Воля Донбасса (сборник)

Донбасс, ты не был таким седым…

Донбасс, ты не был таким седым,Что стало с тобой, родной?– Мне выбелил душу снарядов дым,Сирен неусыпный вой.Донбасс, скажи, кто принёс                   беду?На землю моих отцов…– Я маюсь, пытаясь понять                   орду,Воюющих злобных псов.Донбасс, ты будешь ещё                   другим,Развеется дым войны…Донбасс, я помню тебя                   живым!Я помню другие сны…

Мой город роз

Я засыпала под огни большого                   города,Мне снились радуги и теплые                   дожди.Я улыбалась по утрам совсем без повода,Огни погасли… сны остались                   позади…Разбитых стекол странные                   узоры,Рисует градом в небе черный                   дым.На перекрестках – не цветные                   светофоры,Мой город… так внезапно стал                   седым…Проспект вечерний непривычно                   тихий,На кухне, с чаем… комендантский                   час.Изранен город… чья-то злая                   прихоть,Аллеи роз сменила на                   фугас…Я засыпаю без огней родного                   города.Храню осколки света в снах и                   жду…Когда проснусь, и улыбнусь без                   повода,Мой город роз… не сдавший                   высоту!

Дым

Дым… черный дым над столицей…Медленно гаснут души,Пеплом стирая лица.Кто нас теперь потушит?Кто отмотает времяВ точку до невозврата?Кто же вернет нам веруВ то, что уже не свято?Снег… белый снег над столицей…Ветер в пустые стеклаМертвой стучится птицей.Плачет страна… промокла…И до крови избита.Дым… черный дым… и все же…Снег… ведь он чистый, белый.Может, вернет нам души,Те, что продать не успели…

Андрей Соболев

(Севастополь)

Последний день августа

Враг лезет в окна, ломает двери,Он ждет, что выкинем белый флаг.Несем потери, несем потери.И ждем, что скоро устанет враг.Они не братья уже по вере,Хоть крест над нами, пока, один.Несем потери, несем потери,Господь им больше не господин.В соседних землях, в краю истерик,Вину приписывают Кремлю.Несем потери, несем потери,Я негодую, и я скорблю.Иные люди страшней, чем звери,А кто для зверя, скажи, судья?Несем потери, несем потери.От рук людей, что хуже зверья.Ну, на каком еще нам примере,Понять, что гибнет там наш народ?Несем потери, несем потери,Пора заканчивать скорбный счет.* * *Завтра едем в зону обстрела,Песни петь у смертельной межи.Говорят: – Не твое это дело.Ну а чье тогда дело, скажи?На опасность твой нюх не развит?Ты же зряч, говорят мне, не глух.А живущим там легче разве?Или тоже притуплен нюх?Говорят, что песней не лечат,Разве легче с ней помереть?А живущим там разве легче,Чем тому, кто приехал попеть?Песня многих по миру катает,Но не всем по плечу этот труд.Там, где песня, – смерть отступает,Не стреляют там, где поют.Я богатств с песней не обретаю,Не торгую ей, как куркуль.Я оружьем ее считаю,Песня часто весомее пуль.Ну и что, что спою в подвале?Ну и что, что вокруг война?Если с песней меня позвали,Значит, песня моя нужна.Всяк в любви клянется умело,Что готов рядом встать в бою.Приезжайте в зону обстрела,Докажите любовь свою.

Лаура Цаголова

(Москва)

* * *Мы ничего не позабудем!Ещё устанем вспоминать…Последний здешний выдох труден,но легче надобность принять,что старослужащее тело,собой ничуть не дорожа,ушло в снега, когда взлетелаизносостойкая душа.Лишь только точности секунднойзастыла фосфорная дрожь,Господь приметил: «Неподсудный!»И смерти выдохнул: «Не трожь!»Я для чистилища сугроба —дитя в армейских пеленах.Мне не прочувствовать ознобасопровождающего страх.Мне ведомо, чего же ради!С ленцой бывалого бойца,смотрю на трещину в прикладе,разросшуюся у лица.Срок ожидания оплачен.Тут каждый, что ни говори,по жажде правды равнозначентвердыне Храма-на-Крови.По перекличке русских судеб,по знамени над блок-постом…Мы ничего не позабудемиз ночи……перед…Рождеством.2019

Русское поле

…Донбассу…

Как уголь чистит белых лошадей,так теменью сугробы намывает.Ты этой белизною завладей!Присвой её путём, что огибаетдомишек поднебесные горбы,пригревшие попадавшие звёзды!Расходятся окольные столбы,обещанные выстуженным вёрстам.Вот-вот навстречу вспыхнет огонёкхалупы, где смотритель станционныйраздует самоваристый чаёки разговорчик одухотворённый.И примется потрескивать в печиянтарь слезы зарубленной осины.Чудак-старик! Захочешь огорчить, —он будет улыбаться, что есть силы,перечить долгим кашлем небылиц,косясь на употелое окошко,в котором пляшут призраки возниц,протаптывая лунные дорожки.Счастливый сон, из тех, что рожденына самом звучном вздохе обрываться!Стоит зима. И пятый год войны.И хлопья закопчённые толпятся(провидя причитания родни,сплочённой у могильного обрыва),как будто их оставили однихв защитниках небесного призыва.Да в поле, повидавшем чужаковза сотни лет до нынешней осады,Архангел Пушкин к подвигу готов,с весёлой обречённостью солдата.2018

Неуставное

Смерть запасается жизнью по самое не балуй…Жадность сгубила фраера – не её!Смерти нужна передышка… Сегодня не атакуй!И завтра сиди, считая по осени вороньё.Два дня и две ночи вот этот влачи окоп,что недавно служил надёжей неврастенику с той стороны.Ухмыльнись, мол, чётными могут быть капли цветов на гробв истории человечества и в обиходе войны.Здесь враг вчера трескал тушёнку с прадедова ножа.У твоего был такой же в точности – злая трофейная сталь.А сегодня пропащей дурою бликует врага душа.И ты заедаешь тушёнкой слезливое слово «жаль!»Два дня и две ночи не будет тебе беды,кроме одной перестрелки и мороси затяжной.Смерти нужна увольнительная наградою за труды,за то, что ударно пополнила список свой послужной.И ты, балагур, напоследок все нервы в себе задрай.Какой-никакой, а Тёркин (по линии родовой).Советский поэт Твардовский с похожим освоил край,который на небо выше, чем нынешний адрес твой.Два дня и две ночи… Нежданная сказка-блиц!Иная реальность сгущаясь рябиновый давит сок.Земное креплёное пойло – отрава для райских птиц,а нашим шальным – возможность разнашивать голосок.Смерть запасается жизнью, как перед спячкой зверь.Будет во сне по косточкам разбирать.Лучше её не трогать, не окликать, поверь!Может, на время забудет, как тебя величать…2018* * *Успеть бы погулять-довоеватьв последний день мальчишеской свободы!Я вижу, как заботливая матьв планшет отцовский прячет бутерброды.Я думаю, что скоро будет бой,а внук соседский – ябеда-отличник,окажется с разбитою губой,как диверсант, захваченный с поличным.А после… Задушевный разговор.И дружбы фляга с крепкой родниковойпод клятву в том, что с этих самых поро тайне неприятельства – ни слова.Каникулы – нехитрая игра,весёлая, как свист на голубятне.Мы выдавали счастье на-гораи на рубашках солнечные пятна.А после будут школа и дожди,и хрусткий снег, и вербочки для Пасхи.А после…Стоп!Былое, подожди!Чем дальше, тем опасней без опаски.Нельзя тебе на взлётную тропу!Здесь нас таких – потомственная стая.Здесь черти лето видели в гробу!И летних поимённо выбивая,надеялись на обморочность вдов…На перепалки некогда сплочённых…На немоту выносливых дворов,вмещавших добровольцев отягчённыхсмертельной ношей…Помнится, отцынаследников сажали на загривки,а нынче взгромоздили сорванцысвоих взрослений ратные обрывкина плечи остающихся в живыхпо контурам спасительной Державы.Несите нас, уже вневременных,«Донецким морем» райской переправы!2018

«Ватник»

Тому бывает проще,кто ростом невысок.Разбужен в тихой рощесвинцовый голосок.Надламывают веткиосколки-шатуны.Твердит незримо меткийпословицы войны.На этой судной точкесегодня горячо:несметные цветочкиредеют за плечом.А твой окоп – кусточек,с таким не пропадёшь!А ты ему – сыночек,не первый из алёш,не первый из иванов,не первый из данил…Прицельно дул на раныархангел Михаил,чтоб ты, слабея даже,хрипел «Христос Воскрес!»…Ругнулся суржик вражий,и махом вышел весь.Архангел чиркнул спичкой,не грех перекурить:солдатик-невеличкауспеет вечно жить.Помятой папироскирезервный табачок,что солнечные блёстки,попавшие в сачок.А ты душой ребёнок,двухсотый из двухсот…И жаворонок звонокна клиросе высот!2018

Песня Горловки

Пустующих дворов тетрадные листыосваивают дробь дождливых сожалений.Там, очень высоко, где помыслы чисты,от нас уже не ждут особенных умений.Сноровки узнавать о главном между строкне требуют творцы заоблачного «вкратце».Нездешний мир привык додумывать мирок,в котором без нужды опасно оставаться.В котором летний день зашторил домоседв надежде, что беда не тронет безразличных.В котором тридцати серебряных монетхватило, как-то раз, для низости публичной.Какую темноту способен ободрить,набравшийся чужих сомнений лжеапостол!Здесь сто потов сошло с летящего бомбить.За несколько минут… Покрытая коростойкровавой суеты, древесная коране ведает имён заучивавших стоны.Как яблочки с ветвей срывала детвора,так срезало огнём антоновские кроны.И смерть взяла своё наградой за нуждув посредниках ходить, склоняясь над телами.То был не самолёт, а дьявольский мундштук,что взвился попыхтеть и сгинуть за домами!А в страшной тишине слезы небесной комрассыпался на рой посеребривший город…Сегодня снова дождь! Он снова о былом.Мол, это прошлый век разрывами исколот!Как-будто не теперь нас выбрали на убыль.Как-будто весь июнь – счастливый выходной.Тетрадочки дворов листают жизнелюбы,и простенький сюжет рифмует Проливной:«Надежда есть…кап-кап…, пока непризывныегоразды выметать осколочную пыль.Надежда есть, пока на вспышки грозовыебросается…кап-кап…отчаянный мотыль.Пока спитой чаёк старушки пригубили,да пахнет молоком внучатая душа…Пока ещё…кап-кап…с ума не посходили,подвальной теснотой уставшие дышать».Сирена голосит, как вдовы у могил.Протяжному вытью не знаешь, что ответить.Хватило бы дождя на то, чтоб сочинилневидимый Господь, что нет войны на свете!«Надежда есть…кап-кап…»2018

Правила русского боя

Не мудрено продержаться до полночи.Но жизнь оказалась тесной.Убитый сержантик артачился:«…Сволочи!Вот вылежусь и воскресну!Явь, кроветворной страдая жаждой,чёрной вдовой хлопочет.Как помертвею, дойду ведь до каждого,каждому напророчу!Тяжко божиться губам перекошенным,злостью пересолённым?Думали, сгину свинцом огорошенный,стихну раздушевлённый?Думы разбойные отроду слепы,а нежильцы – зрячи.Ангел срывает чеку с неба.Он – это я, значит…»В поле, где бился последний воин,хлебное будет лето.Птахи зацарствуют у колоколен…Смерть оказалась светом.2018* * *Моей России вечность лет.И с незапамятных наитийв медовых зорях бересклетхранил обветренные нитибогоугодных паутин.На них нанизывали росыночные выдохи долин,хвалённых буднями покоса.Церквушки тёсанный утёспророком слыл за норов звонкий.Купели ласточкиных гнёздкаймили людные хатёнкипод солнечным веретеном,натруженным шепталкой рода.На блюдечке берестяномсветились грошики дохода:всё выжидали лучший день,когда зовут на пир поминныйстарейшин ближних деревень.Плестись походочкой утинойзадирам ратной старины.По сторонам от вереницыгерои будущей войныглазеть сбегутся на петлицы…Освоятся бородачиза разносольными столами,затеют крестников учитьне в меру крепкими словами.А после бабы запоют,наохают заупокойно.И этот плачущий уют,подмога думе колокольной,занянчит душу мертвецадо первой радости младенца.Жизнь продолжается с конца,растёт у Млечности под сердцем.Спешит Небесный Краеведиз милости проговориться:– Моей России столько лет!Здесь Рай был некогда столицей…2018

Александр Сигида /младший/

(ЛНР)

Цвет извне

Они, мой милый друг,и драгоценный враг мой,Питаются страданием и кровью пролитой;Они живут внизу, под раскалённой магмой,Скрываются под литосферною плитой.Как жадно они ждут! Как много лет ониПодсказывают маршдля флейты Крысолова;А сами, в звуке сатанинских литаний,Насытившись, парятнад пустотой лиловой.Соратники! Враги! Вы гиблине напрасно:Дрожит от наслажденияпрожорливый ифрит;Но дармовой поток пьянящейвлаги краснойЗапросы всё же их не удовлетворит.Питательней белка и слаще лимонадаТот самый цвет извне,ценимый демонами ада.* * *Африканец уже в Валгалле,Подают валькирии мёд.Этот рай вы завоевали.Кому надо понять – поймут.На пути из Варягов в ГрекиМы тащили свои суда,Находили леса и реки.«Эй, стой там и иди сюда!»Одноглазый полковник старый,Их поглавник и командирК межэтническим холиварамРавнодушен: «Доблестным – пир!»Криминальные авантюристы,Праволевые всех мастей,Футуристы и фаталисты —Где найдете таких гостей?Если есть пространства иные,Живы русла у скифских рек,Значит, сбудутся позывныеАфриканец, Варяг и Грек.

Жертвоприношение

Нет контрибуций или прощений,В потоке железном жертвоприношенийКругом кибер-панк, лоу лайф, хай тек;Но каждый в душе – индеец-ацтек.Вечно голодные боги Карбона,Шевелятся щупальца – змеи Горгоны;Девы-горгульи багровый рот,В Минске-Моргуле, у Чёрных Ворот.Вырежу в дереве руну Беркана,В память защитника Желько, Аркана;Вырежу в камне руну Совуло —Чтобы погибли сыны Вельзевула;Соединю их руной Одаль,Словно слова датчанин Даль.И завершу руной Эйваз,Чтоб не ушёл ни один из вас.

Миссия легата

Из сарматских степей возвращался легат,Он не видел давно Pax Romana;Голубые меха, и янтарь, и агатБыли даром Царей-наркоманов.«Собираются вместе под сводом шатраИ бросают зелёное зельеНа горячие камни, на угли костра,И в дыму продолжают веселье».«Будь спокоен, о Август! Радей об одном:Мир в Империи долго продлится,Если будешь ты слать караваны с виномНа Дунай, где степная граница».На Сицилии, в тени оливковых рощ,Удалившись от Рима и властиОпочил мой легат, а Империи мощьУменьшалась, при смене династий.«Я слыхал, что Аттила не любит вина.Оттого, что сильней опьяняет война».

Безумие, вышедшее из моря

Но есть и новые миры:Они отмечены, наверно,Разломами земной корыИ извержением инферноГде вырождающихся расСонм баснословных культов рабских —Туда иду я, как Леграсс,Среди разнузданных, арабскихНаркоторговцев, до порыРассеянных – без общей целиИ населяющих мирыМультикультурного Марселя,Где, знаю, демон войн покинет свойПриют постылый, многовековой.

Анна Ревякина

(Донецк)

* * *Вослед шипели: «Гордячка…»Евдокия – дочь горняка и сама горнячкаобушком по-изотовски,оставляя в земле полости,на-гора поднимала гору,поднимала городс колен, на которые он не стал.За кварталом квартал, за кристаллом кристалл.«Крепи, – кричит Королёва-мать, —мы крепки, нас никому не взять,не размазать оземь, мы и есть земля,земля Шубина, земля чёрного короля!»Под косынкой косы – чёрное серебро.Евдокия – не женщина, не косточка, не ребро.Евдокия сама по себе хребет.Говорила так: «Пашка-то наш поэт,остальные рифмуют, но не до мяса и позвонков,а у Иванова гляди, как отскакивает от зубов.Не вешай нос, лампонос, прославишься через век,будет время другой войны, будет в розах снег,но уголь во все времена чернее чёрного, сам мрак.Что стоишь и топчешься, заходи в барак!»А в бараке свет изо всех щелейда углы, что всех углов углей,уголёк потрескивает в печи.Сколько же в Донбассе ещё будет сволочи.* * *Осторожно, двери закрыты, водитель сосредоточен,пассажиры смотрят в окна, как убегают обочины.С шакальей улыбкой миномётчик выпустит мину,громко крикнет «За Україну!»Раньше за Украину пили, закусывали, а теперь убивают,миномётчик улыбается миномёту, говорит: «Баю-баю…»Спите, суки, босоногие сепары, русские пропагандоны,а я, моторний, поїду додому.А ви вже приїхали. Выходите, чего разлеглись-расселись,миномётчик будет улыбаться, пока не заболит челюсть.Миномётчику скажут дома: «Розкажи нам, Рома,вони насправді зайва хромосома?»Рома кивнёт, дотронется до ямочки на подбородке,попросит борща с чесноком, чёрного хлеба, водки,и расскажет о том, как миномёт с первого выстрела                                                       дал осечку.Мама заплачет: «Боже мій, як небезпечно!»* * *Человек – это хрупкая глина,особенно,если этого человека зовут ПолинаГригорьевна.Моя домработницавспоминает, как раньшееё, красивую и волоокую,мать возила по санаториям,по различным водам,а теперь она одинокаямоет чашечку, содойчистит ложечку мельхиоровую.И некому позвонить в «скорую».Сын её Юра женился рано,жена его, дура,работает в бухгалтерии ресторана.Внуки моей Полины – студент и школьница.И никто о моей Полине не беспокоится.Полина ко мне приходит по понедельникам и четвергам,я иногда пишу о ней в Instagram,иногда добавляю сверху сотенку-две,уходя в союз, кладу их на обеденный стол.Полина вздыхает, крестится: «Будет на корвалол».У Полины больное сердце и ещё много чего болит.Она как никто жарит картошку с луком, печёт бисквит.Полина почти не женщина и тем более не старуха,в ней есть что-то такое особое:не то сила воли, не то жажда жизни, не то закалённость духа.Полина – ребёнок войны, робот один-девять-три-семь,состоит из натруженных рук и блок-схем,из любви к ближним и их посуде из чешского магазина.Она её моет руками голыми, пренебрегая резиной.Моет, как мыли мама и бабушка, по старинке, до скрипа.Иногда какое-нибудь особенно чистое блюдценачинает звучать, как скрипка,в её прекрасных разбухших от мыльной воды ладошках.И некому, всегда некому позвонить в неотложку.И моя Полина, зная про это страшное некому,носит слёзы под сиреневатыми веками.И слёзы эти катятся по щекам и падают в результатена тарелки, и еда в них становится солоноватей.Я ем из этих тарелок, вымытых моей Полиной,и думаю только про то, что и тарелки глина,и мы тоже глина,хрупкая божья глина.* * *Я люблю этот город —обетованную степь,на лице его порох,он видел воочию смерть.Он безумен, как шляпник,разливший нечаянно ртуть.Этот город внезапен,но мне не в чем его упрекнуть.Он стоит на границе —силы света и силы тьмы.Он немножечко рыцарь,его горы – всего-то холмы.Его вены, усталые вены —потемневший асфальт дорог.Его все обвиняют в измене,сочиняют ему некролог.Я люблю его, как ребёнка,не болеет ли, не озяб?Как же тонко в нём всё, так тонко,но об этом сейчас нельзя.Впрочем, в тонкости тоже сила,тоже правда и благодать.Я заранье его простила,если будет за что прощать.* * *Вот и платье на мне бабушкино,а серёжки в ушах – сестрины.Меня дед называет Аннушкой,остальные зовут принцессою.Мне вчера было восемь от роду,целых восемь, берёт оторопь.Мои серьги блестят золотом,словно солнце зимою в оттепель.Я умею словечки складывать,нараспев читать с табуреточки.Подпевают мне в такт ягодки —две серёжки в ушах девочки.И пылит за окном улочка —Первомайская, неизбывная.На воротах кудахчут курочки —диво чудное, чудо дивное.И светло так над Докучаевском,мир наполнен ещё бессмертием.На шкафу в моей детской спаленкеясно солнце – букет бессмертника.Вот и платье на мне бабушкино,а серёжки в ушах – сестрины.Меня дед называет Аннушкой,остальные зовут принцессою.* * *Кто читает все эти чёртовы сводки?Налей мне водки, промой мои раны,мы с тобой в подвале сидим, как в подводной лодке,имени русой Марии, имени плачущей Анны.Наша лампа-лампочка, наша маленькая лампада,жёлтая, жуткая, внутриматочная спираль мира.Не гляди на меня, Мария, я боюсь твоего взгляда,помолчим, Мария, здесь каждое слово – гиря.Наш подвал укромен, четыре стены и стулья,а ещё эти полки с помидорами-огурцами.Нас подвал уменьшает, съёживает, сутулит,мы становимся даже не сёстрами – близнецами.А на завтра сводки, от которых мне сводит душу,а на завтра снова учиться ходить по краю.Мы идём по улице – два морячка по суше,мы с тобою ещё ни разу не умирали.* * *А в Донецке снова гудит земля,словно в худшие времена,только мама считает, что худшее впереди.Дом – четыре стены, но одна стенаговорит: «Беги!»Моя мама устала боятьсяи устала вот так стоять,словно вкопанная в беду.Если вспять пространствои время вспять,то не смей подходить к окну.Это зарево сызнова – не заря,это зарево – зуб за зуб.Моя мама, ни слова не говоря,унимает дрожь, усмиряет зуд.Ей давно не страшно, она кремень,серый памятник площадной.Мама точно знает, она – мишень.Или кто-то из нас c тобой…* * *Рельсы режут на две неравные половиныполуостров, что когда-то был территорией Украины.Моё Чёрное море с волнорезами и буями,за тебя теперь надо рассчитываться рублями.Кроме смены валюты, власти, символики,всё осталось прежним, белые колченогие столики,торговка самсой, чебуреками, пиццейсмотрит в наши незагорелые лица,улыбается золотом: «Приехали наконец-то!»А после хмурится, вспоминая, что мы из Донецка.Отмеряет порцию теста, кричит в приоткрытые двери:«Отец, они всё же приехали, а ты не верил!»И откуда-то из глубин их крошечного киоскапоявляется дядя Эльдар в красной мастерке Bosco.Обнимаемся так, что повизгивают суставы,«Вы к нам как? Самолётом или через паромную переправу?»Это всё не важно, дядя Эльдар, это всё вторично,я смотрю на него, и глаза его татарские ежевичныенаполняются солёной водой, как на пирсе впадины,а глаза его огромные почти чёрные виноградины,на меня глядят сквозь слёзы и не могут                                           насытиться-наглядеться:«Здравствуй! Здравствуй, моя смелая девочка из Донецка!»* * *Сама не знаю, как я их пишу,как будто и дышу, и не дышу.И буквы, превращаясь в отпечатки,канючат их под утро отпечатать,предать огласке, высвободить пядь,как будто словом можно повлиять.Но точно можно обозначить время,суровость быта, свист в печной трубе.Прошу, мой свет, ни слова о войне,ни слова про завышенную цену,которую приходится платить,нанизывая бусины на нить.Ни слова про поджилки и юродство,про вечное безденежье в плену,про то, как пустошь, топи, целину,сверяясь по картинкам садоводства,я еженощно превращаю в книги,не применяя тяпки и мотыги.Одни лишь пальцы, стёртые к утру,и если я когда-нибудь умру,во что не получается поверить,ты помни, что мои стихи, как двери,в замочной скважине которых диск Луныи облака донецкие видны.

Проза

Алексей Ивакин

(Вятка – Одесса – Луганск)

Чернухино. ИК-23

отрывок из романа

После второго залпа «Градов» по Чернухинской колонии начали работать минометы. От близких разрывов вылетали стекла, осколки летели на койки, втыкались в подушки, рвали одеяла. Заключенные сидели на корточках, прячась за импровизированной баррикадой из тумбочек. Отряды перемешались. Охрана, оперы и прочие сотрудники ИК-23 разбежались, оставив подопечных на произвол судьбы. Толпы зэков метались из секции в секцию, стараясь укрыться от прилетающей смерти.

Тех, кому не повезло, оттаскивали в душевые. Там хоть кровь стекала в канализацию. Война всех уравнивает. Вместе лежали и «смотрящие», и «опущенные». И таскали мертвых тоже вместе. Понятия остались в довоенной жизни.

Осужденный Потапов с погонялом Боцман после очередного близкого разрыва, выполз из спальни в коридор. Там, хотя бы, окон не было.

– Подвинься, – пихнул острым локтем какого-то зека. Тот сидел, подтянув колени и уткнувшись лицом в них.

Зек не ответил. Осужденный Боцман ткнул его еще сильнее, тот медленно завалился, сполз по стене и глухо ударился головой о бетонный пол, накрытый желтым линолеумом. Лицо его было перепачкано запекшейся кровью.

Боцман огляделся. Кругом стонали, матерились, харкали кровью. «Шныри» рвали полосами простыни и кальсоны, неумело заматывали раны, бегали с кружками воды. Откуда-то доносились глухие удары, словно кто-то бил топором по двери.

Мелькнуло знакомое лицо.

– Хохол! – крикнул Боцман. – Хохол!

Невысокого роста зек оглянулся. Измятое лицо, серые глаза, бесстрастный взгляд. Да, это Хохол.

– Боцман? Живой? Мне сказали, тебя завалило вчера.

– Хрен им, – сплюнул Боцман и встал, придерживаясь за стену казенно-голубого цвета. Он сам ее красил в прошлом году. – Хохол, нам кранты.

– Будто я не знаю, – ухмыльнулся Хохол.

Если бы Боцман увидел эту ухмылку пару месяцев назад, он бы, наверное, обделался. Если Боцман сидел за чистые кражи и на зоне сторонился воровской кодлы, стараясь быть ближе к мужикам, чем к ворам, то Хохол… Про Хохла ходили легенды.

Говорили, что первый раз тот сел за то, менту заточку в печень всадил. Милиционер был его одноклассником. И женился на подруге Хохла, не дождавшейся того из армии. Говорили, что прямо на свадьбе и заколол бывшего друга. И сдался сам. А по зонам пошел «по отрицалову». Слов лишних не говорил, движений резких не делал. Был вежлив и чистоплотен. Но если узнавал, что в отряде «сука» или «крыса», мог зарезать так же спокойно, как играл в шахматы. Срок ему добавляли и добавляли, приближался четвертьвековой юбилей.

Познакомился Боцман с Хохлом, как ни странно, в библиотеке. Тогда его только перевели в ИК-23, попал он на карантин, потом в третий отряд, где и жил Хохол, потом уже во второй перевели. В библиотеке были отрядные дни – раз в неделю зеки одного отряда могли туда приходить, если хотели. Телевизор Боцман презирал, предпочитая читать. Вот тогда они и разговорились. На неделю можно было взять пять книг. Читать, конечно, из новинок, было нечего. Зато много классики. От Жюля Верна до Мельникова-Печерского. Вот четыре книги «На горах» и «В Лесах» Боцман уже взял и думал, что бы еще подобрать, но как-то глаз не цеплялся ни за что.