Полная версия
Город Антонеску. Книга 2
Изя тотчас же спрыгнул с антресолей, и они вместе с Тасей с ужасом выслушали сбивчивый рассказ Эмильки.
Около часу назад Эмилька по просьбе Таси сбегала в конец Софиевской, в дом, где жила Нора с Эриком и бабушкой Идой…
Их она уже не застала.
Но вот что рассказали ей торчащие во дворе соседки, которые «видели все сво-и-ми глазами».
Утром явились в их дом жандармы и вместе с дворничихой Павловой стали по списку обходить еврейские квартиры и выгонять из них евреев.
Нору с Эриком тоже выгнали.
Эрик плакал.
Нора прижимала его к себе и кричала: «Мы русские! Мы русски-е-е!»
Жандарм стал ей что-то говорить по-румынски, но она не слушала, а совала ему в лицо свой «русский паспорт».
«Воны не руськи, – сказала дворничиха Павлова. – Воны жыды хрэщени…»
Жандарм, наверное, понял слово «жиды» и отреагировал соответственно: он вырвал из рук Норы паспорт и, не заглядывая в него, разорвал.
Нора попыталась собрать разлетевшиеся на ветру клочки, поползла на коленях по снегу, но жандармы прикладами вытолкнули ее вместе с Эриком за ворота.
Эмилька спросила соседок про Иду.
«Нет, нет, – сказала одна. – Старуху мы не приметили. Может, ее еще раньше прибили. А может, она и сама со страху окочурилась…»
«Заткни свою пасть, дура, – оборвала ее другая. И прибавила: – Мы, правда, старуху не видели. А вот Нору угнали. Она хорошая, Нора. Ласковая. Никогда не пройдет мимо. Всегда ребятенку нашему конфетку какую подарит. Вот и кота дворового нашего, падлюку Мурзика, кормила…»
Эмилька замолчала. Ей, видимо, нечего было больше сказать, и она, вытирая слезы, ушла в свою комнату спать.
В кухне воцарилась тишина.
Изя и Тася остались вдвоем.
Нет, они не плакали, как Эмилька.
Просто сидели всю ночь, не зажигая коптилки, на кухонных табуретках.
А когда наступил рассвет, Изя взял руку Таси в свои и сказал: «Дальше так продолжаться не может. Ты должна попытаться уехать из города. Нужно спасать ребенка…»
Он говорил это ей не впервые. Но она ничего не желала слушать. Вот и сейчас, несмотря на то, что случилось с Норой, она категорически отказывалась уехать и оставить его одного.
В отчаянии Изя повысил голос. Тася ответила ему тем же. И через несколько минут они оба, как видно, забыв, где находятся, уже кричали друг на друга так, что разбудили и Ролли, и Эмильку.
Заспанная Эмилька, в длинной ночной рубахе, ввалилась на кухню и вернула их к страшной действительности: они не имеют права ссориться здесь и кричать – шум этот может привлечь внимание патруля, и их разногласия разрешатся сами собой…
Тася, видимо, в конце концов примирилась с необходимостью «спасать ребенка» и, проплакав весь следующий день, 13 января, с утра пораньше, потащилась вместе с дочерью на Привоз, надеясь уехать куда-нибудь из Одессы на одной из крестьянских подвод, доставлявших в город картошку.
И здесь, в сутолоке Привоза, среди нагромождения людей и лошадей, на краткий миг пересеклись пути двух авторов этой книги – Янкале и Ролли.
Отсюда каждый из них пошел своим, совсем не детским, путем.
Рассказ этот давно уже был написан, когда мы как-то, в конце 90-х, в архиве Яд-Ва-Шем просматривали акты на уничтоженных, составленные ЧГК.
Шли часы…
Работники архива, как видно, сочувствуя нам, предлагали помощь.
«Мы хотим вам помочь, – говорили. – Скажите нам, что вы ищите?».
«Ничего, – отвечали мы. – Мы ничего не ищем».
И это была правда. А может быть, и неправда.
Наверное, в этих актах мы искали… себя.
Хотя нас в них никак не могло быть: ведь наши родители сумели избежать угона в гетто. Иначе теперь нас, наверное, не было бы в живых…
Шли часы…
Болели глаза…
Мы с трудом уже разбирали каракули рукописных актов, но все никак не могли расстаться с этими живыми листками, трепетавшими в наших руках.
Перелистывали их, перекладывали, узнавали милые сердцу улицы.
Узнавали фамилии, имена.
Вот эта, угнанная в гетто старушка, была давней подругой бабушки Слувы.
А эта молодая пара часто бывала в гостях у Таси. Я помню: у них была еще дочка – девочка моих лет по имени Фиала. Уходя в гетто, они оставили ее у соседей. Тася еще тогда возмущалась, говорила: «Нельзя, нельзя расставаться…».
Шли часы…
И вдруг…
Вспышка молнии. Звон в ушах. Сердце выскакивает из груди…
Софиевская, да, Софиевская… дом № 21…
Шер Нора Иосифовна, 40 лет…
Яков потом рассказывал, что я побледнела, и ему пришлось принести мне воды.
Мы нашли то, чего НЕ искали, НЕ смели искать.
Акт об угоне в гетто жильцов дома № 21 по улице Софиевской, и среди них Нора и Эрик. Только кому-то стыдно, наверное, стало, что 3-летнего ребенка угнали в гетто, и этот кто-то исправил возраст Эрика на 18 лет.
Рядом с именем Норы в акте значатся имена еще троих жителей этого дома: Вайншток, Наум и Фаня, и Рабинович Мария.
А вот имени бабушки Иды нет.
Скорее всего Ида, не желая подвергать опасности Нору, у которой был, как сказано, «русский паспорт», решила еще до прихода жандармов уйти. И ушла, неизвестно куда. О смерти ее даже акта не существует.
Зато акт об угоне Норы и Эрика существует.
Он составлен на основании свидетельских показаний дворничихи Павловой.
Вот и подпись ее, обратите внимание, внизу листа.
Акт составлен на основании свидетельских показаний той самой Павловой, что посодействовала внесению Норы и Эрика в «список оставшихся в живых», составленный представителями еврейского комитета.
Той самой Павловой, которая кричала в то утро во дворе: «Воны жыды хрэщени!»
Мы думали, что этот акт последнее, что мы можем узнать о судьбе Норы.
Но, оказалось, что это не так…
От Янкале: Поддельный паспорт
Одесса, 12 января 1942 г., понедельник Квартира торговки варениками 90 дней и ночей под страхом смертиВ тот день, как видно, мама так и не встретилась с Цилей.
Она пришла совершенно измученная и, ничего не сказав нам, легла на диван и повернулась лицом к стене.
А вечером у нас начались неприятности с торговкой.
Вернувшись с Привоза, торговка сразу же налетела на маму: «Ну, и де же ваш пачпорт, а?»
Мама пыталась ее успокоить, обещала, что завтра обязательно, обязательно, заберет паспорт из полиции.
Но торговка ей, как видно, не верит. Подозревает, что мы евреи.
Нам нужно, наверное, убираться отсюда, пока она не заявила на нас в полицию.
Правда, идти нам опять некуда.
В отчаянии мама решила обратиться за помощью к своей старой знакомой Ольге Гааз. Когда-то она обучала маму печатанью на машинке.
Ольга любила маму. Встречала ее очень приветливо, целовала ее и звала Фаничкой.
Надеясь на помощь Ольги, мама выбралась из нашего временного убежища, смешалась с толпой идущих в гетто евреев и направилась на Греческую, где на старом двухэтажном доме, рядом с воротами была вывеска:
«Переписка и Обучение на пишущей машинке. Ольга Гааз»
Мама вошла во двор, поднялась на второй этаж по чугунной лестнице и постучала в знакомую дверь. Дверь отворила взрослая дочь хозяйки и с явной неохотой впустила маму в квартиру. Пройдя через переднюю и небольшую гостиную, где обычно заказчики ждали выполнения работ, она вошла в рабочую комнату Ольги.
Ольга Гааз, уже немолодая грузная женщина, с крупными чертами лица и седеющими волосами, собранными в кублик на большой голове, увидев маму, изменилась в лице и встала, но не бросилась, как обычно, навстречу с объятиями и поцелуями.
О подробностях разговора с Ольгой мама никогда не рассказывала. Но после войны она как-то упомянула, что, выходя из рабочей комнаты Ольги, она якобы увидела на диване приоткрытую женскую сумочку, из которой виднелся уголок паспорта. Почти бессознательно она схватила этот паспорт и, зажав в руке, кинулась к выходу. То есть, фактически, украла паспорт.
Этот паспорт она, по ее словам, рассмотрела уже в доме торговки варениками и выяснила, что он был выдан на имя Луковой Елизаветы Федосеевны, русской, прописанной в Кишиневе по улице Красноказарменной, 27.
Невероятно, но эта Лукова оказалась примерно того же возраста, что и мама.
Боясь, что женщина может заявить в полицию о пропаже паспорта, мама решила изменить фамилию, приписав в конце ее букву «н».
Теперь фамилия стала Лукован.
А мама стала Елизаветой Федосеевной Лукован.
Но у меня и у бабушки все еще никаких документов не было, и мама вписала нас в «свой» паспорт, как иждивенцев.
Сложнее было с фотографией. В паспорте была фотография Луковой с красной печатью на уголке. Мама смочила свою фотографию, приложила к ней фотографию Луковой и… красная краска печати Луковой перешла на ее фотографию. Только на маминой фотографии оказалась не сама печать, а только ее зеркальное отображение и при внимательном рассмотрении можно было догадаться, что это подделка.
С этим поддельным паспортом мы будем жить около двух лет до самого конца оккупации. Каждый раз, предъявляя его, мама будет рисковать своей и нашими жизнями.
И с каждым разом в каштановых волосах моей мамы будет появляться еще одна седая прядь.
От Янкале: Кляйн-Либенталь
Одесса, 13 января 1942 г., вторник Квартира торговки варениками 91 день и ночь под страхом смертиРано утром, взяв две большие сумки, торговка варениками отправилась на Привоз. Вид ее был озабоченный – она явно что-то замышляла. И мы решили уходить.
Оставив на столе плату за квартиру и захлопнув дверь, мы ушли и снова остались без крыши над головой в этом страшном заснеженном городе, на улицах которого румынские патрули загоняли евреев в гетто.
Но на этот раз у нас был паспорт, правда поддельный, но паспорт.
И все же, для того, чтобы избежать опасности и не попасть в гетто, мама решает уехать. Скрыться в немецком селе Кляйн-Либенталь под Одессой.
Мы снова пошли на Привоз, но на этот раз к месту, где стояли подводы колонистов, привозивших в Одессу продукты.
К одной из них подошла мама.
«Вы из Кляйн-Либенталь? – спросила. – Я ищу работу. В вашем селе есть работа? Ясогласна на любую».
«У нас богатое село, – ответил хозяин подводы. – Есть большой рестоурант. Там всегда есть работа. Официанткой или на кухне. Если хотите, я могу отвезти вас к нам, в Кляйн-Либенталь».
«Хорошо, но я не одна. Со мной моя мать и ребенок».
«Ну что ж, семья не помеха. Поехали. Может, вам повезет».
Втроем мы усаживаемся на подводу и еще засветло приезжаем в Кляйн-Либенталь.
«Вы можете переночевать в нашем общинном доме – там есть комната для приезжих, – говорит хозяин подводы. – Завтра пойдете в примарию и покажете ваши документы».
Устроившись в приезжей, мы почувствовали себя в безопасности.
Одесса с ее ужасами была позади…
Спать легли без ужина, но нам к этому не привыкать.
Трудней всех заснуть было маме. Завтра утром она должна будет встретиться с примарем и предъявить ему наш поддельный паспорт…
От Ролли: «Янкале, не крутись!»
Одесса, 13 января 1942 г., вторник Развалка на Софиевской 91 день и ночь под страхом смертиВсю ночь папа сердился на Тасю и гнал ее куда-то.
Они так орали друг на друга внизу в кухне, что мне даже на антресолях было слышно.
«Уходи! – кричал папа. – Уходи из города, без разговоров. При чем тут я? Что со мной может случиться? Хватит, Тася, достаточно! Случится, не случится! Неважно! Нужно спасать ребенка!»
Тася вроде вначале как бы не соглашалась. А потом вроде как бы уже согласилась. Я не очень расслышала.
А утром вдруг выяснилось, что «уходить и спасать ребенка» Тася будет вместе со мной. То есть я тоже вроде как бы должна уходить.
Но я, конечно, уходить никуда не собиралась и решила им хорошенечко поплакать. Пусть знают!
Но папа, папа… он, он… он даже утешать меня не стал.
Просто надел на меня мое красненькое пальтишко и стал обвязывать большим Эмилькиным платком. Так крепко, что я даже плакать перестала.
Впрочем, плакать я и так уже не хотела.
Зачем плакать, когда не утешают?
А папа кончил завязывать платок и говорит: «Ну вот! Давай! И слушаться твою маму Тасю! Слышишь?»
Слушаться Тасю… С чего это вдруг?
Тася, как видно, обрадовалась, что я буду ее слушаться. Она сразу же схватила меня за руку и потащила к двери. Мы вышли из Эмилькиной квартиры на лестницу и стали осторожненько спускаться по этой поломанной лестнице вниз. Сначала в развалку, а потом уже на улицу.
Оказалось, что «уходить и спасать ребенка» нужно было на подводе.
И мы пошли на Привоз, где стоят эти самые подводы, привязанные к рыжим лошадкам, которые все время что-то жуют. Как моя любимая Приблудная, которая осталась на даче Хиони, где мы жили летом и, как обещал мне папа, к которой мы обязательно потом поедем на пикапе.
Мы пошли на Привоз, и тут…
Ой! Что это?
На одной из этих привязанных к рыжим лошадкам подвод сидел один мой знакомый мальчик.
Ну, на самом деле, не очень знакомый.
А просто мальчик, который часто проходил мимо нашего дома на Петра Великого со своей бабушкой.
Было это давно, когда еще не было войны.
Тогда этот мальчик был очень красивый, в бархатном костюмчике с белым бантом и с черненьким чемоданчиком.
Чемоданчик, конечно, мне особенно понравился.
Но папа сказал, что это и не чемоданчик вовсе.
Папа сказал, что это просто маленькая скрипочка.
Папа сказал, что этот мальчик, наверное, учится в школе дедушки Столярского играть на скрипочке.
«А-а-а… – подумала я, – учится играть на скрипочке… Но тогда почему он не слушает свою бабушку? Почему она все время кричит ему: “Янкале, не беги! Янкале, осторожно!”».
Мальчика звали Янкале. Я тогда его хорошо запомнила.
И теперь сразу узнала.
Хотя он теперь был без костюмчика и без банта.
И даже без черного чемоданчика.
И сидел на краю подводы, свесив вниз ножки, и рядом с ним сидела его старенькая бабушка.
Я думаю, он тоже меня узнал.
Мне даже показалось, что он немножко придвинулся к бабушке, чтобы дать мне место на подводе.
Я уже совсем собралась спросить его, почему он сегодня без банта и без чемоданчика, как вдруг Тася больно дернула меня за руку и оттащила от подводы.
Это она всегда так делает – на самом интересном месте!
Оказывается, что она уже передумала «уходить и спасать ребенка» и нам нужно быстро-быстро бежать обратно на Софиевскую к папе.
И мы побежали. И я так ничего не успела узнать про чемоданчик.
А подвода, наверное, уехала.
И вместе с ней Янкале со своей бабушкой.
И бабушка, наверное, снова сердится на него и говорит ему: «Янкале, осторожно! Янкале, не крутись!»
От Янкале: «Ваш паспорт поддельный!»
Кляйн-Либенталь, 14 января 1942 г., среда Немецкий общинный дом 92 дня и ночи под страхом смертиУтром, оставив меня с бабушкой в общинном доме, мама пошла в примарию.
Вернулась она довольно быстро. На ней не было лица.
Мама сказала, что здесь, в Кляйн-Либенталь, никакой работы нет и мы должны срочно уезжать.
Как я узнал впоследствии, нам грозила большая опасность.
Взяв в руки паспорт и внимательно рассмотрев его, примарь сказал: «Ваш паспорт поддельный. Если хотите остаться в живых, немедленно уезжайте. Я ничего не видел и ничего не знаю».
Удивительно, но немец нас спас!
И мы снова бежим.
Из Кляйн-Либенталь, обратно… в Одессу.
В Одессу, из которой мы бежали только вчера.
В Одессу, где нам негде переночевать, негде спрятаться.
Мы едем обратно в Одессу.
И снова на какой-то подводе.
Мороз как будто стал еще злее. Слезятся глаза.
Я дышу через поднятый воротник. На воротнике появляются сосульки. Счищаю их рукавичкой.
У лошади, из раскрытых ноздрей, вырывается пар, как из трубы паровоза.
Едем долго. Хочется спать.
Въезжаем в город. Хозяин подводы поворачивает к Привозу. Здесь, неподалеку, на Чижикова, есть постоялый двор, в котором он собирается остановиться.
Мама решает тоже устроиться в этом постоялом дворе.
Хозяин поселил нас в маленькой комнатке на втором этаже и сказал: «Вам нужно зарегистрировать паспорт в полиции. Есть приказ об обязательной регистрации всех приезжих».
Зарегистрировать паспорт в полиции?
Это значит снова предъявлять поддельный паспорт!
Снова рисковать, как это было в Кляйн-Либенталь?..
От Фанички: «Землячка»
Одесса, 17 января 1942 г., суббота Префектура полиции 95 дней и ночей под страхом смертиПрошло два дня, прежде чем я решилась пойти на Торговую, в ближайшее отделение полиции, чтобы, как требовал хозяин постоялого двора, зарегистрировать паспорт.
Там была очередь. Люди сидели в коридоре на деревянных стульях. Спросив, как водится, кто крайний, я тоже села на освободившийся стул. Рядом разговорчивая соседка. Она тараторит и тараторит – рассказывает о себе, о муже, о родственниках. Но мне не до нее и, тем более, не до ее мужа и родственников.
«Давно я не видела сестренку, – слышу вполуха. – Живет она недалеко, но я никак не выберусь к ней. Вы бывали в Тирасполе?».
«Нет, не бывала», – отвечаю.
И тут меня вдруг осенило: это спасение!
Я поворачиваюсь к ней и говорю совсем не то, что хотела: «Нет, не бывала. Но я как раз собираюсь в те края. Мой муж попал в плен, я еду его искать».
«Ой, как хорошо! – волнуется соседка. – Если будете там, так, может, зайдете к моей сестре? Передадите привет от Люси. Люся это я, а сестру зовут Нина. Знаете, как она обрадуется? Нина с семьей живет на Колкотовой Балке, недалеко от Тирасполя, километров пять будет. Спросите Шесточенков – Нину или Мишу. Их все кругом знают».
Так, совершенно случайно, я узнала адрес семьи Шесточенко.
Подошла моя очередь. Я вошла в кабинет.
Девушка-регистратор взяла в руки паспорт и…
«Мне знакома ваша фамилия, – говорит. – Мне даже кажется, что я вас где-то встречала. Вы жили в Кишиневе на…»
«…на Красноказарменной», – поторопилась я подсказать.
«Так вы же Елизавета Федосеевна, моя землячка и соседка! Я жила на этой же улице рядом с кинотеатром!»
Я обомлела, сейчас регистраторша спросит название кинотеатра, а я его, конечно, не знаю.
А может никакого кинотеатра там не было?
И это просто проверка?
Но девушка, кажется правда, обрадована встрече и продолжает разговор, приобретающий опасный характер.
Я постаралась пресечь его и обратилась к «землячке»: «Моя дорогая, я очень спешу – меня ждет дома больная матушка и ребенок. Их нужно покормить».
«Елизавета Федосеевна! Ну что ж вы раньше-то не сказали? Все в порядке, только заплатите пять марок за регистрацию, и вы свободны. Всего вам хорошего!»
И с шумом дохнув на печать, «землячка» шлепнула ею по поддельному паспорту.
Выйдя из полиции, я вынуждена была прислониться к стене, чтобы не упасть.
Но времени на «успокоение» не было. Нужно было как можно быстрее вернуться на постоялый двор и предъявить паспорт хозяину.
Все остальное потом.
Потом можно будет думать о том, что делать дальше.
От Янкале: «Она жидовка!»
Одесса. 17 января, суббота Постоялый двор на Привозе 95 дней и ночей под страхом смертиУходя утром в полицию, мама строго-настрого приказала нам сидеть тихо и никому не открывать дверь. Ни при каких обстоятельствах.
Мы с бабушкой старались не шуметь, и каждый из нас, в меру своего воображения, рисовал себе всевозможные несчастья, которые могли произойти с мамой.
Время приближалось к полудню.
Ожидание было нестерпимо.
Но вот на лестнице послышался шум – голоса, топот ног. Раздался условный стук в дверь. Это была мама.
Но что это? Она была не одна. За ней стоял полицейский и еще один незнакомый мужчина в штатском.
Наша маленькая комнатка не могла вместить всех пришедших.
Полицейский вошел вслед за мамой. А мужчина остался стоять в дверях. Выглядел он рассерженным. Он размахивал руками, тыкал огромным пальцем в маму и кричал визгливым голосом по-русски: «Она жидовка! Жидовка! Я ее знаю! Она работала в больнице!»
Румын кивнул головой и со словами: «бинэ-бинэ» – «хорошо-хорошо» вытолкнул мужчину в коридор и закрыл за ним дверь. В это время мама, делая вид, что достает паспорт, порылась в сумочке и сунула «что-то» румыну в руку.
Немного подумав, полицейский спрятал это «что-то» в карман и, не говоря ни слова, повернулся и вышел из комнаты.
Мама перевела дух: «Этот в штатском – шофер из нашей больницы. Он встретил меня на улице и узнал. Позвал полицейского. У меня не было выхода, пришлось привести их сюда. Я сказала, что покажу им здесь паспорт».
Мама начала собирать вещи: «Теперь нельзя терять ни минуты. Шофер может вернуться. Янкале, бежим скорее! Мама, догоняй нас. Мы будем ждать тебя у входа на Привоз».
Мы бросились бежать. Спустились по лестнице, прошли через двор, и вот мы уже на улице. Еще немного и мы у входа на Привоз. Ждем бабушку.
Главное не встретить шофера.
Но бабушка… Ее что-то долго нет.
А если ее уже схватили?
Уйти без бабушки мы не можем. Но и вернуться на постоялый двор, чтобы узнать, что с ней, нельзя.
Что делать?
Но вот показалась бабушка! Спешит, вязнет в снегу.
Она одна. Никто ее не преследует.
Скорее, скорее бежать. Но куда?
Мама решается вновь попытаться уехать из города.
На этот раз в какую-то Колкотовую Балку…
От Янкале: «Фриг, бабушка?»
Одесса, 17 января 1942 г., суббота Дорога на Тирасполь 95 дней и ночей под страхом смертиУже совсем стемнело. С хмурого неба сыплет мелкий снег. Ветер подхватывает его, закручивает в спираль и гонит по обледеневшей земле.
На краю дороги, по которой идут румынские грузовики, стоят три замерзшие фигуры – мама, бабушка и я. Мы стоим и надеемся, что какой-нибудь грузовик довезет нас до Колкотовой Балки, о которой мама сегодня утром случайно узнала от какой-то Люси. Эта Колкотовая Балка теперь наша последняя надежда.
Тускло светятся фары проезжающих мимо грузовиков. Мама поднимает руку, но никто не останавливается.
Мы начинаем терять надежду уехать, а возвращаться нам некуда. Остается только развалка. Правда, ночевать в развалках опасно, могут обнаружить жандармы, да и замерзнуть можно.
Но вот возле нас останавливается румынский военный грузовик.
Водитель опускает стекло
«Ундэ? – Куда?» — кричит он.
«Тирасполь! Тирасполь! Колкотова Балка», – кричит ему в ответ мама.
«Бани естэ? – Деньги есть?» – «Естэ, естэ!»
«Бинэ, фортэ бинэ! – Хорошо. Очень хорошо».
Водитель выбирается из кабины, открывает задний борт грузовика, и мы с его помощью забираемся в кузов.
К нашему ужасу, кузов полон румынских солдат.
Правда, кажется, они настроены дружелюбно – в темноте, наверное, нас не разглядели.
Усаживаемся на дно у заднего борта.
«Дэй друмул! – Поехали!» — кричат солдаты водителю и стучат по крыше кабины. Грузовик трогается с места.
Солдаты дают нам кусок задубелого от мороза брезента, чтобы укрыться.
«Фриг, баб-у-шка? – Холодно, бабушка?» — спрашивает один из них.
И сам отвечает: «Фортэ рэсэ. – Очень холодно…»
Едем. Холодный ветер морозит щеки, вырывает из рук брезент. Кончики пальцев деревенеют.
Где-то в степи грузовик вдруг останавливается.
Навстречу нам движется колонна немецких машин и тоже вдруг останавливается. Что-то произошло. Образовался затор. Крики, ругань. Ревут моторы. Слепят мощные фары.
Вокруг немцы, а мы посреди степи на румынском военном грузовике?!
Сжались под брезентом, не шевелимся, не дышим.
Но вот немецкая колонна прошла, и мы снова едем.
Наконец где-то вдали появились мигающие огоньки.
На спуске, у моста, водитель останавливает грузовик и вылезает из кабины.
Через несколько минут сообщает нам: «Аичи! – Здесь!»
Приехали. Водитель открывает борт. Мы с мамой спрыгиваем на снег. Солдаты помогают бабушке выбраться из кузова. Мама сует водителю плату за проезд.
«Спаси Христос!» – на всякий случай говорит на прощанье бабушка.
«Санататэ. – Здоровья», – отвечает водитель.
