Аминазиновые сны, или В поисках смерти

– Так, девочки, застегиваемся, одеваем шапочки. На улице мороз. Вам болеть ни к чему, – затараторила сестра-хозяйка.

– Мы и так больные, – вставила какая-то пациентка.

Женщины кисло заулыбались. В это время к группе больных присоединилась симпатичная молодая санитарка с красивыми чуть навыкате зелеными глазами, искусно подведенными черным карандашом. Стройная фигурка выдавала в ней бывшую спортсменку. Санитарка была одета в яркую модную куртку и теплые брюки, а под мышкой держала файлы с документами.

– Все готовы? Тогда, девочки, за мной, – обратилась она к женщинам и открыла ключом входную дверь. Все вышли в комнату для свиданий. Санитарка отперла дверь на лестницу и строго предупредила:

– Держитесь за перила. Спускайтесь не торопясь, поняли?

Все закивали головами и потянулись вниз по узкой лестнице к выходу из здания. Санитарочка вновь повторила свой маневр с ключами и женщины оказались на крыльце.

– Видите вон то двухэтажное здание? – санитарка указала рукой на красное кирпичное строение. – Нам туда, – а потом еще раз повторила: – Спускайтесь аккуратно. Не торопитесь.

Выйдя на улицу, Лаврентьева с жадностью втянула в себя свежий морозный воздух. Голова закружилась как ненормальная и девушка пошатнулась. Сопровождающая вовремя подхватила ее под руку и медленно свела с лестницы. Другие женщины справились с этой задачей лучше и когда все собрались на узкой дорожке, расчищенной от снега и посыпанной песком, то медленно направились к нужному строению. Молоденькая санитарка, ведущая Кристину, зорко следила за больными, не выпуская никого из поля зрения. Но женщины примерно шагали к гинекологу, не проявляя ни малейшего желания сбежать от бдительной охранницы. Когда Кристина впервые увидела эту девушку, то сразу обратила внимание на ее взгляд. Глаза санитарки излучали сочувствие и понимание, и еще какую-то затаенную боль. А такой взгляд среди медперсонала отделения был большой редкостью.

– Как тебя зовут? – осмелилась задать вопрос санитарке Лаврентьева, когда они пошли вслед за больными.

– Жанна, – просто ответила девушка, ускоряя шаг, чтобы нагнать немного ушедших вперед женщин.

– А сколько я в больнице?

– Уже десять дней.

– Так долго? А мне казалось, что я здесь всего несколько дней, – удивилась Кристина.

– Так бывает.

– А откуда у меня появились туалетная бумага, зубная паста, прокладки?

– Муж твой приходил и все принес. Я ему список нужных тебе вещей продиктовала, когда он позвонил в отделение, чтобы справиться о твоем состоянии.

– Спасибо тебе, – поблагодарила санитарку Лаврентьева и приостановилась. – Так он все же приходил.

– Да, – кивнула Жанна и легонько подтолкнула Кристину вперед. – Идем, не будем отставать от других.

– А почему меня не позвали на свидание? Ведь всех зовут. И к телефону тоже, – в голосе Кристины прозвучала обида.

– Ирина Федоровна пока не разрешает тебя навещать, – нехотя признала Жанна.

– Но почему?

– Рано еще. Ты пока не готова к встрече с ним.

– Неправда! Я готова, – запротестовала Кристина.

– Не волнуйся, милая. Идем.

Лаврентьева поправила на голове вязаную шапочку, засунула руки в карманы старого черного бушлата и потопала по дорожке. Идти было сложно. Толстые подошвы безобразных ботинок без шнурков, выданные ей при выходе сестрой-хозяйкой, скользили на пятачках льда. Да и по размеру они совсем не подходили и постоянно сваливались с ног, потому что были на три размера больше той обуви, которую носила девушка. Но все эти мелкие неудобства сейчас были совершенно не важны, а важным было то, что она наконец-то оказалась на улице и может насладиться свежим зимним воздухом и краешком глаза взглянуть на жизнь, бурлящую за высоким железным забором больницы.

Спустя минут десять женщины остановились у здания поликлиники.

– Смотрите под ноги. На крыльце тоже может быть скользко, – предупредила Жанна и мотнула головой в сторону нужной им двери: – Нам сюда, девочки. Проходите.

Жанна пропустила больных вперед и вошла в здание вслед за ними. Кристина отметила, что двери здесь не запираются и чисто так же, как и в отделении. Женщины прошли по коридору к кабинету гинеколога и остановились у ряда деревянных кресел. Проходя мимо туалета, Кристина поинтересовалась у санитарки:

– Можно я схожу в туалет?

– Нельзя, – строго отрезала санитарка. – Этот туалет только для врачей и медперсонала.

– Понятно, – протянула Кристина и подумала о том, что вот и здесь разделили людей на врачей и на больных. И сколько она еще будет числиться больной?

Тут неожиданно в разговор девушек встряла одна из пациенток отделения, на лице которой было ясно написано, что она алкоголичка со стажем:

– Что, больные срут по-другому или наше говно более низкого качества?

Женщины громко рассмеялись и принялись стаскивать с себя тяжелые бушлаты. А Жанна, проигнорировав грубость алкоголички, постучала в дверь гинекологического кабинета. Из него вышла медсестра и спросила:

– Вы из восьмого?

– Да.

– Хорошо. Вы немного задержались. Пусть первая заходит.

Осмотр гинеколога прошел быстро и без проблем. Когда женщины возвращались в отделение, Кристина умоляюще посмотрела на санитарку:

– Жанна, пойдем помедленнее. Мне хочется подышать свежим воздухом. Я думаю, что и другим тоже. Сегодня на улице так красиво. Когда мы еще выйдем во двор… на свободу…

– Ладно. Торопиться не будем, тем более, что сегодня мое дежурство у туалета, – горько улыбнулась санитарка и пошла медленнее. А Кристина, оглядываясь по сторонам, наслаждалась чистым воздухом. Она дышала глубоко и ровно, словно старалась очистить легкие от больничного смрада. Ее радовало зимнее солнце и деревья, одетые в шапочки из белого чистого снега. И за забором больницы ходили нормальные люди и ездили автобусы полные пассажиров. Там по-прежнему кипела жизнь, и пока для нее, Кристины, там места не было.

Глава 9.

В полдень этого же дня, Лаврентьеву ожидал неожиданный сюрприз.

В палату заглянула дежурная медсестра Ксения Александровна, которая нравилась Кристине за тихий голос и манеры аристократки. На смене Александровны в отделении всегда было спокойно и обходилось без каких-либо эксцессов.

– Кристина, к тебе пришли, – доброжелательно произнесла Александровна.

– Кто? – встрепенулась девушка.

– Идем, увидишь.

Ксения Александровна неторопливо подвела Кристину к комнате свиданий и открыла ключом дверь. Девушка вошла и остолбенела. На скамье сидел Влад. Щеки Лаврентьева были красными от мороза, но взгляд был каким-то бегающим, что выдавало его озабоченность и даже тревогу.

– Привет, – Лаврентьев поднялся и сделал шаг навстречу жене.

– Владик, это ты? – прошептала Кристина и ее глаза наполнились слезами. Она бросилась мужу на грудь, все еще не веря в то, что он, наконец, пришел к ней.

– Тише, тише, не плачь, – мягко произнес Лаврентьев и осторожно погладил жену по спине. Потом отстранился и спросил: – Ну как ты тут?

– Нормально, – пробормотала девушка, пристально всматриваясь в красивое лицо любимого.

– Это хорошо.

– Только немного торможу со словами, но ты не обращай на это внимания. Это от лекарств.

– Ладно.

Лаврентьевы уселись за стол, и Влад достал из рюкзака контейнер с чем-то съестным.

– Что это? – спросила Кристина, протягивая руки к коробке.

– Мама твоя приготовила жаркое так, как ты любишь. А еще утку по-пекински, – охотно пояснил Влад и улыбнулся той очаровательной улыбкой, которая так нравилась Кристине.

– Класс! Я давно не ела… ну как его… домашнего. А ложка есть? Вилками здесь пользоваться нельзя.

– Я в курсе, а ложку я предусмотрительно прихватил, – опять улыбнулся Влад и помог Кристине открыть контейнер. – Еще Галина Михайловна передала тебе кое-то из одежды: трусики, майки… ну и другое. Блокнот, ручку, пару кроссвордов, чтобы ты не скучала здесь. Санитарка пакет уже проверила…

– Спасибо, – с полным ртом проговорила Кристина. – Ух, какая вкуснота! А запах просто отпад! Здешняя еда вообще ничем не пахнет, и ты, Владик, даже не можешь себе представить, как здесь отвратительно кормят.

– Ну это же больница, а не дорогой ресторан, – мрачно высказался Лаврентьев.

– А как мама? – поинтересовалась Кристина, ненадолго оторвавшись от еды.

– Здорова. У нее все в порядке.

– А отец?

– Юрий Игоревич в столице, – доложил Лаврентьев. – Присматривает там квартиру. Его же повысили. Теперь он большой человек. Министр.

– Он доволен?

– Да. Очень.

– А про меня говорил что-нибудь?

– Нет. Он же очень занят сейчас.

– Понимаю, – кивнула Кристина.

Пока жена с большим аппетитом торопливо уплетала домашнюю еду, Влад молча наблюдал за ней. Его взгляд был сухим и даже равнодушным. Когда с жарким было покончено, Кристина прислонилась к мужу, склонила голову на его плечо и умиротворенно притихла. Какое-то время они сидели молча, а потом Влад тихо и осторожно обратился к жене:

– Крис, тут вот какое дело…

– Что? – сразу насторожилась девушка и состояние блаженного покоя, в котором она пребывала еще секунду назад, мгновенно улетучилось.

– Я сегодня встречался с твоим лечащим врачом. Ирина Федоровна говорит, что ты не хочешь с ней общаться, да и с другими врачами тоже, – внушительно заговорил Лаврентьев. – Я прошу тебя, начинай разговаривать с ней и с психологом. Они помогут справиться с болезнью, и тебе, несомненно, станет лучше. Твоя мама тоже в этом уверена.

– Но я абсолютно… здорова, – сердито возразила Кристина. – И чем… чем врачи могут помочь мне? Я в их помощи не нуждаюсь! Понял?

Лаврентьева выпрямила спину и возмущенно отодвинула в центр стола почти пустой контейнер. В эту минуту она мысленно попыталась подобрать нужные и верные слова, чтобы доказать мужу, что она абсолютно адекватна, что лечение уже пошло ей на пользу и что она чувствует себя гораздо лучше. Кристине страстно хотелось ответить мужу так, чтобы тот понял, что она вовсе не шизофреничка, а вполне нормальная женщина. Какие можно привести доказательства того, что она оказалась в психушке по чистой случайности и опасности ни для себя, ни для других не представляет? Ну был нервный срыв, ну и что? У кого не бывает? И как убедить мужа сейчас же забрать ее отсюда и больше никогда не вспоминать о прошлом? Но почему-то ничего путного в голову не приходило, а только в животе, где-то в районе солнечного сплетения начало зарождаться волнение, грозившее перерасти в настоящую панику.

– Я-то понял, только врач настаивает, – вяло отозвался Лаврентьев, и чтобы скрыть свое замешательство, закрыл контейнер крышкой и засунул его в рюкзак. – Ты только это… не волнуйся. Мы…

– Ладно, – резко перебила мужа Кристина, потом с досадой поморщилась и торопливо проговорила: – Черт с тобой. Если ты так хочешь, я буду с ними разговаривать. Только пусть отцепятся от меня.

– Вот и хорошо, – облегченно выдохнул Лаврентьев, с тревогой наблюдавший за перепадами в настроении жены.

– Я нормально разговариваю? – вдруг озаботилась Кристина. – Я все слова произношу правильно? А то мне кажется, что…

– Нет-нет, все нормально, – успокоил жену Лаврентьев и после короткой паузы произнес: – Кристина…

– Что? – напряженно спросила девушка и немного отодвинулась от мужа. Она уперлась взглядом в побледневшее лицо Влада и застыла в ожидании чего-то очень неприятного.

– Кристина, – повторил Лаврентьев и собравшись с духом, выпалил: – Я больше не приду к тебе. Я подаю на развод.

– Как? Почему? – взвилась Кристина. Ее широко раскрытые глаза мгновенно наполнились ужасом. Лаврентьева вцепилась руками в куртку мужа и с мольбой в голосе прошептала: – Не бросай меня сейчас, прошу… Ты не можешь сейчас оставить меня. Прошу, Владик… Я люблю тебя, и ты не можешь так поступить со мной. Я совсем пропаду тут без тебя… Забери меня домой… Все наладится…

– Собственно, я уже отнес заявление в суд, – твердо сказал Влад, отводя взгляд в сторону.

– П-почему? – едва выдавила из себя девушка.

– Сама знаешь почему, – сухо отозвался Лаврентьев. – Ты хотела убить себя, чуть не убила родителей. Я не могу жить с…

– Ты хочешь сказать с шизофреничкой и убийцей? – с трудом овладев собой, ехидно спросила Кристина и громко рассмеялась. – Вот так номер!

– Ну да… как-то так… – с расстановкой ответил Лаврентьев и виновато добавил: – Мне очень жаль.

– Да ни хрена тебе не жаль! – вскричала Кристина и вскочила со скамьи. Встал и Лаврентьев. Кристина замахнулась рукой, чтобы отвесить мужу пощёчину, но он перехватил ее руку. – Ты предал меня в трудную минуту! – еще громче заорала она. – Ты всегда предавал меня! С самого первого дня нашего брака! Будь ты проклят! – В невероятном смятении Лаврентьева вырвала свою руку и взвизгнула: – Убирайся, тварь! И больше никогда не приходи сюда! Я согласна на этот чертов развод!

На вопли Лаврентьевой прибежала Ксения Александровна и бросила недовольный взгляд в сторону Жанны, которая настороженно сидела на банкетке напротив туалета, но в разборки супругов не вмешивалась.

– Что здесь происходит? Почему не позвала меня сразу? – торопливо поинтересовалась Александровна.

– Там сначала все было тихо, а потом она вдруг начала кричать, – принялась оправдываться санитарка, поднимаясь с места.

– Давай отведем ее в палату и больше никаких посещений! Я обо всем доложу Ирине Федоровне и заведующей.

Александровна быстро выпроводила Лаврентьева из отделения и вывела упирающуюся Кристину из комнаты свиданий. Призвав Жанну на помощь, сестра потащила Кристину в палату, которая уже билась в истерике и плелась, едва переставляя ноги. Притихшие больные, находящиеся в коридоре, равнодушно наблюдали за этой сценой. Хотя некоторые женщины сочувственно покачивали головами, правда, не понимая до конца сути происходящего.

А после сделанного ей укола, Лаврентьева быстро успокоилась и вновь погрузилась в долгий ватный сон.

Глава 10.

Дни сменялись днями, но каждый новый день привносил что-то новое. Вернее, новых пациенток, потому что в режиме, установленным в отделении ничего не менялось. Кого-то сразу укладывали в шестую палату на освободившиеся места, кто-то проходил свой ад, лежа в коридоре.

Постепенно Кристина начала замечать, что слабость и апатия постепенно уходят и она чувствует себя бодрее, да и настроение заметно улучшилось. Она уже могла выходить в туалет без сопровождения и гулять по коридору. Выходя на эти прогулки, Лаврентьева охотно знакомилась с пациентками отделения, иногда даже выслушивала рассказы об их жизни и сочувственно кивала головой. Эти истории были весьма занимательны, но их нельзя было назвать счастливыми. Кристина понимала, что шизофренички много врут, а их болезненные фантазии всякий раз обрастают все новыми и новыми подробностями. Это было даже забавно, но иногда новые факты из жизни психичек вызывали у Кристины раздражение, а порой и отвращение.

В один прекрасный день у Кристины возникла странная идея записывать эти истории. Зачем? Она не знала, но чувствовала, что это ей зачем-то нужно. Возможно, сравнивая свою жизнь с жизнью других душевнобольных, ее история окажется не такой уж страшной и угнетающей. И когда она чувствовала себя нормально, девушка вытаскивала блокнот и записывала очередное слезливое повествование какой-нибудь сумасшедшей. Ей было плевать на то, что о ней подумают другие: мол, сидит, что-то пишет, наверное, совсем сошла с ума. Но здесь, в дурке, они все сумасшедшие, так что беспокоиться по этому поводу было просто бессмысленно. Сестры и больные тетки тоже не лезли к ней с расспросами, правда, за исключением одноглазой Веры Нежиной, которой все было интересно. Женщина пообещала рассказать историю своей жизни во всех подробностях и даже предложила записать ее на бумаге, если Кристина вырвет ей листок из блокнота. Кристина согласилась и на этом странная Вера от нее отстала.

Лаврентьевой очень хотелось услышать историю женщины в зеленом халате, но та была вне зоны досягаемости по причине полного отсутствия мозга. Они по-прежнему находились в одной палате, но дама в зеленом всегда лежала с закрытыми глазами и не проявляла признаков хоть какой-нибудь активности. Эта ненормальная словно выпала из действительности и вернется ли она когда-нибудь в мир было не известно. Много позднее Кристина узнала от других больных, что эта женщина выглядит сейчас много старше своих лет. Когда-то дама в зеленом была учительницей в школе, но связалась с оппозицией и после очередного пикета попала в ментовку. Женщины говорили, что она поступила в отделение вся в синяках и с вывихнутыми руками.

Но больше всего девушку привлекали обитательницы седьмой палаты, из которой часто раздавались громкий говор и смех. Кристина хотела бы оказаться именно в этой палате. Там уже долгое время находилась та странная одноглазая Вера, голос которой был слышен даже в коридоре. Сестры часто прикрикивали на неугомонную пациентку, но она не могла остановить свой словесный поток, постоянно рассказывая какие-то забавные или трагические случаи из своей жизни. В той же палате лежала и совсем юная рыженькая Оксана. Именно с ней первой познакомилась Кристина. Чуть позднее она сдружилась с Дашей Ильиной. По отделению Даша щеголяла в дорогущем импортном спортивном костюме и красивых шлепанцах, тем самым заметно выделяясь среди толпы больных, одетых в одинаковые безликие халаты. Двадцатисемилетняя Даша уже дважды побывала замужем за богатыми бизнесменами, имела маленького сына от второго брака и строгих родителей. Это обстоятельство сблизило девушек, потому что Кристина рассказала новой приятельнице о том, что и ее отец держал в черном теле, пока она не вышла замуж. И, увы, навещать ее в больнице родители по какой-то не известной ей причине не хотят. Даша ответила, что к ней родители приходят почти каждый день, но домой забирать почему-то не торопятся. Ильина совершенно не выглядела сумасшедшей, и Кристина подозревала, что та таковой и не является. Правда Даша говорила громко, иногда запутывалась в словах и очень быстро ходила, почти бегала по коридору и своей палате. А еще она как-то обмолвилась, что в дурку ее привезли родители, потому что после поездки в Египет она много истерила и кричала на всех, в том числе и на сына. Потом Дашка все же проговорилась, что в Египте принимала наркотики, родаки ее спалили и засунули в дурку лечиться. И добавила, что это большой секрет. Но для кого?

Да и в своей палате Лаврентьева нашла с кем общаться. В один из дней на соседнюю кровать положили девушку лет двадцати-двадцати трех по имени Лера. Она была высокой, очень красивой натуральной блондинкой. Кристину сразу же поразили нарощенные черные ресницы красавицы и пухлые губы. Лаврентьева даже подумала, что девушка работает моделью, но на самом деле красавица оказалась студенткой какого-то университета. Лера очень боялась оставаться в палате без Кристины, но Лаврентьева успокаивала красавицу, что лежачие старухи совершенно безобидны. Они живут в отделении уже давно по причине того, что их родственники наотрез отказывались забирать их домой. «Но почему их не отправляют в дом для престарелых?» – как-то удивилась Лера, но Кристина только пожала плечами, потому что ответа на этот вопрос не знала.

Любящая петь матерщинница Света, была алкоголичкой с огромным стажем. И ее дети, дочь и сын, просто боялись оставаться с ней наедине. Однажды напившись до поросячьего визга, пятидесятилетняя Света бритвой разрезала обивку кожаного дивана на узенькие полоски, а потом принялась резать и себя. Когда дети вернулись домой, то застали мать без сознания в луже крови. Правда, справедливости ради, дочь все же иногда навещала съехавшую с катушек мать, но больше десяти минут в комнате для свиданий не засиживалась. Она отдавала сестрам кое-какую еду для матери, памперсы, да чистые майки со спортивными штанами. Сама же Света на визиты дочери не реагировала. Она молча сидела в инвалидном кресле и тупо смотрела в пол. Несколько раз неадекватная Светка пыталась рвать и простыни. Но надзирательница Томилина, вовремя заставшая алкоголичку за этой непростой работой, вызвала постовую сестру и Светку быстро успокоили, привязав к кровати. А Томилина, смачно матерясь себе под нос, еще час зашивала изуродованную простынь.

Постоянно бубнящая старушонка Ульяна Ивановна Феоктистова в прошлом году отметила свой девяностый день рождения. В отделении ее любовно называли Фенечкой. Была у Фенечки одна страсть: поправлять всем постели. Если ей удавалось выбраться из палаты, то она тут же плелась в другую. Шаркая тапками, старуха бродила между кроватей, сухонькой ручонкой сметая с пододеяльников невидимые соринки, а потом разглаживала простыни и поправляла подушки. Иногда ей чем-то приглядывалась чужая кровать и тогда Фенечка укладывалась на нее, не взирая на протесты хозяйки постели. Медперсонал загонял неугомонную старушонку назад в шестую палату, но ненадолго. Как только появлялась возможность, Фенечка вновь поднималась и шла наводить свои порядки. Ее частенько привязывали, но отучить от визитов в другие палаты Феоктистову было не реально.

Четверо других старух никогда не вставали, то есть не вставали потому, что были постоянно привязаны. Одна из них любила побиться головой об батарею, другая – попрыгать на кровати. Остальные же были частично парализованы, поэтому особых хлопот медперсоналу не доставляли, за исключением, конечно, мытья и утреннего туалета. Иногда эти сумасшедшие тихо постанывали, иногда кричали. Но большее время суток они лежали, улыбаясь бессмысленной сумасшедшей улыбкой.

Как позднее поняла Лаврентьева, надолго в эту страшную палату попадали женщины с особо тяжелыми диагнозами: депрессивные, шизофренички, самоубийцы и страдающие острыми психозами. Но через горнило шестой палаты пропускали абсолютно всех вновь прибывших. Всех без исключения. Не было мест в шестой палате, несчастных с больными душами, укладывали в коридоре в непосредственной близости от этого чистилища. В какой-то из дней в коридоре уложили аж четырех женщин, трое были алкоголичками-бузотерками, которых почему-то привезли менты. Возможно их концерты в пьяном угаре уже надоели ментам, вот они и сбагрили разбушевавшихся дам в дурку от греха подальше. И теперь им предстояла пытка шестой палатой и лечение, которое по мнению врачей, должно было насовсем излечить их от алкоголизма. Но, как убедилась в этом позднее Лаврентьева, это самое лечение крайне редко приводило к желаемым результатам.

Глава 11.

Сегодня серые рыхлые облака плыли особенно медленно. «Нет ветра, способного ускорить их плавное парение», – решила Кристина, лежа на аккуратно застеленной кровати и подняв взгляд в небо. Иногда облака кучковались, иногда лениво разбредались, выставляя напоказ кусочки чистого синего неба. Голубь и голубка были на своем месте. Они что-то нежно ворковали друг другу. Неразлучная парочка неожиданно вызвала у девушки необъяснимую грусть. Потом вдруг голуби дружно взметнулись ввысь и исчезли из поля зрения.

Лаврентьева повернула голову к Лере. Та держала в руке какую-то фотографию.

– Кто на снимке? Твой парень? – поинтересовалась Кристина.

– Нет, – печально улыбнулась Лера.

– А кто?

– Я.

– Покажи.

Лера протянула фото соседке. На снимке был запечатлен момент из жизни девушки. Она стояла в полный рост рядом с цветущим кустом сирени и счастливо улыбалась. А интересный представительный мужчина обнимал ее за плечи.

– Это кто? – спросила Кристина, рассматривая фотографию.

– Мой папа. Я очень люблю его, – с нежностью ответила Лера.

– Это видно, – проговорила Лаврентьева и почувствовала легкий укол зависти. Ее саму отец никогда не обнимал так нежно и ласково. Спустя короткую паузу Кристина сказала: – А ты здесь очень красивая. Тебе бы в модели

– Я не могу. Я серьезно больна и с самого детства очень часто попадаю в больницы, – равнодушно, как о чем-то совершенно нормальном, поведала Лера.

– А чем ты больна? – насторожилась Лаврентьева.

– Да я и сама толком не знаю. Знаю только, что у меня что-то не в порядке с генетикой. И в этой больнице я не должна находиться. А тем более в этой страшной палате.

Кристина промолчала.

– Они не имели права меня сюда засовывать! – вдруг вскричала Лера. – Это просто издевательство!

– Тише, тише, – прошептала Кристина, заметив пристальный взгляд надзирательницы Марковой, которая сидела у проема палаты на стуле и внимательно прислушивалась к разговору девушек. Кристина еще больше понизила тон и почти шёпотом произнесла: – Ты же не хочешь, чтобы тебе вкололи аминазин или галоперидол.

– Нет, – испуганно пошевелила губами Лера и закрыла глаза, а Кристина пристроила фотографию девушки и ее отца к бутылке с водой. Она опять уставилась в окно и подумала: «Кажется мое пребывание в этой палате будет скучным и бесконечным, как бесконечны и эти набегающие темные облака. И эта тьма не рассеется никогда».