Иллюминатор

Роджер опять кивнул.

– Подпишите документики, говорю, значит. Ну и отпустим вас домой. Раны у вас множественные, но серьёзного ничего нет, хоть с этим вам повезло. Ну и вы сами от госпитализации отказываетесь, с нас, как говорится, взятки гладки. Лекарства вам выпишем, ну и так далее. Поняли?

Роджер не кивнул.

– Вот и хорошо, что поняли. Всё, давайте, идите, вон лифт приехал. Жду вас на четвёртом этаже, не задерживайтесь.

Врач развернулся и пошёл обратной дорогой. Его белый халат чуть развевался от редких встречных потоков ветра, но он этого не замечал. Слишком был погружён в чтение каких-то очередных документов. Человек с забинтованной рукой нажал на кнопку вызова лифта. Металлические двери открылись сразу же – лифт уже ждал его. Войдя в сорокалетнее детище советских инженеров и конструкторов, Роджер нажал на кнопку нужно этажа и принялся ждать. Опять. Сейчас он опять ничего не мог сделать.

Лифт быстро довёз человека с четвёртого на минус первый этаж и со скрипом раскрыл двери. Роджер быстро вышел и сразу же наткнулся на очередную стойку с медсёстрами.

– Здравствуйте. Мне сказали, что меня ждут здесь, – обратился человек к ним.

– Ой, ну и сказали вы конечно, молодой человек. Ждут вас. Не дай боже! – слишком бурно и весело отреагировала одна из медсестёр. Вторая же даже не подняла голову и что-то делала за компьютером.

– У меня здесь встреча, – продолжил Роджер.

– Встреча?

– Назначено.

– Назначено? Ах, я поняла. Конечно. Пусть так. Как вас зовут?

– Мечников, Роджер.

– Так-так, смотрю. Минуту.

Поиск какой-то информации занял у медсестры действительно минуту и не больше.

– Ага, вижу ваш. Вам в третий зал, налево по коридору. Дальше разберётесь.

– Благодарю.

Он кивнул медсестре и пошёл. Сначала, по левую искалеченную руку, показались двери первого зала, он поборол желание заглянуть в комнату через небольшое мутное окошко и двинулся дальше. Через восемь метров, теперь уже по правую руку, показались двери второго зала. Окошек на двери не было, поэтому бороться было не с чем. Он двинул дальше. До третьего зала оказалось идти дольше, чем до первых двух вместе взятых. Но всё таки, миновав чистый до блеска, но пустой и слега темноватый из-за перегоревших или украденных лампочек, коридор, Роджер остановился напротив дверей с надписью «Третий зал».

Мечников зажмурил глаза и нащупав правой, не стеснённой бинтами рукой, ручку, вошёл в комнату.

– Роджер, Роджер! Иди сюда! – тут же услышал от слева от себя. Повернув голову, он увидел лежащую на больничной койке Машу, свою жену. Преодолев разделявшее их расстояние в три широких шаг, он осторожно, стараясь не побеспокоить её, сел на самый край койки.

– Как ты? Как ты себя чувствуешь? – тут же спросил он.

– Я… нормально, вроде бы, но знаешь… – Она прервала фразу, чтобы откашляться, но почти сразу продолжила, – Знаешь, не могу я себя сейчас хорошо чувствовать.

– Понимаю. Как голова? – Роджер посмотрел на забинтованную голову Марии.

– Постоянно кружится. Постоянно хочется спать. Не знаю… я как будто и не живая сейчас. Всё мутится перед глазами, плывёт.

– Хотел бы я сказать, что это ничего, это нормально в нашем положении, но не могу выдавить из себя такое. Как в остальном, Маш?

– В остальном так же. Почти всё тело зудит, болит, ноги иногда немеют так, что мне кажется, что они у меня отказывают. Руки… пальцы не сгибаются, от плеч до мизинцев – всё в царапинах, что-то даже до сих пор кровоточит. Тяжело мне, Роджер. Почему это случилось? Ты мне так и не рассказал, что именно произошло.

– Маша, зачем нужны эти подробности? Особенно сейчас? Обещаю, я тебе всё расскажу сразу же, как только мы поправимся. Пожалуйста, не нервничай сейчас и постарайся поправиться как можно скорее, – Роджер привстал с больничной койки и осторожно поцеловал девушку в лоб. Точнее, в белый бинт, потому что почти всё лицо у этой девушки было лишь в нём.

– Я попробую. Но что случилось на дороге? Почему ты не хочешь мне рассказать?

– Маша!

– Что ты скрываешь от меня? Что произошло?

– Маша, пожалуйста, перестань. Я всё расскажу. Позже.

– Позже, позже, позже, всегда одно и тоже, – Мария зашлась в кашле. Приступ был долгий, несколько минут. Когда спазмы закончились, она ещё несколько минут приходила в себя и тяжело дышала.

– Всё, закончили с этой темой. Отдыхай, прошу тебя. Не нужно нервничать. Только покой и отдых, только покой и отдых.

– Ладно, ладно. Я поняла, – уступила она и задрав подбородок к потолку, устало выдохнула и расслабившись откинулась на койку.

Только в этот момент Роджер понял, что он не осмотрел палату, перед тем как зайти. С его глаз будто спал туман. Он взглянул на то, что было вокруг и, как и ожидалось, ничего необычного здесь не было. Пять коек напротив пяти коек, какие-то из них были заняты людьми, но все они спали и никто не бодрствовал, хоть на часах и был разгар дня. Стандартные больничные тумбочки, редкие вазы с засохшими цветами и пустые кружки, в которых должна была быть вода. Разглядеть лица спавших людей Роджер не мог, все они спали или на животе, или отвернувшись в другую сторону. Окон здесь, разумеется, не было. Посмотрев на стену, Роджер заметил какую-то металлическую ручку, вкрученную в неё. Медленно ступая по кафельному полу и стараясь не разбудить спящих пациентов, он прокрался к этой непонятной ручке. Она как-то странно манила его, будто просила – давай, человек, прикоснись, потяни! И человек почти сделал это. Между правой ладонью и металлическим холодом оставалось меньше сантиметра, когда странная и правдивая мысль окутала мозг человека. Отойдя от стены и так же медленно подойдя к койке жены, Роджер заговорил.

– Маша, а где мама? Где она, почему ты про неё не сказала ни слова? Что с ней? – спросил он жену.

– Ты о Валерии Алексеевне? А что с ней случилось? – переспросила его она удивлённо.

– Что? Почему ты… Маша, в машине была ты, я, и мама. Куда они перевели её?

– Роджер, с нами в машине никого больше не было. Ты, наверное, слишком сильно ударился головой, бедняжка. Иди сюда, ко мне, – лишь ответила она и подняла руки в призывающем жесте.

– Маша… Маша? Я точно помню, что в машине она была. Подожди, сейчас я позову врача, – обескураженно и непонимающе проговорил он тихо.

– Роджер. Роджер. Роджер! – закричала вдруг Мария.

– Господи, что происходит, не кричи! Сейчас я позову врача!

– Роджер, почему ты убил нас? Ты! Ты убил нас! – Мария кричала изо всех сил и уже не лежала, а сидела на койке. Но глаза её были обращены в никуда. – Почему ты так с нами поступил? Что мы сделали тебе? Роджер! Роджер! Ты убийца! Ты чёртов убийца! – продолжала она кричать. – Мясник! Сволоч! Ты убил нас! Ты убил меня и свою мать, чёртов убийца! Ты виноват в этом! – девушка не останавливалась в проклятиях и казалось, что она и вовсе перестала дышать. – Роджер, ты за это заплатишь. Роджер! – девушка прокричала последние слова и рухнула на койку. Стены вокруг начали расплываться и все вещи, бывшие такими реальными, резко превратились в пыль.

Мечников зажмурил глаза и нащупав правой, не стеснённой бинтами рукой, дверную ручку, вошёл в комнату. Открыв глаза, он увидел холодный, хромированный, начищенный до блеска, металл вокруг себя. В нос ожидаемо ударил противный запах нафталина. Нафталина, перемешенного с гнилью.

– Мужчина, вы по какому вопросу сюда? – тут же окрикнул его кто-то. Повернувшись на источник звука, Роджер увидел очередного врача. Это было бы странно, видеть их так много в одном месте, не будь это место больницей. – Мужчина? – переспросил врач.

– Да, да. Меня направили сюда. Встреча, – ответил Мечников.

– Встреча? Ну да, можно и так сказать. Имя и фамилию ваши назовите, – спросил врач приставая с места.

– Роджер Мечников.

– Роджер, Мечников. Так-так, сейчас, – старый, но без седин, врач в очевидном белом халате окончательно встал из-за старого как сам Советский Союз, стола, и пройдя пару шагов к ближайшей стене, где стоял стеллаж с документами, стал там что-то искать. Он, врач, не выглядел как человек, которого что-то сейчас интересует. Он лишь выполнял свою работу. Вряд ли он много получает и вряд ли он действительно просыпается каждое утро с мыслью «Ура, новый день, пора столько всего сделать!». Нет, не просыпается. Однако, довольно трудно найти людей, которые так встают по утрам. Но найти можно.

– Вы к Марии Александровне Мечниковой? – спросил врач после непродолжительного поиска личной карточки пациента.

– К ней.

– И к Валерии Алексеевне Мечниковой?

– И к ней, тоже.

Взгляд врача изменился. Словно на тебя смотрела сама сталь, которую пробить было совершенно невозможно абсолютно ничем. И раз, как по щелчку пальцев, как по дуновению легкого ветра, как по короткой, обрывистой и простой фразе, эта сталь превратилась в сахарную вату. В мягкую подушку, вату, наполненную ею. Взгляд превратился из многотонного медведя в нежную лань. И если раньше он грозно шёл по лесу, сотрясаю землю, то теперь ступал осторожно, боясь потревожить других, тех, кто рядом.

– Так вот это так… я, это, в общем, ну вы бы сразу, как-то неудобно, ну вы это… – попытался врач что-то сказать, оправдаться.

– Ничего. Вы тут не при чём, – Роджеру было всё равно.

Он был оглушён, он с самого утра, с того самого момента, когда их разбитую машину на дороге заметил проезжающий по своим делам дальнобойщик, ничего не чувствовал. Ему было всё равно на раны, на боль и кровотечения. На его ладонях и всё ещё чувствовался, как ему это казалось, жар от раскалённого асфальта. Был оглушён, когда увидел еле едущую машину скорой помощи и полиции, сразу за ней. Был оглушён, когда врачи, смеясь, вышли из машины и медленно, стараясь на запачкать обувь, шли к перевёрнутой жизни, лежащей в кювете. Оглушение продолжалось, когда полиция и врачи, так и не дождавшись спасателей, сами сняли повисших на ремнях людей и уложили рядом с автомобилем, недалеко, прямо на траву. Оглушение и не закончилось в момент, когда прилетевший спустя час вертолёт МЧС доставил всех в ближайшую больницу. Оглушение не проходило и сейчас, на минус первом этаже. И тогда и сейчас он чувствовал примерно одно и то же – абсолютное ничего.

– Так, ну вот знаете, давайте за мной, осторожно, не спешите, – доктор продолжал нервничать и запинаться, он засунул тонкую папку с документами подмышку и пошёл к другой стене комнаты.

Запах продолжал въедаться в волосы, глаза, пальцы, ногти, джинсы, носки и зубы. От него будет сложно отделаться. И стоит ли?

Мужчина в белом халате наконец привёл Роджера туда, куда он добирался последние минуты, бывшие такими длительными. Он подошёл к двум параллельным металлическим столам с ножками на колёсиках и выжидающе остановился. Взглянув на Роджера, он спросил:

– Вы готовы?

– Давайте уже покончим с этим, – лишь ответил он.

Белохалатчик, как бы грубо это не звучало, склоняется сначала над одним столом, а потом над другим. Что с первым, что со вторым, он проделывает одинаковые движения. Зацепив пальцами правой руки край белой простыни, он приподнимает её и помогая себе левой рукой, тянет её до плеч, лежащего под ней мёртвого человека. Врач понял, что человек, только что пришедший к нему в рабочий кабинет, совсем недавно потерял в какой-то неизвестной ему катастрофе жену и мать. Понять это было просто, ведь у них одинаковые фамилии. В своей практике он постоянно имел дела с подобными случаями, однако, привыкнуть к ним и не пропускать через себя было тяжело. Но и не хотелось превращать себя в камень, это можно было успеть сделать всегда, стоило лишь настроиться. Но, не сейчас. Белые простыни он, конечно же, целенаправленно опустил только до плеч, мёртвых людей стоило уважать. Особенно, если рядом с ними сейчас стоит их муж и сын.

– Вам нужно время? – спросил доктор через несколько минут молчания гостя.

– Нет, нет. Это они. Подтверждаю, – лишь сухо сказал он.

– Ясно..

– Закройте. Прошу.

– Конечно.

Врач накрыл обеих женщин простынёй обратно.

– Мне нужно подписать какие-нибудь бумаги? – спросил Роджер, стараясь сдерживать дрожащее чувство внутри себя.

– Да. Вот здесь, и здесь, – ответил ему доктор, показывая пальцам на места на жёлтых листах бумаги, где ему нужно было оставить свою закорючку. Закорючку о том, что тела опознаны и личности подтверждены. Стандартная процедура. На стандартом листе в стандартной больнице. Вверху, на жёлтых листах выцветшей бумаги, была выбита надпись чернотой – ГОСТ—1983-П, отпечатано в СССР.

– Всё? – спросил Мечников, расписавшись в нужных местах.

– Всё. Когда всё будет готово к похоронам, вам позвонят.

– Спасибо. Прощайте.

– Берегите себя, – ответил доктор.

Роджер вышел из пропитанной формалином комнаты морга в коридор. Он расслабился. Расслабил бывшие в напряжении мышцы ног, рук, лица и глаз. Он чуть выдохнул и потёр целой рукой другую, забинтованную. Более не существующие пальцы чесались.

Перед глазами Роджера сейчас должна была стоять лишь серая стена без указателей. Свернув налево, он мог бы дойти до лифта и вернутся вверх, к жизни. Свернув направо, нашёл бы ещё несколько комнат с мёртвыми людьми. И туалет. На каждом этаже больницы обязан был быть туалет. Из-за спины его догонял запах формалина. Вероятно, этот запах останется теперь с ним навечно. Будет вечно быть чуть позади, но всегда – рядом. Повернись, вдохни поглубже, и ты его почуешь. Ведь он чувствует тебя.

Но сейчас Роджер всего этого не видел. Он не думал об этом. Видел он лишь свою жену и маму. Видел их бело-серые лица, бесчувственные бело-серые лица. Глаза их были закрыты, смотреть им было более не на что. Волосы лежали совсем не так, как они любили и привыкли. Маша, обычно, закладывала одну сторону локон за левое ухо, а правое, оставляло в свободном положении, отпускала. Её короткие серые локоны больше никогда не почувствую ветра. Как и ветер не почувствует их. Мама, Валерия, наоборот – всегда ходила с распущенными волосами. Давно, ещё в молодости, когда Роджеру было не больше пятнадцати лет, она ходила всегда со строгим пучком на голове. Работа обязывала. Но она уволилась из мелкой фирмы, где директор пытался заставить её проводить чёрную бухгалтерию, и перешла в частную, занимающуюся адвокатурой. Там она смогла сделать из своей причёски нечто совершенное. Пепельно-белые волосы до самой её смерти были распущенны и жили только так, как хотели они. Носы их были такими же, какими и были всегда, но лишь одно отличие отделяло живую их суть от мёртвой – ноздри больше не будут чуть увеличиваюсь при вдохе и не будут чуть уменьшаться при выдохе. Губы у обеих застыли в вечном равнодушии. Улыбки, разочарование, кривляния отныне никогда не появятся на них. Они никогда не расскажут очередную шутку и никогда не скажут доброго слова, так помогающего каждый день. Каждый день, каждый день. Дни теперь буду другие. И недели, и месяцы. И всё, что есть. И всё, что будет. Тем самым, любимым и нежным останутся в памяти люди, лежащие в холодильной камере за спиной стоящего в коридоре человека. Остальное, потом. Остальное, потом.

Роджер медленно вдохнул и выдохнул. Развернувшись влево, он направился к лифту. Тот его уже ждал.

Мечников подпрыгнул на кресле. Пульс был так силён, что бил по голове хуже кованного молота. Бил изнутри. Перед собой сейчас Мечников видел лишь спинку кресла впереди него. «Сон? Это был сон? Точно? Или… или нет? Иллюминатор? Да что это такое», – никак не мог совладать с собой Роджер. Никак не мог совладать со своими мыслями. А мысли и не собирались подчиняться.

«Я спал? Или… или что? Что это было? Почему оно вернулось ко мне?», – продолжал спрашивать сам себя Роджер, сидя в оцепенении. Он не решался пошевелиться. Он не знал, что делать дальше. Не ужас, а непонимание происходящего сковало его. Он будто бы внезапно стал прикован к креслу, будто был здесь всегда.

Он не хотел поворачиваться к чёрному как бродячий кот, иллюминатору. Он не хотел видеть там мерные всплески фонарей на крыле. Красного, оранжевого. Сейчас он не хотел ничего.

– Ну как? Интересно было? – донёсся до него вопрос справа. Мечников понимая, кто там сидит, даже не повернул голову.

– Что было? – переспросил он. Верить в это категорически не хотелось.

– То, что вы видели. Воспоминания, – ответили ему.

– Не интересно. Я не хотел это вспоминать.

– Я знаю. Мы знаем. Но, увы, придётся, Роджер.

– Что происходит?

– Ничего. К сожалению, ничего больше не происходит. Как минимум, для тебя.

Роджер впервые за восемь лет почувствовал, как его несуществующие пальцы на левой руке зачесались. Опять.

Глава 2. Царь Минос

«Взять себя в руки, взять себя в руки, взять себя в руки», – бесконечно повторял у себя в голове Мечников. «Так, сейчас. Сейчас, подожди. Досчитай до десяти, давай. Один, два, три, четыре… Нет, не помогает. Так, что ты обычно делаешь в такие моменты? Думай, думай. Сосредоточься. Дыхание, помни про него. Медленно, чуть задерживая вдох и выдох. Давай. Вдох, выдох. Раз, два. Вдох, выдох. Раз, два. Помогает. Ты молодец».

Роджер открыл глаза. Впереди была спинка кресла, слева – чёрный иллюминатор, сверху – горящие световые лампы, а под ним, тысячи метров пустоты, перемешанной облаками и свежим воздухом, богато насыщенным азотом. Направо смотреть он не хотел. Он знал, кто там, но всё ещё надеялся, что это лишь дурной сон. Совпадений было так много, что разум его был чист и спокоен, в отличии от физической оболочки. Он-то, ещё входя в самолёт, был уверен, что это не просто пустой рейс. Что это не просто совпадение. Совпадений не бывает, лишь череда неслучайных случайностей. А тело, тело, точнее физическая оболочка, всегда реагировала слишком активно на изменения вокруг себя, и не важно, были они положительные, или были отрицательные. Руки поразила мелкая тряска, внутри груди мгновенно образовывался ком, который постепенно рос и заслонял всё вокруг себя, голос изредка дрожал и всё это иногда подводило чистый разум. Но, не сейчас. Сейчас разум смог совладать с физическим телом и у него всё было под контролем. Если это можно было так назвать.

– Как вы себя чувствуете, Роджер? – донёсся голос справа.

Игнорировать его было бессмысленно. Правила игры были не на стороне человека у иллюминатора.

– Паршиво, – ответил он.

– Н-да, – протянул собеседник. – Но это ожидаемо. Я бы, наверное, так же отреагировал, будь я на вашем месте. Хотя, правда, на вашем месте я никогда не буду.

– Уверены? Никогда в жизни?

– В жизни? Ха. И в ней тоже.

Они оба замолчали. Роджера начинало опять клонить в сон.

– Объяснитесь, будьте человеком, – сказал он.

– Только ради вас побуду, господин Мечников. Видите ли, ваше время вышло. Да, вот так просто. Понимаю, это может поражать, но, опять же, увы. Люди никогда не готовы к своей смерти. И те, кто лежит в свои сто лет на роскошной кровати в своём особняке в окружении родных и уже вот-вот сделает последний вздох, и те, кто утром выходит из подъезда на работу и думает лишь о кофе. Они одинаково близки к темноте, а она к ним. Они одинаково ничего о ней не знают, а она знает о них всё.

Собеседник Роджера остановил свой монолог, прокашлялся, и продолжил.

– Но я отвлёкся. Ваше время вышло, да, это так. И чем быстрее вы поймёте это, тем проще вам будет, уж поверьте мне.

– Проще будет что?

– Проще будет, м-м-м, проще будет идти дальше. Я сейчас говорю метафорами и весьма запутано, прямо как в рассказах Кафки, но опять же прошу меня простить, работа такая. Тут дело ещё в том, что вы ещё тут, то есть, в самолёте. Чисто технически, мы с вами оба в самолёте. И действительно летим в Токио. Только ваше время уже прошло, а моё – нет. Вам нужно добраться до выхода, до выхода из самолёта. Помните же, когда самолёт приземляется, стюардессы по громкой связи говорят, в какой выход можно выйти, в передний или в задний? В вашем случае в передний. Только там вы найдёте настоящий выход из, так скажем, сложившейся ситуации. Но вам придётся много спать и видеть сны. Или не сны. Или не спать. В общем, вам будет трудно, даже тяжело. Увы, но лучше я предупрежу вас заранее. Вы готовы продолжить, господин Мечников?

Роджер не знал. Он не понимал, шутит ли этот чёртов адвокат, если он действительно был адвокатом. Может, он успел подсыпать ему что-то в тот чай, пока они сидели в кафе? «Может, он как-то умудрился распылить какую-нибудь смесь чтобы у меня галлюцинации начались? Или может мне это вообще всё снится и я должен себя ущипнуть?», – думал он, отказываясь верить в то, что происходит.

Неверие или догадки не помогли ему совладать с резким желанием уснуть. Ответить собеседнику, сидящему справа, он не успел.

Почувствовав тяжесть на веках и в голове, Роджер закрыл глаза. Голова его непроизвольно упала на левое плечо и видела перед собой лишь мерцающую темноту иллюминатора.

Молодая девушка стояла у окна в своей квартире и тихо плакала. С ней было всё в порядке, она не была ранена или страдала от чего-то. Именно в этот момент ей попросту было обидно за себя, и за то, что происходило в её жизни. В окно можно было увидеть подсвеченный ночной центр города. Шпили церквей, многополосные дороги, стеклянные небоскрёбы, торговые и бизнес центры, исторические дома не выше пары этажей – всё это было видно. Но она всего этого не видела, не потому что была слепа к этому, а потому что сейчас она была совсем не здесь. Не у окна в своём доме, а глубоко-глубоко в своих мыслях, бесконечно прокручивая историю, случившуюся с ней в последние дни.

Недалеко от неё стоял такой же молодой мужчина. Их возраст был близок, на этом в своё время они и сошлись. Этот мужчина испытывал похожие чувства внутри себя и своей головы. Однако, он быстро отошёл от того, что случилось. И сейчас он был здесь и смотрел на тот же город, что и женщина. Правда, он в отличии от неё, действительно видел этот город, со всеми плюсами, минусами, шпилями, домами и дорогами.

– Ну и что на этом? – спросила девушка.

– Я всё сказал уже, всё, что хотел, – ответил мужчина.

– Ты уверен?

– Да. Точно.

– Хм.

– Что?

– Не знаю. Как-то это, м-м-м, неправильно. Наверное.

– Наверное?

– Угу. Я не знаю.

– Что не знаешь?

– Всё это! – ответила она раздражённо, – Не веди себя как придурок. Ни я, ни ты, не на допросе. Мы вроде договорились, что будем адекватно разговаривать.

– Да, всё так. Прости. Заносит.

– А раньше… – девушка резко прервала свою речь и отвернулась от мужчины.

– Раньше, раньше, раньше. Нет больше этого раньше.

– Во всяком случае, есть будущее.

– Наверное.

– Наверное.

Они продолжили молчать. Спустя несколько минут, молодой мужчина устал стоять и смотреть на город, вокруг было крайне много деталей. А сейчас нужно было сосредоточиться. Или, хотя бы, видеть вокруг себе как можно меньше деталей. Мужчина дошёл до кухни, включил там свет от кухонной вытяжки, чтобы он не так сильно бил по глазам и был более мягким. Проверил воду в чайнике – увидел, что воды там недостаточно и набрал её из под крана. После этого, осторожно поставил чайник обратно и включил подогрев воды. Сейчас хотелось чая и ничего иного. Но перед глазами мужчина видел кипящую в чайнике воду, а в мыслях всё прокручивал и прокручивал случившееся.

Это случилось четыре дня назад. Прямо здесь, на этой кухне.

Звон. Дребезг. Вновь. Осколки летят по всей кухне. Звон. Дребезг. Вновь. Осколки улетают в коридор, залетают в стоящую обувь, царапают обои, двери. Некоторые осколки долетают и до спальни, прячась в ковре и оставшись там для засады. Звон. Дребезг. Двое людей, тяжело дыша, стояли друг напротив друга. Сейчас они были идентичны, хоть на самом деле и были совершенно разные. Сейчас их глаза одинаково горели жутким и жарким огнём, сейчас в их глазах можно было увидеть настоящее первобытное пламя, огонь, разожжённый не электричеством, а кремнем и камнем тысячи и тысячи лет назад. Огонь, пламя, горело так, что взгляни – и обожжёшься. Взгляни – и сам сгоришь. Взгляни – и ты больше не забудешь то, что видел. Но смотреть было некому. На кухне всё так же было только два человека стоявших напротив друг друга. Они не замечали разрухи вокруг, разрухи, которую сами и создали. Осколки тарелок, стаканов, кружек, пробитая ножом дверь холодильника, треснутое стекло в кухонном шкафу, перевернутые цветы, упавшие с подоконника и растерявшие всю свою зелень и землю, сорванные наполовину занавески и опрокинутые на спинку стулья. На ужин сегодня у этих людей был винегрет бытовых вещей приправленный хаосом и раздраем.

Не по-осеннему тёплый ветер из открытого окна задувал на эту кухню, где люди строили из самих себя картину времён Ренессанса. Мужчина, стоявший ближе к двери в коридор, и девушка, стоящая около окна, одновременно выдохнули. Всё в этой жизни они делали почти одновременно. Начинали говорить, устраивались на работу, увольнялись с неё, придумывали идеи для путешествий, гасили и поджигали свечи, впадали в хандру и радовались, совершали ошибки и осознавали степень их тяжести.