Алфавит грешника. Часть 2. Было Не было Могло

«Воровской семьей оговорено…»

Воровской семьей оговорено,Буде помнил пацан любой:Не клюёт в глаза ворон ворона,Есть для этого мы с тобой.Пусть сердца скрипят как уключины,Проржавевшие до трухи,Обезножены, обезручены,Лезем разуму вопреки.Похмелив с утра душу дерзкую,Что объявлено нынче нам,Христианскою и имперскою,В соответствии временам.Дабы выкрикнуть слово главноеВ честь начальствующих голов,Вставших стражею православноюПеред полчищами врагов.А поверившим в невозможное,Словно киевская шпана,Предназначены цепь острожнаяДа могильная тишина.Чтобы поступью величавоюЦарь расхаживал за спинойУ гордящихся вслух державою,Богоизбранною страной.

«Волна укачивает зыбкой…»

Волна укачивает зыбкой,Но ты не с мамою родной,Так что не дрефь и вей улыбкой,И песню собственную пой.Когда же шторм в широтах грозныхНастигнет, воя и хрипя,Забудь о мыслях несерьёзных,И верь, как в высший суд, в себя.В объятьях дьявольской стихии,Среди неиствующих вод –К тебе в минуты роковыеНикто на помощь не придёт.А судно пред девятым валомНе подчиняется рулям,Пока у пьяного штурвала,Страх поборов, не встанешь сам.

«Вопит, вопит испуганным животным…»

Вопит, вопит испуганным животнымМой слабый ум – пристанище затей,К забвению летя бесповоротноИ с каждою минутою быстрей.А вслед кричит за дьявольские высиМой грешный разум, сотканный из грёз,Из мутных снов, обрывков фраз и чисел,Из детских страхов и мужицких слёз.Да иногда заговорит украдкойРассудок скверный и бесценный мой,Светящий мне так радостно, так сладкоВ короткий миг обители земной.Зачем? Я сам того не понимаю,Но как ребенок матери внимаю.

«Восьмой волны как не бывало…»

Восьмой волны как не бывало,Но не утихнет ею шквал,За штиля кратким интерваломГрядёт, дымясь, девятый вал.Сметая судна и строенья,Не то, что прошлыми восьмью,Служа уроком иль знаменьемИ человеку, и зверью.Своею волей упиваясь,Неся страдания и страх,Он будит ненависть и завистьВ срамных разнузданных сердцах.Которые запомнят это,Чтобы воспользоваться им,Провозгласив приоритетомИ главным правилом земным.Не жизнь от власти на отшибе,Не мудрость или божью гладь,А разрушения и гибельВсего, с чем можно совладать.

«Вот и время наступило…»

1

Вот и время наступилоИдиотов и лжецов,Время родины распилаДля строительства дворцов.Где на грудь взяв триста граммов,Чтоб застой не портил кровь,Утешаясь фонограммой,Имитируют любовь.И прекрасно понимаяБездну собственной души,Толпы стонут, воют, лают:«Ну-ка, Катя, попляши».

2

Время обычное, как всегда.В норме прирост и удой,Тем более, что плохая ордаХорошей сменилась ордой.И, словно кошку, гладя судьбу,Зрачком на портрет кося,В тапочках белых и в гробуИмеем мы всех и вся.Ну, а при встрече любой нам – брат,Чтит коль закон орды:«Властвует хан, пока сыт солдат,И заняты прочих рты».Притом что довольно на всех ослов,Наложниц и верных жён,Захочется новых – без лишних словЕщё наберём в полон.Такие правила заведеныВеликим Вождём в орде,Врагов не боящимся и войны,Не вспыхнет она где.Поэтому вечно горят костры,Показывая предел,В котором сабли, как смерть, остры,А кони быстрее стрел.И нет отступников в нашем роду,Ведь самый последний гордТем, что входит с семьёй в орду,В счастливейшую из орд.

«Врачей озвучен приговор…»

Врачей озвучен приговорДо окончанья срока или,По крайней мере, до тех пор,Пока мне сердце не сменили.Так не считай за глупый труд,Но жди, что бог ни приготовил,Пока мне донора найдут,Хотя бы близкого по крови.Побудь, отринувшись от дел,У изголовья сидя просто,Пока средь мёртвых ищут телМоей комплекции и роста.И даже чувствуя: в грудиГорит все зримей и заметней,Прошу тебя – не уходиСейчас и даже в миг последний.Знай: каждый в мыслях о себе,Мы отыскать пути сумеемМоей запутанной судьбеВ переплетении с твоею.Пусть жил я, мучая тебя,Беспутно и нетерпеливо,Не понимая, что губя,И не узнав – несправедливо.Но и в беспамятной глубиСлова несказанные в силе,Всё позабудь, одно: люби,Пока мне сердце не сменили.

«Всегда так было или нет?..»

Всегда так было или нет?Неужто будет неизменно?Рождает чудищ божий свет,И нет их гаже во вселенной.А мы, поверившие им,Их лжи об истине и вере,Страдаем и боготворимНас пожирающего зверя.Поём осанну невпопадИ умолкаем, где не надо,Под блеск и бряцанье наградОчередного казнокрада.Да под прицелом волчьих глазТолчёмся стадом бестолковым,Выпячивая напоказОбремененья и оковы.При этом в жертву отдаёмСвоих детей, таких невинных,Заискивая перед злом,Как половой пред господином.Так что же ждать прощенья намПри жизни и по смерти тоже,Когда нерукотворный храмДыханьем нашим уничтожен.Когда иудиную мздуМы меж собою разделили,И путеводную звездуНа золотую заменили.Что удивляться, коль в ответНеотвратимо, неизменноРождает чудищ божий свет,И нет их гаже во вселенной.

«Вселенной дела нет до нас…»

Вселенной дела нет до нас,До наших грёз или заскоков,С благодеяньем напоказИ тайной сладостью пороков.Как нам до страждущих вокруг,От инвалида до старухи,И прочих нищих и пьянчуг,Больных, убогих, сухоруких.А также прихвостней своих,Включая собственные семьи,И даже самых дорогих –Кто с нами встретит воскресенье.

«Всерьёз я в юности едва ли…»

Всерьёз я в юности едва лиПредставить мог такую жуть,Что в нищете, в полуподвалеЗакончится мой грешный путь.При всех способностях и фарте,Не знавший страха и стыда,На блеск побед сулящем старте,Как это виделось тогда.Я не давал себе поблажки,Не потакал страстям своим,Ходя в отглаженной рубашкеИ бритым, словно херувим.Причём, не глядючи на риски,Себя под чёрти что кроя,Отца и мать, родных и близких –Кого не мучил только я.Уже светил мне чин высокий,Дающий власти произвол,Но с женщиною черноокойМеня Господь зачем-то свёл.И всё построенное мноюСгорело начисто, дотла,Когда она своей игроюМеня, смеясь, с ума свела.

«Вспорхнули, кинувшись гурьбой…»

Вспорхнули, кинувшись гурьбой,Выстраиваясь вереницей,В небесный омут голубойС любовью вскормленные птицы.Вверяясь крепкому крылу,Лишь завершится бабье лето,Они спешат сквозь хмарь и мглуПо им лишь ведомым приметам.Пока подвыпившая рать,Выцеливая жертв из стаи,Коль не получится добрать –Подранками не разбросает.Что, не погибнув на лету,Из сил последних, еле-еле,Дотянут в леса темноту,В свои грядущие скудели.Что, отыскав болот закут,Или довольствуясь канавой,В уединенье доживут,В мучениях до ледоставаА незатронутым свинцом,Удастся, обойдя преграды,Увидеть Каспий и Нам-Цо,Их острова и водопады.Там до весны прожив, опятьВернуться к брошенному дому,Птенцов взлелеять и поднятьСемьёю всей в небесный омут.

«Всего лишь побег от большого корня…»

Всего лишь побег от большого корня,Я знаю и спорить не смею:Есть люди правдивей и лучше меня,Талантливее и умнее.А сколько ещё на земле мудрецов,Пока не открывшихся миру,Скрывают среди разорённых дворцовТуппумы, пергамент, папирус.Как непредсказуемо, что предстоитИзвлечь из загадочных творчествТому, кто сейчас в колыбели сопитИль рожи родителям корчит.Поэтому стоит ли мучиться мне,Сравнения в памяти множа,Со сгинувшим временем наедине,С руками скрещёнными лёжа.Всего лишь побег от большого корня,Я знаю и спорить не смею:Есть люди правдивей и лучше меня,Талантливее и умнее.

«Всевышнего деяния мудры…»

Всевышнего деяния мудры,Пускай необъяснимы сразу нами:Он спас меня, избавив от игры,Когда за стол садился с шулерами.Потом его невидимая длань,То бархатная, то как кожа гада,Казалось, завела в Тмутаракань,На самом деле – вывела из ада.Чтобы под гром иерихонских труб,Под отзвуки пастушеской свирелиПознал я цену сладострастных губИ язвы, кровоточащей на теле.А ярости внезапных неудачНе удивлялся: жизнь идёт по кругу,Коль за спиной надрывный женский плач,Как крик последний преданного друга.Поэтому теперь, отныне, днесь,Постясь или посматривая порно,Не спорю я, что бог на свете есть,Молчу покорно.

«Всю ночь в бесчинствах кутежа…»

Всю ночь в бесчинствах кутежаПо обмыванию премьерыБыла ты девственно свежа,Игрива, и горда без меры.И я попёр, как меж авто,Взбесившись, лошадь гужевая:Налил вина, принёс пальто.А ты чужая.Звонил. Являлся. Лебезил.Непонятый, неоценённый.Стихами цвёл или разилВ зависимости от персоны.Я исполнял каприз любой,Себя бессчётно унижая,Лишь только чтобы быть с тобой.А ты чужая.Дни, словно листья на ветру,Кружась и падая, летели,Ведя со мной свою игруБез всякой цели.В которой с тупостью телкаПочти дошёл до грабежа я,Чтоб разодеть тебя в шелка.А ты чужая.Меня водили топтуны,Сопровождая до арестаС документацией вины,Деянья, времени и места.И приняв тяжкую статью,Из уст судьи с лицом каржая,Я просто плюнул на судью.А ты чужая.Не сомневаюсь: только лишьЕдва успею удалиться,Как тут же плечи оголишьИ защебечешь, словно птица.Так у актрис заведено:Жить, чью-то жизнь изображая,Пока не кончится кино.Где ты чужая.

«Выпал я из братвы, как птенец из гнезда…»

Выпал я из братвы, как птенец из гнезда,Просто выброшен был чужаком-кукушонком,И сменилась моя путевая звездаФонарём над тюремною шконкой.Мне бы к воле уйти потаённым путём,Оторвавшись от вохры, стоящей по кругу,Чтобы встретить того, кто с позорным ментомРасплатился за сучью услугу.На него посмотреть бы единственный раз,Если сможет он выдержать взгляда,Засмеяться и выстрелить точно меж глаз,Или вы пожалеете гада?

«Вырвать ноздри бы мне да на лбу…»

Вырвать ноздри бы мне да на лбуВыжечь буквами крупными – «грешник»За бесчинства мои и гульбуВ годы матери слёз безутешных.Всё хотелось мне сразу, за так,Где с согласья, где силой, где ложью,Презирая простых работягС их надеждою в милости божьи.А как нравилась мне хрипотцаПесен, мною пред бабами петых,Вопреки поученьям отцаИ его дальновидных советов,Чем в пылу жизни я пренебрег,Словно дьявольской тронут печатью,По себе меря времени бег,По себе выбирая занятья.Сам, собой, о себе, для себя,До кусочков, крупиц и осколков,И вину свою усугубя,Не исполнил сыновьего долга.Без меня умирали они,От дитя своего дорогогоНе дождавшись в последние дниНи гроша, ни последнего слова.Вырвать ноздри бы мне да на лбуВыжечь спицей калённой – «изменник»,За бесчинства мои и гульбу,За родителей, мной убиенных.

«Выслушивает молча бог…»

Выслушивает молча бог,Как ему ангелы глагольше:«Он сделал всё, что только мог,Не меньше и не больше».Когда на деле, не в киноИль на магическом концерте,Власть вместе с чернью заодноСмогли его добиться смерти.Но он не сдался просто так,Он до последнего мгновеньяПытался, разгоняя мрак,Приблизить время пробужденьяСтраны, народа и умов,В надежде дармового сыраОпоенных дурманом словПродажного телеэфира.Он не жалел души своей,А с нею сил – до истеченьяПоложенных судьбою днейТой самой кожею шагренью.Чтоб вырвав с корнем из душиБезволие с совковым страхом,Не извиваться, как ужиИ не дрожать, подобно птахам.Да, он исполнить не сумелЗадуманное в полное мере,Не докричал и не допелО нашей непотребной эре.Но в гуле кованных сапог,Под крик служилых уберменшей,Он сделал всё, что только мог,Не больше и не меньше.

Г

«Гадай, цыганка, картами шурша…»

Гадай, цыганка, картами шурша,Не пожалею перстня золотого,Лишь только бы воспрянула душа,Услышав одобряющее слово.Гадай, цыганка, над моей рукойС холмом Луны и поясом Венеры,Не поскуплюсь, лишь сердце успокой,Который день бегущее без меры.Гадай, цыганка, вглядываясь в шар,Чтоб волею Изиды иль Минервы,За, сколько ты желаешь, гонорар,Вернулись к норме сорванные нервы.Гадай, цыганка, надо, я снимуОт матери хранимый крест нательный,Но помоги рассудку моему,Избавь меня от мыслей беспредельных.Гадай, цыганка, способом любым,Не избегая сил любого рода,Но сделай так: она не будет с ним –Я не хочу смертельного исхода.

«Где отыскать такой сюжет…»

Где отыскать такой сюжет,О страсти человеческой,Про коего статейки нетЛитературоведческой.Как мы от правды отличимРассказы и сказанияИз жизни женщин и мужчинВ совместном проживании?Кто за закрытыми дверьмиУвидеть мог творимоеБытостроительство семьи –Реальное и мнимое?Кем и когда подтвержденоИх душ и тел движениеВ миг единения, в одноИзвестное мгновение?И есть ли меж людей судья,Чтоб в мании величияСреди людского бытия –Мог толковать обычаи?

«Гитара дерзкая хмельной шалавою…»

Гитара дерзкая хмельной шалавоюКричит, не слушая подруг своих,Обременённая дворовой славоюМеж шепелявящих или немых.Гитара дерзкая орёт без роздыха,Полубезумная, предвидя – впредьНе хватит силы ей, не хватит воздуха,Чтоб песню главную свою допеть.Гитара дерзкая под ноги брошенаОраве доблестной известных лицС лицом начальничков, испугом скошенным,Со сладострастием детоубийц.Гитара дерзкая разбита в крошево,И лишь обрывки струн стальных звенят:«Всего хорошего, всего хорошегоТому, кто странствует из рая в ад».

«Главное – выжить любою ценой…»

Главное – выжить любою ценой,Главное – жить, хоть последней скотиной:Жрать, испражняться и брызгать слюнойС благословенья на то господина.Ну, а рассказы про душу и ад,Сказки о совести, чести и воле –Без этой чуди я счастлив и рад,Если хозяин мой мною доволен.Что он не скажет и не намекнёт,Тут же исполню я без промедленья:Наполовину уменьшить народИль увеличить его населенье.С этим согласно страны большинствоЗа исключением гадов последних,Тех, недовольных, мозги у когоЛишь для оранья, фантазий и бредней.Нет бы, построились строем и шлиСледом за нашей единой колонной –То не стреляли бы и не клялиИх по решению власти законной.

«Глаза сквозь черный глянец приоткрыв…»

Глаза сквозь черный глянец приоткрыв,Господь сверкнул – и сникла вражья сила,И мне прощён безумия порывИ всё, что ты забыть меня просила.А тот пустой, ненужный, глупый спорЗамолкнул, захлебнувшись в горле речью,Как птица, мною битая в упор,Как зверь, в петле дострелянный картечью.

«Глядим на мир мы все по-разному…»

Глядим на мир мы все по-разному,Внемля стремлению душиК уродливому и прекрасному,Во имя истины иль лжи.Одни смеются – богу богово,Другие крестят всё подряд,А третьи кесаря жестокого,Служа ему, боготворят.И как тут выбрать круг общения,Друзей, товарищей, коллегИ женщину для восхищения,Деля с ней пищу и ночлег.Чтобы потом в срок доживанияСвою жизнь заново прочестьСначала, с первого желания,Вплоть до того, что ныне есть.И успокоиться во мнении:Пусть жил меж выжиг и пройдох,Но сам при этом, тем не менее,Не обманулся и не сдох.А Тот простит, что жил по-разному,Внемля стремлению душиК уродливому и прекрасному,Во имя истины иль лжи.

«Годы младенчества помнятся смутно…»

Годы младенчества помнятся смутно:Мамины губы да папин азарт –Как мне без них на земле неуютно,Август идет или март.Юные годы сверкнули зарницей,Золотом в серебре,Не потому ли ночами не спится,Май иль сентябрь на дворе.Зрелые годы, зачем вы минули –Горестно, больно и жаль,Холодно мне даже в душном июле,Не говоря про февраль.Сколь не старайся, а что мне осталось –Память да слёзы жены,Сердце больное, голодная старость,Горькое чувство вины.

«Голову на руки к ночи клоня…»

Голову на руки к ночи клоня,Помню, как прятался я от погони,Как на лету, засыпая меня,Белыми розами снег жёг ладони.Но положившись на веру свою,Кутая тело в случайные тряпки,В богом и чёртом забытом краюБыл я доволен укрытием зябким,Не замечая того впопыхах,Что почернела звезда путевая,В окаменевших слепых облакахЭлиминируясь и остывая.И не узнать мне уже никогда,Сколь ни прельщайся основой возмездной,Всё это: ночь, снегопад и звезда –Было лишь сном, завершившимся бездной.

«Господь меня вёл сквозь пустыни…»

1

Господь меня вёл сквозь пустыни,Болота, заводи, леса,Являя знаками простымиЗнамения и чудеса.

2

Я видел в карстовых глубинах,Научным мненьям вопреки,Погибших в муках исполиновОбугленные костяки,Зачатых женщинами в бракеОт падших ангелов, от тех,Кто жить привык в грязи и мракеЛюдских пороков и утех.Куражась в дерзостном запале,Они под шёпот сатаныОт Вседержителя отпали,За что и были казнены.Загнав отступников в пещеры,Он в очистительный четвергВо благо верности и верыИх всесожжению подверг,Чтоб слугам божим поученьемСлужил пример ужасный сей:Не будет никому прощенья,Каких бы ни были кровей.

3

Я видел горное ущельеС как будто бы цельнолитой,С промёрзшею до дна купельюС почти хрустальной чистотой.В ней из досок окаменелыхДерев неведомых – ковчегСтоит внутри под гладью белой,Как праведности оберег,Как память о спасенье Ноя,Когда в пучине бурных водИсчез, безумствуя и воя,Дотоле избранный народ.Забыв о заповедях божих,Обряды выродив в волхство,Он проклят был и уничтоженВплоть до названия его.Чтоб всякий знал: пред грозной дланью,Вершащей справедливый суд,Поповы выдумки и знаньяОт наказанья не спасут.

4

Я видел холм, людьми забытый,Равнину плоскую пред ним,Где объяснял мне смысл событийОгненноликий серафим.Перстом горящим, словно стилом,Чертил слова он в облакахО Сроках, Таинствах и Силах,О вечной жизни и смертях.Строка к строке, сплетясь как змеи,Единым текстом письменаВисели в небе, пламенея,Сколь ни была бы ночь темна.Они пылали до рассвета,Переложением судеб,По воле нового завета,Его неразрушимых скреп.Чтоб помнить, избранных из званых,Как Моисей или Енох,В тиши небес обетованных,Определяет только бог.

5

А я обычным человеком,Каков и есть, лежал, дрожа,Поникнув головою пегойУ рокового рубежа.Листая в памяти страницыСвоих деяний – день за днём,Ища, чем можно обелитьсяВ пути запутанном моём.Не зная, как всё обернётся,Ловя обрывки странных фразИз уст в халатах инородцев,Мной озадаченных сейчас.Продрогнув под простынкой голой,Ещё не зная, что к женеУже прислушался НиколаВ её молитве обо мне,Пока, полученное налом,Врачи делили не спеша,И, не держа мочи и кала,Я отходил от АКаШа.

«Горе, что чернее солнца…»

Горе, что чернее солнцаВ час затемнения луной,Без единого оконцаОпустилось надо мной.И не свалишь всё на случай,На судьбы слепой огрех,Видно, просто невезучийИли это – как у всех.

«Горит полярное сиянье…»

Горит полярное сиянье,Фосфоресцируя снега:Со стужей в противостояньеСдалась недельная пурга.Вновь пыл охоты рвёт и мечет,Хотя, лишь выйду на крыльцо,Куржак обхватывает плечиИ даже целится в лицо.Зато со мною снега шёпот,Спокойных мыслей ровный лёт.И песня в собственных синкопах,Что человек себе поёт.А все грехи, и лихолетство –Ничто пред снежной тишиной,Когда покой уносит в детство,Где чист был сердцем и душой.И мне яснее с каждым шагом:Дойду, добуду, донесу,Сколь не опасен склон оврагаИ наледь гиблая внизу.Не зря же, лазерною граньюЧертя речушек берега,Горит полярное сиянье,Фосфоресцируя снега.

«Город этот не мой и страна не моя…»

Город этот не мой и страна не моя,И планета, похоже, чужая,Если царствуют в них гигабайты вранья,Беспринципность и злоба без края.Вообще для меня есть ли жизни удел?Может там высоко за семью облаками,От рожденья о чём и помыслить не смел,А тем более тронуть руками?Но рычит надо мною чиновная рать,И смеётся народа властитель,Что стою перед ними, как пойманный тать,Думавший что – отец и учитель.

«Горнолыжница. Горнолыжница…»

Горнолыжница. Горнолыжница.То ли видится, то ли слышится.С перепою иль из мечтыРядом, около – снова ты.Вся как белая, как на белом.Голубые глаза, как край.Застываю оторопело.Здравствуй, милая, и прощай.Эти склоны – твое убежище,Где весенний снег чист и свеж ещё.А ты властная госпожа,Незнакомых гостей встречая,Поишь, мучая и стужаГорным воздухом вместо чая.Замечательная негодница,Не ботаница и не модница.Несравненная. И умелаВсё ты вовремя – невзначай.Застываю оторопело.Здравствуй, милая, и прощай.Чтоб над снежною тканью зыбкоюОдарить как тогда улыбкою.Мне с тобою позор не страшен,Мне беда с тобой – не беда,Если сладкие встречи нашиВ память врезались навсегда.Ты – единственная. Ты – одна.Кто была для меня нужна.Помни это, покуда дышится.Горнолыжница. Горнолыжница.

«Горько, горестно – не скажи!..»

Горько, горестно – не скажи!И забыться бы, да не в силе,Чтоб как в детстве нас от обид и лжиЗвери сказочные уносили.Больно, боязно – невтерпёж!Но задумайся – всё по делу,Грёзы юности не вернёшь,Если молодость пролетела.Ай, как холодно! Холодна слеза!Стала кровь темна и тягуча.И закрыла навеки от нас небесаКрепче камня могильного туча.

«Грехи мои останутся грехами…»

Грехи мои останутся грехами:Не отмолить у неба и людей,Не расплатиться песней и стихами,И даже кровью гордою моей.Так проклята будь, подлая минута,Похмельного сознания изгиб,Когда, тебя с другою перепутав,Пошёл за ней, добился и погиб.Ей ни к чему страдания былыеИ радости иссякшие струи,Где, словно незабудки голубые,Безвольно отцвели глаза мои.Напрасно я надеялся, болезный,Да и она всё видела не такВ своих мечтах туманных, бесполезных,В обыкновенных девичьих мечтах.Поэтому, вкусив житейской прозыЯ, встав у предначертанной черты,Выслушивал, упрёки и угрозы,И хорошо лишь, что она – не ты.А рядом, упиваясь сладострастьем,Пел соловей, о безвозвратном пел,О том далёком, чуть не ставшем счастьем,В котором я с тобой не преуспел.И про грехи – им тоже выйдут сроки.Последний час, он ближе с каждым днём,Чтоб слёзы, что твои залили щёки,Меня настигли огненным дождём.

«Гуляй, мой милый, всё равно…»

Гуляй, мой милый, всё равно,Разгул последствий не отымет,Кому с рожденья сужденоЖить вожделеньями своими.Ведь как судьбе не прекословь,Остерегаясь бестолково,Свободой порченая кровьНе может не вести к оковам.А там, поверженный врагом,Останься с прежнею натурой,Принудят – бей, и ни при чёмНи рост и ни мускулатура.Как не придётся тяжело,Какие беды не нахлынут,Не морщь высокое чело,Держа в уме первопричину.Пред вохрой взгляда не коси,Цени себя и локоть братский:Всё остальное на РусиЕсть зло и ложь, и пламень адский.

«Гуляют женщины вокруг…»

Гуляют женщины вокругИзысканно и деловитоС показом бюста, ног и рукИз мрамора иль селенита.Легка походка, томен взорИ ткань, обтягивая тело,Даёт мечтам такой простор,Что сердце бьётся ошалело.Но только, кто мы им, друзья,Стеснённые стенокардией,В тенётах мифов и вранья,Привитых в годы молодые.Себя отдавшие стране,Предавшей нас и предающейПо устоявшейся ценеБарыгам, ныне власть имущим.А сохранившуюся статьКавалергардов недобитых,Как этим женщинам понятьС душой из габрро иль гранита.

Д

«Дабы не стало будущее темью…»

Дабы не стало будущее темью,Где, как тела, ждёт души тлен и прах,Господь уравновешивает семьи,Коль заключён их брак на небесах.Так праведница к грешнику стремится,Чтоб возвратить его на верный путь,Чтоб он забыл про выверты с блудницей,Вкус опьяненья и похмелья муть.А верующий в царствие благое,Взяв грешницу, не расстаётся с ней,Во имя общих счастья и покояВоспитывая праведных детей.

«Даже не видя лоно…»

Даже не видя лоно,Порченное изменой,Встал я ошеломлённыйСценою откровенной.Слёзы, как сварки брызги,Мне обжигали веки,Был я родным и близким,Стал я чужим и неким.Разве я мог сдержаться,Статочное ли дело,Если под скрип матрацаОна на меня глядела?Было – не отрицаю.Стало – на время легче,Всё рассказав полицаюС мордою типа брекчий.И будто бы кто их режет,Женщины закричали:Две – на могилах свежих,Третья – в судебном зале.Где адвокат отпетый,Путал мозги присяжным,Как не казалось это,Лишним мне и неважным.После сорокоуста,Просьб и молитв бесплодных,Понял я, как мне пусто.Между себе подобных.Нет никого на светеС кем без напряга просто,Будь он хоть тем, хоть этим:Грешник или апостолНо и в краю таёжном,Шествуя лесосекой,Помню я всё, что можноНекоему о некой.

«Далеко-далеко от высокой звезды…»

Далеко-далеко от высокой звезды,Что укрылась туманом как белою маской,Наклонились деревья у вечерней воды,У пруда, где кувшинки купаются с ряской.Там меж сотни домов есть один небольшой,Крытый толью и сам от дождей почерневший,Под защитой которого с чистой душойДо шестнадцати лет жил пацан загоревший.У дощатых ворот тот же клён и скамья.Но теперь я боюсь не хулы и не дрына –Вдруг забыла родная своего соловья,Белолобого, гордого, нежного сына?Пусть судьбу не удастся мне переиграть,Пролетевшую путая, муча, встревая,Всё равно я приду, чтобы бедную матьПопросить о прощенье, покуда живая.Пересилю себя, постучу и войду,Раскрасневшийся вмиг и внезапно уставший,Брошусь в ноги её и скажу, что найдуСредь листвы прошлых лет, бесполезно опавшей.

«Девушка с фигуркою гимнастки…»

Девушка с фигуркою гимнастки,Вот и хорошо, что молода,Если исчисляешь без опаскиМною зря прожитые года.У тебя глаза свежей сирениИ горячий заводящий взгляд,Под которым робок и смирененЯ, как тридцать лет тому назад.Это уже было. Мы с тобою,Невзначай отбившись от друзей,Прикрываясь холодом и тьмою,Оказались в комнатке твоей.Где, не обменявшись именами,Разжигали, истязая ночь,Искру, пробежавшую меж нами,Что не погасить, не превозмочь.А когда иссякла страсти силаИль проснулась грозная родня,Утро нас, казалось, разлучилоНавсегда – до нынешнего дня.И хотя ты обновила тело,Но, едва притронусь я, оноВспомнит, что желало и умелоНа двоих, со мною заодно.Только вот обидно мне отчасти,Зная продолженье наперёд:Кроме кратковременного счастья,Это ни к чему не приведёт.