Полная версия
Город Антонеску. Книга 2
И этим 140 тысячам досталось «всё»!
Всё оставшееся «добро»: квартиры, мебель, посуда, ковры, картины, шубы, кастрюли, детские игрушки…
Было от чего потерять рассудок!
И люди действительно сходили с ума от такого неожиданно свалившегося на них богатства. Ну, не все, конечно, а самые «удачливые» и лишенные «комплексов».
Несмотря на мороз, на снег, на руины, в городе почти одновременно открылись 13 комиссионных магазинов, более 60-ти ресторанов и так называемых «бодег», 20 гастрономических магазинов, 10 кондитерских, 34 парикмахерских. А еще две гостиницы для приезжих из Бухареста и восемь заезжих дворов для крестьян, потянувшихся в Одессу с неизвестно откуда взявшимися разнообразными продуктами.
И даже такой порядочный человек, как Адриан Оржеховский, не участвовавший, как будто бы, в грабежах и не имевший, как будто бы, собственных сбережений, сподобился открыть… гастрономический магазин.
И, обратите внимание, в тот самый день, 11 января 1942-го, когда евреев Одессы начали гнать в гетто на Слободку!
ИЗ ДНЕВНИКА АДРИАНА ОРЖЕХОВСКОГО
«11 января 1942 года. Сегодня знаменательный для нас день: открытие нашего магазина… Публика валом валит, одни, как всегда, критикуют, а меньшее число покупает.
На нашей улице пока еще нет ни одного такого магаз. Надеемся получить разн. предметы от государства, но там польза весьма ничтожна.
Наш магазин очень чистенький, имеет весьма опрятный вид. Для большей торжественности повесили икону Николая Чудотворца. Словом, все честь честью…»
Живые и мертвые
Одесса празднует!
Стыдно сказать, Одесса празднует «избавление» от евреев?!
Да разве «такое» могло прийти в голову дюку де Ришелье или графу Воронцову?
Правда, не все еще в городе так хорошо, как хотелось бы – тут и там еще прячутся последние недобитые жиды.
Но зачистка идет! Военный претор «прилагает усилия», да и население не стоит в стороне – по мере сил помогает, «сигнализирует».
Так, в рапорте подполковника Никулеску от 14 января 1942 года, сообщается о выданном соседями еврее Исааке Фарине из дома № 29 по Тираспольской. Этот жид, находящийся в настоящее время под арестом, уклонялся от интернирования в гетто.
А между тем из гетто продолжается депортация: 15 января 1942-го – 1090 человек, 16 января – 1740, а 17-го – 1104.
ИЗ РАПОРТА № 76
Одесса, 17 января 1942 г.
Имею честь сообщить, что начиная с 12 января 1942 года идет депортация евреев из Одессы. Согласно приказу, изданному губернатором Транснистрии, жиды, подлежащие депортации, собираются в гетто. Затем каждый из них проходит через комиссию, которая оценивает имеющиеся при нем драгоценности, а также производит обмен денег на германские рейхсмарки.
В гетто создаются конвои в 1500–2000 жидов, которые сажают в немецкие составы и перевозят в район Мостовое-Васильево, Березовской области.
До настоящего времени было депортировано 6000.
Депортация продолжается ежедневно…
Из-за сильных морозов – температура воздуха доходит до минус 20 по Цельсию, а также из-за отсутствия пищи, из-за возраста и плохого состояния здоровья депортируемых многие падают на дорогах, где и замерзают…
По трассе прохождения остаются трупы, которые хоронят в противотанковых рвах. Для захоронения трупов используются местные жители, которые пытаются различными способами уклониться от таких работ.
О дальнейшем ходе операции буду регулярно информировать Генеральное управление.
Инспектор Жандармерии, полковник Броштяну
Полковник Эмиль Броштяну предельно точен – все так и было, в полном соответствии с прилагаемой к Приказу № 35 Инструкцией по эвакуации: «Эвакуация жидов будет производиться пешком до станции Одесса-Сортировочная. Для стариков, женщин и детей, детей и багажа будут предоставлены Городской управой и полицией средства передвижения.
На станции Сортировочная эвакуируемые под стражей будут посажены в поезд и отвезены до Березовки. От Березовки они будут продолжать путь пешком…»
Все так и было.
Разве только… о «транспортных средствах» полковник не упоминает.
Да и откуда им взяться, этим «транспортным средствам»?
Какие-такие «транспортные средства» могли двигаться по заваленным снегом раздолбанным местным дорогам, когда температура воздуха доходит до минус 30?
Нет уж, пусть «эти жиды» тащатся на Сортировочную пешком.
И они тащились.
Пешком. Более 10 километров.
По снегу, по льду. По залитому ледяной водой Пересыпскому перешейку.
Тех, кто не выдержит и упадет, добьет румынский приклад, прикончит пуля. Но путь их на этом не закончится. Их матери, жены поднимут трупы и, спотыкаясь и падая, потащат дальше. Надеясь где-нибудь предать земле.
А может быть, уже ни на что не надеясь.
А может быть, просто уже не зная, где теперь эта тонкая грань, кто тут живой, а кто мертвый.
Живые и мертвые пойдут дальше.
Но вот наконец и он – перрон железнодорожной станции Одесса Сортировочная. Страшный бесстыдный перрон, усеянный потерянными калошами, разорванными подушками, детскими игрушками.
И «Поезд-Гроб» у перрона…
И вонючие вагоны для скота. Мало, мало, вагонов. Немцы, «футус мама», жадничают, тянут с поставками…
Людей загоняют в вагоны.
Обледенелые трупы втискивают туда же, стоймя, рядом с живыми…
18 января 1942 года «Поезд-Гроб» вывез в Березовку 1293 еврея.
Один из румынских жандармов, сопровождавших этот состав, вспоминает:
«Эта зима была такой ужасной, какой может быть зима только в России. Огромные сугробы снега покрывали землю, куски льда висели на телефонных проводах, на ветках деревьев, на подбородках людей. Безумный ветер гнал по небу огромные угрожающие облака…
На железнодорожную станцию пригнали около 1200 женщин, детей и стариков. Их ожидали 10 товарных вагонов, то есть 120 человек на вагон. На каждом из вагонов надпись: «8 лошадей или 40 человек».
Но мы погрузили 120. Втиснули.
Во время погрузки умер один старик и три женщины.
Их трупы мы тоже втиснули в вагон.
Стемнело. И вдруг раздался какой-то странный звук, как будто стекло упало на бетон и разбилось. Это из рук матери выпал обледенелый грудной ребенок.
Выпал и разбился. Вдребезги. Мать, как видно, сошла с ума. Кричала, плакала, царапала ногтями лицо. Ее пристрелили…»
А «Поезд-Гроб» между тем испускает рвущий сердце гудок и, скрежеща обледенелыми буферами, медленно двигается в путь…
Мертвые станут пеплом
От станции Одесса-Сортировочная до станции Березовка чуть больше 80 километров, несколько часов пути.
Но «Поезд-Гроб» будет тянуться и день, и два, и три.
Погромыхает, постучит по рельсам и остановится – дорога тяжелая, рельсы засыпаны снегом, а немцы, мало что не дают вагонов, еще и уголь для паровозов дают самый паршивый.
Дорога тяжелая, и кажется, ей не будет конца.
Трудно в это поверить, но втиснутые в вагоны люди совершают свой смертный путь… стоя.
Тесно прижатые друг к другу.
Тесно прижатые к трупам, втиснутым вместе с ними на Сортировочной. Тесно прижатые к умирающим, испускающим свой последний вздох здесь, сейчас, в эту минуту…
День сменяется ночью. Люди этого не знают, не могут знать – вагоны для скота не имеют окошек.
Но вот наконец и конечная станция… Березовка.
Сейчас жандармы раздвинут тяжелые двери.
Вытолкнут из вагонов живых.
Выбросят мертвых…
По сохранившимся документам, в поездах смерти, вывозивших евреев из Ясс, к моменту прибытия на станцию назначения обычно бывало более половины трупов.
ИЗ РАПОРТА НАЧАЛЬНИКА ЖАНДАРМЕРИИ
Тыргу-Фрумоз, 1 июля 1941 г.
«В поезде, прибывшем 1 июля 1941года из города Яссы, было 2500 жидов, из них 1242 живых и 1258 мертвых.
Трупы зарыты на старом еврейском кладбище».
Тогда, в 1941-м, на станции Тыргу-Фрумоз мертвых евреев зарывали. Сегодня их уже не зарывают. Сегодня на станции Березовка их выбрасывают из вагонов, складывают штабелями прямо здесь, на бетонной платформе, обливают бензином и поджигают…
Щелкнет самодельная зажигалка, вспыхнет бензин, и алые языки пламени обнимут трупы, окрасят их своим отблеском, «оживят» на мгновенье и снова отнимут у них жизнь, как будто одной смерти для «этих жидов» не достаточно.
Умирающих бросят в костер живыми.
Живыми бросят в костер и детей.
И будут они пылать на глазах безумных уже матерей.
Пока не обуглятся и не превратятся в пепел.
Часами будет гореть костер.
И местные жители, мобилизованные румынами для очистки путей от снега, будут греть руки у его огня. Им не впервой. Их не смущают корчащиеся в пламени тела, не отвращает запах горелого человеческого мяса. Они не раз уже видели, как сжигают жидов. Живых и мертвых.
Мертвые станут пеплом.
Живые пойдут дальше…
А завтра все повторится.
На станцию Березовка снова прибудет «Поезд-Гроб». Жандармы снова раздвинут тяжелые двери. И вытолкнут живых. И выбросят трупы…
И будет гореть костер. И местные жители, привыкшие к запаху горелого человеческого мяса, будут греть руки у его огня…
Подробности ужасны…
С каждым прошедшим днем Слободка пустеет: 19 января из гетто вывезли 1010 человек, 20 января – еще 926.
А в городе все уже знают о том, что происходит с евреями.
И нужно сказать правду: не все одесситы сочувствуют им.
Но даже и те, кто не очень сочувствует, в шоке от ужаса, что «такое» может произойти с «живыми людьми».
Встречаясь на Привозе, одесские «дамы» закатывают глаза и шепотом делятся «подробностями», сыплют въевшимися в мозг словами: Сортировочная, Березовка, дети, костры…
Подробности действительно ужасны. Они потрясли даже Пыньтю, который все еще надеется, что однажды он сможет стать «настоящим» городским головой Одессы и войдет в историю.
Пыньтя пытается как-то «уменьшить» кошмар, который происходит в «его» городе, и пишет письмо губернатору Транснистрии Алексяну:
«Ваше превосходительство! Я Вас информировал, как устно, так и письменно, что эвакуация евреев несправедлива и бесчеловечна. Осуществление эвакуации в данное время – посреди зимы – делает ее абсолютно варварской…
Еврейское население не представляет опасности для Одессы, даже наоборот, евреи начали работать по благоустройству города. Никто из них не думает о подпольной деятельности или восстаниях…
Поскольку эта эвакуация уже свершившийся факт, делаю последнюю попытку спасти то, что можно еще спасти…»
Пыньтя просит Алексяну разрешить освободить от депортации три категории евреев: ремесленников, преподавателей университета и так называемых караимов.
Алексяну разрешил. Но исключительно караимов и только 1000 семей по специально составленному списку.
Между тем депортация в эти последние дни стала идти с перебоями. Словно сама природа хочет спасти людей – снегопады усилились, и снежные заносы мешают движению поездов.
ИЗ РАПОРТА ПРЕТОРСКОЙ СЛУЖБЫ
Одесса, 25 января 1942г.
*Транспортировка жидов в Березовку не производится из-за снежных заносов.
*Арестован жид Браубер Арсений, в возрасте 60 лет. За 15 минут до того, как его должны были взять на допрос, он повесился на ремне. Случай произошел в 9-м отделении полиции, которое проводит следствие.
*Продолжается охота на жидов в городе и интернирование их в гетто.
Военный претор, полковник М. Никулеску-Кока.
«Гулять» в гетто
25 января 1942 года, воскресеньеПрошло уже две недели с того черного дня, когда Нору с ребенком выгнали в гетто. Тася тогда, конечно, не знала всего того, что мы знаем сегодня, не знала, что Норы давно уже нет в живых, что вместе с маленьким Эриком она замерзла в садике на Преображенской. Тася была уверена, что Нора находится на Слободке и очень волновалась, что нет от нее вестей.
Между тем, почти ежедневно Эмилька приносила с Привоза «новости». В городе говорили, что румыны якобы решили «расформировать гетто» и всех находящихся там евреев колоннами гонят в Березовку.
Услышав о Березовке, Тася испугалась и приняла решение отправиться в гетто и вытащить оттуда Нору с ребенком и привести их в развалку к Эмильке.
Эмилька, на удивление, поддержала эту безумную затею. Хотя, конечно, понимала, что появление в развалке Норы с ребенком, а может быть, и старухи Иды, увеличит опасность провала.
А вот Изя как раз был категорически против. Он считал, что Тася не только не сможет вытащить мать и сестру из гетто, но и сама оттуда не вырвется.
Но Тася была непреклонна: она пойдет в это гетто и даже Ролли с собой возьмет.
Обвязанная огромным Эмилькиным платком, Ролли поможет ей сойти за крестьянку.
Осталось уговорить Ролли, и Тася стала ей врать, что они идут на Слободку «гулять», что там они встретят Нору и Эрика, будут играть в снежки и слепят огромную снежную бабу.
Услышав о снежной бабе, Ролли милостиво согласилась, и ранним утром 25 января 1942 года отправилась с Тасей в гетто на Слободку.
По странной случайности, это было в тот самый день, когда из-за снежных заносов «Поезд-Гроб» в Березовку не шел и депортация евреев не проводилась.
Иначе жандармы наверняка загнали бы эту «крестьянку» в очередной конвой и отправили в Березовку.
Так что на сей раз им просто повезло. Не найдя, естественно, своих родных в гетто, они сумели все-таки оттуда выбраться и остались живы.
О том, что видела Тася на Слободке, она никогда не рассказывала. А то, что запало в детскую память Ролли, существенно отличается от того, что там в действительности происходило.
От Ролли: Кащей Бессмертный
Одесса, 25 января 1942 г., воскресенье Гетто на Слободке 103 дня и ночи под страхом смертиПапа очень и очень сердился, но мы с Тасей все равно пошли гулять в гетто.
Там теперь живут все евреи, и мы там найдем тетю Нору, и бабушку Иду, и маленького Эрика, и мы с ним обязательно слепим из снега Снежную Бабу, и Тася нам поможет. Она обещала.
Жаль только, что Эмилька мне морковку для носа Бабы не дала. Сказала: нет морковки. А я видела, была у нее одна, маленькая. Лежала на подоконнике рядом с картошкой. Так мы и пошли с Тасей лепить Бабу без морковки.
На груди у Таси висит полочка из фанеры, а на ней иконка маленькая и коробочки с фитильками, кружочками такими из картона, которые зажигают под большими иконами. Вот и Эмилька зажигает, когда молится своему Боженьке.
Тася будет как будто бы продавать эти фитильки.
А я буду как будто бы ее дочка.
Тася будет кричать: «Фитилька! Фитильки!»
А я буду молчать. Все время. Даже если кто-нибудь о чем-нибудь меня спросит.
Даже если чужой солдат спросит. Я буду молчать.
На голове у Таси большой серый платок. Меня папа тоже, чтобы не холодно было гулять, закутал в Эмилькин платок.
Тася держит полочку с фитильками и не может вести меня за руку, так что я иду сама и держусь за кончик ее платка.
Слободка, оказывается, немножко далеко, и я уже даже немножко устала. Тася тоже, наверное, немножко устала.
Она все время кричит: «Фитильки! Фитильки!» — но совсем тихо, шепотом. И потому, наверное, эти фитильки у нее никто не покупает.
Но мы уже, кажется, пришли. Прошли под мостом, мимо страшных каких-то серых солдат и пришли на Слободку.
Тася сказала мне правду: здесь на улицах много детей гуляют. Но почему-то никто не играет в снежки и не лепит Снежную Бабу. А некоторые даже сидят или лежат. Прямо так, на снегу, и мамы их не ругают.
Тася уже не кричит: «Фитильки!» Она здоровается со всеми вежливо и спрашивает про Эрика и про Нору. Но никто разговаривать с ней не хочет. Все молчат и только головами взад и вперед мотают: нет и нет. Совсем, как лошадки.
Холодно. А мы все идем и идем по улицам. Заходим в какие-то домики. В какие-то халабуды. Я уже даже плакать начала.
И вдруг в одной халабуде кто-то как запищит: «Тася! Тася Тырмос! Это вы? Боже мой, это вы! Идите, идите же скорее сюда!»
Я обернулась и вижу, ой… В самом темном углу на огромном таком сундуке лежит… Кащей Бессмертный! Настоящий, настоящий Кащей!
Морда черная. Патлы белые. Нос крючком…
Ну, прямо как на картинке в моей старой книжке про Руслана и Людмилу. Ну, вы знаете: «Там царь Кащей над златом чахнет…»
Только тот Кащей, на картинке, около сундука со своим златом чах, а этот прямо на сундуке чахнет. В пальто, да еще одеялом закутан. Страшно…
Тася стала пробираться к нему. А я не хотела, тянула ее за платок.
«Не надо бояться, – сказала мне Тася. – Это мой кол-л-ле-га – адвокат».
Мы подошли, и Тася стала спрашивать Кащея-Адвоката о Норе.
Кащей сказал: «Их здесь нет. Я здесь всех знаю. И меня все знают и уважают».
«Еще бы не уважали, – подумала я. – Он бы их всех тогда съел».
Кащей, наверное, понял, о чем я подумала. Он вытащил из-под одеяла свою длинную-ю черную-ю ручи-щу-у и схватил Тасю.
«Их здесь нет! – запищал он громко так, шепотом. – Но это ничего. Спасите меня! Меня! Вы видите, в каком я пол-л-ло-жении. Меня совсем па-рал-л-лизовал-о. Вытащите меня отсюда».
«Пустите, пустите меня, – заверещала Тася. – Это невозможно. Я не смогу. Я не смогу вас вытащить. Я здесь с ребенком».
«Я вас не выпущу, – пищал Кащей. – Вы по-гиб-ните-е вместе со мной. И ребенок ваш погиб-нет, погиб-нет, погиб-нет…»
Тася теперь тоже, наверное, испугалась, потому что ойкнула так громко, вроде: «Ой-й!» или даже «Ай-й!» Выпустила из рук полочку с фитильками, вырвалась от Кащея, схватила меня, и мы с ней как ошпаренные, выскочили из халабуды и побежали по улице.
Полочка от фитильков болталась у Таси на шее и мешала бежать.
Тася сбросила ее на снег. Фитильки, правда, рассыпались еще раньше, когда она вырывалась от Кащея.
Мне кажется, что бежали мы очень долго, пока не остановились под мостом, где стояли эти страшные серые. Тася поговорила с ними на их непонятном языке, что-то вроде «мум-фрум», и мы побежали дальше. Бежали, бежали и прибежали опять на Софиевскую к папе.
Тася плакала. А я – нет.
А папа сказал: «Все это бесполезно, их уже нет на земле…»
Как это – «нет на земле»? А где же они тогда есть?
Конец одесского «гетто»
Гетто на Слободке просуществовало всего один месяц, с 12 января по 12 февраля 1942 года.
Но это только так говорится «просуществовало». Ведь только «счастливцам» удалось «прожить» в этом ужасе месяц, другие были угнаны в Березовку уже в первый день, 12 января 1942-го, и в тот же день на пути к Сортировочной погибли.
Все, что творилось в этом, так называемом «гетто», еще и еще раз свидетельствует о том, что, вопреки утверждениям историков, еврейского гетто, в полном смысле этого слова, в Одессе вообще не было!
Румынские власти делали все возможное, чтобы согнанные в это гетто жиды не задерживались в нем. Они, эти жиды, обязаны были или подохнуть здесь, на месте, от голода и холода или же в кратчайший срок пойти по этапу, и тогда у них уже был большой «выбор». Можно было закончить жизнь на 10-километровом пешем переходе на станцию Одесса-Сортировочная, или же стать ледяным столбом в вонючем вагоне поезда, носящем милое название «гроб», или уже по прибытии на станцию Березовка сгореть на костре вместе с трупами своих собратьев…
Последний конвой на Березовку ушел 12 февраля 1942 года, и председатель Центральной комиссии по эвакуации евреев полковник Матеи Вильческу сообщил в Бухарест, что депортация евреев Одессы практически закончена.
ИЗ РАПОРТА ЦЕНТРАЛЬНОЙ КОМИССИИ
ПО ЭВАКУАЦИИ ЕВРЕЕВ
Одесса, 17 февраля 1942 г.
В течение месяца, с 12 января по 12 февраля 1942 года, депортировано из Одессы в Березовку 31 114 жидов.
Умерло в гетто 564.
На сегодняшний день в гетто содержится 1423 жида, представляющих «особый случай». Среди них: калек – 98; душевно больных – 143; беспризорных детей – 478; беременных женщин – 10; рожениц – 36; жидов, пойманных в последние дни в городе, – 76.
В гетто нет больше подлежащих депортации.
Продолжается охота за жидами в городе.
Председатель комиссии, полковник Матеи Вильческу.
Этот рапорт, естественно, обрадовал Антонеску – он это сделал, совершил, «очистил» этот жидовский город!
И, зная, как прореагирует на это сообщение Гитлер, не замедлил похвастаться.
Гитлер отреагировал соответственно – пригласил коллегу в «Волчье логово» и даже послал за ним свой «Condor» и своего личного пилота оберфюрера СС Баура.
Антонеску прилетел в Ставку Гитлера 20 февраля 1942-го едва живой.
Ганс Баур в своих воспоминаниях забавно рассказывает о том, как «миниатюрный» Антонеску дрожал от холода в кабине самолета, и члены экипажа вынуждены были укутать его с ног до головы десятком одеял так, что «наружу торчал только нос»[9].
Но игра, как видно, стоила свеч. Гитлер «оценил» героические усилия «Красной Собаки» и вручил ему Золотой Большой Крест.
Этот орден был учрежден 1 мая 1937-го специально для иностранцев.
По уставу, им могли быть награждены лишь 16 человек, и первым его кавалером в июле того же года стал Томас Дж. Уотсон – глава IBM, снабдившей нацистов своей уникальной вычислительной техникой и давшей им возможность «оптимизировать» процесс уничтожения евреев Европы[10].
Теперь этот красавец-орден, повторяющий форму Мальтийского Креста, будет украшать грудь Антонеску.
Кстати, это уже не первый орден, полученный им от фюрера. Как вы, наверное, помните, в августе 1941-го в Бердичеве он получил высший воинский орден – Рыцарский крест Железного Креста.
А теперь внимание!
За что получал Антонеску награды от Гитлера?
За доблесть? За победы в боях?
Отнюдь нет.
«Красная Собака» получал ордена… за убийства!
Тирасполь, крупнейший город Транснистрии, был захвачен румынами 10 августа 1941-го. Но еще до этой военной победы, 6 августа, Антонеску, успевший залить еврейской кровью всю Бессарабию, получает Рыцарский крест.
Румынская армия вошла в Одессу 16 октября 1941-го.
И что же? Гитлер как-то отметил эту «великую победу»?
Ну да – послал поздравление!
Зато он наградил Антонеску Золотым Большим Крестом 20 февраля 1942-го – сразу же после того, как закончилась депортация евреев из одесского гетто, сразу же после того, как тот доложил ему о полной «очистке» Одессы от евреев.
Последний конвой ушел в Березовку 12 февраля 1942 года.
На сей раз он был небольшим – 448 человек, и состоял, в основном, из членов Еврейского комитета, функционировавшего когда-то на Ольгиевской, 18.
Как вспоминает Иосиф Каплер, румынский прокурор, который якобы курировал комитет, решил, видимо, «отработать» полученные пододеяльники и кухонную посуду и еще в декабре 1941-го предупредил «подшефных» о намечающемся угоне в гетто. Это дало возможность председателю комитета выехать на Слободку до появления приказа № 7 и занять помещение суконной фабрики.
Здесь, как пишет Каплер, с 10 января 1942-го комитет продолжил свою работу.
В чем заключалась эта «работа», трудно сказать. Известно только, что усилиями комитета в помещении бывшей туберкулезной больницы был организован еврейский госпиталь. Главным врачом его стал любимый всеми нами, детьми Одессы, доктор Петрушкин. Мы хорошо помним этого добрейшего усача, помним его огромные золотые часы на цепочке и кожаный чемоданчик, из которого он, как фокусник, доставал то трубочку, то ложечку, то кругленькое зеркальце с дырочкой посередине. И даже сегодня, когда наши внуки пьют микстуру от кашля, мы ощущаем запах детства и называем эту микстуру «Каплями дедушки Петрушкина».
Весь персонал госпиталя, включая главврача, работал на добровольных началах, не получая никакого вознаграждения. И даже более того: каждый, желавший работать в госпитале, обязан был за это «платить», иными словами, вносить в кассу Еврейского комитета определенную сумму золотом или другими ценностями.
Врачи, даже самые высокопрофессиональные, такие как, например, профессор Срибнер, не имевшие возможности «заплатить», к работе не допускались.
