Первый в раю

И опять во всем теле билась птица, и раскрытые губы Ларисы показывали, что она знает эту птицу, и уже были две птицы, и они бились и рвались друг к другу, все ближе, ближе, до стирания тел ближе, и потом они вырвались и полетели рядом, сначала в ночь, в темноту, а потом брызнуло небо, сначала до боли яркое, а потом оно стало обычным, и опять все вернулось, и было такое чувство, как будто на твоих глазах разломалась надвое дорогая тебе вещь.

Пора было уходить. Сергей вздрогнул и проснулся, он проспал минут десять. Мир опять взял его в себя, всосал его сознание и тело в свой неуемный желудок. Было противно и страшно. Лариса не спала, она смотрела на него.

– Тебе надо уехать сегодня же.

– Вадику тоже надо.

– Он не пропадет. Он… пошустрей тебя будет. Уезжай, так надо.

– Ничего не надо.

– Потом ты тоже поймешь, что так надо, – повторила она его фразу слово в слово.

«Милая, у меня большая ладонь, ладонь дровосека, без мозолей, правда. Я положу ее тебе на грудь, и ничего не будет видно, разве что покажется, что я не до конца распрямил ладонь. Если я уеду, ты будешь одна среди всех этих моп, будешь ездить в трамваях в свое музучилище, тебя будут толкать, тискать, щупать, обижать, и я ничего не смогу сделать, и ты будешь во мне, как колючка в аорте…»

В этот же день он уехал. Уезжал в Москву, а уехал в будущее на сорок лет.

                                         ***

– А кое-кому это даже не повредило, – повторил Вадик.

Занеся в комнатку морозный пахучий воздух, пришла жена Вадика. Все еще не веря глазам, Сергей вскочил, двумя руками удерживая на бедрах полотенце, чмокнул ее в щеку и быстро вернулся на скамейку, пряча под стол голые мокрые ноги. Жена Вадика не долго побыла за столом. Она без воодушевления выпила рюмку водки, потом разделась за ширмой, смыла густой макияж и в простыне пошла в парилку.

– Что, не сберегли тростиночку? – засмеялся Вадик, глядя ей в след.

– С возрастом все мы становимся… эээ… дороднее, – Сергею показалось, что он ответил дипломатично. – А тут дети… Сколько их у вас?

– Четверо! Жена мне до сих пор покою не дает.

Веер карт памяти, стоявший перед глазами Сергея, сложился и исчез. Он налил себе рюмку и, не понюхав, как обычно, выпил одним глотком. Непонюханная водка не казалось крепкой и вкусной. А Вадик рассказывал:

– Мы с Лорхен расписались тем же летом и махнули на Михайловский рудник. Можно сказать, я в карьере всю жизнь прятался ото всех. Хоть и не было нужды… – Он помолчал. Сергей смотрел на старого друга, раскрыв рот. Не годы растворили в себе без остатка дружбу с Вадиком, как то неизбежно бывает. Что-то треснуло чуть раньше – сорок лет назад плюс несколько недель – Нужды не было, но и охоты вылезать не было, – Вадик ладонью звонко похлопал себя по груди. – Слышишь? До сих пор кожа аж звенит от рудного железа. Пропиталась вся, стала как рыбья чешуя, – он стал зевать и клевать носом. Но нить разговора он еще не терял. – Мопу помнишь?

– Да. Помер недавно.

– То есть как недавно? Лет двадцать уже будет. А правильно они тогда избили директора кинотеатра – ерундовые фильмы крутил, – он ухмыльнулся. – Не помри директор до начала суда над Мопой, а помри сам Мопа – представляешь, как судьба могла бы пошутить? Ты перепутал: это Кисель недавно помер.

– А-а-а! Видел недавно на кладбище свежую могилку в оградке Киселевых.

– У тебя там кто?

– Отец.

– Пока один? – Вадик все-таки уснул, уткнув подбородок в грудь.

Сергей походил по предбаннику, поглядывая на парилку. Под баньку Вадик переделал времянку, в которой тем летом жила Лариса. Топчан стоял там, где сейчас были полки парилки. Ларисы долго не было, но не заглядывать же.

Он вернулся на скамью, закрыл глаза и не сразу открыл их, когда услышал скрип двери и шаги Ларисы. Из парилки его обдало жаркой сыростью, и глаза разлипли сами. Лариса подошла к умывальнику, открыла воду. Простыня развернулась, обнажив гладкие складки жира на боках. Талия была шире попы. Поясница не отделяла мышц спины от ягодичных.

– Извини, – сказала она, медленно запахиваясь. – Это я не соблазняю. Тебя таким не соблазнишь. Небось, только молодых водишь?

– Брось ты.

– Молодых, по тебе вижу.

Сергею почудилась в ее словах ревность. Он заволновался, встал, хотел подойти к ней. Взглянул на спящего Вадика и опять плюхнулся на скамью.

– Спасибо тебе, – сказал он.

– За что?

Не было в ее вопросе удивления. Он видел, что годы изуродовали ее тело и, как ластиком, стерли с ее души все эмоции. Но еще он видел, что мыло выскальзывало из ее рук, она не могла поймать скользкий брусок в раковине.

– Как в той песне… помнишь? «За то, что со мной была…»

– Пой, пой! С кем я только не была, ты знаешь…

– Это другое… Нет, за то, что со мной…

– Не другое. У тебя жены нет?

– Нет.

– Не было?

– Было три.

– Ну, это то же самое, что ни одной. А ты говоришь – другое. Не за что меня благодарить. Я тебе жизнь изуродовала. Слишком влюбила в себя, чтоб ты мог все то пережить. Не меня Мопа изнасиловал, тебя. Насилуют влюбленных мужиков, я-то… – Поглядывая на дремлющего Вадика, она частила, торопилась говорить. – Я с музыкальной школы знала, что Вадику достанусь. Только тем летом что-то… померещилось. Ты же своих малолеток не любишь и не любил никогда. Сломала я у тебя любилку, – торопясь говорить, иногда она все же замолкала, а потом продолжала, но все тише и тише. – Хотела, чтоб она была только для меня. Так и получилось – она со мной осталась. Детей нарожала кучу… Если подумать, так это твои дети. Твоя любилка была, когда глаза закрывала.

– Ты себе все надумала.

– Даже если надумала, что с того? Какая разница?

– А любови у меня были.

– Разве то любови? Вспомни, у тебя каждый мускул играл и звенел, когда ты смотрел на меня. А сейчас у тебя разве мускулы? Мяско…

                                         ***

И все-таки… Он шел по заметенной снегом тропинке вдоль Дублянки. Снежинки кружились вокруг него, как белые мошки. Тогда, на речке, мошек тоже была плотная туча, и они отлетали, по каплям воруя юность. Он обернулся на дом Ларисы. В окне мелькала тень. Наверное, Лариса стелила постель, стряхивая простыни.

«И все-таки почему мне так истово захотелось тебя благодарить? Потому что за юность, в которой были ярость и любовь, кого еще благодарить? Потому что с тобой я ощутил настоящую остроту и подлинность жизни».

Он споткнулся и остановился. Показалось, что споткнулся о дохлого гусенка на том же месте, что и сорок лет назад. Нет, это был просто снежный ком с темными слоями льда.

«Хорошо помню, как ты – тонкая, ясноглазая, влюбленная – прошла навстречу мне по крашенному коричневой краской полу, и шлепки прилипающих голых пяток напоминали шлепанье натянутой и отпущенной резинки. Прошла и исчезла – я такой тебя уже не видел, да и не была ты больше такой никогда. Всего лишь прошла навстречу несколько шагов, а оказалось – прошла по судьбе».

Не бери меня взаймы

На экране мелькали известные мужчины в элегантных костюмах рядом с красивыми, нарядными, накрашенными женщинами. Вечерние платья были с глубокими декольте. Декольте казались темными омутами с русалочьими водоворотами. Изображение часто кривилось. Телевизор стоял в ленинской комнате. Показывали Большой театр. Бурмистров подходил к телевизору и бил его ладонью по боковой стенке. Лак на стенке был поцарапан и истерт.

Сергей Шевцов оглядел офицеров запаса, которые были рядом: один по пояс голый, другой в домашнем вязанном жилете поверх казенного белья, третий босой и в кителе, – все эти люди были грязными и голодными, и одежда на них была не по росту, и сидели они на тяжелых табуретках с прорезанными дырами в сиденьях – газоотводами… Вот жилистый, маленький и старый Бурмистров – инженер по телекоммуникациям, вот непомерно упитанный Заболоцкий – учитель физики, вот Варин – экскурсовод на ВДНХ, вот сам Сергей – историк – ни их личности, ни их профессии здесь не имели никакого значения. Для прохождения сборов они были изъяты из оборота жизни и спрессованы в один субстрат. В телевизоре – парадный, аккуратный мир, а в ленинской комнате на всех лицах – тоскливая надежда, что все это скоро кончится и где-то их ждет вот такая же – как в телевизоре – чистая жизнь с нематерящимися женщинами, с золотым искристым вином, с тонкими удовольствиями – от балета, чистых голосов, картин, споров, не сальных шуток.

Слушать пощечины телевизору надоело. Сергей от скуки начал просматривать наглядную агитацию на стенах. До отбоя оставалось много времени. Сергей начал с выписки из «Обращения ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета СССР, Совета министров СССР к коммунистической партии, к советскому народу»:

«…Непреклонна воля советского народа к миру. Не подготовка к войне, обрекающая народы на бессмысленную растрату своих материальных ресурсов и духовных богатств, а укрепление мира – вот путеводная нить в завтрашний день.

Мы видим всю сложность международной обстановки, попытки агрессивных кругов империализма подорвать мирное сосуществование, столкнуть народы на путь вражды и военной конфронтации. Но это не может поколебать нашу решимость отстоять мир. Мы будем делать все необходимое, чтобы любители военных авантюр не застали Советскую страну врасплох, чтобы потенциальный агрессор знал: его неминуемо ждет ответный удар».

Видно, чтобы это «все необходимое» было гарантированно надежным, Сергею недавно прислали повестку: «Ст. лейтенант Шевцов С. В. явиться в райвоенкомат в течение часа. С собой иметь паспорт, военный билет. Военком… (подпись была неразборчивой)».

                                         ***

А ночью снились грязные сны, которые хотелось тут же забыть и не вспоминать никогда.

Сергей лежал с открытыми глазами в полутемной казарме, и рядом с ним и под ним (кровати были двухъярусные) храпело, воняло, мучилось, ворочалось, грезило, дышало сто тридцать человек, укрытых одинаковыми синими тонкими одеялами с тремя черными полосами в ногах. У выхода, рядом с тумбочкой с полевым телефоном и алюминиевым баком с водой для питья, топтались два дневальных. Сергей смотрел, как они, одурев от бессонницы и скуки, в очередной раз читают отпечатанные на машинке инструкции, прикнопленные к «Доске документации дежурного по роте». Рядом висела «Доска объявлений», пустая.

Два слоя человеческих тел, укрытых казенными одеялами, издавали ровный постоянный гул, как два слоя пузыристого кочковатого болота.

В казарму вошел майор срочной службы. Он что-то сказал дневальным и прошел в ротную канцелярию – тесную от шкафов комнатку справа от входа. Офицерик, призванный из запаса, с красной повязкой дежурного по роте, посмотрел на висящие над дверью часы, повернулся к двухэтажному ряду коек и покачался несколько раз с пяток на носки и обратно. Было слышно, как под ним скрипит пол и хрустит песок. Он еще раз посмотрел на часы, теперь уже на ручные, и, дождавшись подхода секундной стрелки, срывающимся голосом крикнул:

– Рота, подъем! – потом уже более громко и уверенно, – Подъем, рррота!

И заскрипели кровати, зазвенели желтые бляхи кожаных ремней, забухали глухие удары от прыгающих со второго этажа человеческих тел. Сергей сбросил с себя одеяло и свесил с койки ноги. В проеме между кроватями мелькало несколько лохматых голов и голых плеч; толстый Заболоцкий, сидя на кровати, наматывал портянки. Когда длинный и очень худой Варин натянул на свой жесткий зад хлюпающее галифе и ушел, Сергей, стараясь никого не задеть, спрыгнул на пол. Садиться на чужую койку было неудобно и обуваться пришлось стоя.

Форма одежды – голый торс. Согнанные на стадион офицеры запаса сидели на скамейках, курили и ежились. Кое-кто, правда, занимался. Один очень быстро отжимался на брусьях, другой – йог – стоял на голове, третий приемами каратэ пугал учебную деревянную конструкцию, выполненную в виде дома. Сергей подошел к турнику, подпрыгнул, зацепился руками за тонкую металлическую трубу и десять раз поднял к ней прямые ноги. С сапог в глаза сыпался песок. Ноги Сергей опускал медленно, чтобы очередной рывок делать без замаха, из вертикального положения тела. Потом перешел на брусья. Он отжимался не торопясь, основательно, пока не ощутил ледяного холода в мышцах. Ему всегда нравилось, как гудят натруженные мышцы.

После зарядки и туалета Сергей пошел в казарму, снял сапоги и сбившиеся портянки, надел носки, чтобы меньше натирались ноги, намотал на них портянки, на портянки натянул штрипки от галифе, всю эту конструкцию аккуратно всунул в сапоги, проверил на кителе подворотничок, пришитый вчера – он еще годился, надел китель, туго подпоясался ремнем, взял в руки пилотку и вышел на улицу. Там на асфальтированной дорожке перед казармой строилась рота к утреннему осмотру.

Бурмистров, командир первого отделения, ходил по траве и росой мыл сапоги.

– Товарищ старший лейтенант, – обратился он к Сергею, – почему у тебя сапоги не чищены?

– Так нет щетки и ваксы!

– У хорошего солдата сапоги блестят всегда. Как у меня. Нас прессуют, а мы крепчаем. Вчера ночью сюда баб привезли.

– А-а-а! Вон почему вы так усердствуете с сапогами!

– Пойми простую вещь: если жизнь не улучшается, то она ухудшается.

На осмотре Бурмистров стоял в третьем ряду и курил. Он был небрит. Ему было за пятьдесят и ему было все равно.

Толстый майор, не обращая внимания на Бурмистрова, остановился напротив Заболоцкого. У Заболоцкого, когда он был без кителя, груди висели, как у женщины, только были волосатыми.

– Почему без ремня? – спросил у него майор.

– Старшина не нашел такого ремня, который бы на мне застегнулся.

– Пусть выдаст надставной. Если нет, пусть сделает. Без ремня вы похожи на арестанта, а не на советского офицера.

Заболоцкий пробурчал: мол, так оно и есть. Майор сделал вид, что не услышал.

Начинался очередной день учебных сборов офицеров запаса. Заболоцкий проходил без ремня до конца сборов.

                                         ***

Роту вели на занятия. Подошли к зеленому сарайчику, крытому черным рубероидом. Это была библиотека. Дверь в сарайчик впервые была открыта. Рота, не прекращая движения, смотрела на дверь во все двести с лишним глаз. Распаленное воображение жаждало удовлетворения. Что-то должно было случиться, иначе одними глазами офицеры запаса раздолбили бы сарай.

Из дверей библиотеки выскочила девушка. Ее белье слегка просвечивало сквозь белое платье из марлевки. Из полутемного помещения библиотеки ее вытолкнула другая девушка – тоже в светлом летнем костюмчике и тоже стройненькая и хорошенькая. Обе они были такими неожиданными среди всего этого казенного, военного, грязного, циничного, стандартного, послушного, что у Сергея екнуло сердце. Он представил, как они смотрели на марширующих мужчин сквозь зарешеченное окно. Может быть, выбирали. Наверно, кто-то понравился девушке в белом, и подружка предложила ей не терять время и вытолкнула наружу…

Девушки еще немного потолкались в дверях: одна рвалась внутрь, другая ее не пускала. Но когда в роте поднялся гвалт и гогот, они перестали толкаться и мгновенно растворились в темноте библиотеки.

В личное время Сергей зашел в библиотеку. Дверь была открыта и снизу придавлена половинкой кирпича, чтобы не захлопывалась.

– Фамилия?

Сергей сказал.

– Имя?

Сергей сказал.

– Отчество?

Сергей сказал.

– Место работы?

– Центральный научно-иссле…

– Нет, – перебила девушка. Это была та девушка, которую ее подруга-медсестра вытолкнула из библиотеки. – Какая рота?

– Вторая.

– Взвод?

– Тоже второй. И отделение второе.

– Это не нужно. Должность?

– Комод.

– Командир отделения?

– Да, – Сергей был назначен командиром отделения потому, что он первым стоял в шеренге из десяти человек.

– Год рождения?

Сергей сказал.

– Вам двадцать восемь? Поставьте дату – вот здесь, и распишитесь.

Сергей расписался и подошел к стенду с книгами. Книги были плохие.

– Вам здесь нравится? – спросила девушка.

– Простите?

– Служить здесь нравится?

– Нет.

– Почему? – удивилась девушка. – Здесь всем нравится. И красиво здесь очень. Отдохнете от дома, от семьи…

– В сапогах-то? И книг у вас мало.

– И все-таки здесь красиво, – сказала девушка, глядя в окно. А окно было забито кроватной сеткой. Сергей снял с полки самую затрепанную, самую зачитанную книжку. Оказалось, что это «Гранатовый браслет» Куприна. Книжка открылась там, где из переплета уже выпадали листочки. Он прочитал: «… может быть, твой жизненный путь, Верочка, пересекла именно такая любовь, о которой грезят женщины и на которую больше не способны мужчины…» Сергей еще раз взглянул на мир в окне, забитом сеткой. Книгу он так и не выбрал. Он ушел, не попрощавшись, когда в библиотеку пришел Заболоцкий.

Жара не спадала до вечера. И в десять, перед отбоем, было жарко. Уснуть было трудно. Сегодня утром политрук демонстрировал роте заправку постелей на примере кровати Бурмистрова. Раздеваясь, Бурмистров крикнул:

– Дежурный!

– Чего? – ответил сонный голос со стороны двери.

– Завтра утром проследи, чтобы политрук вовремя заправил эту постель.

Казарма задрожала от хохота. Потом ребята помоложе травили анекдоты. Сергей так и не понял, когда он уснул.

                          ***

На утреннем разводе командир роты сказал:

– Сегодня у нас огневая подготовка. Занятия проведет майор Пестов. – Майор достал из кармана кителя бумажку, прочитал про себя и скомандовал: – Старший лейтенант Шевцов, выйти из строя. Остальные налее-во! На места занятий шагом марш!

Зашаркали по асфальту кирзовые сапоги, заматерились комвзводов, на ходу перестраивая людей. Сергей подошел к майору.

– Товарищ старший лейтенант, – сказал ему майор, – младший сержант Пестова просит помочь ей. Вы со своей специальностью справитесь с этим без труда.

– Что именно нужно?

– Зайдите в ленинскую комнату, младший сержант там.

Сергей пошел. Через несколько шагов он вспомнил, что забыл сказать «Есть» и отдать честь. Он оглянулся, но майора уже не было на плацу.

В ленинской комнате людей в форме не было. Была только девушка в белом платье, библиотекарша.

– Вы младший сержант Пестова?

– Да, – девушка улыбнулась.

«Ей, что ли, честь отдать?» – подумал Сергей, садясь за стол напротив нее.

– А что, собственно, нужно? – спросил он.

– Нужно книги привезти, – сказала Пестова. – Я вчера приготовила в библиотечном коллекторе несколько пачек. Это в Москве. А погрузить и выгрузить мне одной будет трудно.

– Почему именно я?

– Потому что вы единственный, кто записался в библиотеку. А машина скоро будет. Ваня подъедет сюда за нами.

Они замолчали. Сергей читал развешанные на стенах планшеты и разглядывал фотографии членов Политбюро ЦК КПСС. Он думал, что от человека, употребляющего матерные слова, как будто бы воняет, даже когда он молчит. А тут и от фотографий разит как из выгребной ямы. Скоро на козлике подъехал Ваня.

Ваня открыл девушке дверь и посадил рядом с собой. Сергей забрался на заднее сиденье. Они поехали к КПП. Ваня с девушкой были хорошо знакомы.

У шлагбаума стоял высокий солдат. Сергей иногда вместе с ним занимался штангой. Солдат улыбнулся Сергею и пошел поднимать шлагбаум. Встретившись глазами с Ваней, штангист перестал улыбаться.

Шлагбаум был уже поднят и машина тронулась, когда из будки вышел офицер. Он скрестил над головой руки, и Ваня, обозвав его придурком, заглушил мотор. Офицер – это был капитан – подошел к машине и потребовал предписание. Пестова покраснела и стала рыться в сумочке. Она достала сложенный вчетверо листок бумаги и, не разворачивая, отдала его капитану. Она не смотрела на него. Капитан прочитал бумажку и заглянул в машину.

– А этот зачем? – спросил он, глядя на Сергея.

– По распоряжению командира части, – сказала Пестова и процитировала строевую записку: – «Для оказания консультационной помощи в комплектовании библиотеки».

Капитан вернул ей бумажку. Ваня перегнулся над коленями девушки и захлопнул дверь. Девушка смотрела прямо перед собой. Капитан смотрел на нее. Штангист опять поднял шлагбаум, и они поехали.

Капитан стоял у шлагбаума и что-то говорил штангисту.

Москва начиналась как-то постепенно. Сначала были строения непонятного назначения, потом пустыри, потом опять дома, и вдруг видишь на тонкой длинной трубе белую, как пепел, «М», и свободные веселые люди в свободных ярких одеждах вливаются в подземные переходы, и красивые женщины полуобнажены – ведь жара, и нарядные дети крепко держат за руку молодых, любопытных, заглядывающихся на чужих дядей мам.

Сергей снял пилотку, засунул ее за ремень, положил голову на спинку переднего сидения и закрыл глаза. Было обидно за зря уходящее на сборах время и, в общем-то, за свою убогую жизнь. Неожиданно и неуместно стало жалко себя до слез. На ухабах он бился лбом о спинку сиденья. Пришлось подставить щеку.

– Ваня, притормози, – услышал он голос девушки. Козлик подрулил к тротуару. Девушка неловко выбралась из машины: сначала поставила на тротуар ноги, потом сильно прогнулась, держась руками за верхний косяк дверцы, и пошла звонить.

Две телефонные полукабинки были подняты над землей металлической штангой и напоминали квадратную «Ф». Не было слышно, о чем говорила девушка. Сергей смотрел на нее. Она сняла правую туфельку и стояла на одной ноге, покачивая разутой, и иногда осторожно, кончиками пальцев, опиралась на снятую туфлю.

Сергей закрыл глаза и задремал. Он очнулся от толчка закрываемой дверцы.

– Спите? – сказала девушка. – Я тоже буду спать с вами. Меня зовут Людмила.

Ваня засмеялся.

Сергей дремал и всю дорогу чувствовал, как касаются его кулака длинные мягкие волосы младшего сержанта.

                          ***

После занятий рота вернулась в казарму. Из дверей вышел майор Пестов. Он внимательно осмотрел роту и направился в ленинскую комнату. На нем были темные очки. Бурмистров крикнул:

– Ребята! Он у нас по кошелькам шмонал!

– Не-е, – возразил ему кучерявый еврей из третьего отделения. – Он подыскивает живую мишень.

Заболоцкий хмыкнул:

– Он свою жену здесь искал.

Рота самодовольно зазубоскалила:

– Свою или себе?

– Заболоцкий, ему твой размерчик понравился!

Экскурсовод Варин, шедший в шеренге за Сергеем, шептал:

– Ну и майор! Настоящий Скалозуб – вон как зубы скалит. Мы тут разные, худые и толстые, а жизнь любим. Этот же учит убивать. Как он вообще смеяться может? – у Варина был свистящий шепот, слышный, пожалуй, всему взводу.

Маленькая девочка выскочила из кустов и с изумлением разглядывала топочущих в такт взрослых людей. После команды «разойдись!» Сергей подошел к ней и присел на корточки.

– Тебя как зовут? – спросил он ее.

– Настенька, – бойко ответила девочка.

– А сколько тебе лет, Настенька?

– Три с половиной.

– И когда же твой день рождения?

– Пятнадцатого.

– Пятнадцатого января?

– Да.

– Или марта?

– Нет, января.

Девочка присела рядом и начала мелом рисовать на асфальте.

– Настя! – раздался знакомый голос. В дверях библиотеки стояла младший сержант Пестова в белом платье. – Настя, иди сюда и веди с собой дядю.

– Пойдем, – сказала Настя. Сергей сидел на бетонном бортике дорожки и смотрел на нее. – Ну пойдем же! – девочка взяла его за руку и потянула к себе. Они пошли.

В библиотеке у стен стояли сумки с вещами.

– Помогите нам, – попросила Людмила. – Папочка сбросил все здесь и куда-то ускакал. Настенька, возьми свои игрушки, я возьму эту сумку, а дяде Сереже останется самая большая.

По дороге она говорила виноватым тоном:

– Наконец-то папочка нас перевез. А то одеть нечего. Хожу в этом белом платье как в форме.

Жили они в бревенчатом двухэтажном домике для офицеров. Коридор до потолка был забит кроватными сетками. На дверях висели тяжелые амбарные замки. Людмила поставила перед дверью сумку, достала пузатый ключ и сняла замок. Комната была маленькой и после казармы казалась уютной до слез. На шкафу лежали две офицерские фуражки – полевая и парадная. На спинке стула перед столом висел китель с майорскими погонами. Стол был накрыт белой скатертью, и в центре его стояла полулитровая банка с голубыми полевыми цветами.

– Настенька, – сказала Людмила, – поцелуй дядю. Ему было тяжело нести наши сумки.

Девочка поглядела на Сергея, на маму и побежала к дверям.

– Не хочу! – крикнула она из коридора.

– Тогда мне придется сделать это самой, – сказала Людмила. – Не возражаете?

Сергей стоял у дверей, а она у окна. Их разделял стол. Сергей замешкался с ответом, и шутя что-то сказать не получилось.

– Так возражаете или нет? – повторила Людмила тихо.