Железная хватка графа Соколова

– Долго дама пробыла в тринадцатом номере?

– Виноват-с, господин Соколов, мне пришлось в участок идти с регистрационной книгой. Вернулся лишь к обеду. Когда девица рыжая удалилась – того знать не ведаю. А вообще служу с усердием, жалованье свое в полиции отрабатываю…

Соколов еще раз пожал руку дворнику и пошагал в магазин Кирова – это каких-то двести саженей от Златоустинского.

* * *

Магазин Кирова занимал два довольно обширных этажа, набитых самым разнообразным металлическим товаром – от уздечек, гвоздей, щеколд, кочерег до различных замков – английской модели внутренних, громадных амбарных. Некоторые, совсем как при Иване Калите, закрывались металлическим винтом, каких, кажется, никто лет сто не делал.

Покупателей в торговых залах было много – народишко простой, незамысловатый. Едва появился Соколов, как к нему бросился приказчик весьма замухрышистого вида, в полинялой в белый горошек рубахе, в короткой жилетке, в стоптанных башмаках.

– Чего желаете, ваше благородие? – Снизу вверх угодливо заглянул Соколову в глаза.

– Ключ мне требуется скопировать.

– Это вам сюда, в дальние помещения, возле кладовой. Лев Яковлевич Чукмандин замечательно работает! Ему даже зять их превосходительства полицмейстера Яфимовича в восьмом году заказ давали, остались довольны – лучше некуда!

Ловушка

За крепкой дубовой дверью, возле громадного сейфа, за верстаком в плисовой ярко-красного цвета рубахе и в новом пиджаке, сидел с самым хмурым лицом, взиравшим на весь мир с кислой презрительностью, мужик лет тридцати. Руки, с глубокими черными морщинами от въевшейся металлической пыли, с необыкновенной ловкостью действовали рашпилем.

При виде Соколова мужик оторопело уставился на гостя, у него мелко задрожали губы, впрочем, он не проронил ни звука.

Соколов сделал знак рукой приказчику: «Пошел вон!»

– Чукмандин, ты меня узнал? – И подумал: «Чего он трясется?»

– Вроде бы, господин, мы незнакомые.

– Я – Соколов из уголовной полиции. Есть серьезный разговор.

Чукмандин на мгновение задумался, остановив оценивающий взгляд на госте. Приняв, очевидно, какое-то решение, с готовностью произнес:

– Если вы тот самый Соколов, то вас все собаки в Москве знают. С моим удовольствием буду соответствовать. Только верну заказчику, ожидают давно, – показал он болванку, какую растачивал. – Да вы, господин полицейский сыщик, присаживайтесь на стульчик. Позвольте, вытру. Теперь чисто, как в горнице у попадьи.

Соколов с интересом наблюдал, как Чукмандин подошел к рабочему столу, выдвинул ящик, что-то достал и быстро спрятал в левый карман, отчего пиджак сразу провис. Соколов удивился: «Не револьвер ли? Очень похож на французский пятизарядный „нансен“ с коротким стволом. Чего это он? И волнуется сильно, аж руки трясутся».

Чукмандин вновь повернулся к Соколову, в нервной улыбке оскалил зубы:

– Посидите малость!

Он вышел, плотно прикрыл за собой дверь. Соколов вскочил со стула, бросился за Чукмандиным, но не успел – ключ в дверном замке дважды повернулся.

Сыщик с силой рванул на себя дверь, еще и еще раз. С треском, роняя шурупы на пол, отскочила ручка. Соколов стал долбить ею в дверь:

– Открой, сукин сын!

В ответ – тишина.

Мысли лихорадочно пронеслись в голове: «Почему он бросился в бега? Стало быть, виноват крепко в чем-то? Интересно, в чем? Нет, братец, не выйдет!»

Соколов посмотрел на окно – оно было забрано толстенной металлической решеткой.

Тогда Соколов разогнался и плечом врезался в дверь. Увы, та открывалась внутрь, нисколько не поддалась.

Еще раз и с большей силой сыщик повторил прием. Содрогнулась вся стена, заходила ходуном.

Ободренный сыщик отошел в дальний угол и с отчаянной решимостью бросился в атаку, со всего маха бросил могучее тело на дверь. Казалось, что заколебался весь дом. Еще раз – и дверная коробка вылетела наружу, как пробка шампанского, только полетели штукатурка и клубы пыли.

Началась погоня за беглецом.

Смерть филера

Сокрушив дубовую дверь, Соколов выскочил в торговый зал. Протолкавшись сквозь толпу покупателей, кого-то опрокинув с ног, он оказался на Мясницкой.

– Кто видел преступника в пиджаке и кумачовой рубахе? – крикнул сыщик. – Куда он побежал?

Подросток в лаптях, самого жиганистого вида, хитро сощурился:

– По-олиция? Тогда он во-он туда, в гору побег, к Малой Лубянке!

– Вот тебе за вранье! – Соколов отвесил лгуну «леща» и бросился в противоположную сторону – к Лубянской площади, соображая: «Преступнику всегда сподручней бежать с горы, да и народу на площади много, с толпой смешаться захочет».

Трамвай № 6

Чукмандин, столь неожиданно пустившийся в бега, имел время, чтобы несколько оторваться от погони.

Соколов лихорадочным взглядом шарил по оживленной толпе, пытаясь разглядеть беглеца. Повсюду сновали, двигались люди: юркие рассыльные в фирменных кургузых пиджачках с блестящими номерами на груди, простолюдины в допотопных чуйках, студенты в суконных картузах, гимназисты в форменных кителях с начищенными пуговицами и кокардами, почтальоны в фуражках с короткими лакированными козырьками, газетчики, отчаянно горланившие: «Свежие новости! Похититель миллиона банкира Шапиро не найден, ушел с концами!»

За спиной Соколова отчаянно зазвонил трамвай. Сыщик отпрянул в сторону. Это был шестой номер: Сокольническая застава – Петровский парк.

Трамвай выкатился на площадь и, замедлив ход, стал сворачивать вправо. Соколов увидал, как прятавшийся за массивной мачтой освещения Чукмандин метнулся к первому вагону и в момент поднялся к кабине вагоновожатого, что-то сказав ему. Трамвай сразу прибавил ходу.

Соколов счастливо улыбнулся:

– Ну, братец, теперь ты от меня не уйдешь!

Сыщик заметил возле чугунной коновязи молоденькую, с крепкими ногами каурую лошадку, впряженную в легкую рессорную коляску. На козлах дремал, опустив бороду на грудь, извозчик.

Соколов, не теряя мгновений, махом вскочил в коляску, хлопнул по плечу извозчика:

– Хлещи кобылку, догоняй шестой трамвай! Ну, чего рот рассупонил? Гони, говорю!

Извозчик, придурковатый мужик лет тридцати, тупо глядел на седока:

– Чёй-то, транвай? Куда распорядитесь, туды повезу. А на транвае я не пользуюсь.

Соколов, закипая гневом, прорычал:

– Дурень, раз приказано – гони!

– Чаво?

– Ах ты, раззява!

Соколов выхватил из рук извозчика кнут, хлестанул лошадку. Та, дико заржав и скосив на сыщика лиловый глаз, вдруг рванула с места. Соколов успел уцепиться за коляску, а извозчик, не ожидавший столь замечательного маневра, кубарем полетел на мостовую.

Состязание

Соколов, уже на полном ходу торопливо разбирая вожжи, проговорил:

– Вот и хорошо, кобыле легче! Давай, красавица, шевели ногами, догони вон ту железяку. Ах, бабка, куда ж ты лезешь, да еще с тазом? Чуть не сбил, право. Н-но!..

Трамвай уже выкатывал на Софийку.

Кобылка, словно осознав свое значение государственной важности, пошла прыткой рысью, только из булыжной мостовой полетели искры. Соколов не уставал подбадривать ее, то и дело подергивая вожжи.

Трамвай, без конца трезвоня, тоже набирал скорость и даже проскочил мимо остановки. «Этот сукин сын заставил вагоновожатого так гнать. Небось заметил, что я сей миг его самого достану! – подумал Соколов. И не на шутку встревожился: – Если при выезде на Неглинку не затормозит, то вагоны слетят с пути, жертв не избежать! Как остановить безумца?»

Сыщик уже не хлестал лошадь. Теперь она сама вся пласталась, вытягивалась в струнку, неслась столь резво, что было впору фаворитам всероссийского дерби.

Но вот коляска поравнялась с вагоном. Соколов приготовился прыгать на заднюю площадку. Он, прилаживаясь, уже потянулся к поручню.

В этот момент на передней площадке появился Чукмандин. Стоя на нижней ступени, он начал тщательно целиться в голову Соколова. Раздался выстрел. Одновременно с ним вагон тряхнуло на стыке. Пуля попала в голову лошади.

Лошадь запнулась, но, падая, все же продолжала двигаться по инерции вперед. Соколов в отчаянном прыжке взвился в воздухе. Чукмандин еще раз нажал спуск. Пуля обожгла левое плечо сыщика, но тот с непостижимой ловкостью влетел в вагонную дверь.

Поединок

Едва Соколов оказался в переполненном вагоне, он увидал: грубо расталкивая пассажиров – мужчин в котелках и с тросточками, дам в широкополых шляпах с вуалью, простолюдинов, молодых, старых, плакавших от испугу детишек, – к нему с револьвером «нансен» пробирается Чукмандин.

Рука Соколова по привычке дернулась к кобуре, висевшей под мышкой, но он вовремя спохватился: «Досада, тут стрелять никак нельзя. Но этот гаденыш пулей продырявит мне голову. А рубаха-то уже вся залита кровью, из рукава льет. Скоро слабеть начну. Что же делать? У него в барабане еще три пули».

Чукмандин, поначалу двигавшийся с опасливой осторожностью, вдруг оскалился:

– Ах, мент, ты, никак, свой шпаер дома под подушкой забыл? Стало быть, тебе пришло время к ангелам отлетать. – Через весь вагон гаркнул вагоновожатому: – Эй, рулевой, езжай шустрей, а то замочу!

Угроза возымела действие: вагоновожатый добавил скорости, хотя до крутого поворота на Неглинную оставалось недалеко.

В вагоне паника: дети кричали, женщины рыдали, мужчины побледнели.

Оказавшись лицом к лицу с Соколовым, Чукмандин насмешливо оскалил желтые зубы.

– Руки вверх, легавый! К стене повернись, шмонать тебя, мусора, буду. И не рыпайся, замочу в два счета. – И он угрожающе потряс револьвером.

* * *

Маленькое отступление для интересующихся ненормативной лексикой. Немало выражений воровского жаргона, которым и сто, и двести лет, дожили до наших дней. Так, в 1908 году в Петербурге вышла книга «Блатная музыка. Жаргон тюрьмы». Ее редактором и автором предисловия был известный русский ученый профессор Иван Бодуэн де Куртенэ. В этом исследовании, в частности, встречаем: мент, мусор – сыщик, маруха – любовница, бабки – деньги, рыжуха – золото, перо – нож, клевый – хороший, кича – тюрьма, шпаер – револьвер и тому подобные выражения, в известных социальных кругах употребляющиеся и ныне. Удивительная живучесть!

Подворотня

Как это всегда случалось в минуту наивысшей опасности, мысль Соколова заработала спокойно и четко. Взгляд его скользнул по панели. Красивая цветная реклама: «Карамель фруктовая С. Сиу и Ко». Рядом – блестящая никелем ручка. И надпись: «Тормоз».

Трамвай уже приближался к роковому повороту.

«Угонщик явно не в себе, он не соображает, что сейчас мало живых останется в вагоне, да и пешеходы погибнуть могут. А вожатый перепугался до обморока, боится ослушаться этого ненормального!» – так рассуждал Соколов.

Чукмандин вновь навел на сыщика револьвер, прошипел:

– Мой шпаер сейчас продырявит тебя, мент! – И бандит стал издевательски медленно жать курок.

Соколов вдруг метнулся к тормозу, рванул его. Вагон спасительно заскрежетал тормозами, затрясся, из-под колес полетели огненные брызги.

Пассажиры, издавая крики ужаса, повалились на пол. Кубарем полетел Чукмандин, но дважды успел нажать на курок. Одна пуля царапнула висок Соколова, оставив, впрочем, отметину, которую великий сыщик носил до конца жизни. Другая попала в потолок.

Убийца вылетел в дверь, грохнулся на мостовую, но тут же с кошачьей ловкостью вскочил на ноги и бросился наутек.

Соколов, чувствуя, что с каждым мгновением силы покидают его, закричал с трамвайной площадки:

– Городовой, держи!

И сразу подумалось: «У преступника в барабане одна пуля осталась».

Седовласый городовой, родившийся еще при благословенном Николае Павловиче, в меру сил затрусил за Чукмандиным, при этом с необыкновенной силой раздувая щеки и дуя в полицейский свисток.

Чукмандин, казалось, уходил от погони. Он свернул в подворотню, оттуда дворами мог добраться до Рождественки, а там ищи-свищи!

Соколов, истекая кровью, из последних сил несся за ним. Голова кружилась, во рту – отвратительная сухость.

Последняя пуля

И вот Чукмандин бросился в арку Купеческого собрания. К счастью, высокие кованые ворота были закрыты на висячий замок. С ловкостью мартышки убийца полез наверх. При этом он не выпускал из руки «нансен».

– Далеко не уйдешь! – усмехнулся Соколов. Он выдернул из висевшей под мышкой кобуры полицейский «дрейзе» – мощный девятимиллиметровый револьвер. – Не убью, лишь нижнюю часть прострелю – живым нужен.

Когда Чукмандин уже перенес одну ногу через верхнюю часть ограды, а Соколов едва не спустил курок, из толпы, с робким любопытством наблюдавшей за кровавым поединком, выскочил какой-то мужичишка с пшеничными усами и словно выгоревшими белесыми бровями. Он отважно подпрыгнул и мертвой хваткой уцепился за ногу преступника.

– Ай да молодец! – закричал Соколов. И вдруг в мужичишке он узнал своего знакомца. Это был Ефрем Иванов, уже прошедший испытательный срок и ставший филером. Читатель, верно, помнит, как над ним пошутил Соколов, приказав под видом метательного снаряда отнести начальнику охранки Заварзину бутылку шато-лафита. – Держи его, Ефрем, не выпускай!

Тем временем Чукмандин, вися на заборе, остервенело дергал ногой, матерился, исторгал проклятия, грозился и, наконец, грохнулся – прямо на голову Ефрема.

С искаженным злобой лицом убийца наставил в грудь филера «нансен» и нажал курок…

Ефрем вскрикнул, сразу обмяк, повалился в пыль, глядя открытыми глазами в серую известку арки.

Подбежавший седовласый городовой шашкой полоснул убийцу по голове – как это делал он при втором штурме Плевны 31 августа 1877 года, когда, «как капусту», крошил турок и за беспримерную отвагу был награжден солдатским Георгием.

Верхняя часть головы слетела с легкостью располосованного арбуза: в руке у кавалеристов и боксеров сноровка остается до глубокой старости.

Подбежавший Соколов опустился на колени, приподнял голову Ефрема, заглянул в мутнеющий взор:

– Браток, ты жив? Отзовись…

Ефрем с трудом прошептал:

– Я, кажется, умер… Ваше пре-вос-хо… не оставьте де-ти-шек… Жалованье за сентябрь… в дере-вню… – Ефрем глубоко вздохнул и на полувздохе дернулся, навсегда замер.

Соколов поцеловал лоб героя. И сам, слабея, упал рядом.

Покуситель

К месту убийства со всех сторон многолюдной площади сбегались любопытные. В минуту собралась громадная толпа. Вперед выступила девица лет девятнадцати, удивительно стройная. Но главная особенность ее красоты заключалась в сочетании смуглого, восточного лица с крупными серо-зелеными глазами.

Девица непринужденно, но мягко сказала:

– Городовой, я слушательница медицинских курсов. Сейчас наложу раненому жгут. – И она сняла с себя шелковую косынку. – И пожалуйста, подгоните коляску.

Меднолицый страж порядка махнул рукой:

– Эй, лихач, быстр-ро сюда – графа Соколова отвезешь. – Зверски ощетинив усы, повернулся к толпе, воздел окровавленную шашку. – Р-разойдись! Не любопытничать, как р-рубану – пер-рья полетят!

Толпа в ужасе отхлынула. В те времена полицию трепетали.

Милая встреча

Едва девушка прикоснулась к Соколову, тот с восхищением произнес:

– Боже мой, истинно звезда Востока! За тугую повязку – спасибо. Ваши руки – волшебные, ясно чувствую – целительные. – Погрозил пальцем городовому:

– Ну, братец, ты ретив! Зачем башку подлецу срубил? Дохлый, много он скажет?

– Виноват, ваше превосходительство! Впредь исправлюсь, убивать насмерть себе не позволю.

Соколов ласково взглянул на девицу, но нарочито строго произнес:

– Без вас, сударыня, в больницу я не поеду. Лягу тут, на булыжную мостовую, и буду умирать – долго, мучительно, в судорогах.

– Граф Соколов… я сопровожу вас, – с чарующей простотой произнесла девица. – Извозчик, поезжайте в Мясницкую больницу. – Пояснила Соколову: – Там отличный хирург по фамилии Хрипун.

Соколов здоровой левой рукой, как пушинку, подсадил спутницу в рессорную коляску. Коляска понеслась по оживленным улицам.

Приятная беседа

Быстрая езда, прекрасная погода, сознание того, что мог погибнуть, но Господь пока миловал, приятная соседка – все это настраивало Соколова на философские рассуждения.

– Посмотрите, сударыня, как прекрасны эти дымы, подымающиеся из труб столбами в небо…

– Это к хорошей погоде.

– Как ярко блестит золото церковных куполов, как высоко взмывают к облакам стаи турманов, как легко и сладко на душе… Живи и наслаждайся! Ан нет, люди предпочитают стрелять, убивать, обманывать, грабить.

Девушка добавила:

– Им, преступникам, это кажется самым коротким путем к богатству и власти, а в богатстве и власти они видят свое счастье.

– На этом построены все революционные теории: мы, дескать, отберем у богатых землю, заводы, деньги и раздадим бедным. Те сразу, вмиг, станут богатыми. Все это – очевидное вранье.

Девушка согласно кивнула головой:

– На всех богатств не хватит, да и никто их делить не станет. Революционеры, коли дорвутся до власти, станут сами купаться в роскоши – ради этого они и расшатывают устои империи. Они твердят: «Жизнь коротка, надо успеть ухватить побольше…»

– Сударыня, вы меня удивляете. Вы не только прелесть как хороши собой, но и умны весьма. Кто вы?

– Меня зовут Юлия Хайрулина, я дочь командира сводно-гвардейского батальона лейб-гвардейского Преображенского полка, флигель-адъютанта…

– Как же, отлично знаю вашего батюшку-полковника, доблестный казак из свиты его императорского величества. Скажите ему мой привет, – улыбнулся Соколов.

– Сделаю это уже завтра, ибо нынче вечером отправляюсь домой в Петербург. – Извозчику: – Вот, приехали. Подкатите к приемному покою.

…Собеседники не ведали, что придет день и они станут участниками события, которое потрясет всю империю.

Чудо природы

Не прошло и десяти минут, как догола раздетый Соколов всей горой своих мышц возлег на операционный стол.

Рану зашили. Сыщик перенес операцию с редким хладнокровием. Ни одна мышца на его мужественном лице ни разу не дрогнула. Молоденький ассистент пожелал переложить Соколова на каталку, дабы доставить в палату.

Соколов не рассчитал и здоровой рукой так неосторожно отодвинул ассистента, что тот грохнулся на застекленный шкаф с инструментарием. На пол полетели и ассистент, и шкаф, и инструментарий.

На грохот из коридора прибежали две молодые медички. Увидев графа во всей обнаженной красоте, восхищенно вскрикнули:

– Невероятно!

– Давайте простыню! – Соколов обернул свои чресла, отчего стал похож на римского цезаря.

Знаменитый Хрипун – высоченный красавец, с глазами, искрящимися умом и доброжелательностью, врачебными услугами которого пользовались даже великие князья, – с трудом сдерживал улыбку. Вежливо осведомился:

– Как самочувствие, Аполлинарий Николаевич?

– Алексей Иванович, вопреки усилиям светил медицины, временно остался жив! – И так добродушно расхохотался, что умный профессор на смелую шутку не обиделся.

Враг насилия

Оказавшись в палате, Соколов обвел ее взглядом: низкая металлическая кровать с толстенным волосяным матрасом, рядом – изящный инкрустированный столик, венский стул на гнутых ножках, небольшая козетка, обитая штофом. В высокое итальянское окно заглядывал запущенный сад – с пересохшим фонтаном, листьями на гравиевых дорожках, с клумбами, – больничный флигель, почерневший от солнца и дождей дровяной сарай с высоченными штабелями дров и приставленной к стене лестницей.

И тут же в дверь постучали. В палату робко заглянул санитар:

– К вам, ваше превосходительство, гости. Позволите допустить?

Гостями оказались зареванная супруга Мари, молодцеватый полковник Заварзин, изящный, с набриолиненным коком Сильвестр.

Сильвестр поставил на столик корзину с фруктами, сверху украшенную двумя бутылками кагора.

– Скорее поправляйтесь, дорогой Аполлинарий Николаевич! Империя страждет от врагов, а вы – могучий ее защитник.

Соколов радостно обнял гостей одной ручищей, но от души.

– Чтоб собраться в такой компании, можно еще разок с кем-нибудь постреляться.

– Милый, вам не очень больно? – Мари прильнула к мужу. Ее смородиновые блестящие глаза глядели с невыразимой нежностью. – Ваше здоровье не пострадает?

– Если нынче же сбегу из этой юдоли скорби, то стану здоровее прежнего. – Соколов выглянул в окно. – Второй этаж – пустяки. Вот профессор Хрипун уйдет, и я – тю-тю.

В этот момент появился сам Хрипун. Он укоризненно покачал головой:

– День-два вам, Аполлинарий Николаевич, непременно следует побыть у нас. А вот эту штуковину, – он протянул «дрейзе», – графиня, пожалуйста, отнесите домой.

– Его место – под подушкой, у меня от него сны легкие, – сказал Соколов.

– Нет-с, у нас не стрельбище – иное учреждение. – Профессор Хрипун с высоты своего хорошего роста строго глянул на гостей: – Побудьте еще десять минут, а потом извольте пациента оставить в покое.

Страшный гость

Вскоре санитар безжалостно выпроводил визитеров. Но вечером, когда больница затихла, графиня вернулась к мужу: дежурный врач, большой почитатель гения сыска, позволил Мари остаться до утра: «Участие близкого человека – лучшее лекарство!»

Соколов держал в своей ручище изящные кисти супруги. Он успел после ухода гостей вздремнуть, и теперь ему было приятно-радостно беседовать с любимой. Незаметно бежало время. На город опустилась ночь. В раскрытое окно вливалась сладковатая прохлада, волшебно струился фосфорный свет луны. Царила безмятежная тишина, даже птицы в саду смолкли.

Вдруг Мари, прилегшая рядом с мужем, привстала, настороженно прислушиваясь, прошептала:

– Под окном кто-то ходит!

Соколов сел на кровати, чутко улавливая звуки. И вот совершенно отчетливо раздался легкий стук, какой бывает, когда стремянку ставят к стене, чье-то приглушенное учащенное дыхание.

Граф здоровой рукой притянул Мари к себе, спрятал и укрыл ее за тяжелой оконной шторой. Сам мгновенно соорудил на кровати подобие спящего человека и отпрянул к стене.

В это мгновение в проеме окна показалась ужасная голова. Была она ужасной потому, что на нее была натянута черная маска с прорезью для глаз, на руках – перчатки.

Злодей осторожно спустился на пол. Крадущейся походкой направился к неясно видной в скудном лунном свете кровати. Мари со страхом прижалась к плечу мужа.

Соколов все эти мгновения напряженно думал: «Как взять покусителя? Опрокинуть ударом ноги сзади? Оглоушить ударом кулака? Но в темноте легко промахнуться… Нет, плохо полицейскому, коли он с одной рукой да без револьвера…»

Тем временем злодей выдернул из-за пояса нож. Двумя руками он занес его за голову и, издав короткий звук «кх!», вонзил по самую рукоять… в волосяной матрас.

Соколов насмешливо произнес:

– Эй, дядя, задери лапы вверх! Шевельнешься – пулю схлопочешь.

Голос заставил покусителя вздрогнуть. На время он замер. Но вместо того чтобы подчиниться команде, вдруг метнулся к двери.

Когда Соколов выскочил в коридор, покусителя след простыл.

Гений сыска вернулся в палату, зажег электрический свет. Там, где только что стоял покуситель, темнела лужица.

– О-хо-хо! – Соколов начал дико хохотать. – Убийца со страху налил. – Наконец, устало отдуваясь, гений сыска плюхнулся на изящную козетку.

Та с оглушительным треском развалилась под его атлетическим телом. Мари, несказанно счастливая, что опасность миновала, бросилась поднимать с пола мужа.

Двойное дно

– Однако, горячие у нас денечки! Ежедневно или свежий труп, или очередная загадка. – Так говорил Соколов своей супруге, поджидая вызванных им сыщиков.

Увы, гений сыска еще не знал, что бурно начинающийся день принесет очередной ошеломляющий сюрприз.

Дом ужасов

Солнце не успело подняться над крышами, как первый посетитель вырос на пороге – начальник охранного отделения Заварзин. Выслушав рассказ приятеля, счастливо улыбнулся:

– Ах, как хорошо! Какой ты герой, я восхищаюсь тобой, Аполлинарий Николаевич. А я вчера допоздна рылся в картотеке, пытался найти, кто на дело ходит в перчатках. Никого! Еще не знают об отпечатках пальцев или не верят в идентификацию. А покуситель, говоришь, того… со страху в порты напустил? Ха-ха!

В коридоре послышались шаги. Это фон Менгден, сухопарый, вышагивал как журавль. За ним извозчик тащил треногу, а Сильвестр – фотокамеру.

Появился и профессор Хрипун. Виновато взглянул на сыщика: