Иннокентий едет в деревню

– Ничего, я на берегу заначил. Под корягу. Уж туда-то Анна Пална не будет глядеть.

2.6.2. Огромная рыба сом – плохо

– Ну как? – крикнул муж Анны Павловны. Он с завистью наблюдал, как бармен снимает рыбу с крючка.

– Пара окуней, – ответил Сергей.

– Во дает, – Зиновий Аркадьевич потянулся к сумке и достал вторую бутылку.

Они с Ефремом, поставив пять удочек в воду, сидели на складных стульях и выпивали.

– Рыболов великий, – продолжил старожил деревни. – Таких рыболовов в наше время и не было. Тогда ведь как?! Сами удочки делали. А это что? Купил, забросил! Не умеют они ничего, точно вам говорю.

Я сидел на сырой коряге и внимательно следил за поплавком. Скоро поплавков стало два: мне было скучно, я засыпал.

– Ишь! – сказал Ефрем, кивая на озеро. – Ушел, чтобы не смущаться.

Павел Никифорович неподвижно сидел в надувной лодке. Издали он был похож на нахохлившегося воробья. Следить за ним было в той же мере скучно, что и за поплавком.

– Может, он тебя, дурака, смущать не хотел, – сказал председатель и выпил.

Павел Никифорович, судя по всему, был единственным трезвенником на деревне.

Я встал и прошелся по берегу. Перехватил недобрый взгляд кашляющего мужика. Заметив меня среди рыболовов по дороге к озеру, он зло сверкнул глазами, и с той самой минуты не переставал за мной следить.

Со всеми жителями деревни я не успел познакомиться, но этого мужика где-то видел. Я попытался вспомнить, при каких обстоятельствах, но заметил, что дергается поплавок на моей удочке.

– Клюет! – подскочил я к ней. Поплавок ушел под воду.

Что есть духу я стал наматывать леску на катушку.

– Подсекай, подсекай! – закричал Сергей. – Крути!

Я дернул на себя.

– Тащи, тащи! – орал он.

Меня охватило возбуждение. Я что-то поймал, что-то достаточно тяжелое. Я – герой сегодняшней рыбалки.

В воздухе сверкнуло. Я остолбенел.

– Хватай ее! – насмешливо закричал кто-то. – Смотри не упусти.

Вместо оглушительных аплодисментов я услышал общий смех. Я огляделся.

– От них бородавки заводятся, – гаденько улыбнулся мне кашляющий мужик.

Пока я освобождал лягушку, рыболовы не сводили с меня глаз. Мои неловкие движения их смешили. Но я не сдавался. Когда искалеченное животное исчезло за бревном, снова закинул удочку и сел на корягу.

– Дашь слабину – завсегда уйдет. Вот раньше, – завел дед, – какие люди были! В сороковом году пошел один ноги в воде полоскать… на этом самом озере было… Только сунул ногу, как на пятку щука клюнула. Щуку он поймал на пятку. Вот это да! Вот это мужик был. Удочки не брал, а такой улов. На тракторном заводе в городе со мной работал, мастером. Потом спился и умер. А вы, молодежь, ничего не умеете. Удочки у вас есть, а больше ничего нет. А одной удочки недостаточно.

– Две нужно? – спросил я.

– Не каждый на удочку лягушку выловит. Тут удача особого рода нужна, – злобно сказал незнакомец и закашлялся.

Я подошел к воде и сполоснул руки.

Посмотрев на воду, увидел, как поплавок одной из них задергался так же, как до этого мой.

– Держи, держи ее! – услышал я.

Первым моим желанием было злобно рассмеяться и проигнорировать призыв. Отплатить мужикам их же монетой. Но я схватил удочку.

Поплавок ушел под воду, и я почувствовал, как натянулась леска. Сильный рывок с той стороны, и удочку я уронил.

– Вот олух.

Я кинулся в воду. Схватил удочку за рукоять, резко натянул. Показалась огромная рыба.

– Сом, это сом! – хрипло закричал незнакомец. Подбежав, он отобрал у меня удочку, но не удержал и тоже уронил.

– Помогите! – только и успел закричать он.

2.6.3. А маленькая рыба плотва – хорошо

– Сдалась тебе эта рыба, – говорил Ефрем, предлагая выпить.

Но боль была велика.

– Кто тебя, дубину, просил удочку брать?! – набравшись сил, кашляющий мужик встал со складного стула.

Председатель деревни, старожил и подстрекатель Зиновий Аркадьевич довольно крякнул. Сергей встал у меня за спиной.

– Думаешь, не будет ничего?! – он снял куртку и засучил рукава. Сухого телосложения дедушка со скрюченными пальцами и наколками на костяшках. Я вспомнил, где его видел. Не первый раз он грозил мне тощим кулаком. – Ни за коня, ни за сома?!

«Ни за коня, ни за сома, – я отшатнулся от него. – Так вот оно что!»

– Остынь, – только и сказал бармен. Строго и отчетливо, как воспитанный вышибала в клубе.

«Массивный круп, живые глаза, колтуны в гриве».

Мутные глаза мужик скосил на Сергея:

– Не лезь!

«Конь, запряженный в телегу с красной попоной и двумя подушками. Конь, которого я украл, принадлежал этому мужику с лающим кашлем».

Я застегнул мокрый до локтя ватник.

– Не брал я Вашу лошадь.

– Кто же ее брал? – спросил Данилыч.

– Вам виднее.

Данилыч вскинулся, Сергей предупреждающе выступил вперед. Обдумав ситуацию, мужик в болотной кепке с неудовольствием сел обратно на стул.

– Еще поквитаемся, – пообещал он.

– Пошли, – сказал мне Сергей, приглашая к оставленному на бревне спиннингу. – Бери и забрасывай.

Оглядываясь на Данилыча, я покорно взял дорогую удочку и забросил.

– Теперь тяни. Так. Не клюет. Забрасывай.

Я замахнулся, потерял равновесие и поскользнулся. В процессе падения задел ногой ведро с пойманной Сергеем рыбой. Ведро упало в воду.

– Ишь какой ловкий! – прокомментировал председатель Зиновий Аркадьевич.

Данилыч смеялся громче всех.

– Вот возьми подлого человека на рыбалку! – надрывался он. – Всем угодит.

Павел Никифорович подплыл к берегу.

– Данилыч, Ефрем, – крикнул он, вытаскивая лодку. – Подите сюда.

– О, плотвы-то, – протянул председатель, заглядывая в ведра. – И окуни есть. Ишь ты, щука!

– А у вас что?

– Уклейка, да плотвина, – засмущался Ефрем.

– Давайте, что ли, уху варить из окуней, – кивнул Павел Никифорович. – Лизавета бутерброды в дорогу наделала.

И отправил нас с Сергеем костер разводить, а сам принялся чистить и потрошить рыбу дрожащими почему-то руками.

2.6.4. Рыбья жертва

– В будущий раз приманку купи, – сказал Сергей. От собственной добычи он отвесил мне пару окуней.

– Какую? – спросил я.

– Смотря, на что пойдешь.

Сергей ушел, а я остался наедине с рыбой.

Я бы отдал ее кому-нибудь. Женщине, которая почистит, вытащит кости и приготовит. А еще лучше – не ловил. Мне ее, бедную, было жаль.

Но рыбья жертва не должна была стать напрасной. Я включил ноутбук и погуглил, что делать после рыбалки. Мать покупала замороженное филе и палочки в кляре. Как рыбу чистила бабушка, я не помнил.

В рыбе могли водиться паразиты. Сравнив представленные в сети картинки с живым примером, я понял, что моя рыба грязная, скользкая и в крови. Разглядеть в ней паразитов было невозможно.

Я сел на лавку возле дома и закрыл глаза.

Рыбалка прошла неудачно. Воняло рыбой, подружиться с деревенскими не вышло. Собирался показать, какой я не плохой парень, а в результате сам перестал в это верить.

В деревне меня терпели в память о бабушке. Она трудилась на благо окружающих. В глубине души я понимал, что только так можно завоевать авторитет. Но я ничего не мог предложить. Ни умений, ни талантов, ни знаний, пригодных для жизни в деревне, у меня не было.

Я открыл глаза и увидел надежду. «Наверняка я смогу принести пользу. Просто пока не знаю, какую».

Рыбу я отнес бабе Томе. И принялся терпеливо ждать, когда появится новый шанс показать себя. Совершить героический поступок, самоотверженное деяние. Оказаться полезным, раз не получается быть приятным. Все, что угодно, лишь бы стать своим в деревне.

2.7. Жестокие правила

2.7.0. Куриный бульон

«Как она узнала, что я заболел?»

Вечером першило в горле, ночью ломило кости, а с утра я проснулся рано, разбитый и больной.

Я выпил чай, сходил в дровяник, растопил печь. Стало хуже.

И вот теперь я лежал и наблюдал, как Лизетт разогревает на плите куриный бульон.

– Вынь, – сказала она.

– Десять минут не прошло.

– Пяти хватит, – пожала она плечами, – но хочешь – держи.

И я держал.

Лизетт налила суп в тарелку.

– Ну, сколько?

– Тридцать семь и восемь.

– Хорошо, – Лизетт забрала градусник. Проверила измерение, кивнула головой. – Я принесла клюквы. Чаю дам и целый вечер пей.

– Гадость какая.

– Зато полезно.

– А таблеток у тебя нет? – спросил я.

Лизетт со вздохом полезла в карман жилетки и достала оттуда упаковку аспирина.

– Бери, – сказала она. – Нет. Лучше я дам одну, а завтра еще. Мне не жалко, вред же от них.

Я сунул в рот таблетку и запил чаем с клюквой.

Лизетт села за стол и взялась за принесенное вязание.

– Что это будет? – спросил я.

– Что-то теплое, – сказала Лизетт и укутала меня нежной улыбкой.

«Как она узнала, что я заболел?»

Перед глазами у меня стояла Алиса.

2.7.1. Начало

– Что будешь делать? – спросил отец.

Сначала пошли разговоры, затем – увольнения. Три месяца я ходил на работу как в театр: ждал конца представления. Иногда зевал.

– Поеду в деревню, – сказал я. – Хозяйство заведу.

– Лену возьмешь?

Лена.

Ушла, не дождавшись предложения.

Оставила мне комнатную помидору на подоконнике и записку невнятного содержания. Что-то о мечтах и их исполнении. Полагаю, это было предсказание из китайского печенья, которое она ела накануне.

Я пошел выбрасывать помидору на помойку. Было скользко. У контейнера – каток. Я забрался на бетонный блок, размахнулся. И не выбросил. Записку тоже оставил.

Повернулся, чтобы спрыгнуть с блока. Увидел лед. Представил, как бьюсь головой о бетон.

Аккуратно сойдя с блока, я отправился домой смотреть расписание поездов.

2.7.2. Игра по жестоким правилам

– Жизнь – игра по жестоким правилам, – сказала Алиса.

Она только что побила мои карты – теми, что незадолго до того я отправил в бито.

– Почему же? – спросил я.

– Ну, во-первых, мы не можем поменять расклад. Раздать карты заново, – мельком она взглянула на меня, но тут же отвернулась: мой болезненный вид Алису раздражал.

Мы сидели на кровати. На улице стояли первые жаркие деньки, а я мерз в трех бабушкиных кофтах и шерстяном шарфе, что связала Лизетт.

– То есть?

– Разучились метафоры расшифровывать?! – гневно спросила она. – Я говорю, мы не можем изменить условия рождения. Например, выбрать что-нибудь получше и с этим переродиться.

– А во-вторых что? – спросил я, выиграв партию.

Я был не согласен с ее словами, но спорить не хотел.

– Во-вторых, мы не можем переиграть тот или иной ход, – она собрала карты и стала перемешивать. Карты выскальзывали из рук. – Помешайте Вы, я устала.

Я взял карты и зевнул. Алиса злобно посмотрела в мою сторону.

– Мы не можем вернуться в прошлое. Изменить то, что хотим. Исправить, – продолжила она. – Даже если мы не ошиблись в прямом смысле слова, а… как бы сказать… совершили оплошность. То есть ошиблись, но не намеренно, а случайно. Бесповоротность – вот что страшно.

– Что еще? – я еле подавил очередной зевок и раздал карты.

– Мы не можем прочитать мысли противника, понять его логику, проанализировать поведение. Потому что соперника у нас нет – есть действительность… Вы так лицо кривите. Думаете, я не права?

– В чем?

Хрупкая Алиса имела жесткий стержень. Она говорила о жизни, будто полководец перед сражением. Либо победим, либо умрем. Я видел в ней горькую наивность, эгоизм и абсолютное бессердечие.

– В том, что сказала.

– Насколько я понимаю, Вы сравниваете жизнь с игрой. Хм. Довольно-таки пошлое сравнение, – я лежал в кровати с температурой, и мне хотелось, чтобы Алиса проявила хоть каплю сочувствия. Разговор меня утомлял.

– Что же в нем пошлого?

Я промолчал, и она продолжила.

– Для большинства людей жизнь – штука несерьезная, и отношение к ней сиюминутное, постольку-поскольку.

Алиса улыбнулась. Она улыбнулась, а я проиграл. Я – дурак.

– Иногда я вот так вот думаю, – выигрыш не отвлек Алису от мыслей, – и мне становится их жаль. Как думаете, что хуже – жалеть людей или чувствовать к ним отвращение? Неприятие. Даже нетерпение.

Она смотрела на меня с надеждой.

– Я думаю, в этих двух состояниях, – сказал я, мешая карты, – нет ничего друг другу противоречащего.

Алиса говорила не про каких-то абстрактных людей. Даже не про каких-то конкретных. Она имела в виду себя. То она жалела себя, то чувствовала отвращение, неприятие, нетерпение. И я ничем не мог ей помочь.

2.7.3. Обед с семьей Анны Павловны

Когда я в следующий раз пошел к пшеничному полю звать Леньку к обеду, я наткнулся там не на мальчика, но мужа. Семилетнего сына на посту сменил его безработный отец, которому, сдается мне, деньги были нужнее.

– Пообедать не хотите? – спросил я.

– Э, малой! – крикнул он. – Ну-ка выходи.

Ленька появился передо мной как из-под земли, а на самом деле – через дырку в заборе.

– Не заделывайте ее, – попросил он, проследив за моим взглядом.

– Ну, – сказал я, – как дырка не может существовать без забора, так и забор не может существовать без дырки.

Отец мальчика, Ефрем, этой глупости не услышал. Торопился к столу.

Отобедав с семьей Анны Павловны – «а жена коров пасет» – я узнал, что в деревне меня никто не любит, включая семью Анны Павловны.

– А за что тебя любить? – спросил отец семейства, щедро зачерпывая мясное рагу большим деревянным черпаком. – Коня ты украл?!

– Нет, батя, не он, – сказал мальчик. Он сидел и робко елозил ложкой по тарелке.

«Устами младенца глаголет истина», – подумал я.

– Он не он, а все одно, – протянул отец. – Он приехал, коня украли.

– С конем ничего не случилось, – защищался я.

– Ай! Ты сам подумай, какая от тебя на деревне польза? Никакой. Один вред. Вот за конями нужно смотреть, за телегой. За полем с пшеницей…

Муж Анны Павловны бил в больное место. Мне не терпелось стать полезным. Я готов был из штанов выпрыгнуть, лишь бы доказать социальную значимость. Но вместо этого изводил себя ожиданием удобного момента.

Ефрем вытер рот тряпкой, которой Лизетт убирала со стола, и вышел из дома.

– Ты тоже так думаешь? – спросил я у Леньки.

– Я-то что, – сказал он. – Вы лучше знаете.

Я с удивлением обнаружил в нем маленького будду. Не чета остальным. Папке его точно не чета.

2.7.4. Овсяная каша

– Как мясо? – спросила Лизетт, когда я, вставший на ноги после болезни, застал ее на своей кухне.

– Замечательное, – ответил я. – Только кончилось.

– Ну даешь, – улыбнулась Лизетт. – На завтрак каша, а на обед не знаю. Холодильник пустой. Ни мяса, ни овощей.

– Лиза, – начал я, но осекся и продолжать не стал.

Она опустила голову и еле слышно спросила:

– А блины как?

– Блины?

– Я зашла как-то, блинов наготовить. Молока у тети Ани взяла… Тут еще девушка была. Такая светленькая.

– А, – сказал я, – Алиса?

– Алиса, – Лизетт прятала от меня глаза.

– Блины были вкусные, – сказал я.

Она отвернулась.

– Поди к бабе Томе, – строго сказала Лизетт, – у нее банки с кроликом на продажу.

Я был благодарен Лизе, ее внимание мне льстило. Но я ошибался, думая, что она приходит ко мне по собственному желанию.

Девушку попросили обо мне заботиться. И я даже не догадывался, кто это сделал и почему.

2.8. Великая идея

2.8.0. Плохие дела Высокого Папы

– Худо, – сказал муж Анны Павловны.

Он торопливо черпал ложкой мясо тушеного кролика.

– Худо? – вяло переспросил я.

Мы только сели за стол, и как минимум один из нас приглашен не был.

– Растет худо. Как пить дать, худо, – сказал сосед.

А затем продолжил:

– Вона, как у Глебовны, бабки твоей, – Ефрем замахнулся ложкой. На скатерть упал жирный кусок мяса. Он подобрал его левой рукой и положил в рот, – уже с куст черники была бы, а поди посмотри, как там у Сан Саныча – выросла она, пшеница его?

Муж Анны Павловны требовательно уставился на меня. Он не двигался ни единым мускулом. Вздохнув, я встал из-за стола и пошел смотреть на пшеницу Высокого Папы.

За калиткой простиралось поле взросших ростков. Я бы сказал, что за месяц пшеница не прибавила ни в росте, ни в весе. Но что я понимал в земледелии?!

«Земледелие составляло основу экономики Карачаево-Черкесии», – услужила память. «Да, спасибо». Все мои познания сводились к урокам географии.

Из-за нарощенных ногтей учитель не могла удержать в руке мел, и с картой работала без помощи указки. Что я мог понимать в земледелии?!

– Ну? – сердито спросил Ефрем. – Чего ты тут? Ты это, иди отсюдова.

Я вернулся в дом. Обе тарелки, в том числе и моя, были начисто вылизаны – я скривился – языком мужа Анны Павловны. Меня обдурили на старый фокус. Пока я щелкал голодным клювом, лишили верного шанса на обед.

2.8.1. Бабушкин секрет

Кабак ломился от посетителей. Деревенские обсуждали рост пшеницы.

Не понимая, какие передо мной открывались возможности, я сел у стойки на стул с подбитой ножкой и, ожидая меню, качался из стороны в сторону.

– Рыбу будешь? – спросил Сергей. – Со вчера лежит.

Я согласно кивнул.

И часа не прошло, как я голыми руками мыл тарелки, вылизанные толстым языком соседа. Мыл дольше, чем если бы эти тарелки были в жире от мяса, с приставшим по ободу картофелем.

– Да, может, не то посадил. Семян-то этих на рынке, – донеслось до меня. – Купишь кота в мешке, а потом куда пойдешь жаловаться?! Некуда.

– Да говорит, Глебовны это, от нее остались.

На отчество бабушки я обернулся.

– Не может такого быть, – отрицал, прихлебывая квас, старый дед. – Если бы от нее, выросли бы уже вооон докуда. Хоть на небо по ним ползи, по колосьям этим.

– Как не может? Ясно тебе говорю, ее пшеница, – кипятился здоровый мужик.

– Ну тогда не растет почему? Там же земля как пух лебяжий. Можно не сажать, само вырастет, – продолжал старый дед.

«Вот ажиотаж! Будто вся деревня озаботилась пшеницей Высокого Папы», – раздраженно заметил я.

– Почему-почему, откудова я-то знаю?! Может, у нее секрет какой, бабы-то сам знаешь какие. Треплются-треплются, а толкового нипочем не скажут.

«Дело было ясное, что дело было темное», – говорила бабушка с выражением крайней теплоты в голосе.

Я услышал запах травяного чая, который она заваривала каждое утро: листья малины, мяты, красной и черной смородины. Увидел запачканный цветастый передник, карманы которого были оборваны по бокам, будто не выдерживали тяжести бабушкиных забот.

Лицо бабушки, которое я помнил смутно, по фотографиям из семейного альбома, встало передо мной в деталях. Большая родинка под правым глазом. Брови темные широкие. Подрагивающие губы – хочет улыбнуться, но сдерживается. Бабушка смотрела на меня с любовью, которой я раньше не замечал.

«Можно годами ничего не помнить, – подумал я, – чтобы за чашкой чая – или тарелкой вчерашней рыбы – вспомнить решительно все и сразу».

«Дело было ясное, что дело было темное», – повторил я про себя. И взволновался так, что чуть не поперхнулся рыбьей костью.

Меня озарила новая великая идея. Если раньше я надеялся узнать рецепт вкусного бабушкиного пива и поделиться им с Высоким Папой, то теперь я собирался помочь Сан Санычу вырастить богатый урожай. Я знал, что упускаю что-то из виду, но не придал значение, ухватился за возможность.

Урожай бабушки связывали с замечательным составом почвы, но сейчас стало ясно, что земля не гарантировала богатую жатву. Ошибся Сан Саныч и в том, что касается семян. Посеяв украденные из бабушкиного подвала, высоких показателей он тоже не достиг. Если не брать в расчет подготовку земли, способ сеяния и прочие неясные мне операции, оставались методы полива и удобрения.

Я вскочил на ноги и радостно посмотрел на бармена, как будто и он был в курсе моего светлого будущего.

– А, не надо, – махнул рукой Сергей. – Я ее котам хотел кинуть, рыбу эту.

Да, на социальной лестнице я сейчас сидел на одной ступеньке с попрошайками. Но измениться все могло в одночасье.

2.8.2. Тайный ингредиент

– Думаю, не нужно поливать ее так часто, – сказал я на аудиенции у Высокого Папы. «Если не поливать, растение становится сильнее», – сказал по телефону отец.

Я представил, как Высокий Папа благодарно пожимает мне руку, а председатель деревни вручает похвальную грамоту. На ней крупными золотыми буквами написано: «За предательство семейной тайны».

Но Сан Саныч был недоволен. Он не этого ожидал.

Я тяжело вздохнул и приступил к запасному плану. Перед тем как идти к Высокому Папе, погуглил, как ухаживать за пшеницей, и из многочисленных советов выбрал.

– Дело в особом удобрении. Его еще бабушка использовала.

Сан Саныч ухмыльнулся.

В конце концов, не имело значения, как получала богатый урожай бабушка. Я волновался лишь об успехе Высокого Папы.

Я дал ему совет. И Сан Саныч его использовал.

Но совсем не так, как я предполагал.

2.9. Высокий Папа не оправдывает ожиданий

2.9.0. Чертов дурак

– Какая бабушка, таков и внучок!

Я не верил ушам.

– А мы восторгались. Какой щедрый урожай, какое вкусное пиво. А там одна химия! – Высокий Папа обвел глазами толпу.

Я опешил.

– Чертова семейка, всех травила, – подвел он.

Я разозлился.

– Неправда!

Я стоял, облитый говном, и бабушка стояла тут же.

И я съел эту кучу говна. И бабушка съела.

Но в отличие от меня, она не заслужила.

Я выскочил из кабака. Рубашка прилипла к телу, к лицу прилила кровь. Голова вмиг стала тяжелой, меня мутило.

«Какой я дурак! Чертов дурак».

2.9.1. Пятно на имени

«Я хотел помочь, просто помочь», – твердил я про себя. Снова и снова прокручивал в голове вчерашний вечер. Десятки раз выслушивал речь Папы о его, пусть не самом лучшем, но зато экологически чистом продукте.

Сан Саныч запятнал имя бабушки и возвеличил собственный бренд.

– Он верно говорил? – смущенно спросил Толик, переводя взгляд больших голубых глаз с меня на Павла Никифоровича.

– Окстись, – отмахнулся тот.

– Я и думал.

Толик радостно кивнул. С тех пор как его овца нашла приют в моем доме, он заметно ко мне потеплел.

– Ну ничего, – сказал Толик. – Я не думал, никто не думает. Чушь собачья!

Я вздохнул. Чем дольше я жил в деревне, тем больше вздыхал.

– Ты виду не подавай, – посоветовал мне Толик, – будь покоен. Покойных молния не ударит.

– Я сам ему про отраву сказал. Соврал. Хотел, чтобы пшеница выросла.

Толик кивнул.

– Это плохо, – сказал я.

– Что? – поинтересовался Толик.

– Не встать на ее защиту. Не оправдать. Она моя бабушка, а я в стороне стою.

– Запомни, сынок, – сказал Павел Никифорович, – никому такая защита не нужна.

Я встретился глазами со стариком. Он был грустен. Кажется, понимал, что себя я хочу оправдать больше, чем бабушку. Ведь именно с этого все и началось.

Толик пожал плечами.

– Разговорами делу не поможешь.

– Каждый думает все, что хочет, – продолжил задавать загадки Павел Никифорович. – Кто об Антонине хочет думать хорошо, будет думать. Что бы ни стряслось. Что бы кто ни сказал.

2.9.2. Полиция мыслей

– Ты что, полиция мыслей? – рассмеялся Кролик. – Будешь по дворам ходить, говорить: «Не верьте Сан Санычу. Бабушка хорошая, я плохой»?

Если бы это помогло, я бы с радостью.

– Расслабься. Везде свои плюсы есть.

Кролик выпил рюмку и потянулся за бутылкой. Я так низко пал, что больше не гнушался его обществом.

– Какие, например?

– Ну вот сидишь, пьешь. Плохо разве?

– Плохо, – ответил я.

История моего поисковика состояла из запросов «почему так плохо» и «что теперь делать».

Но в моей голове по-прежнему было пусто. Никаких ответов, одни вопросы.

– Тебя хоть что-нибудь волнует? – спросил я.

Кролик выпил.

– Хочешь поговорить об этом?

Я махнул рукой.

2.9.3. Где моя самурайская сабля

– Знаешь, я как-то бездомной кошке сосиску снесла. Та не съела, понесла котятам. Котята на чердаке. И вот она на дерево, а сосиска в зубах. С дерева по веткам до чердака. Голодная, но такое у нее сердце большое. Я смотрела на нее, и мне горько, и сладко.

Лизетт уставилась в землю и покраснела. Мы сидели на скамейке перед ее домом. Внутрь меня не пригласили.

– А на тебя смотрю, и ничего не вижу. Ты, наверное, можешь таким быть, точно можешь. Но пока не такой.