Железная хватка графа Соколова

Соколов строго посмотрел на своего сторожа:

– Буня, приступай к работе!

Великий взломщик, задумчиво насвистывая мелодию «Маруся отравилась», послюнявил палец и пощупал им прорезь для ключа.

Сильвестр, внимательно наблюдавший за этими манипуляциями, подсказал:

– Господин Буня, вам ключ дать? Вы его попробуйте засунуть…

Взломщик тут же отозвался:

– Сынок, ты посоветуй своему батьке, куда засовывать, чтоб у него детишки умные получались.

Сильвестр покраснел, Заварзин не удержался – улыбнулся, Соколов стоял с непроницаемым лицом.

Читатель нашей книги «Граф Соколов – гений сыска» помнит, что, в отличие от нормальных евреев, Буня носил на груди не маген давид – шестиконечную звезду, а некий инструмент, похожий на малую трехлопастную вилку. Это был самый необходимый предмет для вскрытия замков, и назывался он замысловато – щебенный катер. Представители определенной профессии гордились качеством своих инструментов, как маэстро – скрипкой Страдивари.

Чуть ковырнув щебенным катером в замке, Буня вытащил оттуда нечто. Объяснил Заварзину, как гимназический учитель на экскурсии:

– Это засунуто было – гвоздь с откушенной шляпкой. Берите себе на память.

И далее полным изящества движением Буня вновь вставил инструмент в замок, легонько толкнул дверь, и она, чуть скрипнув, растворилась.

Заварзин восхищенно покачал головой:

– Виртуоз! – и с чувством пожал руку королю шниферов.

Буня с достоинством произнес:

– Мой старый папа Бронштейн учил: «Если хочешь кушать цимес, делай свое дело хорошо!» Вот я и делаю. – Повернулся к Соколову: – Мне можно ехать спать?

– Скажешь извозчику Антону, он отвезет тебя.

Буня галантно расшаркался.

– Зай гезунд! – и, шлепая по ступеням ночными тапочками, отправился вниз по лестнице. За его спиной раздались негромкие, но дружные аплодисменты.

* * *

Сыщики шагнули в темноту квартиры. Соколов нутром почувствовал: тут кто-то есть. Такое же ощущение было, кажется, и у остальных.

Во всяком случае, Сильвестр полез под мышку и вытащил из кобуры револьвер. Заварзин повернул выключатель. Ярко вспыхнула люстра с висюльками.

В гостиной, возле стола, опершись на него плечами, сидел в глубоком кресле Хорек. Голова его была неестественно откинута назад. Она держалась на шейных мышцах, как на ниточках. Шея была перерезана электрическим проводом, со стороны затылка накрученным на палку.

На пол натекла громадная лужа крови.

Смертельная любовь

Обхватив голову руками, начальник охранки Заварзин, полный отчаяния, рассуждал: «Кто мог думать, что любовные досуги Хорька закончатся столь плачевно! И то сказать, сколько самых кровопролитных войн, сколько ужасных преступлений вызвали любовные страсти. И я уверен, что этот страшный труп с вытаращенными глазами, с оскалом белых молодых зубов – на совести Клавки, которую несчастный так любил».

Шпильки

Всякая смерть по-разному отзывается на других. Одних оставляет почти равнодушными или даже возбуждает чувство какого-то нехорошего, странного удовольствия: «Думал, сто лет будет жить, а вот – отпел и отплясался. Ну, а я еще малость небо покопчу!»

Другая часть людей, всегда малочисленная, чужой смертью бывает поражена столь сильно, что, кажется, отчаяние готово убить их самих.

Вот и на сей раз смерть важнейшего осведомителя была воспринята сыщиками различно. Враз рухнули мечты начальника охранки. Он уже не мог блеснуть перед высшим начальством разоблачением врагов империи и еще более продвинуться по должности и чину. Заварзина оскорбляло, что его, словно школяра, провели за нос, что кто-то оказался хитрее.

Вчерашний адъютант генерал-губернатора Сильвестр Петухов, человек, верно, впечатлительный и робкий, не привыкший к трупам и крови, судя по выражению лица, испытывал лишь одно – страх и отвращение перед видом задавленного человека. Его кадык быстрой мышью бегал по горлу, уста сухо сглатывали, лицо было бледнее обычного.

У Соколова, лишенного излишних сантиментов и еще никак не связанного с этим делом, главным чувством было профессиональное любопытство. Его цепкий взгляд с интересом останавливался на различных предметах и малозаметных деталях, которые помогли бы навести на след убийцы.

Соколов первым нарушил оцепенение. Он повернулся к Заварзину.

– Ну, Павел Павлович, теперь невольно я оказался втянутым в эту историю. – Обратился к Сильвестру: – Еще раз сходите в аптеку, позвоните дежурному. Пусть отыщет медика и фотографа – срочно сюда.

Хотя старшим по должности был Заварзин, но распоряжение знаменитого сыщика было воспринято как естественное. Заварзин погрозил Сильвестру пальцем:

– Не вздумай, поручик, дворника и понятых звать – не тот случай! Хоронить Хорька, царствие ему небесное, – Заварзин перекрестился, – тайком будем. И венок от Департамента полиции…

Сильвестр с явным облегчением бросился вон из страшной квартиры, – только каблуки по лестнице застучали.

Заварзин кивнул вслед ему:

– Хороший сотрудник, однако к трупам привычки нет, трясется и пугается. Да это быстро пройдет, не беда… – Полковник вдруг осекся, уставился взглядом на кровавую лужу. – Граф, сюда взгляни, да вот, возле спинки кресла, – и, уже раздражаясь, добавил: – Неужто не видишь? А еще гений сыска!

Соколов невозмутимо отвечал:

– Я много чего вижу. Например, что у тебя, полковник, штиблет развязался. А ты горячишься, полагаю, из-за этих двух шпилек, засохших в крови?

– Конечно! Неужто, граф, ты не догадался, что шпильки потерял убийца? Точнее, потеряла, ибо проволокой задушила Хорька женщина. И я сразу понял – это Клавка Железная Нога. К покойному уже давно другие женщины не ходили. Душила, а шпильки и выпали. Это очевидно. Или ты, граф, не согласен? Думаешь, если баба, так силенок не хватит?

Соколов возразил:

– Задавить проволокой, накинув ее сзади, – нет, для этого не надо обладать силой Железного Самсона или Людвига Чаплинского. Просто я никогда не спешу останавливаться на первой подвернувшейся версии. И тем более нельзя подпадать под гипноз одной-двух улик.

– А что это за креслом валяется? – Начальник охранки поднял с пола разорванную пополам фотографию. – Хе-хе, это фото кафешантанной певички Елены Вевер. Хорек любил хвалиться своей победой над ней. Ясно, Клавка в порыве ревности разорвала ее. – Заварзин с чувством превосходства улыбнулся. – Я нынче же вырву из объятий клиента Клавку, мы с тобой ее допросим, как надо, и она расколется до того самого места, которое ее кормит.

– Какую цель преследовала убийца?

– Вот она нам и расскажет, на кой черт пошла на страшное преступление. Может, с целью ограбления? Вон, ящики в секретере открыты, из книжного шкафа все тома на пол брошены, картина на стене сдвинута – что-то искала. А что искать было у Хорька? Только деньги, тем более что мы ему перед отъездом в столицу пять сотенных выдали. Болтнул Клавке – вот и решилась. Ведь старая истина: мужик в объятиях возлюбленной так размякнет, что начинает свою душу наизнанку выворачивать.

– Это верно, – согласился Соколов. – Проститутки – постоянный и ценный источник информации. Зато, если влюбятся, тут хоть на дыбу подвешивай – любимого не выдаст, крепче любого мужика окажется.

Оперная звезда

Задребезжал дверной звонок. Вернулся Сильвестр. Он с порога сказал:

– Приказ выполнил! Взял у дежурного домашние телефоны медика и фотографа, самолично дозвонился до них, поднял с постели. Приказал: «Незамедлительно прибыть с необходимыми инструментами! Нижняя дверь будет открыта».

– Молодец, поручик! – Заварзин с чувством пожал руку Сильвестру. – Мне нравится твоя исполнительность. – Повернулся к Соколову: – А теперь продолжим осмотр квартиры. Напоминаю: до прибытия экспертов предметы не трогать!

Соколов медленно прошелся по гостиной. Заглянул за спинку орехового диванчика с бронзовыми львиными головами, в большую фарфоровую вазу с давно увядшими розами. Постоял около напольных часов венской работы. Внимательно всматривался в лица людей, запечатленных на многочисленных фотографиях, украшавших стены. Подошел к кровати, негромко сказал:

– Павел Павлович, на подушке клок волос.

Сильвестр, опережая Заварзина, подскочил к кровати, схватил в руку волосы, радостно крикнул:

– Рыжие! Точно, рыжие Клавкины волосы. Ах, шельма…

– Ты уверен, поручик, что это именно ее волосы? – спросил Заварзин.

– Даю руку на отсечение!

Заварзин задумчиво потупил взор.

– Так-так-с! – Потом решительно произнес: – Я с самого начала понял это! Причина злодеяния классическая – любовь и ревность.

Сильвестр, казалось, уже несколько освоился с обстановкой. Теперь он не оглядывался каждую секунду на страшный труп.

– Вы, господин полковник, хотите сказать, что Клавка в порыве чувств сначала разорвала фото, а затем задушила Хорька?

– Да, поручик, ты прав! Это, вероятнее всего, убийство из-за ревности. Такие случаи не редкость. Эти самые «жертвы общественного темперамента» настолько лишены нравственности, что легко идут на страшные преступления.

Сильвестр с готовностью согласился:

– Это совершенно так! К тому же, – он выразительно ткнул перстом в сторону винной бутылки, – горячительные пары затуманили разум. А Клавка от природы буйная, что конь необъезженный под седлом. Хорек небось любил вспоминать свои любовные победы. Хвалился он наверняка и перед Клавкой.

Заварзин согласно кивнул:

– Готов допустить это! В порыве страсти, в состоянии аффекта, не отдавая отчета своим действиям, Клавка и прикончила своего любовника. Ученые называют это «коротким безумием».

Сильвестр одобрительно кивнул:

– Именно так дело и было.

Заварзин приказал:

– Поезжай, поручик, на Солянку. Зайди в заведение мадам Карской, скажи ей: «Клавдин возлюбленный тяжело заболел, ну, угорел! Очень хочет пассию свою зреть, теперь же». Если она с клиентом, так это ничего, сделать кобелю замену. – Засмеялся.

– А если Клавка сопротивляться станет?

– Надень на нее наручники! Позовешь городового. Тут – возле жертвы ее ревности – мы Клавку и расколем. Действуй, поручик!

Куда деньги идут

Сильвестр бросился выполнять приказ, но в дверях столкнулся с прибывшими экспертами. Первым вошел в квартиру судебный медик Григорий Павловский – среднего роста, крепкий в плечах, когда-то бравший уроки английского бокса у самого Гвида Мейера.

Фотограф фон Менгден был удивительно худощавым, всегда с особой тщательностью одетым джентльменом, в галифе и с моноклем в правом глазу. Его отличительной чертой была молчаливая сдержанность, которую он сам принимал за высшее проявление хороших манер.

Антон, сердито сопя, тащил за фон Менгденом треногу с колесом, регулирующим высоту подъема фотоаппарата, и сам аппарат, весьма увесистую штуку.

Эксперты приступили к работе. Сыщики продолжили осмотр квартиры. Прошли на кухню. В раковине – немытые тарелки с остатками засохшей пищи. В шкафах и ящиках – ничего любопытного. На столе – несколько пустых бутылок. Соколов усмехнулся:

– Винцо в этом доме уважали. Притом все больше самое дешевое: ординарная марсала, «Тенерифское», «Лиссабонское» – все не дороже рубля. А вот красное бордоское «Сент-Христоли». Вкус не шибко изящный. Куда же гонорары девал Хорек?

– На блядей тратил, – рассмеялся первый раз за вечер Заварзин. – Вот одна из них и прикончила его. Ну да ладно, пошли к экспертам. Что они нам веселенького скажут?

Загадка

Сыщики уже было направились к дверям, как вдруг Соколов обратил внимание на едва приметную стенную дверцу, закрашенную масляной краской под цвет кухни. Соколов не без труда, с помощью ножа, открыл дверцу. Это был холодильный шкаф, такие находились почти в каждом московском доме. Они непостижимым образом даже в жаркие дни сохраняли прохладу.

Соколов заглянул внутрь и удовлетворенно произнес:

– Вот это уже кое-что: аршин десять электрического провода с обмоткой итальянским шелком. И, смотри, нож, которым отрезали провод, чтобы задушить Хорька. – Крикнул: – Эй, Менгден, снимите с рукояти ножа отпечатки пальцев! Как, впрочем, и со стаканов на столе, и с бутылки.

Менгден, прямой и сухой как трость, качнул головой-набалдашником.

– Нож? – Фотограф осторожно взял его двумя пальцами, повертел перед светом люстры, посыпал белым порошком, сдул его и произнес: – Здесь отпечатки пальцев тщательно затерты.

Соколов взглянул на Заварзина:

– Ну-с, уважаемый полковник, что скажешь? Клавка оказалась столь искушенной, что тщательно тряпочкой удалила свои отпечатки пальцев? Да она про дактилоскопию даже не слыхала.

Заварзин выглядел явно обескураженным. Но упрямо повторил:

– Сейчас допросим Клавку, она всю правду скажет.

Медик Павловский, закончивший наружный осмотр трупа, выпрямил уставшее тело, снял очки в черепаховой оправе и произнес:

– Убийство произошло часов четырнадцать назад. – Он достал из жилетного кармана предмет своей гордости – призовой хронометр фирмы «Габю». Павловский любил показывать серебряную крышку, на которой была гравировка: на фоне двух скрещенных ружей надпись «За отличную стрельбу». – Стало быть, где-то в одиннадцать-двенадцать пополудни.

Торжество

В этот момент появился Сильвестр. Он несколько запыхался от волнения и быстрого подъема по лестнице. Отрывисто произнес:

– Мадам Карская сказала: Клавка еще с девяти утра, дескать, приоделась нарядней, накрасилась и пешком отправилась сюда, на свидание с Хорьком. Домой она не возвращалась, и ее больше никто не видел.

– Почему мадам полагает, что Клавка пошла именно сюда?

– Клавка сама ей заявила, когда отпрашивалась до вечера. У них ведь насчет этого порядки строгие, постоянные клиенты приходят, спрашивают. Хотя Клавка уверила Хорька, что она живет лишь с ним и от всех клиентов отказалась, но это не так. Каждый день принимала и двух, и трех. Хорек, понятно, не в счет.

Сильвестр полез в боковой карман пиджака, достал листок сиреневого цвета:

– А вот что мадам Карская обнаружила на столике в комнате Клавки. Это телеграмма, ее Хорек отправил накануне своего отъезда из Петербурга: «Моя ласточка, завтра вернусь домой сотым поездом. Обязательно прилетай ко мне десять утра».

– И куда Клавка пропала? – задумчиво почесал кончик носа Заварзин.

– Ясно куда, – решительно сказал Сильвестр. – Вгорячах убила любовника, выгребла деньги и сбежала. С хорошими деньгами везде приют найдет.

Заварзин приказал:

– Несись, Сильвестр, в охранку, срочно обзвони вокзалы, дай ориентировку на Клавку. Пусть проверяют всех, у кого приметы сходные.

Сильвестр торжествующе потер ладони:

– Что я говорил? Если бы Клавка не убивала, так ей не было бы нужды бегать от правосудия. Жаль, какое-то ничтожество сорвало дело государственной важности. Ну, поймаю, жилы из нее, шлюхи, вытяну! Все расскажет.

Соколов иронически улыбнулся:

– Поручик, вам Клавка все расскажет, если вы покойников говорить научите! Клавка мертва…

Сильвестр потрясенно развел руками, хотел что-то сказать, но из горла вырвался лишь неопределенный звук, а у Заварзина удивленно вытянулось лицо.

Западня

Соколов еще не ведал, что пройдет совсем немного времени, как жизнь преподнесет ему такой сюрприз, что понадобится напряжение всех его богатырских сил, чтобы выйти из сложной ситуации.

Жаркий спор

Заварзин, который всегда восторгался необычной способностью Соколова вмиг распутывать самые сложнейшие преступления, на этот раз с жаром возразил:

– Твое утверждение, Аполлинарий Николаевич, что проститутка Клавка мертва, – смелое, но бездоказательное. Если она лежит где-то хладным трупом, стало быть, и этого несчастного, – он кивнул на тело Хорька, – жизни лишила не Клавка. Но ведь, кроме нее, из посторонних никто в этой квартире не бывал.

– Ну, пока что я не видел ни одной улики против Клавки, – спокойно отвечал Соколов.

– Как не видел! – задохнулся Заварзин. – А шпильки в луже крови? А волосы на подушке? Они ведь принадлежат Клавке? А бокал на столе с остатками губной помады, и сам металлический пенал этой же помады En etui bois, которой пользовалась Железная Нога? А портмоне убитого, которое исчезло? А разорванное фото соперницы? – Он с любопытством глядел на Соколова.

Тот возразил:

– Твоя ошибка, что ты увлекся единственной версией, хотя, может, и соблазнительной. А одно из главных правил в розыске – отсутствие предвзятости.

– Но не менее важно – с возможной быстротой выйти на след преступника. А что ты можешь возразить против моей версии? Ведь она зиждется на неоспоримых уликах.

– Поспорить, полковник, есть о чем. Да, волосы на подушке вполне могла оставить Клавка. Но разорвать фото певички Вевер? Вот, держи эту фотографию. Она наклеена на паспарту фирмы «Скамони». Его фирменный знак – флажок в кружочке. Скамони изготавливает свои паспарту из очень прочного картона. И женщине, даже такой дюжей, как Клавка, разорвать его почти невозможно.

Заварзин обрадовался:

– Вот, граф, ты сам сказал: «Почти невозможно». Значит, исключение допускаешь. А дальше что?

– Главное – затерты отпечатки пальцев на ноже. Сколько найдется в Москве людей, которые слыхали бы про дактилоскопию? Не больше двух-трех десятков. Причем таких, какие имеют прямое отношение к криминалистике. Клавка в их число не входит.

Заварзин взял Соколова за плечи:

– Вот тут, граф, ты ошибаешься, ибо упускаешь из виду некий пустячок. Конечно, Клавка понятия не имела бы об отпечатках пальцев, если б ее дружком не был весьма сведущий в этих делах Хорек. О чем они говорили, лежа в объятиях друг друга? Не только о вечной любви. Хорек, это очевидно, был все же хвастуном. Желая блеснуть своими познаниями, он и рассказал Клавке об этом научном достижении. Клавка – сметливая. Она запомнила и взяла новые знания на вооружение. Убив Хорька, не спеша, тщательно затерла на ноже следы и вместе с проводом спрятала в шкаф.

«Красные фонари»

Соколов распахнул окно, полной грудью вдохнул свежий воздух. Сырое небо тяжело занималось утренним рассветом. Слева по старинной Маросейке тащились тяжело груженные возы, подвозили провизию на рынки и в лабазы. Дворники шаркали по тротуарам метлами. Старушки в черном направлялись в церкви. Гений сыска повернулся к Заварзину:

– Подумай, Павел Павлович, ведь это убийство для Клавки бессмысленно! Оно лишало ее надежды выйти за солидного, по ее меркам, человека, освободиться от публичного дома, – возразил Соколов.

– А почему, граф, ты решил, что Клавка горела желанием переменить свое положение? Женщины этой гнусной профессии с большим трудом отрываются от постоянного разврата, от безделья, от жирной сладкой пищи, от пьянства.

– Но, убивая Хорька, Клавка все равно обрекала себя на разлуку с веселым домом мадам Карской!

Заварзин невозмутимо парировал:

– Как часто бывает у женщин, Клавка все это натворила в запальчивости, необдуманно. А потом, что, нет других «красных фонарей»? Клавка за пятерку выправит себе фальшивый паспорт и смотается с ним на все четыре стороны, осядет, скажем, в Нижнем Новгороде или Варшаве и вновь примется за свою работенку. Сколько таких ушлых на матушке-Руси!

Соколов махнул рукой:

– Я докажу тебе: Клавка не убивала. Сейчас я еду домой, посплю часа два-три. Уже утром я вернусь сюда, буду отрабатывать окружение. Преступление совершено среди бела дня, наверняка кто-нибудь что-нибудь видел.

– Прекрасно! – Заварзин повеселевшим взором посмотрел на гения сыска. Он радовался тому, что Соколов сдался на его уговоры и перешел из сыскной полиции в охранку. – Эй, поручик! Завтра утром отправляйся к мадам Карской, выведай все возможное: что в последнее время говорила Клавка, кого принимала, куда отпрашивалась, есть ли у нее родственники, у которых она могла скрыться, ну, как обычно. И не забудь поговорить с подружками Клавки – эти мымры всегда знают больше всех. И предъяви для опознания шпильки и волосы…

Касса

В десять утра Соколов был уже на ногах – чисто выбритый, сделавший гантельную гимнастику, бодрый и полный сил. Вдруг зазвонил телефон. Соколов удивился: он узнал голос начальника сыска Кошко. Тот мятным, ласковым голосом проговорил:

– Дорогой Аполлинарий Николаевич, знаю, что теперь тебе не до нас, грешных. Но, умоляю, последний раз выручи! Может, слыхал – во всех газетах было, – позавчера ночью медвежатники вскрыли кассу в Сибирском торговом банке, в их филиале, что в Гавриковом переулке, дом Шапиро.

– Много унесли? – вежливо спросил Соколов.

– Триста семнадцать тысяч только наличными и еще на полмиллиона ценных бумаг. Вот работают! Словно у твоего Буни Бронштейна учились.

– Я должен прислать управляющему Исааку Шапиро соболезнование?

– Исаак Сергеевич обойдется без соболезнования. Он очень просит тебя помочь! Обещал: за раскрытое преступление и найденные капиталы одарит по-царски – пять тысяч даст.

– Что-то «щедр» банкир! Я ему – миллион, а он мне – на сбитень и семечки.

– Банкиры умеют считать каждую копеечку, но я могу поговорить с Исааком Сергеевичем, может, на семь тысчонок согласится. Мои ребята с ног сбились – никакой зацепки. И ящик не корежили, а сумели замок новейшей конструкции вскрыть. Сам генерал-губернатор меня вызывал, требует: «Землю ройте, а украденное предоставьте!»

Соколов решительно прервал эту тираду:

– Прости, Аркадий Францевич, у меня сейчас на руках другое дело. Должен убийц отыскать, а человеческая жизнь дороже любых денег, – и дал отбой.

* * *

Внизу дворник Платон старательно поливал из шланга булыжный тротуар. Не заметив Соколова, дернул неосмотрительно шланг и окатил брюки сыщика и ужасно перепугался своей оплошности. Платон, спасаясь от графского гнева, швырнул на землю шланг и припустился бежать к Орликову переулку.

Соколов вслед крикнул:

– Ах, засранец, ты мне еще попадешься, головой опущу в унитаз! – и весело рассмеялся.

Мастер по металлу

Соколов очень любил Москву с ее бесконечной сутолокой, с зеркальными витринами, стремительно пробегающими рысаками, с всегда нарядной и говорливой толпой. Ему нравились лица москвичей, такие разные, но всегда приветливые, с одухотворенным взором, их акающий говорок, их шутки, доброе расположение ко всякому человеку.

Вот и теперь он отправился по Мясницкой, быстро вышагивая длинными ногами, обгоняя прохожих своей обычной размашистой походкой.

Дворника ему искать не пришлось. Тот, облачившись в чистый парусиновый передник с бляхой, тщательно подметал перед домом с номером 13. Соколов уже знал, что зовут его Прохор Андреев, что он из рязанских, что ему двадцать девять лет и он большой любитель приключенческих книжек, которые приобретает в громадных количествах возле Китайгородской стены на Лубянке. Возможно, по причине своей начитанности Прохор носил очки, чем весьма гордился и отличался от своих собратьев по профессии.

– Потолковать надо, Прохор Андреев, – сказал Соколов, подходя со спины.

Прохор резко оглянулся, вгляделся в лицо сыщика и радостно воскликнул:

– Неужто это вы, ваше превосходительство! Ой, глазам не верю – сам граф Соколов! У меня в каморке, ваше превосходительство, ваше фото висит.

Хотя «ваше превосходительство» полагалось лишь генералам, но все простые люди искренне верили, что Соколов вполне генерал в своем деле. И были, конечно, правы.

– Швыряй свой инструмент по названию метла, сядем на лавочке вот тут, под березой. Ишь, как хорошо, тихо. Скажи-ка, братец, когда последний раз видел жильца из тринадцатой квартиры?

Прохор сдернул с головы картуз с крошечным козырьком, перекрестился:

– Царствие ему небесное, сегодня видел, как его, накрытого рогожей, на носилках тащили.

– Кто бывал у него?

– У покойного? Девица рыжая, волосы густые, до поясницы. В грудях у нее, – Прохор сделал движение руками, – роскошное изобилие. С покойником вчера как раз в это время здоровкался. Он на извозчике подкатил. Я у него из рук баульчик принял, наверх поднял, он мне семик пожертвовал.

– А барышня вчера к нему приходила?

– Обязательно! И полчаса после приезда жильца не натикало, как рыжая нарисовалась, в фасонистом гордетуровом платье, аж все переливается из цвета в цвет. Своим ключиком парадную открыла.

– Откуда она ключ взяла? – Соколов помнил, что ключей было всего два – у Заварзина и у Хорька.

– Я сам об том же поинтересовался: «Вы, сударыня, жиличка не наша. Кто изволил ключ вам передать?» А дамочка сказала, как отрезала: «Не суй свой нос в чужие дела!» И перед моим носом дверью хлопнула.

– Может, жилец тринадцатой квартиры свой дал?

– Может, и так. Наверное, скопировал. Как раз по близкому соседству на Мясницкой, в доме под номером два, магазин купца Кирова[1]. Там замками торгуют и нарочно мастера по металлу держат. Фамилия ему Чукмандин. Замечательно копирует и берет недорого.