничего. Ты у меня петь будешь, как соловушка!» Пронеслась мысль, что терять уже нечего и можно выкладывать начистоту:

– Ну ты точно дура! Ладно… хоть плакать перестала. Ты хоть помнишь, какая у нас любовь была? Ты еще называла ее образцово-показательной. Помнишь? Дрянь ты! Эх, блин… Мне сорок пять, тебе тридцать восемь. Чего же ты хочешь? И слышишь… эй, ты хоть смотри на меня! И,.. ты знаешь, за пять лет, слышишь? – Человек захлебывался словами от эмоций, путаясь в том, что хотел сказать.

– За пять лет, что мы живем с тобой, я тебе ни разу не изменил. Да я и не пьянствовал. Ты, я вижу, к этому пообвыкла, да? Коза, ты язык прикусила?! – В голове все мерцало и сияло искрами. Вспомнив о роли примерного семьянина, он, выдержав паузу, продолжил крайне вежливо:

– Солнышко, извини. – Он притворно ухмыльнулся. Взглянул на нее. Она, смотрела на него как-то отстраненно. Мишу это малость испугало, но на испуг живо отреагировал внутренний голос:

«Ничего, разве поймешь, что у этих женщин на уме».

Технарь укорял себя за свой испуг.

«Успокойся, идиот! Лучше донеси до нее свою телегу, пока не вытрезвел. Наступит похмелье, и ты, падла, будешь нуждаться в ее заботе и доброте. Ну, а пока ты пьяненький, на ногах стоишь, и сострадания ты не вызываешь. Раз уже перегнул палку – иди до конца. Ты ей объясни, что изменять – нездорово, неправильно, а потом извинись, что сорвался и выпил сегодня больше обычного, – и все будет хорошо. Уже не мальчик, чтобы переживать».

Точно, так он и поступит.

– Наденька, я уже совсем не ругаюсь с тобой. Смотри… Видишь ли, в чем дело? Ну неправильно, не-пра-виль-но изменять. Я ведь люблю тебя. Даже если ты меня разлюбила, то хоть ушла бы к нему или мне сказала бы, объяснила бы… – Краем уха Михаил услышал шум мопеда. Звук мотора вернул технаря в реальный мир. Наконец он все понял.

– Нет, все это просто дешевый бред. Невозможно. Я не помню, я не мог, – шептал он себе. Технаря колотила дрожь, но он не мог унять расколбас.

Снова взглянул на жену. Затем посмотрел на лопату. Черенок в крови. «Это… то есть как, я убил тебя?» – подумал ревнивец и завыл на весь двор волком. Краешком сознания понял, что кричать нельзя: если услышат соседи, то всё не так поймут.

Михаил мигом понесся в дом. Захлопнул за собой дверь. «Так! Куда? Что делать?» – думал, пытался думать он.

Сначала в их комнату, почему – не понимал. Рывком включил свет. Закрыл за собой дверь. Когда рыдал, заметил, что руки тряслись уродливо, как голые ветви осенних деревьев. Да и сам он чувствовал, что погиб. Осознав себя убийцей, ревнивец пошел на кухню. Из открытого окна прекрасно просматривалась дорога.

Неожиданно он понял, что теперь спешить некуда. Что бы с ним ни происходило дальше, эта дорога, деревья, поселок с его убогими жителями – все останется на своих местах. Закурив сигарету, Михаил успокоился. Было слышно, как стрекочут кузнечики.

– Я убил собственную жену. И что? – с тоской шептал он сам себе. Обиднее всего было то, что никто не заметил.

Из шкафчика возле умывальника достал бутылку водки. Откупорив, стал пить прямо из горла. Налакавшись, поставил на пол опрокинутую табуретку. Перед глазами все стоял кровавый черенок и отстраненный взгляд жены – живые люди с такой немой тоской на тебя не посмотрят. Постоянно об этом думал, хоть и не хотел.

Остаток водки выбросил в окно. Бутылка саданулась об забор, нарушив тишину. Михаил подумал, что горе отрезвляет, избавляя от иллюзий. Прихлопнув запоздалую мысль о пользе здорового образа жизни, будто комара, он навел порядок во всем доме и даже вымыл посуду. Казалось, так он прощается со своим прошлым.

Закончив уборку, он вернулся в огород, ставший местом преступления. Там, несмотря на полумрак, увидел Надежду – красивую и дорогую, только мертвую. Обратил внимание, что тело жены упало у куста шиповника, словно оставленная кем-то безделушка. Ветви колючего куста пугали своими очертаниями, словно щупальцами. Технарь понимал, что оставлять ее тут нельзя, но не знал, как поступить: отнести в дом не решался, а закопать на участке считал безумием.

Где-то невдалеке грянул гром, будто бы в помощь. Ночь осветилась вспышкой, после которой автомеханик сделал свой выбор:

– Не хочу, чтобы ты лежала в комьях земли, растрепанная и забытая, – сказал он, склонившись над телом. – Конечно, раньше надо было о тебе заботиться, но… не все сразу… – Бережно взяв на руки Надю, Михаил отнес ее в дом. Там отмыл супругу от грязи и крови и переодел в свежую одежду. Расчесал волосы на голове, чтобы не видеть трещины в черепе, – наверное, проломил. Уложив на диван, он накрыл несчастную чистой простыней.

Гроза прекратилась под утро. Выкурив последнюю сигарету, он пошел в милицию, где чистосердечно признался. Там, конечно, удивились, но проверили. Посадили…

Любимая снилась часто: сначала говорила, что за все его простила. Он не считал, что заслуживает прощения. Тогда Надежда стала звать мужа за собой. Прежде он не верил в загробную жизнь, но сны продолжались, и он засомневался: а вдруг? Был только один способ узнать наверняка, и он проверил.

Повесился в камере за несколько дней до выхода на свободу.

26.06.08, в Суходолье

II. Выбор

Люди не хотят жить вечно.

Люди просто не хотят умирать.

Станислав Лем

1

Володька думал о том, что нужно будет навестить в тюрьме отчима, сказать старику спасибо за подаренный мопед. «Хотя ну его на хрен! – размышлял парень. – Сам на меня забил, вот и пускай не обижается». Уже тогда, окончив школу, парень подвозил городских девчонок со станции. Местные на него не велись, а приезжие хотели развлечься, приезжали отдохнуть от душного Петербурга. Окончив ПТУ, он заработал на «Жигули», и девчонки стали вешаться на него сами. Но и без того он считал большинство девушек шлюхами, и его новая знакомая не стала исключением из правила.

– Трахни меня, не останавливайся… – простонала Катя, стоя перед ним на четвереньках. И Володя, этот сельский чурбан, в очередной раз за ночь вогнал в нее свой «болт». Шутка ли – такая красивая курица подвернулась! Как говорится, дают – бери, бьют – беги. И он, настоящий мужик, выпустившийся из «путяги», не собирался упускать шанс лишний раз перепихнуться.

Раньше Екатерина никогда бы не позволила себе подобного. В свои двадцать лет она считала, что следует придерживаться правил даже в самых сложных ситуациях. Она с детства испытывала интерес к жизни, ее любознательность позволила поступить на факультет журналистики. Вот только этим утром она осознала, что одно дело – думать о том, как ты поступишь в определенной ситуации, и другое – действовать так, когда она произойдет.

Сегодня девушка узнала, что больна раком и все серьезнее, чем ей бы хотелось. Так начался ее полет в пропасть, и она, видя перед собой бездну, без особых усилий и эстетических притязаний решила уцепиться за то животное, что существует в каждом из нас.

Катя думала, что секс без обязательств отвлечет, но нет – самое страшное было в том, что ее падение на дно, этот слепой полет в бездну продолжался.

«Черт, как же я обо всем скажу Денису? Боже, зачем я это натворила?!» – подумала она с таким выражением лица, будто бы съела лимон. Ей хотелось плакать, и трудно было даже пошевелиться. Она хотела, чтобы жизнь сложилась иначе, но нет – и это тоже невозможно. Как невозможно отмотать время вспять, превратиться из девушки обратно в сперматозоид папаши, а потом, как по взмаху волшебной палочки, сделать так, чтобы мать никогда не встретилась с ее отцом. Тогда бы ей не пришлось испытывать все то, что она переживала сейчас. «Господи, какого хрена мне все это нужно?» – душа Кати зашлась в немом крике. – «Зачем?!»

В голове вертелись картинки того, чего хотелось: вот у них с Денисом появились дети; всей семьей они побывали за границей; учеба в институте закончилась, карьера развивается успешно. Дальше, вполне возможно, покупка квартиры в Петербурге и спокойная счастливая жизнь, посвященная собственной семье. Только ничего этого не будет.

Голос парня, от которого пахло потом и перегаром от дешевой наливки, причинял боль, напоминая об этом. Нет, конечно, она не раскрыла этому Иванушке-дурачку своей души – просто слышала, как он треплет ей о любви. Даже если бы она кричала изо всех сил, урод, лежащий с ней рядом, все равно бы ничего не понял. Это даже обиднее, чем рак, от которого никуда не деться.

Володька гладил ее по спине, повторяя, какая Катя красивая, и все такое, а она думала о правде, которую сегодня узнала. В памяти всплыла сцена, разыгравшаяся между ней и врачом в онкологическом диспансере, куда она съездила утром, прогуляв институт.

Катя вспоминала, как еще пару месяцев назад почувствовала, что со здоровьем что-то не так. Начала читать о всяких болячках и, как полагается, находила у себя каждую из них: туберкулез, ВИЧ, гепатиты…

Однажды утром заметила воспаление лимфоузлов. Раньше времени пугать родителей, с которыми не сложилось доверительных отношений, не стала. Молодому человеку сказала коротко: «Схожу в Питере к врачу, может, накручиваю сама себя».

Сделала анализы, прошла обследования. И вот услышала хорошие новости:

– Подумайте. Вам ведь всего двадцать лет. Если пройдете химиотерапию, то хуже не будет.

– А лучше?! Лучше тоже не будет? – спрашивала Катя врача, отложив медицинские бумаги в сторону.

– Зависит от многого. Обычно шансы пятьдесят на пятьдесят, но пока опухоль не дала метастазы… велика вероятность вернуться к нормальной жизни. К долгой нормальной жизни, – подчеркнул онколог, ясно понимая: от врачей зависит не так много, как все привыкли с них спрашивать – так же немало зависит от пациента. – В том числе от вашего желания жить.

Медсестра, все это время наводившая порядок в документах за соседним, придвинутым вплотную столом, взяла чью-то медкарту и, с шепотом перебив беседу, сообщила:

– Игорь Вадимович, я отскочу в регистратуру.

Мужчина ответил кивком головы, и Катя заметила, что он недовольно нахмурился: «Зачем отвлекать? Не видишь, разговор идет». Возникла пауза, и специалист поспешил ее заполнить:

– Ушла, и слава богу, – махнул рукой, но тут же продолжил начатое: – Конечно, встречаются случаи самоисцеления, но они редки, и мне лично на чудеса рассчитывать не приходится. Поэтому…

…В дверь кабинета постучал настырный, ждущий волшебной таблетки пациент, и, отсрочив встречу («я вас не вызывал, посидите»), Игорь Вадимович посмотрел на Катю: обеспокоенную, неуверенную и уставшую.

Девушка с волосами песочного цвета, с большими синими глазами, в коричневом свитере и серых джинсах смотрела на него, не зная, как ей быть и что делать дальше: уйти или остаться.

Он наблюдал подобные дилеммы не впервые. Вот и сейчас пожилой онколог ощущал своим зрением, как похолодели ладони ее рук, не мог не видеть, как побледнело ее красивое лицо. Того и гляди: не выдержит, выскочит в коридор и, не помня себя, сиганет наружу – одним прыжком на дно большого города, которому нет дела до ее проблем. Бултых! И нет больше Кати.

Требовалось показать ей – казалось бы, совсем еще ребенку, для которого происходящее хуже, чем кирпич на голову, – что мир не жесток, донести строгую правду фактов, одновременно вселяя надежду на благоприятный исход в случае борьбы за свою жизнь, здоровье и будущее.

Но как? Он всегда считал, что комплаенс – не высокопарное слово из монографий профессиональной литературы, означающее добровольное и ясное следование больного лечению, основой для которого является доверительный контакт в связке «врач-пациент», – а возможность дать человеку шанс не запутаться в клубке связанных с заболеванием проблем, превратить его в нить Ариадны, чтобы выбраться из лабиринта смерти.

Ответ один: оставаться профессиональным. Быть искренним.

Кашлянув в кулак, врач продолжил:

– В общем, так, Катя. Предлагаю не терять времени и начать лечение. Молодые люди вашего возраста, по моему опыту, боятся раскрывать свой диагноз, обсуждать его с родителями… Если у вас именно такая история, я не буду упрашивать рассказать им, как и что. – Здесь он должен был добавить о конфиденциальности, но что-то язык не поворачивался. Сердце заговорило куда проще: – Ты приехала, значит, ты – борец! Вот, возьми мой номер телефона. Созреешь – звони. Договоримся о встрече, а там прикинем. Можешь прийти не одна, а с тем, кому веришь. Не затягивай.

– Спасибо вам, – ответила она доктору, взяла его визитку и расплакалась.

Время отбивало ритм пульсом. Пространство момента сузилось, как зрачок, реагирующий на свет, и врач, желая утешить милую пациентку, беззащитно потянувшуюся ко взрослому за утешением и поддержкой, обнял девушку:

– Ну все, все… Тише, миленькая… Не плачь. Жизнь так устроена, что ерунда может случиться со всеми нами. Но ты правда можешь выбраться. А теперь возвращайся домой. Договорились?

Девушка благодарно кивнула. Затем она вышла из его кабинета, утирая слезы. После ее ухода доктор продолжил прием, попутно вспоминая о том, как полжизни назад лишился двоих близких людей сразу: жены и дочки. Онкология к этому не имела никакого отношения – то было простое ДТП.

Катя, которую он, обычно хладнокровный и немного циничный, постарался по-отечески утешить, оказалась очень похожа на его погибшую дочку. Неудивительно, что она ему запомнилась.

Остаток дня девушка шаталась по городу без дела: занималась тратой денег на спиртное и поиском приключений на свою симпатичную задницу. Разрядился мобильник, и она посчитала, что так даже лучше – не хотелось, чтобы Денис знал, во сколько она вернется. Напившись, доехала до Девяткино, где взяла билет на последнюю электричку до своей деревеньки.

В вагоне сидела будто в коматозе. Пожилые смотрели на нее неодобрительно, но ей было плевать. Боялась встретить на станции своего парня, она ввязалась в авантюру с ПТУшником, который был счастлив подвезти девушку от станции до дома. До своего дома.

Так что поначалу Катя была не против такой концовки не самого лучшего дня в ее жизни. Теперь же ее охватил стыд за то, что она изменила Денису с каким-то отщепенцем.

– Ты прости, но я пойду, – сказала она своему новому знакомому, отстраняясь от поцелуев и надев свои трусики.

Тупой болван опешил:

– Куда? Ты же… пьяная. Давай провожу?

– Нет, спасибо. Я и так уже опозорилась. В смысле… мне стыдно, что я так нажралась. Но все было классно. Спасибо, что подбросил, – соврала она ему, чтобы он позволил ей спокойно уйти.

День выдался «веселым», а ночка и того хлеще. Но главное веселье было впереди – нужно было добраться до своего мальчика (при том, что мобильник разряжен) и обо всем рассказать любимому.

2

Пьяной походкой под апельсиновым светом фонарей она, спотыкаясь, топала по мокрому от тающего снега асфальту к его дому. Асфальт казался ей чужим, живым и недружелюбным: рябил и двоился в глазах, похожий на желе.